Отшумели юбилейные торжества, посвященные 90-летию журнала “Сибирские огни”. Много добрых слов было сказано в адрес нынешней его команды. Но почти ничего о тех, кто создавал и приумножал славу журнала в предыдущие десятилетия. И это несправедливо, ибо в разные годы здесь трудилось много замечательных мастеров слова, а большинство тех, кто стоял на капитанском мостике “Сибирских огней”, были яркими, неординарными личностями и оставили заметный след в жизни литературного флагмана Сибири.
В своем существовании “Сибирские огни” пережили более десятка главных редакторов. Ну, а счет им надобно вести, конечно же, с Емельяна Ярославского. Говорю “конечно же”, потому что сегодня из различных уст, в том числе и нынешних редакционных работников, нередко слышу, что первым главным редактором журнала был Владимир Зазубрин. Отнюдь…
Вообще-то идея создания в Сибири “толстого” литературного журнала витала давно. Еще в 1912 году А. М. Горький предлагал взяться за его организацию. “Чудесное было бы дело”, — говорил он. Однако четкие очертания идея эта обрела осенью 1921 года, когда в Новониколаевске появился видный деятель большевистской партии, член ЦК РКП(б) Емельян Михайлович Ярославский. Сибирь переживала трудную для себя пору — послевоенная разруха, голод, тяжелые болезни… Партия ввела Ярославского в Сиббюро ЦК РКП(б) и направила его в столицу только что образованного Сибирского края, каковой стал к этому времени будущий Новосибирск.
Е. М. Ярославский (настоящее имя Миней Израилевич Губельман) родился в 1878 году в Чите, в семье ссыльного поселенца, занимавшегося земледелием. Это было место ссылки нескольких поколений революционеров, поэтому не удивительно, что на двадцать первом году жизни Ярославский и сам оказался в рядах социал-демократов. В 1901-м с конспиративными поручениями он побывает в Берлине, Париже, а после развернет широкую революционную деятельность уже в России. В 1902 году Ярославский организовывает Читинский комитет РСДРП. Затем следуют многочисленные аресты, тюрьмы, ссылки. И продолжение активной революционной борьбы. После победы Октябрьской революции 1917 года Ярославский работает на Урале, в Сибири. И вот он в Новониколаевске…
Основной заботой Емельяна Михайловича было просвещение во всех его видах: от школьного и вузовского образования до приобщения народа к чтению, к литературе, в том числе и художественной. По этому поводу он много выступал в местной печати, вел активную организационную работу. С “офисами” в разоренном Гражданской войной Новониколаевске было туго, поэтому значительная часть этой работы велась прямо “на дому”. Квартиру № 3 по улице Советской многие жители Новониколаевска знали тогда хорошо. К Емельяну Михайловичу шли партийные и комсомольские работники, журналисты, писатели. Именно здесь, на этой квартире обсуждался и план издания всесибирского “толстого” литературного журнала, о возможности выхода которого Ярославский говорил не раз…
По воспоминаниям одного из зачинателей “Сибирских огней” Феоктиста Березовского, “первое официальное заседание редакционной коллегии с активом состоялось в общежитии ответственных работников Сиббюро, в квартире Е. Ярославского” [1]. Здесь же родилось и название журнала — “Сибирские огни”.
В создании журнала принимали участи талантливые люди, увлеченные идеей появления объединяющего литературные силы издания. В состав первой редколлегии вошли прозаики Феоктист Березовский и Лидия Сейфуллина, критик Валериан Правдухин, журналист, редактор газеты “Советская Сибирь” Давид Тумаркин. Но без Емельяна Ярославского, возглавившего редколлегию (он стал ответственным редактором — так тогда называлась должность “главного”, а Сейфуллина — ответственным секретарем), рождение журнала все-таки вряд ли бы состоялось. В первую очередь именно благодаря его партийному и человеческому авторитету и энергичным усилиям 22 марта 1922 года первый номер “Сибирских огней” увидел свет. И был замечен — “от Москвы до самых до окраин”, получив лестные отзывы от А. В. Луначарского, А. М. Горького, других видных общественных и культурных деятелей молодой советской республики.
Но, что, может быть, особенно важно, Ярославский не только помог “Сибирским огням” родиться, но и, определив основные черты журнальной “физиономии”, четко определил главные цели и задачи этого издания, краеугольные принципы его существования, задал ему необходимое направление. О том, насколько оно было верным, говорит уже сам факт столь длительного существования старейшего литературного журнала страны.
В самом первом номере “Сибирских огней” Емельян Ярославский публикует статью “Зародыши коммунизма в сибирской деревне — огни Сибири”, где, с одной стороны, формулирует политико-экономическую программу всего журнала, а с другой — провозглашает программу его научно-публицистического отдела, ориентированную на современность и постановку самых важных и существенных проблем.
Обе эти программы конкретизируются в заметках “От редакции”, появлявшихся в каждом номере и писавшихся при самом непосредственном участии Ярославского. В них, в частности, заявлялось, что “цель редакции — дать статьи, определяющие в практической постановке основы современного хозяйственного и политического развития. Статьи, трактующие современные боевые научные проблемы в их приложении к жизни…”. Как отмечают исследователи творческой деятельности Емельяна Михайловича, в заметках “От редакции”, опубликованных в 1922 году, “четко сформулированы три основных положения Е. Ярославского: ориентация на современность, научно-популярный, просвещенческий характер научно-публицистических материалов, привлечение к сотрудничеству в журнале крупных общественных и государственных деятелей” [2]. Упор на эти принципы делался не случайно, поскольку два первых “толстых” советских журнала — “Красная новь” и “Сибирские они” — создавались прежде всего “как научно-публицистические журналы, имеющие целью пропаганду и просвещение масс, пробудившихся после Октября и потянувшихся к свету, культуре”. Но и художественная литература ни в коей мере не сбрасывалась со счетов. Ее место в “Сибирских огнях” определялось также достаточно четко. Так, в первом номере за 1922 год в извещении “От редакции” говорилось и о том, что на журнальных страницах “найдет себе место все, что художественно воспроизводит эпоху социальной революции и ее своеобразное отражение в Сибири, что созвучно этой эпохе…”.
В Новониколаевске Емельян Ярославский пробыл недолго. В конце 1922 года он был переведен ЦК на работу в Москву. Здесь он продолжил работу по организации деятельности новых советских журналов.
Следующая страница истории “Сибирских огней” была связана с еще одним легендарным деятелем отечественной литературы и культуры — Владимиром Яковлевичем Зазубриным (настоящая фамилия Зубцов).
В Новониколаевске он появился сразу после окончания в Сибири Гражданской войны. В феврале 1922 года В. Зазубрин, демобилизовавшись из рядов Красной Армии, переезжает из Иркутска сначала в Канск, затем — в Новониколаевск, где с октября 1923 года по решению Сиббюро становится работником Сибкрайиздата, а точнее (как записано в его учетной карточке) — “председателем и секретарем “Сиб. Огней””. К этому времени за его плечами были и революционное подполье с арестами и тюрьмами, и Гражданская война, в которой ему приходилось участвовать по разные стороны баррикад (начинал “белым” подпоручиком, а заканчивал ее “красным” политработником, пройдя с 5 Армией, освобождавшей Сибирь от колчаковцев, до байкальских берегов). А еще к этому времени он успел стать автором первого советского романа “Два мира” (1921), имевшего оглушительный успех. Только при жизни В. Зазубрина это произведение переиздавалось двенадцать раз! Оно получило высокую оценку у таких выдающихся деятелей советского государства, как Ленин, Горький, Луначарский.
Не стану вдаваться в подробности жизни В. Зубцова-Зазубрина [3]. Но даже в предельно сжатом пересказе его биография (сам он в одном из писем Горькому называл ее “страшной”) похожа на приключенческий роман. Однако за увлекательностью фабулы — острый драматизм судьбы человека, оказавшегося в бушующем политическом водовороте, волею которого В. Зазубрин оказался в начале 1920-х годов у руля юного литературного журнала.
Впрочем, Владимир Яковлевич, при всех сложнейших перипетиях своего жизненного пути, и сам был тогда молод. Он родился 6 июня 1895 года (по новому стилю), и “Сибирские огни” возглавил двадцати восьми лет от роду. Чернобородый, статный, Зазубрин был не только внешне хорош собой, но и полон духовного огня, мощных творческих сил и кипучей энергии, благодаря которым за пять лет пребывания в столице Сибирского края он сделает столько, что иному не хватило бы на это и долгой жизни. Сделает в первую очередь для руководимого им журнала.
