Когда пятьдесят третий автобус подъехал к нужной остановке, ностальгия уже ударила меня под дых, скрутила кишки и оставила истекать слезами, вцепившись в поручень. Пассажиры толкались плечами, а я боялся на них смотреть, потому что, замеченные боковым зрением, все казались похожими на меня или тех, кого я знал когда-то.
Таковы приметы жизни в большом городе. Можно годами не видеть оставленного когда-то района, а потом за двадцать с чем-то рублей совершить путешествие во времени. А как по мне – уж лучше б я завел семью и отдал эту мелочь сынишке на мороженое.
***
На улице стало несколько легче, потому что ресницы покрылись инеем, а между носом и верхней губой образовалась ледяная корочка. Холод отрубил все чувства и мысли, только хотелось дотащить тело до ближайшей норы и пережить ледниковый период. Я свернул во дворы, где перемешались хрущевки и доисторические деревянные бараки. За детской площадкой стоял травмпункт, там чинили легкие дефекты граждан, обмороженных ли, поломавших пальцы в пьяной драке. Мне надо было в соседнюю дверь, где улучшали граждан здоровых.
Я вошел, и прозвенел звоночек. Из заставленного зеркалами зала показалась нимфа в белом халатике. Специально встречать меня, спасибо.
- Рады вас видеть в клинике "Art and care". Вы к нам записаны?
- К вам, куда же еще, - ответил я. Только с мороза губы плохо шевелились, и получился как бы смешной акцент.
- Пожалуйста. - Голос у нимфы был мелодичный, но интонации слишком выверенными, перекликающимися с трехнотной мелодией звонка.
Поднявшись по ступенькам так, что стало видно мое отражение в первом зеркале, я замешкался. Поморгал себе глазами, чтоб успокоиться, расстегнул молнию старой куртки и еще подивился своей чужеродности здесь. Это место было определенно женским. Здесь пахло женщинами, на стеклянных столиках лежали женские вещи, и плитка пола была нежно-бирюзового цвета. Правда, кроме меня, никого не было в приемной. Другая секретарша, за стойкой, блондинка в сиреневом, сказала мне непременно надеть бахилы. Должно быть, чтоб не осквернить клинику мужской грязью с подошв.
Я стал ждать, пока меня позовут, а секретарши тем временем все звонили и отвечали на звонки, замирали, склонившись над стойкой, и рассматривали свои блестящие накладные ногти или пробегали из кабинета в кабинет, обдавая меня непереводимыми запахами своих духов. На стеклянном столике лежали журналы, я взял один и загородился. После тридцати страниц с рекламой духов, машин и купальных костюмов шла статья про путешествие в Африку.
Парень отправился в глубь самой Сахары с одним проводником, чтобы прожить денек с кочевым племенем, щелкающее на языке название которого я позабыл. Но эти кочевники были забавные ребята. Они не мылись никогда, сохраняя все запасы желтой от грязи воды на питье для себя и коров. Зато натирались с ног до головы специальной глиной, которая, засыхая, придавала коже юный блеск, гладкость и упругость. Притом ребята вовсе не были так наивно-непорочны, как можно подумать, исходя из их близости к природе. Во всяком людском племени никак без иерархии, без своих лохов и шишек. В пустыне классовая принадлежность местных определялась наличием и количеством коров. Бескоровник, пустой человек, назывался по-местному "муджимба", а серьезный, основательный владелец стада - "махома". Над тем парнем, журналистом, местные смеялись, мол, все белые - муджимбы, о чем, собственно, с ними говорить?
***
- Вы записаны на двенадцать тридцать?
Я сложил журнал, может быть, слишком поспешно, и поднял глаза. На меня смотрела докторша в коротком белом халатике. Лет тридцать пять, вся - лак и искусственный загар. Мы прошли в кабинет, где от белого пластика и блестящего металла мне сразу стало холодно и пришлось шмыгать носом.
Доктор сказала со смешком:
- У нас мужчины не так часто бывают. Наверно, умнее выбирают татуировки или просто консервативны.
- Просто трусливы. Но я не такой. Можете сэкономить на анестезии, серьезно.
- Что вы, зачем такие жертвы. Да и какая анестезия, побрызгать лидокаином. Все равно все почувствуете.
- Хочется полнее ощутить боль утраты, - сказал я.
