1
Раньше я никогда не понимала странного выражения «понять — значит простить». Например, когда мне было восемь лет и я вдруг поняла, что больше не верю в Деда Мороза, за что я должна была его прощать? Это же нелепица какая-то получается. А жизнь, в общем-то, из нелепиц и состоит, даже если удачно начинается.
Например, в 2000 году семнадцатилетняя девушка приехала в Москву и поступила в институт. Ей повезло?.. Конечно. Но суть в том, что постоянно везти не может. А тогда за что она должна была прощать саму себя?..
Прошло совсем немного «московского времени», и та девушка, то есть я — влюбилась. Даже счастлива была целый месяц, а потом разочаровалась и постаралась забыть о неудаче. Уже через неделю мне это удалось. Но — снова влюбилась, снова разочаровалась и снова попыталась забыть. Я думала о счастье, — исключительно только завтрашнем счастье — но не знала, что это такое и откладывала его понимание на потом.
Через год я встретила двоюродную сестру Надю. Она, в отличие от меня, даже не пыталась поступить в институт, работала в «эскорт-услугах» и, кажется, была счастлива.
— Только не читай мне морали! — с пренебрежением заявила Надя. — И вообще, ты — дура. Я почти не работаю в России. Представь, нищая «золушка» немного покаталась с добродушным толстячком на яхте где-нибудь возле Сардинии и через неделю вернулась домой богатой принцессой. Это не сказка. А когда потратишь деньги, можно снова поехать кататься, например, в Испанию.
Надя отличалась от меня тем, что умела еще быстрее «сплевывать» горький вкус жизни. Я позавидовала и осталась рядом с ней. Про себя я говорила, что хочу увидеть Рим… Ну, там, Колизей, Ватикан и Эйфелеву башню. Что же касается добродушных и богатых толстяков… Забывать я уже научилась быстро и без проблем.
— Но главное, пусть платят неудачники, Наташенька, — смеялась Надя. — Кстати, а Эйфелева башня находится не в Риме, а в Лондоне.
Под неудачниками Надя подразумевала всех мужчин, и она никогда не была в центре Парижа. Ей мешала ее работа…
2
В 2006 году не повезло все-таки уже самой Наде — в Куршевеле она нарвалась на миллионера из бывших «новых русских». Вроде бы таких отмороженных психов отстреляли в России еще в 90-х или начале нулевых, но этот почему-то выжил. В общем, когда Надя в Россию вернулась — он, Витя Кит, от нее не отстал.
Как-то раз Надя сидит вечером на диване, голову руками обхватила и стонет:
— Гадина, гадина!.. Грязная, бешеная собака!
И что делать, спрашивается? Ответ совсем простой получился — бежать. Куда?.. В Березовку. Там у нас с Надей целая туча дядьев и теть плюс бабушка Таня. Уехать, конечно же, нужно только на время, а когда все уляжется — вернуться.
Надя за эту идею обеими руками ухватилась. Я — тоже… И, может быть, потому что я уже понимала, что кончается наше с Надей «эскортное» время, кончилась его сладость.
3
Судьба, что ли?.. Я Мишку в Березовке на второй день встретила. Березовка село не маленькое — две тысячи дворов, не меньше. Но все-таки — не Москва. Я до восьмого класса каждый год из города на лето к бабушке приезжала, а Мишку не видела.
— Когда ты в седьмом-восьмом классе училась, Мишка уже в армии служил, — пояснила мне Надя. — А в шестом ты мужчинами еще не интересовалась. Кстати, что у тебя с этим Мишкой и почему ты улыбаешься, как девушка на выданье?
Нет, я не любила Мишку. Но мне было хорошо с ним. Все было необязательным, простым и каким-то… чистым, что ли? Удивительно чистым. Словно там, внутри меня, вернулась прежняя семнадцатилетняя простушка.
А Надя снова только смеялась… Как-то раз она спрашивает:
— А почему Мишка не миллионер?
