Я часто пишу о маленьких людях. Это, наверное, самое безобидное определение из тех, которыми мы их наградили. Растерянные перед лицом жизни, не умеющие и не желающие в неё встраиваться, они, тем не менее, усердно вращают её колесо и заслуживают если не жалости, то уж точно понимания и сочувствия. Маленькие люди в поисках любви интересны мне, как никто другой. Костя Пилигрим, герой этого рассказа, один из них. Пожелаем же ему удачи в пути.
Ночью Косте снилась неописуемая дичь. Пилигрим в его сне возвращался из очередного паломничества в квартиру, которую до этого кому-то сдал по оставшимся за кадром причинам. Обитель странника, по всей видимости, отличалась фантастическими размерами. Едва ступив за порог, владелец оказался отодвинутым к стене потоком детей. Они бесконечно долго выливались откуда-то из глубин квартиры, исчезая в открытой двери, попутно что-то распевая, ссорясь, пища, визжа и облизывая леденцы на палочке. Наконец, напор разноголосой струи стал ослабевать. Последним шествовал помятого вида лысый тип в шортах, рубашке с коротким рукавом и свистком на шее. Он приблизился к вжавшемуся в стену Пилигриму и начал отчитывать его за плохое состояние квартиры, покачивая блестевшей в электрическом свете лысиной и брызжа во все стороны слюной. Паломник какое-то время стоически сносил сыпавшиеся на него инвективы, а потом, осознав, что их запас мог быть бесконечным, сорвал с себя вязаную шапку и засунул помятому в рот. Тот в растерянности замахал руками. Пилигрим, пригнувшись, проскользнул под одной из взбивавших воздух лопастей и бросился в глубь квартиры. Последнее, безусловно, было стратегической ошибкой, убегать следовало через дверь. Паломник осознал это, услышав за спиной крики и топот справившегося с кляпом лысого. Дальнейшие события скрыла тьма, опустившаяся на сознание спящего.
Проснувшись, Костя некоторое время втискивал себя в жизнь, справляясь с утренней слабостью под завывания ветра за окном и двумя одеялами. Он думал о том, каким образом в голове у человека разыгрывались мини-пьесы, легко нагибающие к плинтусу все творения корифеев театра абсурда. В своей недолгой жизни Костя никогда близко не сталкивался с маленькими детьми, равно как и не выступал в роли сдающего жильё. Припомнив всяческие, поверхностно ему знакомые эго и ид, Пилигрим принял решение повернуться на бок и ещё какое-то время провести во владениях Морфея. Уже приведя тело в движение, он вдруг снова подумал об аренде. Мозг ассоциативно выдал на-гора образ кучки купюр на столе. Костя вспомнил о счетах в прихожей, вечернем звонке матери и нехотя обрушил затылок на подушку, так и не осуществив намерение.
Вот уже шестой месяц мать занималась тем, что ухаживала за неким преклонных лет гражданином далёкой страны с субтропическим климатом. Студент факультета журналистики (он надеялся, что этот статус сохранит актуальность и в обозримом будущем), Костя знал значение слова «эвфемизм» и понимал, что вышеприведённое определение звучало куда лучше, чем дело обстояло в действительности. Впрочем, за мытьё зада заморского хрыча платили в разы больше того, что мать зарабатывала в качестве старшей медсестры районной поликлиники. Придерживаясь сложной схемы действий с привлечением живших за границей дальних родственников, мать сумела получить рабочую визу и сейчас помогала поддерживать жизнедеятельность человека, достигшего возраста, которого, по мнению Кости, достигать не стоило в принципе. Звонила она раз в две недели, вечерами, когда разговоры оплачивались по более низкому тарифу. Накануне Костя по известным ему причинам начал кружить у телефона где-то за час до положенного времени и вдавил кнопку принятия вызова, оборвав первый же гудок.
– Сыночек, привет, – в голосе матери слышалась привычная, давно въевшаяся в него усталость.
– Да, привет, мам, ты как? – скороговоркой выдал с трудом сдерживавший нетерпение Костя.
– Всё нормально, Джованни держится, так что работа есть. Как ты, как институт, дома всё в порядке?
– В порядке, конечно, в порядке, что тут у нас может произойти? Учусь, сейчас всё спокойно, только начало семестра. Дома убираю, цветы политы, ем вовремя, можешь не переживать.
– Хорошо, Костик, всё делай, что нужно, пожалуйста, чтобы я не волновалась. Я на тебя надеюсь.
– Да, да, мам, а ты…
– Деньги я тебе отправила, как раз только из банка вернулась, завтра сможешь получить. Ты там управляешься?
– Само собой, – от облегчения Костя заработал голосовыми связками с ещё большим напором. – Всего хватает, в кафешку хожу, коммуналка проплачена. Ну всё, не трать деньги, целую тебя.
– И я тебя обнимаю и целую, будь осторожен.
Костя разъединился, вытер выступивший на лбу пот, возблагодарил Джованни с его требовавшим мытья задом и положил телефон на столик возле нескольких листков с печатным текстом угрожающего содержания. Основной целью поездки матери была необходимость оплачивать контракт сына на обучение в Университете. В этом деле Лариса Алексеевна могла рассчитывать только на себя. Муж, с которым она разошлась много лет назад, некоторое время платил алименты, а потом благополучно растворился на просторах страны. После долгих раздумий было решено, что Костя станет ежемесячно получать сумму, достаточную для оплаты коммунальных услуг, и посещать близлежащее недорогое кафе с демократичными ценами. Родители Ларисы Алексеевны, жившие в другом городе и слишком измотанные бытом для того, чтобы перемещаться на большие расстояния, не могли разрешить проблему питания внука, в связи с чем пришлось прибегнуть к услугам общепита. Оставшейся части заработанных матерью денег суждено было оседать в банке, дабы дать Косте возможность проторить себе дорогу к карьере преуспевающего журналиста. В течение первого месяца самостоятельности Пилигрим относительно успешно следовал намеченному плану, а затем в его жизни появилась Вера.