Она встала надо мной, склонившись, а мне из моего положения видны были только ее ноги. Прозрачные чулки, смуглая кожа, натянутость, напряженность мышц из-за высоких каблуков. Вот придет она домой, скинет обувь и залезет на диван с ногами, сразу превратится в мамашу. Я задумался, согласилась бы эта женщина вместо кремов и автозагара натираться лечебной африканской глиной. И представил, как она подходит к какому-то карьеру, голая, зачерпывает земли ладонью и начинает тереть, пачкать, очищать себя.
- Слушайте, - начала доктор. Все это спрашивают. - Может, это не мое дело, но не могу разобрать, что у вас за татуировка. Это знак или надпись?
- Если б я сам знал, милая. Может быть, там написано "муджимба".
- Что написано?
- Да так, это я о своем.
С тонким жужжанием заработал лазер, и невидимая оса начала вкручивать, бурить жалом мою шею, буквально с мясом выдирая метку с моей кожи. Запахло жареным мясом. Я закрыл глаза, и мне привиделся костер кочевников, неимоверно-звездное, покрывалом расстелившееся над головой африканское небо, искры, сложенные крылья шалашей. И голые ноги местной целительницы перед моими глазами, близкие и недосягаемые.
***
До кафе я дошел без шарфа, чтобы морозный ветер остужал пульсирующий болью комок на шее. Мой приятель уже был на месте. Узнав о том, куда я ходил, он сказал, что зря я удалял татуировку. Это было еще глупее, по его мнению, чем ее делать.
Затем он спросил, что же было изображено на моей шее, в этом уязвимом месте под волосами. Я вновь повторил, что не знаю сам, а затем, заказав пиво, поделился историей о кочевниках и их коровах.
- Это раньше так было, про махони и муджимба, - сказал приятель. - Теперь там дети, когда подрастут, отправляются в местную столицу. Кто-то учиться, а кто-то подработать на рынке или на скотобойне или на торговле наркотиками. И тогда, посмотрев на дома выше двух этажей и мобильники, и видеосалоны, там черт разберет, что еще... Тогда они возвращаются погостить. И в родной деревне у этих детей все валится из рук. Сколько бы коров у него не было, хоть он самый что ни на есть махони во всей деревне, он ни одну не может подозвать, а если пробует, коровы на зов не откликнутся. И пейзаж там родной, и палатка, и игрушки, и люди, только все уже не его. Мать и сестры подадут поесть, а ему уже умыться надо. А пока он ест, они стоят и смотрят, сесть стесняются.
Мы выпили, чокнувшись за то, что он должно быть правильно все объяснил. Я спросил приятеля, где он работает.
- Курьером в одном книжном магазине. За девятьсот рублей в день. Неплохо, только руки отваливаются к концу дня. И заплетается язык, потому что приходится одну и ту же аннотацию к какой-нибудь монографии пересказывать десяти людям. Я им говорил, когда пришел на работу, что когда-то печатал стихи. Может, им лестно иметь почти настоящего поэта на посылках, так сказать.
***
Он был довольно грустным человеком. Я наклонился к столу и посмотрел на приятеля снизу сквозь стакан, полный янтарного пива и пузырьков. Так он казался повеселее.
Когда-то мы на этих самых улицах бродили два с половиной дня, не показываясь домой и проспав всего пару часов на лавочках. Это было еще в школе. Я спал с его двоюродной сестрой. Она однажды ночью перегнулась через меня, чтоб затушить сигарету в пепельнице на журнальном столике. Простыня соскользнула с нее, открылся бок и нижняя часть груди, такая белая кожа. У меня вспыхнуло отчетливое и ужасное желанье ткнуть своей сигаретой в эту кожу, чтобы остался смазанный след ожога. Хотя вообще я любил ее, и больше ни о чем таком не думал. Другой наш приятель сам сделал себе татуировку в виде не то ожога, не то черного солнца, а через два года покончил с собой. Мы были милыми ребятами. Печаль моя светла.
Ностальгия хуже чувства вины. Вина – это честно. Ностальгия - уродливый клоун, пытающийся скормить тебе хорошее воспоминание на палочке. Бьют и плакать не дают.
***
Я поднялся, чтобы пройти в уборную, и по пути хлопнул приятеля по плечу. Так докторша после операции продемонстрировала мне сочувствие.
Он сразу поник головой, чуть не касаясь лбом стакана, точно его аккумулятор встал на подзарядку. И тут боковым зрением я заметил татуировку на шее приятеля. Наклонился, и прочитал вот что:
1985 гар срок 42 года
Конструкт тип 189/11 бис
гипотим тип вербальная интоксикация
образец //трудяга-парень//
НЕ КАНТОВАТЬ
