Солнца почти не было видно. Где-то поблизости горела тайга. И дымовая завеса мрачно прикрывала мой маленький городок. Иногда ветер возвращал солнце, но ненадолго – дым снова выкарабкивался из тайги на городские улочки.
Конец августа принёс долгожданные дожди, лесные пожары постепенно угасли. Дождями промылось закопченное небо, и утро теперь встречало солнце сырой прохладой. Как-то так вышло, что лета в смоге я не разглядела, а северная осень уже пришла в город. А там и до зимы рукой подать. Эти мысли съедали меня поедом дённо и нощно, но мало что менялось. Потому как на мгновенный подвиг способен каждый человек, а затяжные испытания приносят лишь растерянность и усталость. Проблем накопилось так много, что я перестала понимать, с какого бока к ним можно подступиться. Совсем не было на зиму дров. Как выглядят деньги, уже стала забывать, потому что мизерную свою пенсию я в один день обменивала на квитанции. Сухари давно закончились, и питалась я в основном овощами со своего огорода. И порой казалось, что от одиночества и тишины звенит в доме воздух. Муж умер от рака три года назад. Сыновей я почти силком вытолкала из дома, оба учились в дневной аспирантуре в больших городах. Правды ради в эту груду проблем надо было добавить, что мой возраст лихо вышагивал к шестидесяти годам, а через два месяца я должна была ехать в Москву на сессию в Литературный институт, за учёбу в котором огребала немало неприятностей от местных чиновников. И если посмотреть со стороны на сложившуюся ситуацию, выходило, что всё очень плохо. Но, самое главное, – я уже прошла такую трудную часть сложного пути, что давно потеряла право сдаться. Пусть не для учёбы, и не из самолюбия, но я хотела во что бы то ни стало выстоять. Работы в городке не было с советских времён. И чтобы не замёрзнуть зимой у нетопленой печки, да не заморить себя голодом, надо было срочно начинать что-то делать.
Несмотря на тяжесть обстановки, несуразные поступки я продолжала множить, потому как решила в одиночку собирать на болоте клюкву, чтобы заработать денег. Болотные сапоги сохранились от прежней благополучной семейной жизни всяких размеров. Муж был охотником, и ему нравилось таскать меня за собой по тайге и окрестным болотам, поэтому местность я не только хорошо знала, она казалась родной и привычной. В напарники звать было некого – баба сразу утонет в болоте, а мужик станет приставать, либо учить жизни, поэтому в тайгу я рванула молчком и в полном одиночестве.
На деле всё оказалось не так хорошо, как представлялось дома. Насилу отыскала поляну, с которой тропа брала начало к болоту. А вместо тропы теперь стеной высились заросли, опоясанные на сто рядов старой паутиной. В прежние года здесь оставляли машины ягодники, но куда они подевались нынче, я не имела и малейших догадок. Меня смущал и тот факт, что рядом не стреляли, хотя глухари только что сами не бросались под ноги. А ведь охотничий сезон с неделю как должен был начаться. Немного походила по поляне, огляделась, подумала. Но решила продолжить путь, только на болото зайти уже со стороны ручья, благо в этом году сушь простояла почти всё лето.
Тропа от ручья была протоптанной, но показалась чужой, как запретная часть вражеской территории. Временами беспричинно нападал дикий страх, и я готова была поклясться, что за мной из-за мощных стволов корявых сосен кто-то наблюдает. Во всяких водяных и леших я не шибко верила, но когда вокруг находятся зековские зоны, то мысли в голову могут заползать самые разные. А моя самозащита, пакеты красного и чёрного перца в двух карманах куртки, на общем жутком фоне смотрелась просто смехотворно.