При Зазубрине “Сибирские огни” крепко встали на ноги и вошли в число лучших российских литературных журналов. Именно при Зазубрине они стали играть по-настоящему консолидирующую роль, собирая на своих страницах все лучшее, что создавалось тогда сибирскими литераторами. Не случайно тот же Зазубрин в статье “Проза “Сибирских огней” за пять лет”, посвященной первому юбилею молодого журнала, скажет, что на его страницах “нашла приют вся сибирская литература”. Но если Ярославский основной упор делал на научно-публицистическую составляющую журнала и его оперативные, пропагандистские жанры, что на первых порах было продиктовано самим временем, то Зазубрин вывел из тени жанры художественные: прозу, поэзию, очерк… И к журналу потянулись как известные, так и талантливые молодые писатели.
Но журнал не был просто механическим собирателем. Зазубрин ввел в практику постоянную, кропотливую работу редакции с авторами, творческому росту которых уделялось повышенное внимание. Как вспоминала впоследствии известная советская писательница Анна Караваева, встававшая “на крыло” в ту пору в “Сибирских огнях”, “журнал был для нас ближайшей творческой перспективой, которая побуждала каждого надеяться, проверять себя и работать”.
Работа Зазубрина на посту главного редактора не ограничивалась лишь вопросами издательского процесса. Да и само существование “Сибирских огней” выходило в ту пору далеко за рамки журнального бытия. В силу своей консолидирующей роли этот журнал для сибиряков был больше, чем журнал. И не удивительно, что именно в его недрах родилась идея о создании единой сибирской литературной организации. С подачи главного редактора была создана инициативная группа, и в конце ноября 1925 года собрание писателей Новосибирска единогласно постановило “признать необходимым созыв писательского съезда” [4] и избрало оргкомитет под председательством Владимира Зазубрина для проведения подготовительной работы. Работу Зазубрин провел титаническую (вот где в полной мере раскрылся его незаурядный организаторский талант)! И вот — не минуло и полгода — в конце марта 1926 года в Новосибирске прошел Первый съезд сибирских писателей. С двумя основными докладами на нем — “Писатель, литература и революция” и “Сибирская литература послереволюционного периода” — выступил Владимир Зазубрин. Он же единогласно был избран председателем правления Союза сибирских писателей. Под его руководством ССП быстро завоевывал литературный авторитет и влияние
Вся эта огромная организаторская и общественная работа хоть и затрудняла, но не перечеркивала для Зазубрина литературного творчества. В 1922—1923 годах он создает ряд художественно ярких произведений (повести и рассказы “Бледная правда”, Щепка”, “Общежитие” и др.). Позже он выступает преимущественно как очеркист, публицист, литературный критик. О чем свидетельствуют, например, его очерки “Неезжеными дорогами”, “Заметки о ремесле”, статьи “Литературная пушнина”, “Писатели и Октябрь в Сибири”, рецензии, из которых можно получить представление как об эстетических воззрениях самого Зазубрина, так и вообще о литературном процессе двадцатых годов, осложненном разгоревшейся групповой борьбой, спровоцированной Ассоциацией пролетарских писателей.
Борьба эта отнимала у Владимира Яковлевича много времени и сил. Особенно драматично сложился для него 1928 год, когда в марте на литературном небосклоне Новосибирска возникла группа “Настоящее” с ее лидером А. Курсом, который публикует в газете “Советская Сибирь” разгромный фельетон “Кровяная колбаса”, где, по сути, перечеркивает все творчество Зазубрина. “Настоященцы” печатают еще ряд материалов такого же пошиба о “Сибирских огнях” и произведениях их главного редактора. Травля Зазубрина принимает беспрецедентные масштабы и разнузданные формы. В апреле 1928 года Владимир Яковлевич пишет Марку Азадовскому:
“Вы знаете, что бывают в жизни человека такие периоды, когда он выдерживает, с одной стороны, жесточайший напор “среды”, с другой — решает крупно сломать свою “биографию”. Я сейчас именно в таком положении. Последние недели для меня обмазаны мерзостной тиной склок и боев в стакане воды. Я человек темпераментный, я ушел весь в борьбу, а потом вдруг понял, что все это “суета сует”, что мне необходимо все это оставить и заняться исключительно литературной работой. Я сейчас раскачиваюсь для того, чтобы бросить Союз писателей, “Сиб. Огни” и проч.” [5].
Но “раскачиваться” Зазубрину не дали. События нарастали с такой лавинообразной быстротой, что готовый в принципе ко всему Владимир Яковлевич тем не менее был растерян, “ошельмован и потрясен”. Уже в июле 1928 года бюро Сибкрайкома ВКП(б) выносит резолюцию о журнале “Сибирские огни”, в которой обвиняет его руководство в целом букете идеологических грехов, после чего Владимира Яковлевича немедленно освобождают от работы в редакции и Союзе сибирских писателей.
Отлученный от литературной жизни Сибири, Зазубрин переезжает в Москву, где работает сначала в Госиздате, а затем в основанном Горьким журнале “Колхозник”. Но и связей с Сибирью не прерывает: наезжает временами в Новосибирск и на Алтай, где собирает материал для своего нового романа “Горы” о коллективизации.
Владимир Зазубрин был прозорливым человеком. Тем не менее, создавая повесть “Щепка” и задумываясь в ней о революционном терроре, о том, чем может обернуться он для народа в целом и для отдельной личности в частности, писатель вряд ли мог предугадать, что чаша сия не минует и его. Но так и случилось: в 1937 году как “враг народа” Владимир Яковлевич был арестован и 27 сентября того же года расстрелян.
Но до этого будет еще целое десятилетие столичной жизни. А тогда, в 1928 году, Зазубрин, отбывая из Новосибирска в подавленном состоянии, удовлетворен был только одним обстоятельством: “Сибирские огни” оставались на попечении достойного во всех отношениях человека и литератора.
Звали его Вивиан Азарьевич Итин. Как и Зазубрин, он не был коренным сибиряком, как и его предшественника, занесли Итина в будущую столицу Сибири революционные ветры. Определенные черты сходства наблюдаются и в их жизненных путях. Фактически ровесники (разница между ними всего в один год), оба и в “Сибирских огнях” появились почти одновременно. И даже из одного географического пункта прибыли…
Родился Вивиан Итин 26 декабря 1893 (7 января 1894 по н. ст.) года в Уфе, где в 1912 году с отличием окончил реальное училище и отправился в Петербург, чтобы учиться в Психоневрологическом институте. Годом позже перевелся на юридический факультет Петербургского университета. После его окончания работал в наркомате юстиции. А летом 1918 года, приехав в Уфу повидаться с родными, уже не смог вернуться назад из-за восстания белочехов. Итин устроился переводчиком в американскую миссию Красного Креста и отправился с ней через Сибирь и Японию в США. Но, оказавшись в местах боевых действий, бросил миссию и перешел в Красную Армию. С частями Пятой армии Итин прошел с боями всю Сибирь. Благодаря своему юридическому образованию — стал членом революционного трибунала. В 1920 году на исходе Гражданской войны Итин вступил в партию большевиков, был назначен заведовать отделом юстиции в Красноярске. Одновременно в местной газете “Красноярский рабочий” он редактировал “Бюллетень распоряжений” и литературный уголок “Цветы в тайге”. Здесь Вивиан Итин опубликовал и первые свои стихи, хотя пробовать себя в слове начал еще в студенческую пору.
В 1922 году Итина переводят на работу в исполком уездного городка Канска. Поскольку оказался он здесь единственным человеком с высшим образованием, то и круг его обязанностей был весьма широк: Вивиан Азарьевич совмещал должности заведующих отделами агитации и пропаганды, политического просвещения, местного отдела РОСТа, редактора газеты и даже председателя товарищеского дисциплинарного суда. При этом успевал много писать и активно печататься. В том числе и в “Сибирских огнях”, где у него опубликована пьеса “Власть”, появляются многочисленные стихи и рецензии. В Канске в 1922 году выходит и первая книга Вивиана Итина — “Страна Гонгури”.