О своём более чем скромном любовном опыте, ограничивавшемся поцелуями с одноклассницей, дальше которых дело не зашло, Костя предпочитал умалчивать в разговорах с кем-либо, кроме Фила. Не проявляя застенчивости в общении со сверстниками мужского пола, в компании девушек Пилигрим терялся, слабо представляя, о чём с ними говорить и как себя вести. Затянувшаяся девственность уже грозила перерасти во внутренний комплекс, когда в самом начале второго курса на студенческой конференции Костя познакомился с Верой. Конференция была по философии, и Пилигрим рьяно отстаивал честь своего факультета, в течение десяти минут распинаясь на тему концепции Бездны в учении неоматериалистов. Вера сама подошла к нему после окончания мероприятия и сказала, что ей очень понравился доклад. Ошалевший от такого заявления Костя забыл признаться, что так ничего не понял ни в Бездне, ни в её неоадептах, а через некоторое время обнаружил себя сидящим за одним столиком с Верой в студенческом кафе. Выяснилось, что любительница философии тоже училась на втором курсе, продиралась сквозь дебри экономических теорий в другом корпусе Университета, а на конференцию пришла поддержать подругу. Описания дальнейшего можно найти в многочисленных произведениях литературы и кинематографа, и над всем царило знаменитое «как в тумане» из песен легиона пахарей поп-нивы. Костя влюбился. Он уходил с последних пар, чтобы встретить отсидевшую лекции девушку, героически выдерживал взгляды её сокурсниц, с которыми она обменивалась поцелуями на прощание, ходил с ней в кино и пил кофе в барах. Время от времени ему приходилось натыкаться на упоминания о предыдущих Вериных пассиях, и столкновения эти каждый раз заставляли вздрагивать внутренний мир. Всё, что Костя мог противопоставить соперникам из прошлого, был статус крутого одиночки, в девятнадцать лет ведущего самостоятельную жизнь, и присылаемые матерью деньги. Когда у них всё произошло у него дома, Пилигрим не мог однозначно сказать, понравилось ли ему. Как оказалось, важнее внешности, фигуры и даже духовной близости для него был факт того, что он кому-то нужен. Костя платил за заказанное в барах и кафе при кинотеатрах, покупал Вере тонкие женские сигареты, вызывал ей такси до дома. Пары посещались всё реже, а счета за коммунальные услуги отправлялись в мусорное ведро без ознакомления. Туман сгущался. Однажды, выпив два пива в очередном заведении, Пилигрим в приступе эйфории предложил девушке отпраздновать наступление Нового года на горнолыжном курорте. Улыбаясь, Вера сказала, что ей нужно посоветоваться с родителями и дождаться, пока объявят расписание экзаменов. К середине декабря Костя забеспокоился. Пора было заказывать путёвки, с билетами на поезд, учитывая приближающиеся праздники, также могли возникнуть проблемы. Холодным пасмурным днём, едва девушка вышла из здания Университета, Костя заговорил о поездке.
– Слушай, ты только не обижайся, – сказала Вера, когда он закончил. – Я, наверное, не поеду. Наши с курса собираются в клуб, зовут с собой. Там студентам скидки большие в новогоднюю ночь, обидно будет пропустить.
– Ладно, как скажешь, – произнёс Костя, несколько обескураженный таким поворотом событий. – А что за клуб? Я их плохо знаю.
– Ты не понял, – поморщилась Вера. – Я туда иду одна.
– В каком смысле, одна?
– Костик, сорри, давно надо было тебе сказать. Мы разные, неужели ты не видишь? Нам в таком формате ничего не светит. У меня своя жизнь, свои темы, друзья, вы вряд ли будете общаться. Мне с тобой было хорошо, мы классно проводили время, но дальше это всё… Ну, бесперспективно, короче. Прости, что не сказала раньше. И вообще, не думай даже париться, ты же такой интересный тип, много знаешь, с тобой куча девок захочет встречаться, ещё поперебираешь.
Косте показалось, что его внезапно ударили по голове чем-то тяжёлым. Последовала нелицеприятная сцена, на протяжении которой он срывал голос, обещал, упрашивал, клялся, что станет общаться с Вериными друзьями, жить её интересами. Когда девушка ушла, он ещё недолго стоял под начавшим падать снегом, а потом, ломая сигареты, закурил и поплёлся домой. По дороге ему пришло в голову, что он действительно совсем мало знал о жизни Веры. За прошедшие три месяца почти ежедневных встреч они всегда были только вдвоём. Костя не думал, что Вере могло хотеться чего-то ещё, он не знал её друзей, не был знаком с родителями, хотя несколько раз и провожал её до дверей квартиры. Воодушевлённый своим открытием, Пилигрим набрал номер девушки. Она выслушала его, подтвердила все умозаключения и закончила разговор всё тем же «мы разные».
