Наша семья имеет глубокие одесские корни. А её «дом», квартира в центре города и дача на Французском бульваре, соответствовал понятию «открытый дом» в сугубо российском культурном смысле. Понятие это включает все тонкости нравственного и душевного состояния людей, в нём живших: их ум, образование, профессиональную деятельность, широту культурных интересов и любовь или даже страсть к людскому общению. Двери дома – в городской квартире и на даче – всегда были широко раскрыты для многих, не только одесситов, но и гостей из больших и малых городов, разбросанных по всей территории государства. Гости бывали часто, были они людьми различных возрастов, профессий, знаний, званий и квалификаций и даже вероисповеданий. Существовала ли между ними некоторая общность? Несомненно. Я бы её назвал – истинная интеллигентность (таковая, по моему мнению, меньше всего зависит от образования). Имена многих побывавших в нашем открытом доме были в своё время известны не только одесситам, но, пожалуй, и всей стране. Некоторые из этих имён достигали признания государственного уровня. Общение со многими было многолетним, не только личным, но и эпистолярным. Могу с уверенностью сказать, что гости любили наш дом. Им приятно было находиться в сердечной атмосфере, которая создавалась родителями моей жены Лили: отца – профессора медицины Моисея Самойловича Беленького и матери – доцента-психолога Лидии Яковлевны Ландесман-Беленькой. Были они людьми незаурядными и дореволюционного воспитания. Обстановка в их доме была уютной: старинная мебель, масса книг, картины и фотографии на стенах и немного предметов антиквариата. Более подробные сведения о доме читатель может найти в моих мемуарах, опубликованных в 2005-2015 годах. Здесь же я вынужден кратко повториться только для того, чтобы читатель понял, в каких условиях архив рождался и почему он мог оказаться (и оказался!) внушительным. И чтобы подчеркнуть, что в нём отразились все особенности быта семьи и её психологического климата.
При наших с женой сборах в эмиграцию, а было это после смерти её родителей, сохранность архива и, естественно, его перевозка в другую страну оказались довольно сложной проблемой. К счастью, её решением оказался багаж, отправленный морем через Израиль. Когда пишутся эти строки, архив сосредоточен в квартире, где протекала наша, а теперь, после смерти жены, только моя одинокая, к моему несчастью, эмигрантская жизнь. Основная часть родительского бумажно-документального архива хранится в большом комоде, одна из половин которого – это полки, другая – выдвижные ящики. Многие предметы архивного характера (документы поздних лет, книги, антикварные вещицы, картины) нашли приют в шкафах, на письменных столах и в них, на декоративных полках и на стенах.
Начну с комода. Документы и документов поколения дедушек-бабушек наиболее старые. Меня когда-то давно поразили врачебные дипломы Швейцарского и Дерптского университетов. Их существование объясняется просто: в царской России евреям трудно было получить медицинское образование. А поразили они меня размером и живописностью оформления. Современный человек может воспринять их как театральную афишу… Родительские же подобные документы – это скромные коричневые книжицы – свидетельства о высшем образовании, о научных степенях и званиях. Что касается аналогичных документов последующих поколений, то они, документы, пребывают пока в ящиках письменных столов и на книжных полках. Но, видимо когда-то, переместятся в комод…
Почётное место в комоде занимают две большие коробки в основном с рукописями Лилиных родителей: одна – отца, другая – матери. Рукописи эти – мемуарные записки. Часть из них – те, которые относятся к периоду первой Мировой войны и первым послереволюционным годам, мне удалось опубликовать в начале нынешнего века. Отцовские тексты увидели свет под званием «Окаянные дни глазами доктора» (М.С. Беленький), а материнские – «Дом на Черноморской» – (Л.Я. Ландесман-Беленькая). Тексты эти интересны не только историческими фактами, но и изящным литературным стилем. Здесь я должен объясниться. Название первому очерку я придумал под влиянием, конечно, «Окаянных дней» Бунина. Оба текста сближают время, место и чувства…
В моей книге «Истории одесского открытого дома» есть очерки о моих и Лилиных родителях. При написании двух последних – «Хозяин открытого дома» и «Хозяйка открытого дома» – точнее, их первых страниц (периода до моего рождения), я пользовался упомянутыми выше мемуарными рукописями. Если судьба будет ко мне милостива, постараюсь подготовить к печати новые разделы родительских мемуаров. Но более надеюсь на молодые поколения…
Коснувшись выше изящества литературных текстов, не могу не рассказать, что одна из папок архива – это номера литературно-художественного и научного рукописного альманаха, который братья Беленькие издавали в молодые годы. Кстати, у Моисея Самойловича было шесть братьев. Все они – люди незаурядные. Судьба троих из них оказалась трагической, но это – тема для отдельного и долгого разговора. Вернусь к альманаху. На одном номере стоит дата 1909 год, на другом – 1911 год, на третьем – 1912 год. В них стихи, проза и, действительно, научные статьи. Одна, например, называется так: «Об употреблении пневматических шин для аэропланных колес системы ПАРСЕВАЛЬ». В ней приведены математические формулы и соответствующие вычисления. Все тексты альманахов написаны великолепным каллиграфическим почерком. Многие иллюстрированы рисунками, в некоторых заметно влияние модернизма и пуантилизма.