Изначальный ее вариант под названием “Открытие Риэля” Итин (тогда еще студент) написал в 1916 году. А его подруга Лариса Рейснер (та самая, что стала впоследствии прототипом главной героини “Оптимистической трагедии” Вс. Вишневского) передала эту небольшую повесть в горьковскую “Летопись”. Горький ее принял в печать, но журнал в 1917 году закрылся, и она так и осталась не опубликованной. Кто-то переслал чудом сохранившуюся рукопись в Канск. Итин переделал ее в утопический роман и, фактически воспользовавшись служебным положением, напечатал ее “на бумаге, принадлежавшей газете “Канский крестьянин””. Вивиан Азарьевич и помыслить тогда не мог, что станет автором первого в советской литературе научно-фантастического произведения, которое будет многократно переиздаваться как у нас в стране, так и за рубежом.
В 1923 году Итин с семьей переезжает в Новониколаевск и связывает свою судьбу с “Сибирскими огнями”, куда поступает сначала заведующим отделом поэзии, потом становится ответственным секретарем редакции, а в 1928—1929-м и 1933—1934-м годах возглавлял журнал. Но еще до того, как стать его руководителем, Итин ведет активную литературную и организационную работу. В 1923 году он издает в Новониколаевске сборник стихов “Солнце сердца”, “Сибирские огни” печатают его антивоенную повесть “Урамбо”, а в 1926-м — очерковую повесть об авиаторах “Каан-Кэрэдэ”.
Вивиан Итин начинал свой литературный путь как поэт-романтик. “Я был искателем чудес, невероятных и прекрасных”, — писал он в одном из стихотворений, определяя наиболее, пожалуй, характерную особенность своего творчества. И не только поэтического. Печать революционного романтизма лежит и на упомянутых выше прозаических произведениях.
Романтическое начало творческого существа Итина подогревала сама тогдашняя жизнь, полная событий, на которые Вивиан Азарьевич живо откликался. Он жадно следил за бурным развитием науки и техники. А когда в Сибири появился первый гражданский самолет “Сибревком”, Итин отправляется вместе с пилотом Иеске в полет. Из-за неисправности они совершили вынужденную посадку в тайге. Алтайцы называли этот самолет “Каан-Кэрэдэ” — по имени волшебной птицы, которая в их сказаниях переносила людей из долины в долину через горы. Романтическо-символической встречи прошлого и настоящего и посвящена одноименная повесть. (В 1928 году по авторскому сценарию на ту же тему был снят фильм.)
Романтика двигала и увлечением Итина Севером. Он страстно отстаивал идею освоения Северного морского пути, сотрудничал с организацией “Комсевморпуть”. Летом 1926 года участвовал в гидрографической экспедиции по обследованию Гыданской губы неподалеку от устья Енисея, а в 1929-м — на борту ледокола “Красин” дошел Северным морским путем до Ленинграда. В 1931 году на Первом восточносибирском научно-исследовательском съезде Итин выступает с докладом “Северный морской путь” и сразу же получает приглашение в новую экспедицию. В 1934 году на судне “Лейтенант Шмидт” он принимает участие в так называемом “колымском” рейсе — захватывающем путешествии по дальневосточным морям, омывающим Чукотку, Камчатку, Курилы до устья реки Колымы, где впоследствии возникнет город Магадан. Корабль там зазимовал, а Итин возвращался в Новосибирск на собаках и оленях. По материалам своих путешествий Итин пишет многочисленные очерки, которые складываются в книги: “Восточный вариант”, “Морские пути северной Арктики”, “Выход к морю” и др., пишет повесть “Белый кит”.
Документально-художественные повествования Итина насыщены фактами, отличаются глубоким знанием материала, аргументированностью и в то же время яркой эмоциональной окрашенностью, поэтичностью. “Итин в очерках — всегда занимательный собеседник читателя, он умеет завоевывать читательское доверие, вызывать интерес к предмету разговора… Итин — один из пионеров советского очерка, он много сделал для развития очеркового жанра в Сибири, предопределил его дальнейшее движение во времени” [6]. И не случайно Вивиан Азарьевич стал лауреатом двух литературных премий: в 1933 году — за очерки об освоении советского Севера, а в 1935-м — за очерковую книгу “Выход к морю.
Надо сказать, что впечатления от путешествий и того же Севера находили отражение не только в очерковой прозе, но и стихах Итина. В одном из стихотворений, прославляя дикую природу и жалея тех, кто предпочитает ей курорты, поэт пишет:
Но лучше Север,
Море. Даль.
Хорошее бездумье вахты.
Зеленые обломки льда
Идут,
как парусные яхты.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И я живу одним дыханьем,
Я пью оледеневший снег.
Я знаю крепко:
Человек
Цветет под северным сияньем.
Зазубрин когда-то называл сибирским Джеком Лондоном новосибирского прозаика и писателя-краеведа Максимилиана Кравкова, но с полным на то основанием можно было так окрестить и Вивиана Итина.
Впрочем, я не удивился бы, если кто-то вдруг назвал бы его еще и сибирским Белинским. Поэт, прозаик, драматург, очеркист, публицист, Итин был еще и литературным критиком, роль которого “в утверждении и развитии Сибири критического жанра неоспорима” [7]. Занимаясь критикой всю творческую жизнь, Вивиан Азарьевич писал рецензии, обзоры, обобщающие статьи. Редко какой номер “Сибирских огней” двадцатых-тридцатых годов обходился без критических материалов Итина, касавшихся самых насущных сторон литературного процесса. В них он отличался независимостью взгляда, экспрессивностью, неизменно отстаивал мысль, что писатель обязан не просто правдоподобно отражать действительность, а пропускать картины жизни через свое сердце.
Вел Вивиан Азарьевич и большую общественную работу, в первую очередь по собиранию литературных сил Сибири. Вместе с Зазубриным он руководил литературными кружками для начинающих писателей. Под его редакцией в 1925 году в Новониколаевске вышел поэтический сборник “Вьюжные дни”, где были и стихи молодого тогда Леонида Мартынова. Активное участие принял Итин и в организации Союза сибирских писателей. В 1926 году он был избран секретарем его правления.
Вот как Ефим Пермитин в романе “Поэма о лесах” описывает Вивиана Итина, выступающего на Первом съезде сибирских писателей:
“Как и Зазубрин, Итин был тоже в черном, но не в обычном костюме, а в отлично сшитом смокинге, в белоснежной крахмальной манишке с высоким, подпиравшим шею воротником, с широкими манжетами и сверкающими в них золотыми запонками. Среднего роста, тонкий, стройный, тщательно выбритый и гладко причесанный на английский манер. У него большие темные, в густых ресницах, скорбные глаза. Тонкое, умное лицо его всегда сосредоточенно. Итин редко улыбается и улыбается только одними губами, но и во время улыбки лицо его остается задумчиво-грустным, погруженным в самого себя, занятым какой-то одной мучительно-неразрешимой мыслью. Лидия Сейфуллина прозвала его Спящим царевичем. Но теперь в своем смокинге он выглядел несколько иным, чуточку торжественным и даже взволнованным…”
А вот как изображает его в статье “Литературная пушнина” Владимир Зазубрин: “Итин спокойно независим. Он знает, как делаются рассказы и стихи, он учит этому искусству молодых поэтов. Он сам умеет крепко сделать повесть, поэму. Итин читает американские журналы и чисто, аккуратно бреется. Он иногда кажется джентльменом, смотрящим на мир несколько свысока. Он свои повести стрижет тщательно, как голову, и скоблит бритвой, как щеки. Его работы хорошо отполированы. Они всегда холодят руки” [8].
В 1928 году, после ухода из журнала Владимира Зазубрина, Вивиан Итин возглавил “Сибирские огни”. Со стороны партийных органов, назначавших его на должность, это был вполне логичный шаг. Лучшей кандидатуры тогда просто и не было. Тем более что и в противоборстве с группой “Настоящее” он проявил стойкость и принципиальность. Даже его ярые оппоненты это признавали. Как и удивительный магнетизм его личности. Анатолий Высоцкий, два раза приходивший на смену Итину, на закате своей жизни вспоминал:
“В. Итин обладал даром привлекать к себе сердца. Человек высокой интеллектуальности, высокой культуры, он был поэтом до мозга костей, независимо от количества написанных им стихов: поэтом по мироощущению, по мировосприятию, по любви к поэзии и по знанию ее. Слушали его взахлеб, особенно молодые поэты. Суждения его были верны и убедительны, он мог цитировать Байрона по-английски, тут же переводил, цитировал также других поэтов — зарубежных и русских, необычайно любил Александра Блока, высоко ставил его поэму “Двенадцать”… Встречи с Итиным для литературной молодежи были, пожалуй, откровением” [9].
