litbook

Поэзия


Человек с воображеньем0

СОСТАВИТЕЛЬ СЛОВ

Я попросту любитель слов. 
Задатки – святотатца. 
С невинных слов сорвать покров, 
узреть и любоваться.

Я просто покровитель слов. 
Потерты ли, изранены, 
для них всегда и стол и кров,
сюда – сверкайте гранями.

Как мысль над словом ворожит
для удвоенья смыслов, 
так жизнь от смерти убежит, 
на поединок вызвав.

У каждого свой смех и грех – 
родились и отпеты. 
Но писаны одни для всех 
библейские сюжеты. 

И в раздвоении миров 
от Каина до Авеля 
я просто составитель слов – 
они меня составили.


КОРДОВА

Из рыжего песчаника 
нескладными аккордами 
звучат как обещания, 
как песни – стены Кордовы.

Все башни – это форте.
Хоть биты, не разбиты.
И нынче им комфортно, 
как нам под их защитой.

Где стыла инквизиция 
от мавританской скверны,
глядим счастливолицые 
на апельсинов скверы.

В погоне за просторами 
вестготы и Насриды 
кроили так историю, 
что позаврались гиды. 

Талдычат о симпатиях 
народа к Альмохадам.
Но за решёткой патио 
и счастье под аркадами.

И мы наврём с три короба.
Враньё не даст отчаяться. 
Ведь это сказка – Кордова, 
а в сказке всё случается.


ОХРИД

        Почти родовая мука моя родовая память.
                                     Ольга Ильницкая

Как не перекрашивай былое,
очевидность – византийской охрой.
Мазаны одним культурным слоем
Киевская Русь и город Охрид.

Царственная лень в тени веранды,
алкоголь с добавками аниса, 
в запахах инжира и лаванды 
как своя гордыня кипарисов.

В запахах инжира, розмарина 
я губами округляю звуки 
первых букв славянского зачина,
родовую память – аз и буки.

Память детства – мама мыла раму.
Дед седой – иконой на портрете.
Приземлённость византийских храмов
– это од кутюр тысячелетий.

Память сердца, и всплывают лица – 
кто ушёл, кого уж не вернуть. 
Озеро – зелёной плащаницей.
Глубоко. Никак не донырнуть.


ЛЮБОВЬ

Хоть изучайте с лупою
подряд все жизни частные,
любовь бывает глупою, 
но никогда несчастною.

Не соглашусь с соседями, 
коллегами, любовницей, 
супругой, Википедией 
и с тётушкой покойницей.

Любовь бывает тяжкою, 
слепою, безответною, 
прогорклою, как с Глашкою 
когда-то мы отведали. 

Она бывает страстною, 
с депрессией, отчаяньем, 
но ей не быть несчастною, 
никак, по умолчанию.

Всецело иль отчасти 
улики подытожив, 
любовь – исчадье счастья, 
несчастной быть не может. 

С её размахом славным 
от ада и до рая 
любовь – ведь это главное, 
что вспомнить, умирая.

Без жалоб, укоризны 
лишь в памяти скользнёте 
над всей прошедшей жизнью 
на бреющем полёте.


МААСТРИХТ

Не знаю, крест или протест – 
охота к перемене мест. 
Катиться б лет до ста.
Наверно, это благодать – 
иметь возможность примерять 
жизнь с чистого листа.

Осенний город так же чист,
как расписной кленовый лист
в струении ручья.
Здесь шли сраженья столько лет,
что мало радости побед, 
а лучше всех – ничья.

Осаду вёл, погиб от ран
под Маастрихтом д’Артаньян,
так враг он или нет?
Но время всё перекроит,
и памятник врагу стоит – 
он гордости предмет.

Не знаю, без душевных травм 
сумели б мы сказать врагам, 
что мир одна семья.
Наносит дождь за штрихом штрих, 
и толерантный Маастрихт 
исчеркан, как и я.


ИЗЛУЧЕНИЕ

Мы знаем, что влечение 
в основе многих браков. 
Любовь же – излучение, 
и поразит не всякого.

Ещё одна нелепица? 
Но нет другой причины, 
когда так ярко светятся 
влюблённые мужчины.

Невинные, порочные, 
в Америке и рядом, 
их не страшат побочные 
следы полураспада. 

Они дойдут до края, 
ведь слаще нет мученья, 
чем жить, себя сжигая, 
в режиме излученья.

