2 марта 2019 года ― 160 лет со дня рождения писателя
Особое чувство испытываешь, когда держишь в руках подлинное послание, написанное рукой великого писателя, как бы еще хранящее тепло его прикосновения к этому листу бумаги. Впервые в жизни три письма Шолом-Алейхема ― три подлинных неопубликованных письма! ― в Кишиневе попали ко мне в руки от еврейского писателя Янкеля Якира в памятном 1956 году. Говорю ― памятном, потому что для многих, в том числе для меня, он был переломным.
Год крутой и резкой переоценки ценностей. Год оттепели, когда чуть-чуть подтаяла полярная мерзлота Гулага. На собраниях трудовых коллективов вслух читалась брошюрка в красной обложке ― закрытое письмо ЦК о преступлениях Сталина. Год позднего реабилитанса, когда из Тайшета, Воркуты, с Колымы потянулась ниточка зеков, выпущенных из зоны в большой социалистический лагерь. Наконец, 1956 ― год 40-летия со дня смерти Шолом-Алейхема.
Дата вроде не очень круглая, не слишком важная в сопоставлении с историческими потрясениями, с переменой курса сверхдержавы. Но ― тоже веха для нас, бессарабских евреев. «Инвалидам пятой графы» как бы чуть-чуть позволили почувствовать себя полноценными людьми. В Союзе писателей Молдавии состоялся торжественный вечер, посвященный Шолом-Алейхему. Аксакалы молдавской словесности тепло говорили о творчестве еврейского классика. И, что особенно волновало, на родном идиш, на «маме-лошн» выступали все три еврейских писателя, сохранившихся в Кишиневе: Мотл Сакциер, Ихил Шрайбман, Янкель Якир. Они чудом остались в живых ― после кампании против космополитов-антипатриотов, после расстрела писателей в 1952 году, после дела кремлевских врачей в 1953 году.
Выступили на том литературном вечере и реабилитированные Янкель Якир, Мотл Сакциер, проведшие по восемь лет за колючей проволокой, и Ихил Шрайбман, еженощно ждавший ареста, так, к счастью, и не дождавшийся черного ворона, но зато попавший в психушку с изрядным нервным расстройством. Они говорили с пафосом, но и с опаской, словно ступая по тонкому льду, о том, как сочное слово, юмор Шолом-Алейхема помогали выжить в окопах минувшей войны, в невзгодах эвакуации, в гетто и лагерях смерти. Называли Освенцим, Майданек, подразумевали также Колыму, Тайшет и прочие родные прелести.
Когда разговор заходит о писателе Якире, почти непременно всплывает вопрос: а не родственник ли он «того» Якира, расстрелянного, знаменитого командарма? Да, в самом деле, Яков Якир был дальним родственником командарма первого ранга Ионы Якира, родившегося в Кишиневе. Но не всегда в этом признавался. Писатель знал, как трагично сложилась судьба известного военачальника: о расстреле командарма Якира и других высокопоставленных «врагов народа», о сенсационных московских процессах поры Большого террора много писала вся мировая пресса, в том числе и печать Бессарабии, входившей тогда в состав Румынии.
Доходили до Якова Якира и вести о том, как советские чекисты поступают с родственниками репрессированных ими «преступников». Поэтому в 1940 году, когда СССР «освободил» Бессарабию, Яков Якир предусмотрительно пытался записаться в новых документах под фамилией «Якер», от греха подальше. Но уловка не помогла. Избежать ареста и заточения в Гулаг ему не удалось).
Янкель Якир ― без натяжки можно утверждать ― был воистину шолом-алейхемовским типом ― правда, бессарабского толка. Шутки-прибаутки, поговорки-присказки, побасенки-притчи так и сыпались из него, как из рога изобилия. Он писал юморески и стихи, прозу и публицистику на еврейском и молдавском языках (молдавские публикации подписывал «Якоб Лэпушняну» ― фамилией матери). Мне казалось, что наиболее яркая грань его личности ― дар устного рассказчика. Семейные предания, местечковые происшествия, эпизоды литературной жизни в его изложении сверкали, как фейерверк.
Вообще в их семье (особенно после возвращения Якова Якира из Тайшета) постоянно царил озорной дух шутливой пикировки, доброжелательной насмешливости. По-еврейски говорили все ― и родители, и дети: жена Якира ― Маня, острая на язык женщина, дочка Блимале (она же Светлана), сын Шолом, родившийся после победы над Гитлером и потому названный этим именем. Шолом ― это мир.