Новый главный (ответственный) редактор продолжил традиции журнала, заложенные Емельяном Ярославским и Владимиром Зазубриным. Правда, развернуться ему не дали. Как и его предшественник, Итин оказался в жерновах жесточайшей групповой борьбы.
С отъездом в Москву Зазубрина литературные распри в Сибири не утихли. Не успокаивались “настоященцы”. Взяв их себе в союзники, в бой вступило руководство Сибирской ассоциации пролетарских писателей. Оно не скрывало истинной своей цели. ““Сибирские огни” должны стать органом СибАПП”, — не раз заявляло оно, не прекращая попыток дискредитировать журнал любыми способами, одним из которых было навешивание политических ярлыков: “правооппортунистический”, “кулацко-народнический”, “реакционный” и т. д. И, в конце концов, цели своей руководство СибАПП добилось. В начале 1930 года после съездов Сибирской ассоциации пролетарских писателей и Союза сибирских писателей (любопытно, что на обоих выступал с докладом представитель РАПП А. Селивановский; главным докладчиком на съезде ССП был Вивиан Итин), где литературная борьба достигла своего апогея, журнал “Сибирские огни” стал-таки органом СибАПП. Новую же редколлегию, куда входил и Вивиан Итин, возглавил Анатолий Васильевич Высоцкий.
Он был одного с Итиным и Зазубриным поколения. Родился 14 (27 н. ст.) октября 1897 года во Владимире. Окончил гимназию. В начале 1920-х годов руководил Костромским губполитпросветом, а в 1923-м редактировал там же, в Костроме, литературную газету “Красный понедельник”. По утверждению костромских краеведов, Высоцкий очень много сделал для становления литературного дела в этом городе.
Немалую роль сыграл Высоцкий и в литературном движении Сибири. В том числе и как один из создателей Сибирской советской энциклопедии, редактор ее отдела “Литература и искусство”. Правда, далеко не всегда эта роль была позитивной. В истории же “Сибирских огней”, являя собой и по натуре, и в воззрениях полную противоположность Итину, остался он личностью, пожалуй, и самой одиозной, и самой противоречивой. Появившись в Новосибирске в 1928 году, Высоцкий сразу же ввязался в групповую борьбу на стороне СибАПП и группы “Настоящее”. Не гнушался при этом Анатолий Васильевич подчас и откровенных наветов и доносов. Андриан Топоров в одном из писем вдове В. Зазубрина В. П. Теряевой-Зазубриной называл Высоцкого подручным А. Курса, который “был злейшим врагом Владимира Яковлевича и вместе с Курсом травил его. Его подлая подпись под постановлением ЛЕВЫХ писателей, объявивших Владимира Яковлевича вождем сибирской литературной реакции. Это постановление было опубликовано в журнале “Настоящее”” [10]. Не оставил Высоцкий литературной борьбы и в свой первый приход на пост главного редактора (всего их было три).
В этот период “административно-приказные” тенденции набирали силу в литературном процессе, и нашли в Высоцком своего “вдохновенного выразителя”. Как отмечают исследователи, А. Высоцкий принадлежал к тем “правоверным членам РАПП, которые ее лозунги и установки часто доводили до крайней степени догматизма, иссушающе действующего на живое русло литературного движения” [11]. И действительно, с именем Высоцкого связано немало вульгаризаторских перегибов.
Так, своими литературно-критическими суждениями он поддерживал и укреплял лефовский лозунг о “разрушении эстетики” и утилитарно-прагматическую рапповскую установку “служения” литературы народу с требованием непосредственного решения производственных задач в самой литературе. В статьях и выступлениях Высоцкого призывы к такому “служению” искусства обществу возведены в степень литературно-художественной концепции.
Был Высоцкий также и апологетом “ударничества” в литературе, которое он преподносил как спасительный и беспроигрышный способ создания “большого искусства”. Это привело к тому, что страницы руководимого им журнала наводнили серые, беспомощные литературные поделки. Сам же Анатолий Васильевич при этом продолжал утверждать, что “с появлением в журнале произведений рабочих-призывников “Сибирские огни” делают поворот в сторону отображения основных моментов социалистического строительства” [12].
Вместе с тем, Анатолий Высоцкий был небесталанным критиком и публицистом, державшим руку на пульсе текущего литературного процесса. Как и подавляющее большинство его литературных коллег того периода, он поддерживал мысль о выработке единого для всей советской литературы, организующего и мобилизующего, реального художественного метода. Другое дело, что не было его четкого понимания. Но как руководитель единственного за Уралом литературного журнала — Высоцкий прилагал немалые усилия для того, чтобы достичь такого понимания. Подтверждает это, в частности, развернувшаяся с подачи Высоцкого в 1930—1931 годах на страницах “Сибирских огней” бурная полемика, посвященная проблеме творческого метода.
Конец “групповщине” и литературным распрям в столицах и на периферии положило постановление ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 года “О перестройке литературно-художественных организаций”, где говорилось об объединении “в единый Союз советских писателей с коммунистической фракцией в нем”. Все прежние литературные организации в центре и на местах в связи с этим распускались. Вместо них были созданы региональные оргкомитеты по подготовке Всесоюзного съезда советских писателей. Председателем Западно-Сибирского оргкомитета был избран Анатолий Высоцкий. Он же стал редактором газеты “Литературная Сибирь”, выходившей в Новосибирске накануне съезда и созданной специально для освещения хода его подготовки.
Ну, а журнал “Сибирские огни” с начала 1933 года становился органом Западно-Сибирского оргкомитета Союза советских писателей и к руководству его возвращался Вивиан Итин. Он же становится председателем правления Западно-Сибирского объединения советских писателей.
В возвращении Итина Горький усмотрел для “Сибирских огней” добрый знак. В письме Вивиану Азарьевичу из Сорренто от 5 января 1933 года он писал: “Очень рад узнать, что “Сибирские огни” снова разгораются, искренне желаю им разгореться ярко, уверен, что так и будет”.
Со вторым “пришествием” Итина и прекращением групповой борьбы характер и тональность журнальной политики “Сибирских огней” достаточно круто изменились. Это хорошо видно по двум редакционным статьям, опубликованным с годовым интервалом. Если в январе 1932 года Высоцкий в статье “Непременное условие борьбы” ратовал за доведение литературной борьбы до победного конца, то ровно через год сменивший его Итин в статье “Десять лет “Сибирских огней””, подводя итоги десятилетней работы журнала и намечая программу деятельности своей обновленной редакции в новой литературной обстановке, настаивал уже “на прекращении борьбы, на сплочении писателей” [13].
Впрочем, год спустя и самого Высоцкого было не узнать. Распрощавшись (пусть и не по своей воле) с РАПП, он стал в одночасье злейшим его критиком, а чуть позже, после Первого съезда писателей СССР, на котором писатели объединились на общей идейной платформе и вооружились единым творческим методом, — и “преданным” соцреалистом.
В Москву на всесоюзный писательский съезд, проходивший в августе 1934 года, Новосибирск делегировал довольно значительный отряд своих литераторов. Высоцкого среди них не было. Зато Вивиан Итин выступил со съездовской трибуны с докладом. И в нем, и несколько ранее в статье “Внимание к качеству культуры” он констатировал и подчеркивал: “Тема превращения отсталой страны — в страну крупной индустрии, вооруженной самой передовой современной техникой, в страну крупнейшего в мире социалистического земледелия, превращения мелкого собственника в колхозника, кочевника — в строителя социализма, малограмотного парня — в научного работника и т. п. — является и становится главной темой советской литературы в Сибири” [14].
Тема эта стала магистральной и для “Сибирских огней”. Она находила художественное отображение и в очерках, широко представленных на страницах журнала, и в более крупных формах (в одном лишь 1934 году здесь были опубликованы романы Ис. Гольдберга “Жизнь начинается сегодня”, М. Ошарова “Большой аргиш”, А. Коптелова “Великое кочевье”), и в поэзии.
Второй и последний редакторский отрезок жизненного пути Вивиана Итина тоже оказался недолог. В 1935 году его сменил все тот же Высоцкий, ставший к этому времени ревностным служителем партийности литературы и проводником принципов социалистического реализма. Вивиан Азарьевич практически отходит от активной организаторской и общественной деятельности и сосредоточивается на литературной работе. Еще в 1931 году в письме Горькому он жаловался: “Накопилось много замыслов, много материала. Если бы Вы знали, Алексей Максимович, как иногда хочется получить возможность спокойно поработать хоть полгода!” [15]
И вот такая возможность появилась. Итин продолжает работать в документально-художественном жанре. Даже последнее, опубликованное при его жизни произведение — “Завоеватели сибирского полюса” (“Сибирские огни”, 1938, № 1), было очерком. Не оставляет он и поэзию. Работает над романом “Конец страха”. И даже обращается к драматургии. В 1937 году новосибирский театр “Красный факел” принял к постановке пьесу Вивиана Итина “Козел”. Но пьесу не пропустили. Она так и не появилась ни на сцене, ни в публикации.