Один из ящиков «архивного» комода заполнен альбомами с рисунками Моисея Самойловича. Дело в том, что он, врач, прекрасно владел карандашом и пером. Его рисунки настолько хороши, что при подготовке к эмиграции пришлось съездить в столицу за разрешением министерства культуры на их вывоз за границу. В альбомах много зарисовок бытовых сцен, пейзажей и портретов, сделанных в Одессе, Берлине, Западной Украине, Ташкенте и на многих курортах, где он побывал, как консультант. Курортолог он был весьма известный. С некоторыми рисунками М.С. читатель может познакомиться по моим воспоминаниям. Здесь же я не могу удержаться от соблазна рассказать о судьбе одного из них – наброска рисунка И. Бабеля, сделанного в нашей одесской квартире в 1936 году. Его копию я переслал внуку писателя Андрею Малаеву-Бабелю. В ответ получил следующее:
«Спасибо Вам огромное за рисунок. Он очень живой, в нём хорошо схвачено “бабелевское”. Кроме того, со стороны Вашего тестя это был мужественный поступок – сохранить этот набросок».
Последняя фраза говорит об очень многом…
Значительное место в архивном комоде занимают фотографии. Их великое множество. Они берут своё начало с конца XIX века, и охватывают времена пяти поколений. Кроме того много подаренных друзьями и гостями нашего дома. Фотографии хранятся в альбомах, многочисленных папках, пакетах и конвертах. Приведение их в порядок – это трудоёмкая и длительная работа. Но она необходима. Ведь наша фототека представляют не только семейный, но и историко-этнографический интерес. В фотографическом изобилии есть и один упорядоченный и красиво оформленный раздел – это история Лиленьки, дочери М.С., от рождения до полного взросления. Фотографии эти размещены в нескольких альбомах в строго хронологическом порядке. Под каждой – короткий текст или слово. Все они и их размещение в альбомах – дело рук отца, который увлёкся фотографическим искусством ещё в те стародавние времена, когда оно только зарождалось. И было непростым делом.
Но на одной фотографии из семейного архива остановлюсь особо. Сразу скажу почему. Это портретный большого формата снимок великой актрисы А.А. Яблочкиной. На паспарту она написала:
«Превосходному доктору и интереснейшему собеседнику глубокоуважаемому Моисею Самойловичу Беленькому с большой сердечной признательности и сердечной благодарности и глубокой благодарности на память от его пациентки А. Яблочкиной».
С завалом фотографий нашего архива соперничает множество писем. Это результаты многолетней переписки с родственниками, друзьями, коллегами, знакомыми, учителями и учениками. Некоторые из них написаны красивым почерком, но многие – трудно читаемыми буквами и сползающими строчками. Это письма людей в возрасте: Е.П. Пешковой, Т.В. Ивановой, А.Я. Бруштейн, Т.В. Шишмаревой, И.Л. Андроникова и другие. На некоторых известных авторах писем, как и на героях фотографий, я ещё остановлюсь. Здесь же назову только одного из них – это Патриарх всея Руси Алексий I. Писем несколько. Из них видно, что отношения между пациентом и врачом были сердечные. Удивляться нечему: оба участвовали в первой Мировой войне в офицерских званиях, оба в своё время получили соответствующее образование и воспитание. Оба охотно, даже с удовольствием погружались в исторические и культурные события. При общении нередко переходили на французский и немецкий языки.