Чтобы не рухнуть в обморок от страха, я стала напевать. Сначала в голову полезли современные песенки, но они глупой своей легкомысленностью храбрости особо не добавляли. Потом перешла на военные песни, которые твёрдо знала ещё со школы с уроков пения. Чуть-чуть полегчало. Только приходилось всё время вертеть головой, высматривая за каждым кустом опасность, да и репертуар был настолько мал, что петь одно и то же, двигаясь по вязкой тропе, мне быстро надоело. Так я соскользнула до частушек. Разухабисто распевала их, ни о чём не думая. И смелость, смахивающая на кураж, вскоре тоже появилась сама собой. А ближе к болоту, наперекор пристававшему со всех сторон страху, я уже стала орать во всю глотку матерные частушки.
Клюквы на болоте уродилось много, но до вечера я смогла набрать только одно ведро, потому что большую часть дня всматривалась в берёзы и сосны на ближней гряде. Мне всё время казалось, что за мной по-прежнему кто-то наблюдает. Но постепенно я стала привыкать, иными днями приносила домой до двух вёдер клюквы. Другие дела тоже вскоре пошли на лад. Появились деньги, я раздала срочные долги, и уже начала прицениваться к дровам.
Но страх не уходил. Он то затихал, то усиливался. Мало-помалу выяснилось, что матерных частушек я знаю великое множество. Могу распевать их весь день напролёт. Иногда увлекалась, выбирая самые забористые, и тогда мне казалось, что совсем рядом кто-то радостно хрюкает. Петь я начинала всегда с одной и той же частушки «Сидит белка на суку…». В переводе на обычный человеческий язык, если выкинуть некоторые слова, частушка должна была звучать примерно так: «Сидит белка на суку, что-то кажет барсуку. Барсучонок, барсучок, ты не залезешь на сучок». С лесной тематики плавно переходила на деревенскую, пела про трактористов, злополучную любовь и солярку. А дальше – уже по настроению.
Кроме варёной картошки и помидоров, я стала брать с собой ржаной хлеб, который таинственный «кто-то» нагло воровал. Компаса у меня не было. Я выбирала деревце, привязывала к одной из верхних веток красный платок, который служил ориентиром. Там же оставляла свой обед. Если честно, то хлеба мне было не жалко, поскольку в частые голодные времена я привыкла без него обходиться. Ещё утешала себя тем, что, возможно, это малая плата за моё ежедневное здесь пребывание.
Так прошло чуть больше двух недель болотных заработков. Однажды вечером я возвращалась домой. Тяжёлый кан с клюквой привычно давил на плечи. Болотные сапоги почти до колен проваливались меж кочек. В висках стучало. И я всю дорогу сначала по болоту, а потом и по тропе среди леса, боязливо озиралась. Мне казалось, если вытянуть руку, то я смогу даже коснуться того, кто неотступно следовал за мной эти дни. Ещё не стемнело, но сумерки уже начали расползаться за деревьями. Возле ручья я упала, запнувшись сапогом за коряжину. Притиснутая двухведёрным каном, долго не могла подняться. Прямо у себя под носом я удивлённо разглядела косолапо вдавленный в землю свежий отпечаток медвежьей лапы. Кое-как выбралась из-под кана, отбрасывая пригоршнями грязь с одежды. Потом села рядом с тропой на траву, привалившись к сосне. Страх очень скоро сменился безразличием. Сколько просидела у той сосны, не знаю. Домой возвратилась глубокой ночью.