То, как Костя жил следующий месяц, также с различными вариациями тысячи раз описывалось в творениях литераторов и режиссёров. Пару раз он жестоко напивался до рвоты дешёвым пивом, а потом сутки отлёживался на обочине жизненной колеи. Проснувшись утром, Пилигрим равнодушно давился бутербродом с холодной колбасой, брал рюкзак и отправлялся бесцельно бродить по заснеженному городу. Промёрзнув до костей, он возвращался домой, в одежде залазил под одеяло и там, в тепле, впервые за день испытывал некое подобие эмоций. Вечерами он набирал номер Веры. Та поначалу брала трубку, а потом перестала отвечать на звонки, напоследок заявив, что готова общаться, «если будет что-то конструктивное». Прошли праздники, подходила к концу зимняя сессия, а с ней и жизнь в тумане. Пробудившись одним утром, Костя осознал, что пришло время подводить итоги. Последние наводили на мысли о катастрофе. Пилигрим не сдал ни одного экзамена, ни разу даже не появившись на факультете во время сессии. Денег до следующего перевода оставалось впритык, но этот факт меркнул по сравнению с воспоминаниями об отправленных в мусорную корзину счетах. Костя не представлял, сколько задолжал государству за использованные природные ресурсы, но хорошо знал, что, ввиду распростёршего над страной крылья энергетического кризиса, ему грозило отключение от источника тех самых ресурсов. По закону нерадивый гражданин, желавший вновь припасть к живительному источнику, должен был погасить весь долг, присовокупив к этому достаточно крупную сумму в качестве штрафа. Необходимо было срочно что-то предпринимать. В деканате вняли мольбам находившегося на хорошем счету студента, ссылавшегося на семейные неурядицы, и разрешили задним числом сдать экзамены, правда, установив для этого жёсткие сроки. В сфере отношений с государством всё выглядело значительно хуже. Костя недолго пребывал в неведении по поводу суммы долга, получив уведомление с угрозой отключить всё, что можно было только представить. Оплатить предлагалось как минимум половину задолженности, остальное можно было понемногу погашать в ближайшие несколько месяцев. Срок оплаты истекал в пятницу. В четверг раздался звонок, которого Костя ждал с напряжённо ходящими под кожей желваками. Денег матери должно было хватить на покрытие той самой половины долга. Как он станет жить на остающуюся ему смехотворную сумму, Пилигрим предпочитал не думать. В приоритете значилось задержать готовый упасть Дамоклов меч, а затем следовало активировать режим строжайшей экономии и переключиться с пищи телесной на духовную, то есть необходимую для сдачи экзаменов. Итак, Косте предстояло совершить паломничество в находившееся на другом конце города отделение банка, недалеко от которого, по очередной иронии затейницы-судьбы, жила Вера. Только там, по какой-то непостижимой для среднестатистического ума причине, он мог получить денежный перевод из-за границы. Оплатить счета можно было в том же отделении, что хоть немного тянуло на утешение. С пелёнок вдыхавший с воздухом родины все её маразмы и уродства Костя не задумывался, почему в месте, где он жил, всё было устроено именно так. У него оставалось время до шести часов вечера, чтобы успеть хоть немного поправить ситуацию, а для этого следовало встать и идти.
«Почему я всё время куда-то двигаюсь? – думал вылезший из постели Костя по пути на кухню. – Сидеть на месте клёво, но только с дороги и только недолго. Интересно, мне просто нравится менять декорации, или я подсознательно что-то ищу? И если да, то что? И вообще, что у меня в голове, когда нужно решать столько проблем?». Костя по прозвищу Пилигрим подошёл к двери на балкон и посмотрел на падающие на землю крупные хлопья снега, на обледеневшую улицу, по которой ему сегодня предстояло шагать к троллейбусной остановке. Как и большинство фанатичных путешественников, он редко спрашивал себя, почему так любил бродить в одиночестве. Возможно, эта страсть врастала корнями в его детство, во времена, когда он с заядлой туристкой-матерью облазил полстраны. Вместе с десятком таких же энтузиастов они штурмовали горы, разбивали палатки на морском берегу, углублялись в лес, ведомые хорошо знавшим места проводником. Впрочем, повзрослев достаточно, чтобы передвигаться без сопровождения, Костя, не утративший любви к пешим переходам, сделал выбор в пользу исследования каменных джунглей. Свой город, как и близлежащие населённые пункты с диким клеймом «посёлков городского типа», он изучил так, что мог по памяти составить карту местности. Об архитектуре города, его подъездах, зайдя в которые и проследовав сетью узких коридоров, можно было очутиться на параллельной улице, ромбовидных дворах-колодцах, скрывавших причудливого вида скульптуры, потаённых садах и заброшенных кладбищах Пилигрим знал больше любого студента-краеведа. Возвращаясь из своих паломничеств, он садился за компьютер и искал в Сети информацию об увиденном, а порой и тревожил пыль на привыкших к темноте библиотечных хранилищ томах. Ни разу Косте не являлась мысль сделать свою страсть профессией, и это тоже роднило его с членами странного братства мечтателей-путешественников. Несколько раз Пилигрим пытался приобщить к своим странствиям Веру, но та предпочитала передвигаться на транспорте, хотя и не без интереса слушала его рассказы.
Остатки варёной колбасы из холодильника Костя доставал под бульканье воды в чайнике, которому вторили персонажи очередного телесериала. Телевизор Пилигрим не смотрел, но часто занимался под его бормотание делами, не требовавшими приложения умственных усилий. Транслировавший картинки ящик создавал иллюзию вовлечённости в активную жизнь и давал изрядное количество поводов для поднятия настроения. Совершая свои паломничества в разные части города, Костя видел немало странных и даже пугающих вещей. Зачастую они встречались не на кладбищах или пустырях, куда не доходил шум толпы, а посреди улиц. Люди шли по своим делам и не замечали лики полулюдей-полужаб, вырезанные на фасадах домов. Заходя в подъезды, они не обращали внимания на скрывавшиеся под лестницами запертые металлические двери, двери, в которые могла бы протиснуться разве что средних размеров собака. Однажды в ромбовидном дворе, в двух кварталах от центральной улицы, Костя наткнулся на маленький бассейн. В его центре стояла каменная фигура облепленного водорослями старика с разваленным криком ртом и громадой толстых, намертво схватившихся друг с другом жгутов-волос, из которых выглядывало некое подобие тритона. Впрочем, творившееся на голубом экране по степени воздействия на сознание нередко превосходило мрачные загадки старого города. Сегодня Костя размешивал чай, параллельно вникая в сложные взаимоотношения героев телевизионного фильма «Проклятье длиною в жизнь».