Потому что он — другим оказался. Не таким, как Витя Кит, а обыкновенным работягой. На нефтеразработках Мишка вкалывал вахтовиком — три месяца на Севере, три — дома. Высококвалифицированный электрик с высшим образованием. Зарабатывал хорошо. А в городе не жил, потому что не любил его… Березовка для такого, как Мишка, всегда ближе и роднее будет.
— Ошалела ты совсем, — сказала Надя. — Ты на себя со стороны посмотри.
А я ничего такого не видела… Говорю же, не любила я Мишку! А о том, что мне так хорошо ни с кем и никогда не было, я просто не думала. Точнее говоря, я Мишку ни с кем не сравнивала… Вот так, наверное, он единственным и оказался.
Три недели прошло, Мишка на рабочую вахту собираться стал. Когда мы с ним прощались — намиловаться никак не могли. А как уехал Мишка, мне легче на душе стало. Потому что понимала я, что никогда он не простит мне моего прошлого. Ни за что и никогда. А значит, и будущего у меня с ним нет.
Еще через три дня черная беда пришла. Мы с Надей на ее машине на речку ездили, а когда возвращались, припозднились и в село уже затемно въехали. Вдруг смотрим, посреди улицы черная машина с погашенными фарами стоит. Подъезжаем ближе, а ее фары вдруг снопом света в лицо как брызнут!.. Потом кто-то из машины вышел и почти тут же в нас крупнокалиберная дробь ударила. Стреляли в Надю, и она погибла почти мгновенно. Мне тоже досталось — в левое плечо и в лицо.
Что было дальше, я уже не помню, просто вдруг стало темно…
4
…В сознание я только в больнице пришла. Рядом — дядя Вова сидит. Он, вообще-то, не в Березовке живет, а в райцентре, начальником местной милиции работает. Мне дробь губы задела, но кое-как все-таки я ему рассказала о том, почему мы уехали из Москвы.
Вот так я «умерла»… Пояснил мне дядя Вова, что иного варианта избежать второй встречи с дружками Вити Кита у меня не было. Они ведь рано или поздно оставшуюся в живых свидетельницу искать начнут.
Короче говоря, через пару дней на березовском кладбище зарыли в землю не один закрытый гроб, а два. И два памятника поставили — Наде и мне. Что касается нового паспорта, то жена дяди Вовы в загсе работала и оформить мне фиктивный брак (кстати говоря, тоже с покойником) со сменой фамилии ей особого труда не составило. Была я Тимофеева, стала Кузнецовой.
Для Мишки я тоже умерла… Даже удачно все как-то получилось — прощаться не пришлось. Только дядя Вова и еще пятеро родственников правду обо всем знали. Но березовские Тимофеевы, как говорила наша бабушка Таня, покрепче любого дуба будут. Если молчат, то молчат, и точка.
Дальше — воронежская больница. Раны на плече зажили быстро, а вот с лицом врачам пришлось повозиться: сначала боролись со следами ранения, а потом восстанавливали симметрию лица. Справились хорошо. По крайней мере, хуже не стало. Именно поэтому половину всего, что я заработала в Москве, в больнице оставила. Еще мама помогла.… Куда же я без нее, если, как выяснилось в больнице, я — не только молодая, красивая, но еще и слегка беременная женщина…
5
…Я даже не думала об аборте, понимаете? Почему — не знаю. Просто не думала, и все. Когда родила, малыша Мишкой назвала. Михал Михалыч, он же Мышка Мышкович. Конечно, трудно было. Повезло, что мама как раз на пенсию вышла, и мы с ней нашего Мышонка вдвоем на себе тянули. Я даже карьеру… нет, карьеренку кое-какую по бухгалтерской части успела сделать. Вот так и жила: днем — работа, вечером — дом, мама и Мышка. Что касается выходных, то маме ведь тоже отдохнуть нужно было…
Когда Мишеньке за годик перевалило, меня в Березовку вдруг потянуло. Почему так — я понятия не имела, но чувствовала — не удержусь. И — как в омут! Села в машину и поехала. Собственную могилку навестить, что ли?..