Первые мысли, которые поджидали меня утром возле кровати, радости не принесли. Я не понимала, как надо правильно поступить в создавшейся ситуации. Клюквенный заработок принёс стабильность. Если бы я не упала у ручья мордой вниз, то к концу месяца смогла бы уже купить дрова на всю зиму. Медведь меня пожалел, не тронул. Наверное, не людоед, или просто сытый. А морозы? Что будет со мной лютой зимой? Как пить дать, замёрзну у нетопленой печки. Потому как зима жалости не ведает. И какие слова я, нищая вдова, найду для мотивации, чтобы жить дальше, если не смогу осилить поездку на сессию в Москву? В мыслях прошло два дня. На третий день я пошла в городскую соцзащиту – просить денежную помощь. Через полчаса вылетела обратно со слезами, – так жестоко меня ещё не унижали. Лучше бы совсем не ходила, только замаралась…
Когда закончились деньги, я снова собралась на болото. Решила так: если рыпаться, то что-нибудь да выйдет. А если сиднем дома сидеть, то тогда уж точно пропадать… И ещё мне до судорог захотелось поверить, что в тайге ничего плохого со мной не случится и что светлое будущее в моей жизни очень скоро должно объявиться само собой, потому что я его давно заслужила. Напоследок всё же подумалось, что в моих болотных авантюрах есть и хорошая сторона – если медведь меня сожрёт, то в таком случае – хоронить не надо будет, добрым людям тратиться…
Наверное, за пятьдесят с лишком лет я себя плохо изучила. Потому как тропу от ручья до болота проскакала без страха, а частушки пела исключительно матерные, забористые, бесстыдные. Словно делала вызов всему белому свету. Изменилось и поведение медведя. Он изредка стал показываться мне на глаза, но издалека. И пакет с хлебом забирал без утайки, как свой собственный, будто имел на это право. А помидоры в шутку разбрасывал по болоту, хотя картошку почему-то никогда не трогал. Иногда вдалеке он ревел столь яростно, с такой страшной тоской, что на меня нападал уже не страх, а самая настоящая жуть. В такие дни медведь подходил к краю гряды и коротким рыком требовал: «Пой!». И я пела. Точнее, орала, молилась и материлась, всё вместе.
Однажды я его успела заметить с близкого расстояния. Он стоял, совсем как человек, облокотившись на вывороченное корневище недалеко от ручья. Только успела подумать: «А вот и Вася», как он резко оттолкнулся от коряги, а потом исчез. Случайное сближение нам обоим не понравилось, и не только на болоте, но и на тропе я опять стала часто и громко петь, чтобы не столкнуться с ним носом к носу.
О медведе Васе я думала очень часто, даже когда была дома. Может, я ошибалась, но мне казалось, что в эти места его пригнал нынешний пожар. Поэтому медведь и орал так сильно – тосковал по родным корягам. Нам обоим было очень плохо, и я смотрела на него чаще всего с большим сочувствием.
Наконец смогла полностью купить дрова. Целых пять машин пиленого дешёвого горбыля. В дровяник ещё не складывала, оставив на потом, но душу постоянно грела мысль, что дрова были сухими. Уже планировала вскоре купить и билет на поезд до Москвы.
Но, как говорят, загад – не угад. Наверное, продуло спину. Во всяком случае, к обеду я переместилась с болота на открытый край гряды, небольшую полянку, чтобы медведь Вася ненароком не споткнулся об меня, когда я буду массировать больную спину – тереться об отломленный сук старой сосны.
Возвращаться домой, когда в кане брякает всего полведра клюквы, мне не хотелось. Надеялась, что через часок-другой полегчает, так бывало уже не раз. Медведя не было видно не то второй, не то третий день. Имела подозрение, что, возможно, он уволокся в родные края. Мы порядком привыкли друг к другу, и я теперь относилась к нему как к очень большой умной собаке, которую ни в коем случае нельзя дразнить. Но шибко думать об этом не стала, мысли были заняты больной спиной. Я удобно пристроилась на полусгнившем пне возле своей лечебной сосны. На её стволе в небольшой выемке в капельках смолы барахталась божья коровка. Я подняла с земли огрызок ветки, хотела выколупнуть бедное насекомое из смолы, но у меня ничего не получалось. В сибирской северной тайге, по моим наблюдениям, божья коровка – большая редкость, наверное, поэтому я со столь идиотским упорством не отступала от своей затеи, на некоторое время даже забылась боль в спине. Потом я задремала. Разбудил меня комар, он каким-то образом проник в платок, и противно зудел там, меняя интонации. И тут я увидела со стороны болота двух мужиков, которые вышагивали совсем близко по направлению к гряде. В руках у мелкого мужика я увидела свой пакет с ржаным хлебом, который ежедневно вывешивала для дорогого друга Васи. По повадкам сразу поняла, что это побегушники, – зеки, сбежавшие из зоны.