Все разговоры о хранении фотографий и писем имеют смысл, если они выражают мысли и чувства людей родных и не родных, но более или менее значительных и, конечно же, известных. Первые, понятно, вне конкуренции. А вот остальные… Поимённо называть всех не буду. Вот некоторые: актёры Московского Малого театра 30-х годов (А. Яблочкина, чета Рыжовых, В.В. Массалитинова, В.Н. Пашенная и др.), 2-го МХАТа (И.Н. Берсенев, С.В. Гиацинтова, С.Г. Бирман и др.), К.В. Пугачёва, гуманитарии (А.А. Ахматова, И.Э. Бабель, акад. В.М. Жирмунский, семья Всеволода Иванова, А.Я. Бруштейн, Н.Я. Мандельштам, С.И. Липкин, С.Я. Боровой и др.), врачи (акад. В.П. Филатов, А.М. Сигал, Б.Е. Франкенберг, Р.О. Файтельберг), технари (член-корр. А.Н. Вейник, Б.А. Минкус, В.М. Шестопал), крупный военачальник и государственный деятель С.А. Ковпак. Список этот хочу завершить банальным утверждением: людская память не безупречна, особенно в преклонном возрасте…
В этом месте я решил перейти на скользкую тропу и включить в семейный архив и домашнюю библиотеку, и даже некоторые вещицы, мелкие по размерам, но оказавшие на многих членов семьи значительное психологическое и даже творческое влияние. Много раз приходилось слышать, книги в семьях хранят тепло рук предков. Но дело не только в этом. Наша домашняя библиотека хранит знания, вкусы, квалификацию, стили поведения и даже авторитет членов семьи. Если угодно, и её историю. В одних книгах упоминаются родные имена, в других – наших друзей и знакомых, в третьих события, оказавшие на семью заметное влияние. На книжных страницах я часто встречаюсь с людьми разной степени близости – от шапочной до родственной. На наших книжных полках много ценных книг и альбомов по искусству. Один из них называется «Дрезденская галерея». Этот альбом – мой свадебный подарок жене, который я преподнёс 6 марта 1955 года, в день нашего бракосочетания. Разве он не предмет для семейного архива? А книги и оттиски статей, написанных родственниками ушедших поколений? Как относится к книгам, на которых авторские дарственные надписи. К архивной ценности я бы отнёс и около полутора десятков книжных публикаций, в которых фигурируют и члены нашей семьи. В качестве примера приведу описание Паустовским санатория доктора Ландесмана. А как поступить с более чем четырьмя десятками моих статей сугубо мемуарного характера? Ещё дальше отступлю от порога скромности: что делать с моими научными публикациями – пятью книгами и двумя сотнями научных статей (чтива для последующих поколений, конечно, скучного, но всё-таки…)?
Овдовев, я начал запойно читать и перечитывать книги из домашней библиотеки. Это мой способ борьбы с тоской. Во многих из них я встречал на страничных полях карандашные пометки, замечания, уточнения, сделанные Лиленькой. Нередко я натыкался и на вставленные между страницами рукописные листочки с её же развернутыми мыслями о прочитанном. Вид родного почерка и глубина её погружения в тексты меня потрясали и потрясают. Сохранились также толстые тетради и блокноты с её объёмными текстами о книгах и с планами по ознакомлению с новыми. Разве все это не важная часть (возможно, и самая важная часть!) семейного архива?
К жемчужинам семейного архива я бы причислил и шкаф, заполненный старинными книгами. Их букинистическая ценность несомненна. В качестве подтверждения приведу примеры. «Сто басен на английском, французском и немецком языках», с иллюстрациями ручной раскраски. Книга издана в Берлине, судя по её бумаге, в конце XVIII – начале XIX века. На книге есть владетельская подпись 1842 года. Издания «Театр Коцебу», язык немецкий, шрифт готический, шесть томов, годы изданий 1801 – 1815. Книга «Прогулки художника по Рейну», язык французский, издана в Париже, иллюстрации Тернера и Стенфилда. Книга «Чувственное путешествие Стерна во Францию» с посвящением Державину, опубликована в Москве в 1803 году. Из более поздних изданий можно назвать полное собрание сочинений Пушкина в 10-ти томах издательства Брокгауза и Ефрона (1911 год), Лермонтова в одном томе издательства Ф. Павленкова (1910 год) и Гоголя в одном томе объёмом 976 страниц издательства товарищества М.О. Вольф. Такие книги в руках – это прикосновение к самой культурной истории.