6
В Березовке я у самой молчаливой родственницы поселилась — двоюродной сестры Оли. Она на окраине села с мужем и детьми живет — ферма у них, ну, и хозяйство такое, что и пятерых приехавших родственников за работой не заметишь.
13 июля наступило — день гибели Нади… Два года прошло.
В общем… Даже как сказать не знаю. Я Мишку на Надиной и своей могилках встретила. Они, эти могилки, — за единой оградкой.
Глянул на меня Мишка и вроде как оцепенел. Но не узнал, слишком хорошо врачи над лицом поработали, а что до голоса, то он у меня сел от перепуга. Я даже сама удивилась тому, что вдруг заговорила, как ученая дама с хорошо прокуренным голосом…
Короче говоря, до моего прихода был Мишка грустный-прегрустный, меня увидел — словно на него из ведра холодной водой плеснули, а час прошел — совсем ожил. Вглядывался он в мое лицо так, словно искал что-то… Улыбнулся осторожно, но сразу видно, что отвык он от галантных улыбок.
А я уйти от него не смогла… Ну, и, в общем, как сказала Оля, снова я с Мишкой «спуталась». Да оно и не удивительно, ведь у меня после Мишки никого и не было. Может быть, потому те три дня совсем уж сумасшедшими получились: я утром проснусь и еще не открывая глаз в голое плечо Мишку — чмок. Мишка улыбается и ворчит, мол, что это ты так сразу?.. А я засмеюсь, обниму, навалюсь на него всем телом и целую его в щеки, лоб, губы.
Шепчу ему в ухо:
— Дурачок ты мой, я же тебя от счастья и укусить могу.
А потом все кончилось и так, словно ножом ниточку моего счастья перерезали. На четвертый день потянул меня Мишка к своему родственнику в гости. Знаете, куда мы пришли?.. В церковь. Дядя его — отец Федор — настоятелем местного храма оказался. Но я его только мельком и увидела — пожилой, видно, что строгий, ну и все… Другое было важнее, как только вошли мы в храм, там и кончилось мое земное счастье. Словно что-то вскрикнуло внутри меня: что же ты делаешь, ведь не простит Мишка твоего прошлого!.. И того, что ты уже «умерла» для него, тоже не простит.
…На следующий день я уже перед своим дядей — дядей Вовой чуть ли не на коленях ползала. Он на меня кричит, мол, ты что, с ума сошла, что ли?! Ты что, хочешь, чтобы я вторую твою могилку рядом с первой соорудил?
А у меня в сердце ничего нет, кроме злой и отчаянной муки. Твержу про себя: не простит, Мишка, не простит, не простит!.. О чем я думала, когда на могилу Нади шла? Я же тогда чуть ли не полчаса перед зеркалом сидела, свое личико красила. Не к Наде я шла, а на свидание к Мишке, потому что где-то там, внутри себя, знала, что встречу его там. Годовщина все-таки. Ах, ты, подлая!..
Уговорила я дядю Вову… Даже очередной могилки сооружать не пришлось. Я уехала, а через пару дней пришел к Мишке дядя Вова и показал ему его же собственную фотографию, которую я у Мишки украла. Мол, позавчера на выезде на трассу разбилась машина, а это фото в сумочке погибшей женщины нашли. Не ваше ли это фото, гражданин Михаил Сумароков?..
Умеет прятать концы в воду дядя Вова. Недаром же он полицейским начальником даже сейчас работает.
7
…Через девять месяцев я двойню родила. Об аборте даже не спрашивайте — я словно казнила себя за свое прошлое этими родами. Но и возмущалась, правда, немного, мол, почему я от Мишки, как крольчиха, беременею?! А второй раз уже двойней.