В молодости две подруги были влюблены в некоего сельского красавца, славного бойца аграрного фронта и кумира всех тыловых женщин. Немилосердно попирая жизненные реалии, из двух страдалиц аграрий выбрал внешне значительно менее одарённую природой, что компенсировалось ценными душевными качествами барышни. Охваченная гневом отвергнутая соперница обратилась к местной знахарке-колдунье. Вскоре сельскохозяйственный герой погиб, не отрываясь от производства (как, Костя не видел, однако почему-то надеялся, что того затянуло в комбайн). Оправившаяся от горя носительница душевных качеств вышла замуж за персонажа попроще, коварную же инициаторшу проклятья бумерангом огрело причинённое ею зло. Три десятка лет она регулярно потребляла спиртосодержащие напитки, при этом умудряясь сохранять товарный вид и содержать своё жилище в незагаженном виде. Затем, по всем канонам жанра, в её жизнь размашистым шагом вошёл спаситель. В своё время благополучно выскользнувший из объятий зелёного змия, он предложил помочь новообретённой возлюбленной провернуть такой же фокус. Та в угаре дала добро, утром же, трясясь от абстиненции, обнаружила, что принц-факир ночью ликвидировал все запасы спиртного в квартире, слив их в унитаз. Тряска усиливалась, совершались поползновения выйти в магазин с целью поправить здоровье, однако в итоге все остались у семейного очага, благодаря увещеваниям и заботе опытного заклинателя змей. Внезапно на сцену вышла обиженная подруга молодости в компании того, что попроще. Дамы слились в экстазе примирения, персонаж попроще поднимал здравицы, безалкогольная парочка взирала на него, не выказывая никакого желания присоединиться. Фейерверк, занавес, жидкие аплодисменты. В квартале от Костиного дома, возле троллейбусной остановки, в подвальном помещении располагалось заведение, носившее гордое имя «Винодельческая станция». Помимо разъедавшего желудок вина, страждущих там потчевали не менее качественным пивом и прочими, совсем уже запредельной термоядерности напитками. Начавший потреблять их венец творения мог запросто обнаружить себя через каких-то полчаса валяющимся у подножия эволюционной лестницы. Худоба Пилигрима и отсутствие регулярной практики не позволяли ему даже помыслить посягать на подвиги завсегдатаев «Станции», однако контингент последней Костя знал неплохо. В своих странствиях он не раз встречал их, опухших, потерянных, в поисках любой возможности наскрести на очередной глоток, и порой выручал сигаретой или горстью мелочи. То, что показывали по телевизору, не имело ничего общего с выстуженной реальностью за окном, реальностью подвального кабака. Костя подумал о проклятьях, о тех, кто считал их данностью, не давая себе труда поразмыслить, как это сочеталось с верой в единого бога. Эти же люди, восхваляя своего создателя, никогда не выносили мусор вечером, не клали на стол ключи и меняли траекторию движения, завидев на пути чёрную кошку. Пилигрим, быть может, потомок тех самых, сотни лет назад тащившихся через весь континент к святым местам, не понимал, как в мире под управлением доброго и справедливого боженьки благополучие человека могло зависеть лишь от того, встретится ли ему собрат с пустым ведром в руках или нет.
Дребезжание телефона на кухонном столе прервало размышления о вечном. На экране Фил перекашивал гримасой длинное лицо под неизменным капюшоном.
– Хай. Сегодня корзинюсь, могу выкроить час. На три насущных должно хватить. Ты как?
– Час? – Костя задумчиво потёр бровь. – Добро, но только не больше. Вчера ушли деньги, сегодня кровь из носа надо получить и всё оплатить, иначе сам знаешь.
– Мудрому достаточно. Я быстро в лабаз, через сороковочку буду на месте, придадим тебе ускорение. Готовь тару.
Фил отключился, и Костя отправился совершать необходимые приготовления к предстоящему походу. Он кое-как помыл посуду, почистил зубы, оделся и кинул в прихожей поношенный рюкзак, без которого никогда не выходил из дома. Паспорт Пилигрим положил во внутренний карман тёплой дутой куртки. Зимних курток у него было три, все они висели на вешалке в прихожей, и каждая могла бы немало рассказать о суровости зим в стране, где жил их хозяин. Сам не зная зачем, Костя пошарил в джинсах, достал две помятые купюры и несколько секунд пристально их созерцал. Денег на обратную дорогу у него не оставалось, он прекрасно знал об этом, поэтому в случае каких-то проблем с получением перевода ему пришлось бы возвращаться домой на своих двоих. Пилигрим подумал о том, что нужно было попросить Фила не тратить всё на «насущный». Время, впрочем, даже в век суперсовременных технологий по-прежнему отказывалось принимать угодные гомо сапиенс пластичность и обратимость. К тому же потенциальная многочасовая прогулка по заснеженному городу и рядом не стояла с тем, что ждало Костю в случае неуплаты по счетам. Вздохнув, Пилигрим принял решение положиться на волю фатума.