Теперь о том, что выше я назвал вещицами. В качестве соответствующих примеров назову старинные серебряные чернильные приборы и мелкую пластику из бронзы и чугуна, стоявшие на письменных столах в нашей одесской квартире. Среди этих вещиц две бронзовые фигурки – рыцаря и мушкетёра – особенно примечательные. По воспоминаниям М.С., они были изготовлены то ли одесским ювелиром Рухумовским, то ли его учениками. Да, да, это именно тот Рухумовский, который изготовил золотую фантастически красивую копию короны скифского царя. Плод труда этого замечательного мастера выглядел столь великолепно, что тиара была продана Лувру как оригинал и, естественно, за большие деньги. В своё время это событие было мировой сенсацией. Что же касается вещиц из чугуна, то они – произведения известного Каслинского завода. В список памятных «вещиц» я бы добавил и трость Е.П. Блаватской, серебряный подстаканник И.А. Рыжова, картину Р.Д. Нейдинг «Букет сирени», гравюры Т.В. Шишмаревой, К.К. Ковтурмана и А.Б. Постеля, ну и, конечно же, графику самого М.С. – портреты, пейзажи и бытовые сценки. И список этот можно продолжать и продолжать… Итак, семейный архив – это не только старые документы, письма и фотографии, но и многое другое, что хранит и передаёт семейный климат, что провоцирует душевный отклик. Он ствол, к которому прививалась побеги людского развития. Он, конечно, не хранитель тайн мироздания, но крупица человеческого опыта и морали.
Проблема семейного архива не столько материальная, сколько моральная и даже духовная. Её решение облегчает или даже открывает путь к родным и любимым душам, парящим над нашим миром. Семейный архив – нравственный фундамент наследства. О, как бы хотелось, чтобы уважение к такому архиву стало нормой человеческого бытия. Очень надеюсь… Я оптимист, к тому же доверчивый. Отталкиваясь от известной русской фигуры речи, могу сказать: чем больше того, за что я ратую, тем меньше людей, не помнящих родства. И чем крепче семейные традиции, тем долговечнее и устойчивее семьи.
Ну а что же касается качественных тонкостей, то они связаны с вкусовыми оценками… Многообразие таковых неисчерпаемо.
В течение двух лет после смерти супруги я не мог заставить себя заняться разбором содержимого её письменного стола. Наконец, победил себя. Не перестаю удивляться и даже поражаться тому, что увидел впервые.
Начну с записок жены об Анне Андреевне Ахматовой, её объёмных воспоминаний о Лидии Чуковской и многочисленных вырезок-публикаций из журналов и газет. В записках Лиленьки об эвакуации в Ташкент (во время войны с фашисткой Германией) я нашёл список, который называется «Кого я знаю (знала) из указанных имён». Вот он:
Хамид Алимджан – узбекский поэт, публицист, критик
Андронников И.Л. – литератор
Бать Л.Г. – литератор, жена писателя А. И. Дейча
Брик Л.Ю. – муза Маяковского
Дейч А.И. – писатель
Жирмунский В.М. – филолог, академик
Журавская С.А. – педагог, жена Наркома просвещения Узб.ССР
Иванов Вячеслав (Кома) Всеволодович – филолог, позднее академик
Липскеров К.А. – писатель, переводчик, художник
Мандельштам Н.Я. – жена поэта Мандельштама
Нечкина М.В. – историк, академик
Пешкова Е.П. – жена А.М. Горького, общественный деятель
Пешкова Н.А. (Тимоша) – невестка А.М. Горького, художник-любитель
Пугачева К.В. – актриса
Струве В.В. – востоковед, академик
Тихонов – Серебров А.Н.
Толстая Л.И. – жена А.Н. Толстого, общественный деятель
Цявловский М.А. – пушкинист, доктор филологии
Шишмарёва Т.В. – художница
В этом списке забыта почему-то Анна Андреевна Ахматова – центральная фигура конспектов. И забыт ещё Валентин Берестов, известный детский поэт, и актёр С.М. Михоэлс.