Я дружил со Светой Якир до последнего дня ее жизни. Светлана–Блимале, умница, хохотунья, искательница истины, безвременно умерла от онкологической болезни в тридцать с чем-то лет. За короткую жизнь успела написать задушевную повесть «Жил-был двор», превосходные рассказы. Светлана Якир ― мать известной израильской журналистки Виктории Мунблит.
Я был вхож в этот двор, который «жил-был», в их задорный еврейский дом. Помню, как-то уже в 60-е годы Светлана, заливаясь смехом, пожаловалась на своего отца:
― Представь, мой папа решил принять участие в воспитании Вики… Он открыл ей секрет, что есть слова, которые некрасиво произносить вслух. И на всякий случай привел примеры таких слов… Приоткрыл завесу, чуть ли списочек не составил, чтобы Вика хорошенько усвоила… правила хорошего тона.
Теперь, по прошествии лет, у меня закрадывается мысль: не те ли озорные наставления были первыми шагами к лексическому богатству Вики?
Я хотел написать краткое вступление к трем найденным письмам Шолом-Алейхема, но воспоминания, виноват, увели меня в сторону. Однако вернемся к нашему разговору. Однажды Яков Иосифович Якир огорошил меня вопросом:
― Вы когда-нибудь держали в руках рукопись великого писателя?
В ту пору я уже печатался, знал нашу милую литературную среду, авторов, мнивших себя гениями. Но в архивах я в то время еще не занимался, рукописи классиков оставались для меня кладом за семью печатями.
Якир продолжал:
― Сейчас покажу вам три подлинных письма Шолом-Алейхема. ― И протянул мне пожелтевшие от времени листки. Три письма без конвертов. Первое написано карандашом на трех небольших листках из карманного блокнота, второе и третье ― на почтовой бумаге, чернилами. На двух последних ― красной тушью личная печать Шолом-Алейхема. С внутренним трепетом взял я эти бумаги, словно ощущая тепло руки, написавшей эти строчки.
Все три письма были присланы в Бессарабию из итальянского курортного городка Нерви, возле Генуи, где несколько лет прожил больной туберкулезом писатель, и адресованы некоему Илье Григорьевичу Вайсману.
― Как эти письма попали к вам?
В ответ Яков Иосифович рассказал такую историю. Летом 1944 года, когда фашистов выбивали из Кишинева, город лежал в дымных руинах, горели покинутые людьми здания, какой-то солдат нашел эти письма в груде бумаг. В течение ряда лет они переходили из рук в руки, пока не попали к нему.
― У меня к вам предложение, ― продолжал Якир. ― Напишите комментарий к этим письмам, подготовьте публикацию ― и опубликуйте в нашем местном журнале «Днестр»
Я, разумеется, принял предложение Якира, провел посильные исследования, и публикация появилась в малотиражном кишиневском журнале «Днестр», №12 за 1957 год.
Не стану уподобляться ученым, полагающим, что комментарий к Шекспиру важнее самого Шекспира. Приведу текст найденных писем, затем ― что в связи с ними удалось узнать, откопать в архивах.
1.
12.IV.10. Нерви.
Милостивый Государь,
Г-н Вайсман!
Простите, что отвечаю Вам карандашом. Я пишу лежа, хотя бы и на берегу Средиземного моря, под синевой итальянского неба. Ваша просьба услышана. Постараюсь исполнить при условии, если Вы раньше исполните мою прихоть. Вы должны ответить мне на целый ряд вопросов ― все, что Вы знаете, и так, как Вы умеете. Ваш тесть ― это мой первый и едва ли не единственный друг моего далекого детства. Все, что имеет малейшее к нему отношение, близко и родственно меня интересует. Я разыскиваю его в течение целого ряда лет. В последнее время я распорядился через моего русского издателя в Москве послать ему gratis мою книгу в русском переводе. Книга получилась обратно. Я велел послать вновь. Будьте любезны передать ему прилагаемую вырезку из Одесской газеты. Авось это ему интересно будет прочесть. Это отзыв Амфитеатрова о моей книге. Впрочем, он уж слишком расхваливает ее автора, и мне совестно посылать от себя такой хвалебный гимн. Вам легко достать номер «Од. новостей» от 20 марта с. г. ― А вот и вопросы, которые я Вам ставлю:
1. Давно ли И.Д. живет в Кишиневе?