«Насущным», точнее, «насущным номер один», на языке Фила именовалось пиво. Под вторым номером значился пользовавшийся гораздо меньшей популярностью хлеб. Фил был мастером лексического конструирования, и желающим изучить его словарь определений пришлось бы провести не один месяц, вникая в смысл красочных авторских метафор, к тому же глоссарий регулярно пополнялся новыми шедеврами словесности. Из последних перлов Косте особо пришёлся по душе «полусладкий яд» – стандартный набор из недорогого шампанского и конфет, которым Фил каждый раз открывал недолгие отношения с очередной дамой сердца. Фил и Пил, Философ и Пилигрим, они дружили с младших классов школы, и прозвища, данные ими друг другу, вполне выражали сущность каждого. Весь преподавательский состав философского факультета Университета должен был рыдать кровавыми слезами раскаяния, ползти на коленях до дома Фила и вымаливать у него прощение за то, что вот уже второй год кряду одному из величайших умов тысячелетия приходилось играть скромную роль абитуриента. Величие Фила не подлежало сомнению, чего стоила хотя бы его трактовка теории расширяющейся Вселенной. Ещё учась в восьмом классе, Костя узнал от лучшего друга, что весь их Универсум представлял собой гигантский сперматозоид, летящий сквозь безжизненное пространство, чтобы однажды, по прошествии эонов, оплодотворить некую вселенскую яйцеклетку. Тогда, по словам Фила, и начнётся то, ради чего это всё создавалось, пока же в их функции входило лететь вперёд и по возможности получать от жизни кайф, хоть как-то компенсируя незавидность собственной участи. Для Фила кайф заключался в созерцании и увязывании увиденного в сложную концепцию. Последняя, закончив формироваться, тут же начинала нестись в массы. Обитавшие в массах девушки поначалу с энтузиазмом воспринимали информацию, видя в Филе безусловного гуру, однако завязывавшиеся романы, как правило, быстро обрывались по причине безалаберного отношения к жизни автора концепций. «Не родилась ещё та, что сможет оценить масштабность моих идей», – после каждого расставания громогласно заявлял мыслитель. Родители Фила почему-то не спешили признавать гениальность сына. После второго провала на вступительных экзаменах Фил попал под жёсткий домашний прессинг. Карманных денег он практически не получал, домой должен был возвращаться не позднее восьми вечера, к тому же на хрупкие плечи адепта интеллектуального труда легло множество домашних обязанностей. Среди последних значилась и покупка продуктов для страдавшей артритом бабушки. В лексиконе Фила эта акция проходила как «корзиниться» и давала редко выпадавшую возможность побаловать себя насущным крепким на нечеловеческими усилиями сэкономленные средства. Пилигрим любил своего друга. Изредка сбрасывая маску, Фил становился тем, кем был, – маленьким человеком, не желавшим принимать сложности большого мира и отгородившимся от них доступным ему способом. В моменты искренности лицо Фила ещё больше вытягивалось, а ресницы начинали часто хлопать, как у обиженного ребёнка перед тем, как он расплачется. «Для меня никто не авторитет, – сказал он как-то, сидя у Кости на кухне. – Они все постоянно что-то говорят, бывает, что вроде даже разумные вещи, но я ничем из этого не могу воспользоваться. Потому что я им не верю, и потому что я сам для себя не авторитет. Все знают, как нужно жить и что делать, один я дурак, не знаю ничего, кроме того что мы летим и летим, и когда-нибудь произойдёт большой “бум” или “чвяк”, но этого мы с тобой, чувак, точно не увидим».
Узнавший цену времени под бременем родительского контроля Фил появился ровно через сорок минут после звонка. Водрузив на вешалку куртку, в которую мог бы поместиться ещё один средней комплекции человек, наглухо закрыв доступ к вещам Пилигрима, он прошествовал на кухню. Не говоря ни слова, мыслитель извлёк из объёмного пакета три стеклянных ёмкости, откупорил одну из них и стал разливать содержимое в заранее приготовленные Костей стаканы. Покончив с этим процессом, Фил поставил бутылку на стол, окинул удовлетворённым взглядом получившийся натюрморт, поднял свой стакан, отсалютовал Пилигриму и умирающим от жажды путником присосался к повышенной крепости насущному. В тишине кухни было слышно, как жидкость с изрядным содержанием спирта лилась по пищеводу. Фил поставил пустой стакан возле бутылки, рухнул на стул и сделал приглашающий жест. Костя незамедлительно последовал примеру друга.
– Чувак, нам нужно торопиться, – традиционно начал разматывать запутанный клубок своих мыслей Фил, вдохновляемый поднимавшимися к клеткам мозга парами спиритус вини. – Так мы ничего не успеем. Время-то идёт, не заметишь, как уже под себя ходить начнёшь, и останется только всем этим дышать и сожалеть о несбывшемся.
– Ну да, прямо как Джованни, – пробормотал Костя, тоже ощутивший действие бурды, которую по распоряжению мирового правительства продавали народу под названием «пиво».
– Не подскажешь, кто все эти люди, которых ты сейчас упомянул?
– Не бери в голову, один тип, я его даже никогда не видел.
– Бывает. Так вот, всё движется с колоссальной скоростью, и мы закономерно ничего не успеваем, и вместо того чтобы вырабатывать активную жизненную позицию, сидим здесь и лакаем эту дрянь, – Фил плеснул себе в стакан из на две трети опустевшей бутылки.
– Хорошо, – добил бутылку Костя, – но что конкретно нам нужно делать?