Первый, мелкий мужичонка походил на сперматозоид, который вовремя не отыскал цель, а теперь, как чита, юрко совался во все щели уже по сложившейся привычке. Другой, клетчатый, задумчиво смотрел внутрь себя, остальное его не интересовало. Клетчатый сразу опустился на корягу, продолжая напряжённо думать. Рядом юркий Чита поигрывал ножом. Во мне с дикой силой зашевелились гены бабушки Дуни, которая даже в свои восемьдесят семь лет боялась, что её «ссильничают». Излишне говорить, что я была почти полностью парализована страхом, но старалась не подавать вида, что боюсь их. Напрасные потуги. Поскольку зеки – прекрасные психологи, быстро и легко считывающие информацию с любого человека. И через минуту-две они ведали обо мне куда больше, чем я сама знала о себе.
Трудно гадать, как складывались бы события, если бы в это время не заревел Вася. Мелкий зек вздрогнул, на мгновение замер, а потом вдруг бросился прытко бежать, но очень скоро заскулил в рябиновых зарослях – метрах в ста от полянки. Некоторое время тянулась невидимая нам возня. Потом всё стихло. Я улыбнулась, краем глаза заметив, что моя божья коровка, неуклюже расправив мятые крылышки, сама старается оторваться от жёлто-коричневого соснового ствола.
– Ты что, совсем дура? – шёпотом спросил клетчатый зек.
Я обиделась. Вскинув на плечи почти пустой свой кан, пошла прямиком по тропе к ручью. Клетчатый засеменил следом.
Шла и думала, раздувая обиду. «Вот Клетчатый посчитал меня дурой. А с его “умным” напарником, наверное, до сих пор играет медведь Вася. Хотя каждый двоечник в школе с уроков природоведения знает, что от медведя бежать нельзя, тот машину обгоняет, не то что человека. Выходит, Чита только раззадорил медведя Васю, позвав с собой побегать по лесу в догоняшки». Интересно, а что бы я сама сказала, встретив в лесу одинокую старую бабу, которая улыбается, когда неподалёку от неё ревёт медведь?.. Так мы дошли почти до самого ручья: я молчала, а зек по-прежнему смотрел внутрь себя, лелея свою тяжёлую думу. «Чем страдать, лучше бы по сторонам осмотрелся, – осудила я Клетчатого. – Ну, убил, наверное, двоих или троих, пора бы и простить себя. Вон у чиновников в городской соцзащите послужной список весомее будет, не один десяток доконали, да ничего, без печали панствуют… Познакомить их, что ли… Для баланса…».
Совсем рядом рявкнул Вася: «Пой! Лучше пой!.. не то хуже будет!».
Я с ходу затянула привычное: «Сидит белка на суку…».
Клетчатый угодливо спросил глазами: «Может, помочь, подтянуть?».
Я отказалась, потому как не знала, что взбредёт в седую голову Васи, вдруг снова разъярится…
Пела долго. Только к вечеру решилась тронуться с места. Когда прошли ручей, жёстко сказала зеку:
– Нам с тобой в разные стороны. Пойдёшь следом, закричу, позову медведя на помощь. Он меня целый месяц знает, привык. Поэтому ужинать с тебя начнёт. Прощай.
Глаза зека затемнели обидой. Ничего, пусть тоже дурачком в одиночку в тайге постарается выжить, не всё мне бедовать. Запретила себе его жалеть. Оскорбительными словами не надо было ему разбрасываться. Да и взрослый мужик. Наверняка песенок матерных тоже полным-полно за свою жизнь выучил… Теперь его черёд пришёл развлекать Васю…