Как жила?.. А как прежде — работа, дом, мама и дети: крошка Мышенька и совсем крошки Наденька и Танечка.
Два года прошло, я отца Федора случайно на улице встретила. От места моей работы до церкви совсем недалеко, вот, видно, он и приезжал туда по делам. Сверкнул в мою сторону глазами священник, ничего не сказал и прошел мимо, словно меня и не было.
А я думаю: теперь он все Мишке расскажет… Словно мир для меня рухнул. Одно дело живой «покойницей» потихоньку жить и совсем другое, когда твоя ложь наружу вылезает и совсем уж постыдной становится.
Мама моя все сразу поняла, лишь я домой вернулась, и говорит:
— Правильно, поезжай в Березовку, доченька, поезжай!.. У всех мужья есть, одна ты… — и замолчала.
Я знаю, что она хотела сказать, «одна ты, как дура какая-то». И действительно дура, потому что не было дня, чтобы я о Мишке не думала.
8
Нет, не к Мишке в Березовку я приехала, а к отцу Федору. Вывела я детей из машины, вытащила две огромные сумки и пошла к церкви. Время обеденное было, гляжу, отец Федор на скамеечке возле трапезной сидит. Я прямиком с сумками и детьми — к нему.
— Здравствуйте, — говорю. Потом улыбаюсь виновато и спрашиваю: — Не узнали меня?
Отец Федор на меня посмотрел и говорит:
— Нет, не узнал…
А у меня внутри все так дрожит от страха, что я на его слова внимания совсем не обратила. Это уже позже я узнала, что отец Федор совсем плохо видит и читать, например, только с лупой может.
Села я рядом с отцом Федором и все ему рассказала: и про Москву, и про Надю, и про себя, и про детей, и про Мишку. Пусть сбивчиво рассказала, но — без утайки и, что называется, как на духу. Уже не могла я иначе. Дважды умирала, а теперь… А теперь решила, пусть будет то, что будет.
Выслушал меня отец Федор, кивнул и говорит:
— А теперь пошли-ка в церковь, доченька.
Но прежде подозвал он двух старушек и попросил их за детьми присмотреть. Что-то еще им сказал, но я этого уже не слышала.
В пустой церкви подвел меня священник к высокой тумбочке, и я вдруг сразу поняла, что мне нужно преклонить перед ней голову — Евангелие и крест на ней лежали. Накрыл меня отец Федор чем-то темным и говорит:
— Все рассказала и правильно сделала. Каешься ли ты в грехах своих?
Я — молчу. Молчу, потому что не знаю, что сказать. Словно по скользкому льду несло меня ветром по жизни, и какой грех в том, что мне не за что было зацепиться?..
Отец Федор спрашивает:
— Каешься ли ты в грехах своих?
Я снова молчу… Темнота вокруг. Ничего не вижу… Думаю: ну, даже если простит меня Бог, а дальше-то что?.. Легче станет? Кому легче, по какому праву легче и заслужила ли я это «легче»?
Отец Федор чуть-чуть мне на затылок ладошкой надавил и я о тумбочку головой — тресь!.. Удар совсем слабым получился, но в глазах немного посветлело.
— Каешься ли ты в грехах своих?
Заплакала я… Нет, не перед Богом я заплакала, а вслед удаляющемуся Богу. Киваю головой, как молчаливая корова. Даже просто «да, каюсь» выдавить из себя не могу. А в голове полусумасшедшая мысль: хоть бы меня еще раз головой об эту тумбочку треснули!..
Кричу вслух сквозь слезы:
— Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешную!..
Тьма вокруг… Уходит Бог. Еще секунда — и ты останешься одна.
— Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешную!..
Вдруг чувствую, не давит на меня сверху ладошка… Три раза погладила по макушке и вверх ушла. И тьма ушла вместе с отчаянием.