2. Какая его семья?
3. Каково его здоровье.
4. Был ли он в Кишиневе во время обоих историч. погромов.
5. Каково его отношение к евр. литературе вообще и нашей народной в особенности.
6. Правда ли, что он был «казенным» раввином. (Я, видите, сам был когда-то им, ― и поныне краска стыда выступает на моих ланитах при одном воспоминании об этом).
7. Вы пишете, будто он недавно и Вам говорил обо мне. Не будет ли нескромно с моей стороны узнать, что было говорено обо мне? Знает ли он про мои бумагомарания в течение более чем 25 лет, хотя бы понаслышке, и какого он об этом мнения? Буду ждать Вашего ответа.
Шолом-Алейхем
Если сможете, достаньте и для меня один экз. той газеты (от 20 марта 1910 г.).
2.
6.IV.11.
Уважаемый Илья Григорьевич!
Любезнейший Вайсман!
Прекрасно. «Маленькая перепись». А где Вы возьмете необходимые для этого миллионы, хотя бы и «маленькие»? А какая администрация при нашей олигархии Вам даст разрешение? Видно, Вы об исполнимости этой самой по себе прекрасной идеи не подумали серьезно. Простите мой скептицизм и прямоту, может быть, даже резкость, которую я позволил себе высказать Вам. Если же я ошибаюсь, убедите меня в этом. Советую с этим же письмом моим заглянуть к «дедушке» моему, к Менделю Мойхеру Сфориму (он же Соломон Моисеевич Абрамович). Это ― ума палата. Не стесняйтесь ему показать мои строки, изложите ему весь план, ― и что он скажет, ― печатайте без корректуры. Вы поняли?
Да, с И.Д. мы свидимся, наконец, этим летом. Я мечтаю об этом наяву и во сне. Мы переписываемся. Благодарю за память и честь.
Ш. Алейхем.
Адрес г. Абрамовича: Дегтярная (14?) Талмуд Тора. Лучше зайти к нему вместе с моим другом И.Х. Равницким или же с моим другом Х.Н. Бяликом. Оба живут: М. Арнаутская, 9. Мой привет обоим.
3.
3.16.IV.1913.
Многоуважаемый г. Вайсман!
Да. Задали Вы мне задачу. А где взять досуг и силы? Хотите совета? Осенью выйдет моя Автобиография полностью (по-еврейски) со всеми необходимыми Вам сведениями. Оттуда возьмете.
Однако, я против «книги». Статьи в газете писать можете, если находите достойным. Но книги я не разрешаю. Письма мои к И.Д. едва ли имеют большой интерес. Кстати, пожелайте ему от моего имени а кушерн. а фрейлихн Пейсах. Привет Вашей супруге, которая, кстати, не нашла возможным посетить моих детей, не взирая на мои и И.Д. просьбы.
Ваш Ш. Алейхем.
Итак, три письма, которые интересны сами по себе.
Но какие вопросы возникли передо мной после их прочтения? Во-первых, что можно сказать вообще о связях писателя с Бессарабией? Во-вторых, что за человек этот Вайсман, которому адресованы письма. Наконец, хорошо бы найти похвальный отзыв Амфитеатрова, который Шолом-Алейхем упоминает не без удовлетворения, но по скромности считает, пожалуй, очень лестным.
Признаться, поиск отнял немало времени. Легче всего было ответить на первый вопрос, потому что к Бессарабии писатель всегда проявлял пристальный интерес. Он лично посетил Молдавию, у него там было много знакомых и приятелей. Еще в 1903 году Шолом-Алейхем обратился с письмами к Толстому, Горькому, Чехову, Короленко, призывая их принять участие в подготавливаемом им сборнике, имеющем целью помочь пострадавшим от кишиневского погрома. Русские писатели благожелательно откликнулись на его предложение.
В 1907 году проездом по пути в Румынию Шолом-Алейхем остановился на денек в Унгенах, где был восторженно встречен почитателями. Они, в свою очередь, произвели весьма хорошее впечатление на писателя. Он слушал еврейские, молдавские песни и дойны, интересовался жизнью местечка. Бессарабские евреи ― земледельцы, трудовые люди, прямые, жизнерадостные, пришлись по душе народному бытописателю.