– Слушай, если бы я знал, меня бы тут не было. Но вот поверь, я, в конце концов, последний и, может, даже единственный пророк в истории. Когда мы всё-таки долетим туда, и произойдёт слияние, великое оплодотворение, родится новый космос, меня вспомнят и поймут, как я был прав. Хотя какое там вспомнят…
В подобном ключе они общались около получаса. Вторая бутылка подошла к концу. В какой-то момент Фил, пытавшийся ногтём отскрести пятнышко засохшей грязи от поверхности стола, пристально посмотрел на друга.
– Всё ещё страдаешь по ней?
– Да как тебе сказать, – Костя заёрзал на стуле, почувствовав перемену в тоне Фила.
– А смысл тут что-то говорить, и так всё ясно. Хорошо хоть зашевелился, а то такими темпами скоро бы понял, каково это в моей шкуре.
– Ты понимаешь, всё вроде понятно, мамка там корячится, зарабатывает бабки мне на контракт, а я тут на всё положил с прибором, газ и свет отрубить могут. Но у меня не получается о ней не думать.
– Не получается, потому что ты её себе нарисовал. Ты бы на неё даже не обратил внимания, если бы она сама к тебе не подошла. А сейчас ты решил, что будешь страдать, на лбу морщины появятся, она увидит, оценит и вернётся.
– Ты сначала со своими бабами разберись, а потом комментируй, – зазвенел стаканами разгорячённый Костя.
Подогреваемый накопившимися эмоциями и пивом Пилигрим долго говорил о том, как просыпался по ночам, как ворочался в постели, вспоминая проведённые с Верой дни.
– Ну и чем вы занимались, кроме того что в кино задницы грели и кровать у тебя мяли? – ревел тоже вошедший в раж Фил.
– Я с ней разговаривал.
– О чём?
– Рассказывал ей про город, фильмы обсуждали.
– Ты дебил, вы даже по городу ни разу нормально не погуляли, как ты привык. Если это отношения, то я не философ, а торговец рыбой.
Ещё через час Фил остервенело сгрёб со стола мобильник, посмотрел на экран и изрёк: «Да пусть они все буквой «гэ» нагибаются. У меня тут в заначке ещё на две по ноль-пять, скажу, что по дороге отбивался от волка-мутанта. Я туда и назад».
Косте оставалось только закрыть за другом дверь. Вернувшись из магазина, Фил тут же направился в комнату, включил компьютер и врубил трек, от которого их вставляло уже с месяц. В песне речь шла о священнике-педофиле, но не обученные иностранным языкам трепетные девы точно решили бы, что там пелось о несчастной любви. Фил и Пил с удовольствием пореготали по этому поводу, затем сокрушались из-за отсутствия сигарет, потом ударились в воспоминания о славных школьных годах. Когда электронные часы на стене, мигнув, показали 14:05, Фил потряс пустую бутылку и мрачно констатировал: «В следующий раз жди не раньше, чем через два месяца. Теперь мне кислород вообще перекроют, из дома исключительно под конвоем». Пилигрим попытался вставить, что тоже должен был достаточно далеко ехать, но был прерван безапелляционным: «Ты до шести туда-обратно четыре раза обернёшься, а мне гайки». У вешалки Костя не без труда вытащил свою куртку из-под мантии Философа, поглотившей половину пространства прихожей. Грохоча ботинками по ступенькам, друзья скатились вниз.
На улице было холодно и серо, снег перестал идти, но ветер всё так же нёс по обледеневшему тротуару белёсую крупу и бил в лицо, оставляя на коже морозные ожоги. На перекрёстке Костя и Фил попрощались. Проклинающий судьбу сгорбленный мыслитель потащил свою ношу к дому бабушки, а Пилигрим повернул направо и заскользил в сторону троллейбусной остановки. Альтернативы двурогим монстрам не имелось: несколько дней назад водители маршруток объявили забастовку, выбросив требование поднять плату за проезд. На родине немощного Джованни такое было в порядке вещей, Костиным же согражданам оставалось только дивиться тому, какими извилистыми путями просачивалась демократия в их медвежью берлогу. Возле ступенек, ведущих в жерло «Винодельческой станции», некто в драной разбухшей куртке и сбитом на одно ухо наследии древних – шапке-ушанке – с методичностью робота подносил к губам руку с сигаретой, извергая в воздух густые клубы дыма. Пилигрим узнал Михея, постоянного клиента заведения, одного из тех, кого отзывчивый странник время от времени снабжал мелкими деньгами. Михей также идентифицировал в фигуре с рюкзаком своего благодетеля. Труженик печенью отшвырнул тлеющий окурок и заорал на всю улицу:
– Костяныч, шлёпай сюда, как родному тебе кричу!
Интеллигентное воспитание не позволяло Косте проигнорировать приглашение, и он, в душе честя себя за неумение посылать людей по известному адресу, разъезжающимися на льду ногами покатился на зов. Михей поймал его за воротник куртки, придал телу устойчивое положение и, дыша в лицо убийственным перегаром, озвучил:
– У Людки день рождения сегодня. Я, слышишь, две недели откладывал, всё Ромке сносил, чтоб не пробухать. Все наши там, музон, как ты любишь. Пошли, короче, вмажем за здоровье именинницы.
Собрав все внутренние ресурсы, Костя пытался брыкаться, но Михей, несмотря на давнюю дружбу с напитками нижайших сортов, обладал крепкими мускулами, нажитыми благодаря физическому труду на свежем воздухе, позволявшему зарабатывать на всё те же напитки. Парочка спустилась по ступенькам и очутилась под сводами храма почитателей Бахуса. Внутри всё было именно так, как и должно. Музыкальный автомат, непонятно каким образом оказавшийся в этой обители, верещал, плюясь милыми уху любителей тюремной романтики звуками. За четырьмя сдвинутыми столами, уставленными самого причудливого вида ёмкостями, расположилась компания, чествовавшая именинницу Людку – возлюбленную Михея и верную соратницу по битвам с алкогольными запасами страны. Михей подтащил Костю к стойке, за которой царил Рома, бог и царь, гроза завсегдатаев «Станции», сто десять килограмм костей и мяса. Скорый на расправу с нарушителями установленных в заведении правил, он, тем не менее, пользовался уважением масс за прямоту и честность. Весьма распространённой, в частности, являлась практика передачи Роме на хранение денежных сумм, которые владельцы справедливо опасались пропить до наступления нужного момента. Михей торжествующе потряс Костей пред грозным ликом повелителя канистр и бутылей.