Но и спокойствие было кажущимся. Все чаще разили Итина стрелы недоброжелательных критиков, все злее становились на него нападки. Вот и Горькому в одном из писем он признается: “…Зависть, бюрократизм, глупость были, есть и не скоро переведутся. Литература всегда была ненавистна. Она причиняет беспокойство”. Итин был независимым и гордым человеком, что раздражало его недругов еще больше. И тучи над его головой сгущались все сильнее…
Еще в 1933 году Итин опубликовал под названием “Ананасы под березой” (“Сиб. огни”, №№ 1, 2) отрывок из романа “Конец страха”, в котором есть следующие поэтические строки:
…Но вот средь сборища шутов,
Исчадье мутных злобных снов,
Встает кроваво-красный зверь.
Шуты безумствуют теперь,
Изнемогая от тоски,
И ненасытные клыки,
Как молния, все вновь и вновь
Впиваются в людскую кровь…
Клыки “кроваво-красного” зверя сталинского террора настигли и Вивиана Азарьевича Итина. 29 апреля 1938 года по абсурдному обвинению в связях с японской разведкой он был арестован и 22 октября того же года — расстрелян.
Анатолия Высоцкого участь сия миновала. Без особых проблем “просидел” он свой второй редакторский “срок”, закончившийся в 1937 году, и еще пять лет (с 1953 по 1958 год) возглавлял “Сибирские огни” в послевоенное время. Возможно, потому, что был он более гибким человеком и умел ловить идеологический ветер в свои паруса.
Но и ситуация литературная изменилась. Соцреалистический метод устанавливал свод идейно-художественных правил, по лекалу которых должен был работать теперь всякий советский писатель. Правила эти определяли “соотношение жизнеутверждающего пафоса и критической направленности, положительных и отрицательных героев, реализма и романтизма, лиризма и эпичности, указывая, как должны разрешаться конфликты и поступать герои, внушая мысль о бесспорных преимуществах советской литературы” [16]. Кого-то это связывало по рукам, сковывало творческие возможности, однако многим упрощало жизнь. К последним относился и Высоцкий. Это видно как по его редакторской деятельности (не случайно же ни во второй половине 1930-х, ни в середине 1950-х годов на страницах “Сибирских огней”, им возглавляемым, не появилось практически ни одного сколь-нибудь заметного и яркого художественного произведения), так и собственной творческой практике.
Анатолий Высоцкий продолжает активно выступать как литературный критик, только вот критический вектор заметно сместился. Ушла из его произведений (да и вообще из подопечного ему журнала) острая полемика, дискуссионность. Разговор же о литературном процессе сводился в основном к соответствию того или иного произведения заповедям соцреализма, а сама критика “все откровеннее превращалась в средство простого иллюстрирования мифа о социализме” [17]. Зато расцвела на этой почве юбилейщина. Какие только даты не отмечались на страницах “Сибирских огней” во времена второго и третьего “пришествий” Высоцкого! Журнал стал прямо-таки пантеоном русской и зарубежной классики. Не забывались и писатели сибирской старины. Отмечались не только дни рождения, но и смерти.
Весомая доля юбилейных славословий принадлежала перу Анатолия Высоцкого, с одинаковой легкостью писавшего об А. Пушкине, Л. Толстом, А. Барбюсе, А. Горьком, И. Гёте, А. Серафимовиче…
Критическая масса юбилейных материалов в “Сибирских огнях” достигла такого уровня, что многие номера превращались в сборники юбилейных статей (так, например, первые номера журнала за 1937 год были полностью посвящены 100-летней годовщине смерти Пушкина). Временами журнал, уходя в сферу прославления художественных достижений прошлого, и вовсе “переставал отвечать своему прямому назначению — быть зеркалом текущего литературного процесса” [18]. При этом большинство юбилейных статей были такими же мифами, которые творились по соцреалистическим стандартам с целью канонизации классиков русской и мировой литературы “в нужной” идеологической ипостаси. “Одна из постоянных величин нехитрой рецептуры, по которой создавались юбилейные статьи, состояла в последовательной канонизации пролетарской идеологии, с высот которой “видно все”, но до которой не суждено было “подняться”, “дорасти”, “возвыситься” никому из представителей старой литературы” [19].
Анатолий Высоцкий дожил до семидесятых (умер 4 декабря 1970 года), и на склоне лет писал монографические очерки об известных сибирских писателях. В том числе и о тех, с кем беспощадно боролся в двадцатые и тридцатые годы (Зазубрин, Итин). Но, как гласит мудрость, времена меняются, и мы меняемся вместе с ними, а потому и тональность его опусов стала иной…
Как видим, все тридцатые годы в “Сибирских огнях” продолжалась редакторская чехарда. И удивляться тут особо нечему. Время было такое. Социальные, политические штормы бушевали по всей стране, не давая ей спокойно, стабильно развиваться. Сибирский журнал тут, конечно же, не составлял исключения.
В годы Великой Отечественной войны выпуск “Сибирских огней” в формате “толстого” литературного журнала приостановился. Выходил эпизодически на их базе альманах под разными названиями (“Огневые дали”, “Сибирские огни”, “Сибирские дни”), кроме того, было подготовлено три фронтовых спецвыпуска для читателей-фронтовиков. Лишь в 1946 году журнал восстановился в довоенных параметрах и стал выходить регулярно.
Так вот, последним предвоенным и первым послевоенным главным редактором полновесных “Сибирских огней” был Савва Кожевников — еще одна заметная фигура в литературном и культурном пространстве Сибири.
В отличие от предыдущих руководителей журнала, был он коренным сибиряком. Родился Савва Елизарович Кожевников 14 (27) сентября 1903 года в алтайском селе Кривинское. В Гражданскую войну участвовал в партизанском движении на Алтае. Занимался комсомольской работой, избирался секретарем уездного комитета комсомола. А после окончания Свердловского коммунистического университета работал в сибирских окружных и краевых газетах “Молодой большевик”, “Красный Алтай”, “Советская Сибирь”. Был в предвоенные годы и редактором Новосибирского книжного издательства. Великую Отечественную войну Савва Кожевников прошел корреспондентом армейской газеты “Сокол родины”.
Свой литературный путь Кожевников начинал на пороге тридцатых годов. Внимание на себя он обратил тогда работами об истории сибирской литературы и писателях Сибири. Выступал и со статьями по проблемам текущего литературного процесса, творческими портретами, писал рецензии. Но в литературе по-настоящему утвердился как талантливый очеркист, прокладывавший в этом жанре новые пути и внесший в его развитие весомый вклад. Да и первой его книгой был очерк “Единственно правильный путь” (Новосибирск, 1933). Потом были “Сибиряки”, “Белая тайга”, “Литературные очерки”, “О чем шумят сосны”, “На земле сибирской”, “Мы собираем янтарные зерна” и другие книги, изданные в Новосибирске и Москве.
Поскольку вся жизнь Кожевникова была тесно и прочно связана с Сибирью, она и стала главным предметом его творчества. Сибирь у Кожевникова предстает самыми разными гранями. В его произведениях можно встретить и описания увлекательных путешествий по Сибири, и рассказы о героизме советских людей в Великую Отечественную войну, и революционное прошлое родного края, и воспоминания о замечательных людях, живших и живущих здесь… Но каких бы тем Савва Кожевников ни касался, он всегда стремился рассказать о “подвиге народа и освоении огромного края, показать исключительную, ни с чем не сравнимую мощь и красоту Сибири, проникнуть в характеры ее людей” (Н. Яновский). Питая к Сибири неизбывную любовь, писатель согревал ею свои произведения. Недаром Л. Сейфуллина по поводу очерков Кожевникова говорила, что они “заражают внутренним огнем писательского волнения, живым чувством современности”. Савва Елизарович навсегда остался в нашей культуре настоящим знатоком и патриотом Сибири.
Очень много сделал он и как собиратель и организатор литературных сил Сибири, будучи и руководителем Новосибирской писательской организации, и, особенно, журнала “Сибирские огни”.