К слову, тогда же Шолом-Алейхем встретился с женщиной из Теленешт ― Гитл Сиркис, которая поведала ему историю о том, как ее единственного сына забрили в рекруты вместо сынка богача, откупившегося взяткой. Бедная женщина направлялась в Думу с протестом… Этот факт лег в основу рассказа «Гитл Пуришкевич».
Шолом-Алейхем был непревзойденным знатоком быта евреев из бессарабских местечек. Это отразилось в первой части романа «Блуждающие звезды», над которым автор работал в 1909‒1911 годах. Нет сомнения, что, создавая главы, посвященные Олонештам, он вспомнил своих знакомых из Молдовы и пытался разыскать некоторых из них. В частности, через Вайсмана…
Не сразу удалось мне установить, кто такой Илья Григорьевич Вайсман, чем он занимался, хотя по письмам Шолом-Алейхема уже можно догадаться, что его адресат ― пишущий человек, понимает толк в литературе. Перерыв массу источников, я обнаружил, что он родился в 1885 году в Балте. Жил в Сороках и издавал там «Бессарабское обозрение», ― одну из лучших литературных газет Бессарабии, был способным критиком, публицистом. Его статьи о Л. Толстом, Н. Златовратском и других писателях печатались не только в местной прессе, но и в «Одесских новостях».
Тот факт, что в пору получения писем от Шолом-Алейхема Вайсман жил в Сороках, подтверждается донесением от 23 января 1911 года начальника Бессарабского губернского жандармского управления ― департаменту полиции: «В ночь на 17 января 1911 года в г. Сороки, в квартире И.Г. Вайсмана обнаружена библиотека нелегальных изданий в общем до 70 брошюр, из которых некоторые в 2-3 экземплярах».
К сожалению, о друге детства Шолом-Алейхема подробней мне не удалось узнать. А вот отзыв Амфитеатрова я отыскал и ― не скрою ― это доставило удовлетворение. Вот что писал Александр Валентинович в статье к 50-летию писателя:
«В новом журнале “Еврейский мир″ напечатан рассказ Шолом-Алейхема “Тевье-молочник уезжает в Палестину″… Это ― самая трогательная, свежая, искренняя, художественно яркая и легкая вещь из всего, что читано мною за последние, по крайней мере, три года. Я не знаю, много ли подобных рассказов у Шолом-Алейхема, но достаточно уже двух-трех таких, чтобы поставить имя автора на высокое место в рядах европейской литературы. А ведь Шолом-Алейхем написал томы и уже справляет 25-летний юбилей своей писательской деятельности…
Шолом-Алейхем десятью головами выше почти всех присяжных наших юмористов. Но он и не Гоголь ― нет! Это другой сорт юмора. В Шолом-Алейхеме чувствуется человек более светлой и нежной души. Скорее ― Диккенс… Если бы я был еврей и знал литературный язык, на котором пишет Шолом-Алейхем, я не успокоился бы прежде, чем не перевел бы его на русский язык тщательно, метко и сильно. И думаю, такой труд хоть и нелегок, но все же не столько труд, сколько ― наслаждение». («Записная книжка»).
Где теперь хранятся эти три письма Шолом-Алейхема, которые я взволнованно держал в руках, точно сказать не могу. Якир с семьей уехал из Кишинева в Израиль еще в 70 е годы, и мне не известно, как он распорядился ими. Якова Якира давно нет в живых. Вероятно, об участи этих писем что-то известно его наследникам.
* * *
Второй раз другие три неопубликованных рукописных письма Шолом-Алейхема оказались передо мной уже в США, в Бостоне, более полувека спустя.
Письма эти дольше столетия (!) хранились не прочитанными в семейном архиве американского журналиста из Филадельфии Эндрю Касселя, на протяжении многих лет писавшего для англоязычных газет Массачусетса, Северной Каролины, Флориды и Филадельфии. Тематикой его статей были, в основном, экономические новости. Эндрю знал, что дед его, Бернард (Барух-Хаим) Кассель страстно интересовался литературой на идише, поддерживал дружеские отношения с Шолом-Алейхемом и переписывался с ним, сам тоже что-то сочинял. Но разобраться в писаниях и архиве деда не мог, так как единственный язык, которым Эндрю владел, был английский. Лишь в возрасте сорока лет Эндрю Кассель стал учить родной идиш, чтобы иметь возможность прочесть еврейские сочинения деда, глубже проникнуть в свою родословную, узнать подробней о местечке Кейдан. До русского языка очередь у него так и не дошла.