– Роман Васильич, у нас пополнение. Оформи Костянычу креплячка, ему массу набирать нужно, а то ветром снесёт.
Рома смерил съёжившегося Пилигрима мрачным взглядом, взял стакан, мгновенно утонувший в его лапище, и, не глядя, нацедил в него из-под крана жидкость красного цвета. Костя хотел сказать, что предпочёл бы пиво, но Михей так яростно ткнул ему стакан в лицо, что возражения почили в бозе, так и не успев оформиться. Крепляк, вкусовые качества которого Костя не смог бы описать и под страхом смерти, понёсся в нужном направлении, и подвальные стены закачались перед глазами будущего отечественной журналистики.
– Молодой человек, я настоятельно рекомендовал бы вам закусывать.
Костя не без труда повернул голову. Круглолицый мужчина в очках с перемотанной изолентой дужкой протягивал ему блюдце. На блюдце красовался сомнительного вида бутерброд, кусок чёрного хлеба с ломтём сала. Трясущейся рукой Пилигрим поднёс сооружение ко рту и откусил половину. Стены понемногу возвращались на места.
– Закуска, вопреки распространённому мнению, не менее важна для увеселения сердца, чем вино. Тем более вы, как я вижу, не слишком опытны в деле возлияний.
– Это же Костяныч, охренеть какой тип! – взревел где-то над ухом Михей.
– Костя, – Пилигрим протянул собеседнику относительно окрепшую руку.
– Эдуард. А пропо, Константин, а известно ли вам значение вашего имени?
– Постоянный, если я не ошибаюсь.
– А также «твёрдый», – закивал головой человек в очках. – Знаете, приятно встретить интеллигентного человека в этих палестинах. Кстати, один замечательный писатель, вы, вероятно, не знакомы с его творчеством, он умер до вашего рождения, так вот, в своей повести он развивал интересную теорию имён. По этой теории Костя – это что-то вроде собачьей будки, в ней даже не выпрямишься в полный рост. Зато Константин, ооо, став Константином, вы переезжаете в большую круглую башню, похожую на маяк. Простите, если невзначай вас обидел, но…
– Эдя, харэ тебе по ушам пацану ездить, – снова включился Михей. – Костяныч, пошли Людку поздравлять. Скажешь ей что-нибудь, ты ж умеешь. – Михей подтолкнул Пилигрима к составному столу, из-за которого уже поднималась Людка, кокетливо улыбаясь сверх всякой меры накрашенным по случаю празднества ртом.
Последовавшие события не слишком хорошо отпечатались в Костиной памяти. Он помнил, что поздравлял именинницу, отвечал на вопросы, даже вёл с Эдуардом проникновенную беседу о чём-то возвышенном, однако все детали терялись в красном мареве. Лишь увидев на экране мобильника цифры 15 и 48, Пилигрим нашёл в себе силы вырваться из засасывавшей его трясины, благо Михей к тому времени был уже не в состоянии демонстрировать свою хватку. Провожаемый напутствиями Людкиной свиты, Костя кое-как выбрался на улицу. Он немного постоял у входа, опираясь на перила, глотая ледяной воздух, а потом нетвёрдыми шагами двинулся к остановке. Под навесом переминались с ноги на ногу озябшие кандидаты в пассажиры.
– Не подскажете, давно не было троллейбуса? – тщательно подбирая слова, адресовал Костя кругленькой старушке, не достававшей ему до груди.
– Минут двадцать уже стоим, – прокурлыкала она, подозрительно глядя на Пилигрима и потягивая носом воздух. Костя отошёл в сторону и вытащил из кармана телефон. На часах было 16.02. Троллейбус появился, когда паломник уже мысленно готовил себя к жизни без газа, электричества и воды, вспоминая всё, что читал о быте пещерных людей. Жуткого серого цвета гроб на колёсах нехотя затормозил, и измученный Пилигрим устремился в его недра вместе с потоком сограждан.
Все сидячие места в салоне были заняты с ног до головы закутанными мужчинами и женщинами. Они напряжённо всматривались в проплывавший за покрытыми изморозью окнами пейзаж, представляя, как вскоре будут вылезать из относительно тёплого троллейбусного нутра, попадая прямиком в лапы зимы. Несколько человек тряслись в проходе, вцепившись в вибрирующие поручни. Костя потоптался у закрывшихся за ним дверей и проследовал на свою любимую позицию в самом хвосте. Замотанная в шерстяной платок женщина-кондуктор приблизилась к нему, знакомо потянула носом и потребовала оплатить проезд. Пилигрим протянул ей последние деньги. Кондуктор, изобразив на лице нечто вроде «Что за молодёжь пошла», удалилась, не посчитав необходимым выдать пассажиру билет. Костя подумал о том, какое амбре должен был источать стараниями Михея, и повернулся к окну. Глядя на серо-белый город, на улицы, по которым он ходил сотни и сотни раз, Пилигрим вспоминал Веру. В памяти всплыли слова Фила о морщинах, и он улыбнулся, грустно и устало, как странник на неизвестно куда ведущем пути. Внезапно троллейбус резко затормозил, хорошенько тряхнув народом в салоне. Народ дружно ответил восклицаниями, изрядно сдобренными ненормативной лексикой. Грубо оторванный от созерцания своей внутренней бездны Костя осоловело хлопал глазами. Заскрипела дверь кабины, и массам явился водитель. С видимой неохотой он покинул салон, обогнул троллейбус и стал совершать некие, ничего не говорящие дилетанту манипуляции в районе троллейбусного зада. Пассажиры предсказуемо зашумели, выдвигая предположения по поводу произошедшего. На ум Косте вновь пришли пещерные жители, в кромешной ночи сгрудившиеся у костра. Прошло около пяти минут. Наконец, водитель оторвался от железного зада, обогнул троллейбус и, хлопая ладонями по бокам, ввалился внутрь.