Главным редактором “Сибирских огней” впервые Савва Кожевников стал в 1940 году и руководил ими, пока выпуск их в связи с военной обстановкой не был приостановлен. А в 1946 году он вновь возглавил возрожденный журнал.
Еще в 1940 году новоиспеченный главный редактор столкнулся с серьезной проблемой: готовя очередной номер, он обнаружил, что редакционный портфель пуст. Репрессии выкосили многих талантливых, опытных литераторов. Достойной смены им не нашлось, да и брались за ее воспитание предшественники Кожевникова часто не с того конца (“ударничество” и т. п.). Тогда и возникла у Саввы Елизаровича мысль пригласить к сотрудничеству бывалых людей, которым есть что и о чем рассказать. В канун войны в редакцию журнала пришли геологи, геодезисты-изыскатели, охотники… Готовых рукописей, правда, ни у кого не оказалось. Кожевников попросил гостей вести дневники, делать записи о встречах, работе, о своих впечатлениях и наблюдениях над окружающей жизнью. Война, на полях сражений которой также сложило головы немало писателей, усугубила проблему. Но и то предвоенное собрание “бывалых” не прошло бесследно. В числе других на нем присутствовали и два человека, которым будет суждено навечно остаться в истории сибирской литературы, чьими именам впоследствии назовут улицы, горные перевалы, железнодорожную станцию. Это инженер-изыскатель железных дорог Александр Михайлович Кошурников и начальник геодезической экспедиции Григорий Анисимович Федосеев.
История изыскательского подвига Кошурникова и его двух товарищей сегодня хорошо известна, она стала основой целого ряда художественных произведений. Но вот какая примечательная деталь. В полевой сумке погибшего Кошурникова лежал дневник, в который изыскатель, следуя совету Кожевникова, полученному на том памятном собрании “бывалых” в редакции “Сибирских огней”, скрупулезно заносил перипетии своего смертельного похода. “Я иду пешком. Очень тяжело. Голодный, мокрый, без огня и пищи. Вероятно, сегодня замерзну”, — заканчивал дневник Кошурников в ноябре 1943 года. Только через год на его труп наткнулся местный охотник. А в редакцию журнала дневник принес в самом начале 1946 года член редколлегии Афанасий Коптелов. И в первом же номере этого года “Сибирские огни” его опубликовали. А еще через два года там же появилась повесть Коптелова “Навстречу жизни”, написанная по мотивам дневника.
Регулярно вел дневники и Федосеев, более полутора десятка лет отдавший работе по изучению неисследованных мест Сибири. Однако в редакцию послевоенных “Сибирских огней” Григорий Анисимович принес не полевые дневники, а почти готовую рукопись книги, рассказывающей об одной из руководимых им экспедиций. Называлась та рукопись “Мы идем по Восточному Саяну (Как Сибирь наносится на карту)”. И она, и последовавшие за ней повести “В теснинах Джугдыра” и “В тисках Джугдыра” в 1949—1959 годах в журнале “Сибирские огни” были напечатаны, вышли отдельными изданиями миллионными тиражами, были переведены на многие языки планеты и прославили имя их автора, ставшего одним из известнейших советских писателей. А зарядил его на большую литературную работу (и впоследствии всецело ему в этом помогал) именно Савва Кожевников.
К числу “бывалых” можно отнести и бывшего секретаря Купинского райкома комсомола Новосибирской области и будущего известного писателя-фронтовика Ивана Падерина. Он принес в редакцию повесть “На берлинском направлении”, которую в 1948 году журнал опубликовал.
И все-таки проблему наполнения редакционного портфеля “бывалые” не решали. Поэтому, будучи главным редактором “Сибирских огней”, Кожевников вел широкий и неустанный поиск молодых талантов. И немало в том преуспел. Он “поставил на крыло”, помог в полной мере раскрыться многим писателям Сибири, входившим в литературу в сороковые-пятидесятые годы. Среди них такие в будущем широко известные поэты, как Елизавета Стюарт, Казимир Лисовский, Александр Смердов. Кожевников много сделал для проведения в Новосибирске в начале пятидесятых целой серии совещаний и семинаров молодых литераторов, на которых впервые прозвучали имена поэтов и прозаиков Николая Осинина, Михаила Михеева, Александра Кухно, Елены Коронатовой, Виктора Лаврентьева и др.
Дефицит авторов был не единственной проблемой послевоенных “Сибирских огней”. И об этом откровенно говорил Савва Кожевников в своих отчетных докладах на проходивших в Новосибирске в 1947 и 1949 годах конференции писателей Сибири (1947) и совещании актива писателей Сибири. Участники этих форумов подвергли “Сибирские огни” весьма серьезной критике, которая, вместе с тем, была доброжелательной и конструктивной. Более того, все выступавшие подчеркивали, что она вызвана не упадком журнала и не кризисом создаваемой в Сибири литературы, а повышением требовательности, естественным желанием видеть главный сибирский журнал лучше.
Савва Кожевников успел много сделать для восстановления “Сибирских огней” в качестве одного из лучших российских провинциальных литературных журналов, безусловно, смог бы сделать еще больше, задержись он на редакторском посту подольше. Но был он не только писателем, литературным и общественным деятелем, но еще и дисциплинированным членом правящей партии. А партия сочла необходимым перебросить его в 1953 году на другой идеологический участок — собственным корреспондентом “Литературной газеты” в Китае. Домой он вернулся в 1956 году, был вскоре избран руководителем Новосибирской писательской организации. Но жить ему оставалось уже недолго. В октябре 1962 года, находясь на отдыхе в Ялте, он умер.
После отъезда Кожевникова в Китай в уже привычное для себя кресло главного редактора “Сибирских огней” в третий раз сел неутомимый Высоцкий и просидел в нем, как выше говорилось, до 1958 года. А дальше произошла не только “смена караула”, но и жанра.
В каких жанрах выступали предыдущие руководители журнала “Сибирские огни”? Были среди них прозаики, поэты, очеркисты и публицисты, критики. Не было только драматургов. Хотя драматургические попытки некоторыми и предпринимались. По сценарию Зазубрина, написанному по мотивам его же романа “Два мира”, в двадцатых годах сняли один из первых советских фильмов “Красный газ”. В творческом багаже Итина тоже есть киносценарии по мотивам собственных произведений. Но это единичные попытки, как бы исключения из правил. А вот принявший в 1958 году редакторскую эстафету Виктор Лаврентьев был, так сказать, “чистым”, и к тому моменту уже весьма известным драматургом.
Лаврентьев Виктор Владимирович родился 14 февраля 1914 года в Томске. Там же, в местном университете окончил два курса юридического факультета. В 1940 году он переехал в Новосибирск. Работал поначалу судебным приставом Западно-Сибирского краевого суда, художественным руководителем в клубе совторгслужащих. А в Великую Отечественную войну добровольцем ушел на фронт. Воевал в предгорьях Кавказа. В армейских газетах начал он и литературную деятельность, публикуя первые стихи, очерки и рассказы. Демобилизовавшись в феврале 1945 года после тяжелого ранения, Лаврентьев вернулся в Новосибирск, работал в различных газетах.
Пробовать себя в драматургическом жанре он начал на пороге пятидесятых годов. А как драматург Виктор Лаврентьев родился в 1952 году, когда в апрельском номере “Сибирских огней” появилась его первая пьеса “На просторах” (в том же году она была поставлена в Новосибирском облдрамтеатре). И с тех пор Лаврентьев драматургии не изменял. Его пьесы публикуют, кроме “Огней”, столичные журналы “Театр”, “Современная драматургия”. В Москве и Новосибирске выходят сборники его пьес: “Пьесы” (1960), “Суровые годы” (1964). Сценическое же утверждение Виктора Лаврентьева в советской драматургии произошло в 1955 году, когда в Новосибирском театре “Красный факел” вслед за уже достаточно хорошо известными “Кряжевыми” и “Светлой” была поставлена его пьеса “Иван Буданцев”. Пьесы Лаврентьева в шестидесятых-семидесятых годах прошлого столетия шли на подмостках многих и многих театров СССР. Он был одним из самых репертуарных драматургов своего времени.
Ведущей, стержневой в творчестве Лаврентьева стала идея бескорыстного, самоотверженного служения обществу. Его пьесы густо населены хорошими людьми — со своими судьбами и характерами, но близкими друг другу честностью, трудовой гордостью, нетерпимостью к эгоизму и подлости. Виктор Лаврентьев был чужд бытописательства: действующие лица его пьес, как правило, схвачены в напряженные моменты социального и нравственного самоопределения, в те минуты жизни, когда столкновение характеров достигает высокого накала. Как происходит это, например, в лучшей и наиболее известной пьесе драматурга — “Кряжевы”, где прослеживается история распада и возрождения семьи сибирского мастерового Михея Кряжева с начала двадцатого века и до первой советской пятилетки.