Но потом я возле церковного окошка все равно еще минут десять плакала. Отец Федор рядом стоял и ни слова не сказал, потому что главные слова уже были сказаны…
9
…Из церкви вышли, я смотрю, а на лавочке рядом с детьми и двумя старушками Мишка сидит. Видно, не только про детей шепнул им отец Федор.
Подошли ближе. Отец Федор старушкам головой кивнул, и они словно в воздухе растворились. Мишка меня увидел и побледнел как полотно, потом — красными пятнами покрылся. Встал — сел — и снова встал. Глаза — в пол-лица, и нет в них ничего, кроме откровенного ужаса, радости и удивления.
— Вот, Миша, — говорит отец Федор и кивает на малышей, — вот твои родные детки Мишенька, Наденька и Танечка. А вот это, Миша, твоя жена Наташа, — и кивает уже на меня. — Та самая Наташа, которая два раза умирала, но, как видишь, — и слава Богу! — все еще на белом свете проживает. Поскольку в своих согрешениях, — каких именно, знать не твое мирское дело — женщина покаялась, то претензий к ней, с церковной стороны, у меня, извини, нет. В общем, живите дальше как хотите, дети мои, а я пошел, у меня дела и поважнее есть.
Я буквально сердцем почувствовала, как у Мишки ноги ослабели, и он на лавочку… нет не опустился, а словно обрушился. Я рядом села и молчу. Мишка тоже молчит, и оба мы на сумки смотрим. А в сумках самая разная вкусная снедь… Я ведь Мишку спасать приехала. Я же не только думала о нем каждый день, я еще и знала, как он живет. Дядя Вова сообщал… Сообщал, что у Мишки виски поседели, что он к бутылке потянулся, и что ни одну женщину он видеть не может. В общем, такие весточки мне слал, что и по-настоящему неживая баба от боли бы взвыла. Это дядя Вова может, потому что — я уже говорила — он в полиции работает и кличка у него там не «дядя Вова», а «дядя Мюллер».
Маленький Мишенька к отцу подошел и спрашивает:
— Ты мой папка, да?
Тот кивнул, и малыш тут же на колени к нему забрался. Надя и Таня тоже подошли… Они маленькие совсем, даже говорить толком не могут, но, наверное, тоже кое-что поняли.
Отец Федор уже шагов на пятнадцать отошел, вдруг оглянулся и Мишке пальцем погрозил:
— Смотри у меня, Мишка!.. Ее сам Бог простил, понял?
Минуты две прошло, Мишка, не глядя на меня, шепчет:
— Ты мне пока ничего не объясняй, пожалуйста… А то я с ума сойду. Хорошо?
Я киваю:
— Хорошо. Миша, а ты есть хочешь?
Мишка говорит:
— Нет. Меня сейчас даже подташнивает немного.
Маленький Мышка спрашивает папу:
— Пап, а почему жуки летают? Они же тяжелые и неуклюжие, как утюжки.
А у Мишки слезы по щекам потекли — крупные, мужские и немые. В общем, довести до такого состояния человека не каждая женщина сможет. Но я-то — смогла. И не старалась совсем, но смогла.
Чуть позже подняли мы свои неподъемные сумки и все так же молча пошли с детьми к машине. Как посоветовал отец Федор — пошли жить дальше.
10
…Только через три года я поняла, за что я у Бога прощения в церкви просила.
Если бы я с Мишкой сразу осталась, то он меня, может быть, и простил, а вот я себя — нет. Не смогла ни за что… Пришло бы время, схлынула первая волна пьянящего счастья и отвела бы я в сторону глаза от Мишкиных глаз. И если бы я с ним во второй раз осталась — тоже не выдержала и по той же причине. Не в нем было дело, а во мне самой.
Что спасло?.. Не знаю. Не знаю не то чтобы наглухо, а чувствую что-то такое, что трудно словами передать. Что именно — пусть каждый решает сам. Ведь для того, чтобы наполнить свою жизнь смыслом, каждый из нас живет сам за себя, и только один Бог — ради нас всех.