Несколько слов об адресате этих посланий. Будущий Бернард Кассель родился в 1877 году, в местечке Кейдан, в Литве Отец его был портным. Мальчик учился в хедере, а когда подрос ― служил в русской армии. Мир местечка стал ему тесен, он переехал в Ригу. В годы молодости Барух-Хаим стал активно вникать в культурное наследие своего народа, начал собирать фольклорные песни. Вместе со своим другом, которого звали Арон Пик, они собрали 140 народных песен, изданных впоследствии отдельной книгой в 1901 году в Петербурге под названием «Еврейские песни России».
В 1904 году Бернард Кассель эмигрировал в США. И за океаном сохранил он интерес и любовь к литературе, хотя основной для него стала коммерческая деятельность. В 1906 году Кассель познакомился с Шолом-Алейхемом во время первого визита писателя в Америку. В течение 1906–1908 годов Кассель получил от Шолом-Алейхема целый ряд писем на идише, три ― на русском. Речь в них шла о переводе некоторых новых произведений Шолом-Алейхема на английский язык («Мальчик Мотл», «Потоп», «Первая еврейская республика» и др.), об их публикации, а также о подготовке к изданию собрания сочинений писателя.
Рискну сказать, что в данном случае манера письма, почерк автора интересны не меньше, чем главное ― содержание текста. В этих письмах Шолом-Алейхема, написанных на скорую руку, почерк отчетлив и красив, а слова в строчке часто сливаются в одно сплошное целое, между словами нет отступа. Видно, ― рука спешит угнаться за мыслью. Письма эти ― деловые: об организации переводов, оформлении издательских документов, обращениях в редакции. Но сколько в них человеческого тепла, доброго юмора, ценных суждений Шолом-Алейхема о своих произведениях и писательской манере.
Написаны эти письма по-русски, и это нисколько не удивительно. Ведь после хедера Шолом-Алейхем окончил русскую гимназию. А после гимназии стал работать частным учителем русского языка. Свой первый рассказ «Еврейский Робинзон Крузо» Шолом-Алейхем написал по-русски. И другие рассказы, тоже на русском языке, он посылал в различные периодические издания, но отовсюду получал отказы. Его первой публикацией стал рассказ «Мечтатели», напечатанный в Санкт-Петербургском «Еврейском наблюдателе».
И в этих, ранее не известных посланиях Шолом-Алейхема можно найти фрагменты, написанные превосходной русской прозой. Например, такой ― про только что законченную им книгу о мальчике по имени Мотл:
«…если бы меня спросили с точки зрения чистого художества, я бы, разумеется, рекомендовал юмористическую автобиографию моего мальчика, сына Кантора, которому я отдаю часть моего Я. Вообразите, мой маленький путешественник уже по пути в Америку (Броды – Лембрг – Краков – Вена – Лондон – Саутгемптон – Нью-Йорк). Боже! Сколько впечатлений! А пребывание его в Америке! И все в веселом тоне. Без единой слезы. Слезы ― это дело Динензона. Ах, как он умеет плакать! Просто завидно. Я же не гожусь в плакальщики. Я смеюсь. Смеется читатель. Если же порой читатель и проронит слезу, так это не моя вина. Виновата та безотрадная действительность, которую приходится воспевать современному еврейскому Гоголю или, как они называют меня, Марку Твену».
Три письма на русском языке, поныне хранящиеся в семейном архиве, Абрам Кассель-внук не так давно передал бостонскому ученому Иосифу Лахману, который перевел их на идиш и опубликовал в выходящей в Нью-Йорке еврейской газете «Форвертс» в номере от 29 августа 2014 года. Таким образом, внук, не знающий русского языка, но знающий идиш, на старости лет, наконец, утолил свое любопытство. Содержание писем открылось ему.
Вот как они выглядят в, русском оригинале ― эти три письма Шолом-Алейхема.
1.
15 июля 1907
Любезный друг Кассель!