– Всё, расходимся. По такому льду дальше не поедет, без вариантов. Можете ждать следующий, но вряд ли, весь город стоит.
Массы загудели. Не дожидаясь, пока народный гнев выплеснется на просторы многострадальной родины, Пилигрим сжал лямки рюкзака и рванулся прочь. Он бежал по обочине дороги, где не было льда, увязая в снегу, чувствуя, как выстуживал всё внутри попадавший в лёгкие воздух, бежал так, словно это был последний марафон в его жизни. На бегу он умудрился выудить из кармана мобильник. До закрытия отделения оставалось сорок пять минут, и Костя ускорился, уповая на то, что банковские труженики не закончат работу раньше в честь приближающихся выходных и погодных условий. В глаза Пилигриму бросилась женская фигура впереди. Фигура вдруг изогнулась, махнула руками и повалилась на лёд. Содержимое сумки радостно раскатилось во все стороны. Ни о чём не думая, Костя затормозил и подкатился к упавшей. Та уцепилась за протянутую руку и, скребя подошвами по льду, тяжело поднялась на ноги.
– Спасибо огромное, так скользко, думала, убьюсь, – на Костю смотрела симпатичная светловолосая девушка его лет.
– Вы аккуратнее ходите… Давайте я вам помогу собрать, – Пилигрим стал сгребать какие-то пузырьки и флаконы, ссыпая их в сумку.
– Спасибо ещё раз, транспорт не ходит, приходится пешком добираться.
– Я бы вас проводил, но, видите, бегу. Вопрос жизни и смерти. Не падайте больше.
Провожаемый взглядом девушки, Пилигрим сорвался с места. До банка оставалось совсем немного, и он сокращал расстояние с мыслями о светловолосой незнакомке. Борясь с сугробами, Костя осознавал правоту Фила. Ещё никогда за последний месяц он не был так далёк от Веры. Вдали показалась зелёная вывеска банка. Пилигрим удвоил усилия, болидом рассёк оставшиеся метры и влетел в теплоту помещения.
Единственная женщина в зале, стоявшая у окошка кассы, повернула голову на стук входной двери, мазнула взглядом по Косте и вернулась к диалогу с кассиром. Табло больших часов над дверью показывало 17:34. Костя выпустил из лёгких воздух, отдавая должное добросовестности местных клерков, и направился к свободной кассе.
– Мне нужно получить денежный перевод из-за границы.
– Да, конечно, – улыбнулась ему кассир по ту сторону прозрачного барьера. – Вы вовремя, мы уже собирались закрываться. Давайте документы.
Костя расстегнул молнию на куртке, снял перчатку, полез рукой к подкладке и не обнаружил там ничего. Пальцы елозили по гладкой поверхности, не находя ни паспорт, ни карман. Пилигрим распахнул куртку, посмотрел направо, налево и изо всех сил ударил себя кулаками по бёдрам.
– Что-то не так?
– Понимаете, я, кажется, оставил дома паспорт, – забормотал Костя в безумной надежде найти выход из ситуации. – Может, можно как-то без документов? Я регулярно получаю у вас деньги, это от мамы.
– Простите, – сделала сочувствующее лицо кассир, – без паспорта я ничего не могу вам выдать. Завтра и послезавтра выходные, так что приходите в понедельник. Не переживайте, с вашими деньгами ничего не случится, – снова улыбнулась она.
Не находя в себе сил даже кивнуть, Костя отошёл от кассы и бессильно опустился на стул возле терминала, позволявшего оплачивать коммунальные услуги. Он прижался к напичканному электроникой боку, посылая проклятия зиме, пиву и Филу с его разговорами, из-за которых он машинально снял с вешалки не ту куртку. Терминал еле слышно гудел, внутри него шла невидимая, таинственная для непосвящённых жизнь. Через двадцать минут банк должен был закрываться. Костя знал, что не сможет добраться домой. Маршрутчики бастовали, троллейбусы стояли, к тому же у него всё равно не оставалось ни денег на транспорт, ни сил, чтобы идти пешком. Пилигрим ещё немного посидел у ставшего почти родным бока, а потом медленно поднялся. Сейчас он пойдёт к Вере. Он не знал, дома ли она, не знал, что скажет, если у него хватит духу позвонить в дверь, предложит ли она ему деньги на такси, и сможет ли он их принять. Может случиться так, что ему придётся провести ночь в закутке над её квартирой, у входа на чердак. Этот закуток Костя приметил в первый же раз, когда провожал Веру домой. Он будет сидеть там, сжимаясь под курткой, проваливаясь в дрёму, вырываемый из полусна хлопаньем дверей и звуками голосов. А с рассветом он отправится в обратный путь, с одной лишь надеждой, что судьба даст ему отсрочку до понедельника, усталый пилигрим, возвращающийся из паломничества домой.