Главным редактором журнала “Сибирские огни” Виктор Владимирович Лаврентьев пробыл шесть лет. В каком-то смысле ему повезло. Повезло с атмосферой, в которой ему довелось работать. То были времена хрущевской “оттепели”, первой советской “гласности”, несомненно, благотворно повлиявшие на литературную жизнь. Во всяком случае, дышать и говорить мастерам слова стало несколько легче и свободнее. На страницах “толстых” журналов стали появляться произведения, авторы которых не просто поднимали острые, а то и просто опасные до сих пор социальные вопросы, но и стремились показывать жизнь со всей возможной для них правдивостью, честностью и откровенностью. Вот и в “Сибирских огнях” еще несколько лет назад невозможно было представить появление таких произведений, как “антикультовские” романы А. Никулькова “В буче” (1963), П. Проскурина “Горькие травы” (1964), или, скажем, военные рассказы Владимира Сапожникова, где война показана через призму солдатского быта глазами ее участника.
Впрочем, отличались “оттепельные” годы и всплеском лирико-исповедальной и романтической стихии, что также нашло отражение в “Сибирских огнях”. Именно в эти годы начал расцветать талант замечательного лирика Ильи Лаврова. А на рубеже пятидесятых-шестидесятых годов на литературном небосклоне зажглась плеяда таких замечательных поэтических талантов земли сибирской, как Василий Казанцев, Майя Борисова, Александр Кухно и др., чей свет запечатлели страницы “Сибирских огней”.
Было бы преувеличением утверждать, что журнал “Сибирские огни” во времена Лаврентьева совершенно изменился. Но то, что посвежел, — несомненно. И, конечно же, не без усилий главного редактора, весьма чуткого к ветру перемен.
Здесь, правда, следует сделать небольшое уточнение. Официально (по штатному расписанию) должность главного редактора “Сибирских огней” исполнял Лаврентьев, но фактически в журнале властвовал, как нынче бы сказали, дуумвират. Заместителем Лаврентьева все эти годы был один из известнейших впоследствии советских прозаиков Анатолий Степанович Иванов, автор монументальной эпопеи “Вечный зов”. Но к моменту своего прихода в “Сибирские огни” из Новосибирского книжного издательства Иванов находился еще в статусе “молодого писателя” и в его творческом багаже было всего несколько рассказов и только что опубликованный роман “Повитель” (1958). Он и по годам был почти на полтора десятка лет младше своего шефа (родился 5 мая 1928 года в селе Шемонаиха Восточно-Казахстанской области). Тем не менее власть в журнале была поделена ими поистине поровну и по-братски. По обоюдной договоренности половину номеров в год вел и подписывал в печать один, половину — другой. Надо полагать, между ними были вполне доверительные отношения, поскольку официальный главный редактор Лаврентьев в редакционную работу своего молодого соредактора практически не вмешивался. А ведь оба отличались непростым характером. Помимо всего прочего, каждый при такой системе высвобождал себе лишнее время для творческих дел. И, возможно, при традиционном раскладе один (Лаврентьев) не досчитался бы за это время нескольких новых пьес, другой (Иванов) — большого романа “Тени исчезают в полдень” (1963).
Редакторство Лаврентьева было отмечено еще одним важным для “Сибирских огней” событием: с января 1958 года (впервые с 1932 года) журнал перешел на ежемесячный выпуск и увеличил свой тираж.
Редакторская связка Лаврентьев — Иванов просуществовала шесть лет. А в 1964 году оба одновременно, как и пришли, покинули “Сибирские огни” и отбыли в Москву. Анатолий Иванов возглавил журнал “Молодая гвардия”, с которым связал почти всю оставшуюся жизнь, стал известнейшим прозаиком и Героем Социалистического Труда. Виктор Лаврентьев тоже не остался на литературной обочине. С 1969 по 1972 год он работал главным редактором журнала “Театр”. И продолжал насыщенную литературно-общественную деятельность, без которой вообще трудно себе было представить этого писателя и человека. Достаточно сказать, что Лаврентьев участвовал в работе таких крупных писательских форумов, как I Учредительный съезд Союза писателей РСФСР, III и IV Съезды писателей СССР, был делегатом XXVII Съезда КПСС. Кроме того, долгие годы состоял он членом правления Союза писателей СССР. До последних дней своих Лаврентьев хранил верность драматургии. Причем выступал не только как автор пьес, но и теоретик театрального искусства. 14 июля 1986 года Виктор Владимирович Лаврентьев завершил свой жизненный путь. Через четырнадцать лет (именно такой была между ними разница в возрасте), в 1999 году, последует за ним Анатолий Степанович Иванов. Так что, получается, и в мир иной оба “рысака” этой “пароконной” редакторской упряжки “Сибирских огней” ушли в одном возрасте. Каждому было по семьдесят два года.
А журнал в 1964 году принял Александр Иванович Смердов — еще одна яркая фигура советской литературы Сибири.
О творческой судьбе Смердова написано много, и я тоже к ней обращался не раз [20], поэтому, чтобы не повторяться, лишь коротко напомню, что как поэт Смердов заявил о себе в годы первых советских пятилеток. Характеризовала тогда стихотворения поэта романтика поиска, дальних дорог, а главное — гордое сознание принадлежности к Сибири, необъятному вольному краю, где он, молодой литератор, пустил корни и начал ощущать себя настоящим поэтом и гражданином. И хотя родился Александр Иванович 13 сентября 1910 года на Урале, а в Сибирь попал десятилетним мальчиком с родителями, спасающими семью от голода, романтический образ ее, зародившийся на заре его поэтической юности, пройдет через все творчество Смердова, станет лейтмотивом многих и многих произведений.
На редакторскую вахту Александр Смердов заступал зрелым, видавшим виды, опытным человеком. За его плечами была война, которую он прошел корреспондентом армейских газет, работа ответственным секретарем Новосибирского отделения Союза писателей СССР (1945—1956), собственным корреспондентом “Литературной газеты” в Китае, и такое произведение, ставшее классикой фронтовой лирики, как поэма “Пушкинские горы” (1946). Александр Иванович вообще был удивительно разносторонним человеком. Поэт, прозаик, литературный критик, переводчик, публицист, журналист — он был еще и редактором, издателем, общественным деятелем (был делегатом нескольких всесоюзных и всероссийских писательских съездов, избирался членом и секретарем правления Союзов писателей СССР и РСФСР, депутатом Советов разных уровней…). Поэтому, думаю, заняв пост главного редактора журнала, он не испытал никакого дискомфорта, поскольку к этому времени хорошо знал и литературную среду, и редакционную работу. Да и пришел он не куда-нибудь, а в “Сибирские огни”, можно сказать, в родной печатный орган, где состоялся в 1930 году его поэтический дебют и в котором на протяжении более трех десятков лет Смердов выступал автором произведений самых разных жанров.
“Сибирские огни” Александр Иванович возглавлял более десятка лет (1964—1975), и это был, пожалуй, один из самых плодотворных периодов в истории главного литературного журнала Сибири.
Появлялись новые интересные авторы. Вспоминаются, в первую очередь, молодые тогда еще прозаики Виктор Астафьев, напечатавший несколько рассказов и повесть “Кража”, Валентин Распутин, дебютировавший в Сибирских огнях” с повестью “Деньги для Марии”. При Смердове активно сотрудничал с журналом и Василий Шукшин, опубликовавший на его страницах несколько десятков рассказов и два крупных романа: первую часть “Любавиных” и “Я пришел дать вам волю (Степан Разин)”.
Будучи поэтом, главный редактор Смердов, естественно, не мог обойти вниманием и талантливую поэтическую поросль. А ее в ту пору в “Сибирских огнях” было как никогда много. Александр Плитченко и Геннадий Карпунин, Владимир Балачан и Виктор Крещик, Виктор Баянов и Нина Грехова, Нелли Закусина и Владимир Макаров… Вот далеко не полный перечень известных сибирских поэтов, которые начинали здесь тогда свой творческий полет. Можно сказать, что из-под редакторского крыла Александра Смердова взмыло на литературный простор целое поэтическое поколение, которое позже окрестили “шестидесятниками”.