Посылаю Вам при сем письмо, которое Вы будете любезны прочесть на вечере в честь Д-ра Магнуса. Что касается «бумаг», то пришлите мне отдельную бумагу по поводу моего романа «Потоп». Я считаю это более рациональным ― для каждого случая отдельное письмо, которое я сумею, в случае надобности писать на любом языке. Ведь нотариус может переводить и заверить правильность перевода. Это еще лучше выглядит. А то выходит, что я бессловесное существо, прячущееся где-то за кулисами. Живя в Швейцарии, я могу иметь своего представителя в Америке. Что касается «Мабел» (Роман «Потоп» ― М.Х.), ― напишите, пожалуйста, письмо. То есть 2 письма: одно на представительство, другое на гонорар. Прибавьте в 1-м письме лишь, что полученные деньги за перевод на мой счет внести в мой депозит у J. Mercus’a. Кроме того, Вы напишите мне письмо от Вас того же содержания. Адрес г. Ричарда известен Фрейдису. Дома я утром и вечером.
Ваш Ш. Алейхем
2.
Geneve (Suisse) Rue Danset, 1
25 июля 07
Любезный друг Кассель!
Прежде всего простите, что пишу Вам на ходу (буквально). Не забудьте, я живу в Швейцарии. В горах. А кто здесь сидит дома? Больной или дурак.
Я надеюсь, что Вы мое письмо получили и, наверно, г. Ричард к переводу моей «Республики» приступил. Как жаль, что так долго идет обмен мыслей между Швейцарией и Америкой. Если бы я знал, что к делу приступлено, я бы выслал Вам все 10 картин «Республики» для г-на Ричарда. А то ведь жаль. У меня всего один экземпляр рукописи. Когда Вы получите сие письмо, в «Тагеблате» будет уже, надеюсь, первая половина напечатана. Пока г. Ричард переводит первую половину, 2-я подоспеет. Но если бы я получил от Вас письмо более утешительное и положительное, то я бы, конечно, не замедлил выслать Вам рукопись до конца. Могу Вам лишь сказать, любезный друг, что в то время, когда я писал конспект для английского издания, работа была лишь в наброске, т.е. в уме. Теперь же, когда я ее окончил, она вышла куда удачней, чем я ожидал от автора. Вышла добродушная сатира не только на нашу национальную разрозненность и партийность, но и на общечеловеческую благоглупость, которую люди назвали политикой, классовой борьбой, государством и тому подобными прекрасными именами.
Таким образом, я бы полагал, что для дебюта в английской журналистике нельзя было придумать более подходящую вещь. Но если бы меня спросили с точки зрения чистого художества, я бы, разумеется, рекомендовал юмористическую автобиографию моего мальчика, сына Кантора, которому я отдаю часть моего Я. Вообразите, мой маленький путешественник уже по пути в Америку (Броды – Лембрг – Краков – Вена – Лондон – Саутгемптон – Нью-Йорк). Боже! Сколько впечатлений! А пребывание его в Америке! И все в веселом тоне. Без единой слезы. Слезы ― это дело Динензона. Ах, как он умеет плакать! Просто завидно. Я же не гожусь в плакальщики. Я смеюсь. Смеется читатель. Если же порой читатель и проронит слезу, так это не моя вина. Виновата та безотрадная действительность, которую приходится воспевать современному еврейскому Гоголю или, как они называют меня, Марку Твену.
Что это я до сих пор не имею мандат от американских сионистов? Я ведь уже собираюсь в Гаагу. Буду раньше в некоторых Бадах. Через неделю едет в Нью-Йорк мой Беркович. Он выезжает на пароходе Сент-Луис из Шербурга в первую субботу августа месяца. Выезжает 3-го. Приезжает 10-го. Нужно забросить английский и приняться за французский язык. Жена шлет Вам привет.
Ваш Ш. Алейхем
3.
Geneve (Suisse) Rue Danset, 1
14 июня 1908
Любезный друг Кассель!