О Вячеславе Иванове (Коме) и Вале Берестове в Ташкенте Лиленька вспоминала очень часто и много мне о них рассказывала. В те далёкие военные годы они были юношами, старше Лиленьки всего на 2-3 года. В её письменном столе в нью-йоркской квартире я нашёл два письма Комы и тоненькую записную книжицу Вали. Одно письмо адресовано будущим академиком Лилиным родителям и помечено 24 сентября 1944 года. В нём четыре его, Комы, стихотворения. А второе, судя по тексту, адресовано Лиле. Даты на нём нет, но текст и приложение к письму поражают. Приведу выдержку (сохранена авторская пунктуация).
«Роман Бориса Леонидовича (Пастернака – В.С.) носит подзаголовок “Картины полувекового обихода”. Он должен состоять из двух книг, охватывающих всю первую половину нашего столетия. Пока написана первая книга, включающая описание революции 1905 года и мировой войны. Вторую книгу он пишет сейчас. Манера, в которой он написан, весьма своеобразна – в нашей семье (Всеволода Иванова. – В.С.) никому, кроме меня, не понравился. Описываются разные люди – мальчики, потом вырастающие и принимающие участие в войне, рабочие – железнодорожники, девушка из бедной семьи, которую соблазняет богач – адвокат. Эти люди не связаны между собой никакими сюжетными линиями – и вообще в романе главное – не события, а впечатления и философские рассуждения героев. Есть некоторые описания природы и переживаний героев, по-моему, замечательные, хотя Люшеньке (Люша – домашнее имя Елены Чуковской, дочери Л.К. Чуковской и внучки Корнея Чуковского. – В.С.) они совсем не нравятся – она говорит, что роман малооригинален и неинтересен. Мы долго спорили по поводу романа – в пользу романа говорит уже то, что он даёт богатую почву для споров. Прилагаю один стишок – их пишет один из героев романа, и они будут приложены ко второй книге».
Две первые строчки этого стихотворения звучат так:
«В московские особняки
Врывается весна нахрапом».
Надо ли после них говорить, что в письме речь идёт о романе Бориса Пастернака «Доктор Живаго»?
Письмо заканчивается словами: «Пиши! Как одесская жизнь? Приезжай! Мы по тебе скучаем и тоскуем. Целую! Кома». Так как упоминается одесская жизнь, то письмо было написано после возвращения Лилиной семьи в Одессу из эвакуации, то есть в 1944 году.
Любовь к поэзии проснулась в Лиленьке ещё в раннем детстве, и это чувство она пронесла через всю жизнь. В числе её любимых авторов был и Б. Пастернак. Его она видела и слышала, когда бывала в Переделкино в гостях в семье Всеволода Иванова. Стихи в «Докторе Живаго» её волновали особенно. Многие из них она читала наизусть.
Теперь что касается записной книжечки В. Берестова. На её обложке написана дата – 1943, а перед первым стихотворением – 1942. В ней мелким и ещё детским почерком записаны 15 стихотворений. Приведу из двух по четверостишию.
«В моих стихах находят подражанье
Творениям поэтов дней былых.
Да, для меня их стройное звучанье
Дороже детских опытов моих».
Замечу, ему было тогда 14 лет. А вот из другого:
«Люблю вставать я утренней порою,
Прервавши снов запутанную нить,
И, окатясь холодною водою,
На раннюю прогулку выходить».
Тема общения людей, нашедшая своё отражение в семейном архиве, меня продолжает занимать и, если угодно, даже вдохновлять. Вот почему я ей посвятил одно из своих стихотворений:
Порою хочется познать
всех биографий закоулки
людей, кому пришлось бывать
в семейном нашем переулке.
О, как приятно подержать
альбомы старых фотографий
и писем ворох полистать,
ведь там – детали биографий.
Меня ж особенно влекут
руками писаные тексты.
Они картинно подают
творения богини Весты!
В них мысли, чувства, имена
людей возвышенных деяний,
чья жизнь была посвящена
развитию наук и знаний.
С тех пор прошло немного лет,
но имена их позабыты.
Как хочется сказать им в след:
«Пройдут года, все будут квиты.
Дела же ваши вдруг всплывут
то в одиночку, а то скопом.
Им применение найдут
и вас припомнят ненароком».