Все моралисты – лесом, 
и нет грехопаденья 
от ядерных процессов 
в период возбужденья.

Когда неотразимы, 
наградою – семья.
А ядерные зимы – 
у каждого своя.


ПО КРУГУ

Хоть утром навсегда простились, 
но вечером опять свиданье.
Вся жизнь – как тест на совместимость
с побегами, любовью, бранью.

Но этот бег уже по кругу, 
где раздражения терпимы,
и прорастание друг другом 
становится необратимым. 

Ты ратуешь за перемены, 
в родные стены возвращаясь.
А я со всей своей вселенной
в твоей ладошке умещаюсь.


БУЛЬВАР

                             Н.П. Грубник

Всё постранично – старинный платан, 
памятник Пушкину, солнце весеннее – 
перечитать как любимый роман 
и восхититься новым прочтением.

Можно построчно – пунктир кораблей 
взглядом на рейде едва охватив, 
тянешь неспешно длинноты аллей, 
как сквозь соломинку аперитив.

Вдруг не по чину буксир забасил, 
праздный народ на гулянье попарно, 
и не с руки выбиваться из сил, 
сил притяженья скамейки бульварной.

Лестниц корсеты сжимают плато 
дух перехватывать и возвышать. 
Но в пересказе всё будет не то. 
Лучше сверстать и послать на печать.


РАСПРОДАЖА

Распродажа идёт, распродажа.
У кого-то хороший улов. 
Эпицентр городского пейзажа – 
сэконд-хенд обветшалых домов.

С моря клочья тумана, и гулко 
дождь молотит по мостовой.
Мне в лотки бы б/у переулков 
окунуться опять с головой. 

Где в развалах деталей бесценных 
отхватить может ушлый народ 
фантастические мизансцены 
с главной ролью дворов и ворот.

А потом из проулка увижу, 
как туману сдается внаём 
пересортица жёлтого с рыжим 
на Приморском бульваре моём.


ЧЕЛОВЕК С ВООБРАЖЕНЬЕМ

Удивление с годами 
переходит в раздраженье, 
потому что в доме с нами 
человек с воображеньем.

У него с зарплатой трудно, 
хоть и нужные есть связи.
Но зато расцветит будни
фейерверками фантазий.

Как начнёт тачать резоны – 
не язык, а помело –
то пришельцы, то масоны, 
то Моссад, то НЛО.

Жизнь враскачку – вправо, влево, 
то надежда, то разруха. 
Я сама – то королева, 
то змея, то потаскуха.

А реально – просто дура!
Но терпеть достанет сил. 
Это ж он меня придумал, 
и любовь нам сочинил.


НА КРАЮ ВОЙНЫ

Двадцатый век мой дед нарёк
вершиной лихолетий.
Сквозь три войны его длины 
досталось деду жить.
Я ж вроде выбрал уголок 
в тишайшем из столетий, 
да видно в годы без войны 
всю жизнь не уложить.

Мы жили на краю войны, 
как беженцы в посёлке, 
стараясь из последних сил 
её не замечать – 
недоукраденной страны 
кровавые осколки. 
Кто примирения просил, 
кто жаждал палача.

Но было очень важно мне 
в недоукраденной стране 
увидеть в человеке 
свободу мыслить и дышать – 
и эту божью благодать 
не отобрать, не променять 
и присно и вовеки.

II

Когда наскучивает красть 
и соблюдать приличья, 
найдётся тысяча причин 
для кистеней и стрел. 
И разложившаяся власть 
в погоне за величьем 
затеет, аки тать в ночи, 
кровавый передел.

Пусть кто-то мается виной, 
но кто-то кормится войной, 
не ведая сомненья.
И жизни тут уже не в счёт, 
когда бухгалтерский учёт, 
рентабельность кормленья.

 

Рейтинг:

0
Отдав голос за данное произведение, Вы оказываете влияние на его общий рейтинг, а также на рейтинг автора и журнала опубликовавшего этот текст.
Только зарегистрированные пользователи могут голосовать
Зарегистрируйтесь или войдите
для того чтобы оставлять комментарии
Лучшее в разделе:
Регистрация для авторов
В сообществе уже 1132 автора
Войти
Регистрация
О проекте
Правила
Все авторские права на произведения
сохранены за авторами и издателями.
По вопросам: support@litbook.ru
Разработка: goldapp.ru