Спасибо за письмо. Не откладывая ответа, спешу оправдаться, что исправить «Потоп» для английского издания совсем не так легко, как мы предполагали. Я Вам сделал другое предложение насчет «Республики» и я жду Вашего ответа. Поступайте, как я: не ждите ответа на данное письмо, а отвечайте немедленно по получении. Как только г. Ричард, наш общий друг, возьмется за дело и Вы будете иметь благоприятный ответ от издателя, я Вам немедленно вышлю все 10 глав «Республики» в манускрипте. Но время так быстро идет, а почта так медленно, что я смело могу надеяться, что к тому времени у Вас будут уже все 10 картин моей «Республики». Последнюю (10-ю) картину, или главу я отправил в «Тагеблат» вчера. Таким образом, до 4–15-го августа «Республика» будет уже напечатана вся. После «Республики» мы дадим «Историю одного маленького эмигранта», или «Историю одного еврейского мальчика». Вы догадываетесь, конечно, что это собрание рассказов моего симпатичнейшего младшего друга Мотеля, сына Пейси Кантора, который нынче у меня уже направляется в Америку. (Глава 12-я называется: /Дается название на идише. ― М.Х./ По-русски это значит: Ура! Мы летим в Америку.) Он, видите ли, пройдет у меня за один год все стадии американской жизни, как маленький «зеленый» среди взрослых «зеленых». Это будет именно то, что нужно преподносить американской публике. Маленькая, тесная семья, состоящая из мальчика, его матери (плаксивой женщины), наивного брата Ильи с его женою Брохой, их товарища Пини (поэтичная натура) с его косоглазой женой Табл, добрейшей в мире женщины, будет совершенно достаточно, чтобы при курьезных встречах и злополучных столкновениях с злополучной действительностью, дадут полную картину еврейского галута /рассеяния ― М.Х./ в обширном океане жизни… К тому не забывайте, в какой уморительной форме все это излагается, каким потешно-отрывистым, донельзя наивным языком все это рассказывается! Тем временем мы подготовим «Мабл» /Потоп ― М.Х./ в переработанном виде ― дадим нечто новое, цельное, законченное.
Ладно, значит!
Что до «Нимца», то Вы меня удивляете. Как это Вы до сих пор не поинтересовались повидаться с капиталистом или хоть с посредником. Скажите ему, что пока Вы не увидитесь с лично, Вы даже и писать не будете мне. Или вот что. Я Вас, действительно, уполномочиваю вести переговоры с капиталистами или их представителями об издании полного собрания моих произведений. Во всякое время сумею снабдить Вас доверенностью и самим материалом. Не ждите моего приезда, а повидайтесь непременно с капиталистом. Куртаж /доход ― М.Х./ г-н Гонтар получит, конечно, хороший, в зависимости от условий. На прощание жму Вашу руку и руку г. Гонтара. Да благословит Вас Господь устроить все мои дела в Америке. Мой привет г. Ричарду, нашему другу и переводчику.
Ш. Алейхем
Моя жена кланяется сердечно, а Нюма блаженствует.
Комментарий
Динензон, Яков (1856, Ковно ― 1919, Варшава) ― еврейский писатель. Создатель сентиментального дидактического романа в еврейской литературе.
Доктор Магнус ― нью-йоркский врач, знакомый Шолом-Алейхема. Писатель получил от него приглашение на прощальный вечер по случаю его отъезда из США в Палестину. В письме к Касселю, написанном на идише, Шолом-Алейхем выражает удовлетворение по поводу того, что такой хороший человек, как доктор Магнус, отправляется жить и работать в страну наших предков.
«Потоп» ― роман Шолом-Алейхема о революционных событиях 1905-го года и их влиянии на еврейские судьбы. Примечательно, что роман этот был запрещен к публикации цензурой царской России, а впоследствии, после Октября 1917 года ― опять же запрещен советской цензурой.
«Первая еврейская республика» ― сатирико-фантастическая проза Шолом-Алейхема о евреях, олицетворяющих чрезмерно обширный спектр политических и общественных воззрений и жестоковыйно спорящих друг с другом.
«Что это я до сих пор не имею мандат от американских сионистов…» ― В 1907 году из уважения к писателю Шолом-Алейхем был избран одним из делегатов США на Восьмой сионистский конгресс в Гааге. Шолом-Алейхем сочувственно относился к сионистскому движению, хотя как писатель и не был пылким сторонником участия в политических баталиях.
Беркович И.Д. ― зять Шолом-Алейхема и переводчик его произведений на иврит.
«Тагеблат» ― газета, выходившая в Нью-Йорке на идише.
Публикация и комментарий Михаила Хазина.
Оригинал: http://s.berkovich-zametki.com/y2019/nomer1/hazin/