Наряду с оживлением в традиционных литературных жанрах “эпоха” Смердова была отмечена еще и бурным прогрессом литературного перевода. Особенно с языков народов Сибири. И в этом нет ничего удивительного. Сибирские писатели всегда охотно обращались к творчеству и культуре малых народностей Сибири, а журнал “Сибирские огни” их в том поддерживал, публикуя переводы произведений национальных авторов. Смердов продолжил эту традицию. Тем более что и сам он в творческой своей практике не раз обращался к сибирским эпосам, легендам, сказкам. Однако по-настоящему переводческий талант Смердова раскрывается в переводе шорского героического эпоса “Ай-Толай” (впервые опубликован в “Сибирских огнях” в 1940 году). И именно Смердову принадлежит литературное открытие Горной Шории. Так что без всяких оговорок к шестидесятым годам Александр Смердов был корифеем сибирской переводческой школы. Естественно, что и на посту главного редактора он делал все возможное для дальнейшего ее развития. Огромное внимание при этом уделял переводу современных национальных авторов. Благодаря русским переводчикам, группировавшимся вокруг “Сибирских огней”, к широкому всесоюзному читателю смогли выйти и получить дальнейшее признание алтайцы А. Адаров и Б. Укачин, буряты А. Бадаев и Ц. Дондогой, якуты С. Данилов и И. Гоголев, тувинец Ю. Кюнзегеш, ненец Л. Лапцуй, хакас В. Майнашев и еще многие другие поэты и прозаики малых народностей Сибири.
Но охотно предоставляли свои страницы “Сибирские огни” и авторам зарубежным в переводах сибиряков. А переводили сибирские переводчики с самых разных иностранных языков: болгарского, польского, венгерского, монгольского, корейского, испанского, румынского, вьетнамского и даже арабского. Так что “Сибирские огни” того времени были еще и поистине интернациональным журналом.
Возглавляя “Сибирские огни”, Смердов проявил себя и блестящим организатором литературного процесса, и человеком точного, безошибочного художественного чутья, и умелым руководителем, способным не только мобилизовать коллектив на плодотворную работу, но и отстаивать журнал на всех этажах власти.
Здесь не лишне напомнить, что к моменту прихода Смердова в журнал хрущёвская “оттепель” фактически завершилась, начиналось новое “похолодание”, закручивание идеологических “гаек”. Партийные чиновники, оправившись от развенчания культа Сталина, спешили взять после отставки мятежного генсека реванш. “Раззудила плечо” цензура. Работать в таких условиях главному редактору, озабоченному прогрессивным реноме своего журнала, было очень непросто. И нередко, чтобы спасти талантливое произведение, Смердову приходилось проявлять немалое искусство преодоления всяческих запретительных рифов и барьеров. Мягкий, интеллигентный, деликатный, Александр Иванович умел быть при надобности и дипломатичным, и убедительным, и, в то же время, до непреклонности жестким. В результате при нем на страницах “Сибирских огней” публиковалось действительно все самое лучшее и талантливое в литературной Сибири. Понятно, что и журнал пользовался большим авторитетом как среди читателей, так и писателей. В нем не прочь был “засветиться” любой известный автор. Не случайно “Сибирские огни” в семидесятых годах прошлого столетия стали таким же символом Новосибирска, как и его знаменитые оперный театр или вокзал.
В 1975 году Александр Иванович с “Сибирскими огнями” расстался. И сделал это, полагаю, с чувством честно исполненного перед литературой сибирской долга.
Впрочем, впереди у него будет еще целое десятилетие насыщенной литературной жизни, которая завершится в Новосибирске 11 апреля 1986 года.
После ухода Смердова главным редактором журнала в 1975 году был назначен еще один Анатолий Васильевич в истории “Сибирских огней” — Никульков. О нем весьма подробно рассказывается в недавно опубликованном очерке “Ровесник “Сибирских огней”” (“Сиб. огни”, 2012, № 3), поэтому повторяться не буду, а только подчеркну, что под руководством Никулькова журнал достиг своего апогея. К середине 1980-х “Сибирские огни” стали самым тиражным “толстяком”, издаваемым в провинции. Они входили в число популярнейших литературных журналов России.
Анатолий Никульков стал последним главным редактором “Сибирских огней” советской эпохи. И, пожалуй, самым успешным.
Геннадию Карпунину, принявшему в 1987 году от Никулькова журнал, недолго пришлось пожинать плоды того успеха. Всего через каких-нибудь три года ситуация в стране резко изменится, и Геннадию Федоровичу придется буквально спасать флагман сибирской литературы, оказавшийся на смертельно опасном перекате, выводить его на новые незнакомые просторы, не ведая ни направления, ни ориентиров, пробираясь вслепую, на ощупь, не имея практически никакой поддержки.
Написанный к 70-летию Геннадия Карпунина три года назад очерк (“Сиб. огни”, 2009, № 3) я озаглавил ““Последний герой” “Сибирских огней””. И назвал так не для красного словца, ибо Геннадий Федорович в смутные девяностые, спасая журнал, прилагал действительно героические усилия, которые потомкам еще, думаю, предстоит по достоинству оценить. Он и из жизни ушел до срока, в декабре 1998 года, как раз потому, что отдал все имевшиеся силы и возможности для сохранения журнала, с которым связал всю свою творческую судьбу. И с этой точки зрения Карпунина можно назвать фигурой не только героической, но и трагической.
Даже само расставание с “Сибирскими огнями” оказалось для Карпунина остро драматичным. В 1997 году, после нескольких лет настоящей травли со стороны некоторых СМИ и ряда коллег-писателей, он принял решение отречься от должности главного редактора в пользу Виталия Зеленского. Решение далось Карпунину нелегко, стоило больших душевных мук, но диктовалось оно исключительно помыслом о будущем благополучии журнала.
При Карпунине “Сибирские огни” окончательно распрощались с советским прошлым. За порогом XXI века началась новая история старейшего литературного журнала. Какой она будет — покажет время. И разговор о ней и ее фигурантах еще впереди…
Примечания
1 Березовский Ф. А. Как загорались “Сибирские огни” // О Емельяне Ярославском. Воспоминания, очерки, статьи. — М., 1988, с. 115.
2. Барабохин Д. А. Ярославский и журналы // Там же, с. 157.
3. Их можно найти в следующих работах: Яновский Н. Жизнь и творчество Владимира Зазубрина // Н. Яновский. Писатели Сибири. — М., 1988; Горшенин А. Неезжеными дорогами // Владимир Зазубрин. Общежитие. — Новосибирск, 1990; Яранцев В. Зазубрин // “Сиб. огни”, 2009, №№ 6, 7, 11, 12; 2010, №№ 5, 6, 12.
4. “Сиб. огни”, 1926, № 3, с. 203.
5. Литературное наследство Сибири. — Новосибирск, 1972, Т. 2., с. 364.
6. Мостков Ю. Один из первых огнелюбов // Мостков Ю. Портреты. — Новосибирск, 1981, с. 59.
7. Там же, с. 61.
8. “Сиб. огни”, 1927, № 1.
9. Цит. по кн.: Мостков Ю. Портреты. — Новосибирск, 1981, с. 67-68.
10. Письма о Зазубрине // “Сиб. огни”, 2010, № 6, с. 162-163.
11. Якимова Л. П., Соболевская Н. Н., Бальбуров Э. А., Юдалевич Б. М. Литературная критика журнала “Сибирские огни”. 20 — 80-е годы. — Новосибирск, 1994, с. 84.
12. “Сиб. огни”, 1931, № 2, с. 111.
13. Якимова Л. П., Соболевская Н. Н., Бальбуров Э. А., Юдалевич Б. М. Литературная критика журнала “Сибирские огни”. 20 — 80-е годы. — Новосибирск, 1994, с. 98.
14. “Сиб. огни”, 1934, № 1, с. 196.
15. Мостков Ю. Один из первых огнелюбов // Мостков Ю. Портреты. — Новосибирск, 1981, с. 52.
16. Якимова Л. П., Соболевская Н. Н., Бальбуров Э. А., Юдалевич Б. М. Литературная критика журнала “Сибирские огни”. 20 — 80-е годы. — Новосибирск, 1994, с. 112.
17. Там же.
18. Там же, с. 115.
19. Там же, с.126.
20. См., например: Горшенин А. Здесь жил поэт. (Беспокойная судьба Александра Смердова) // Горшенин А. Лица сибирской литературы. — Новосибирск, 2006; Горшенин А. Два столетия // “Сиб. огни”, 2010, № 8.
