PROSTITUTES BY THE SIDE OF THE ROAD
Short Stories by Erich von Neff
(рассказы из книги)
Перевод: Олег Кустов
Аннотация
Действие рассказов, собранных в этой книге, происходит в самых различных местах: в борделях и на улицах Сан-Франциско, в мексиканском баре и на побережье Шотландии, в берлинском варьете и флорентийском театре. Истории повествуют о случайных встречах и мимолетных отношениях, в которые вступает главный герой в своих странствиях по миру.
Собаки все понимают
Хелен Фрейзиер была неприкаянной душой, совсем как те брошенные собаки, которых она подбирала по всей округе. По утрам, когда я включал разбрызгиватели, установленные на газонах бульвара Бразерхуд-уэй, появлялась Хелен со своими песиками. Они были без поводков, игривые, одержимые страстью валяться на мокрой траве.
Хелен когда-то была на войне в Испании, служила в бригаде имени Линкольна. В каком качестве, я так и не понял; она городила какую-то невнятицу, когда пыталась мне это объяснить. К слову, она была коммунисткой, вдовой, имела двух взрослых детей. Ее поколение сформировали тридцатые, теперь же ей осталось лишь возиться с брошенными собаками. Она уже давно перестала читать труды Маркса, перестала ждать мировую революцию.
Я видел ее сквозь завесу водяных брызг. Неясная тень в сопровождении двух других теней, поменьше. Собаки. Ну точно, Хелен. Давление в разбрызгивателе менялось, пульсируя; струи воды взметались и опадали, то открывая, то снова скрывая вид на процессию. Вот Хелен впереди, а собаки следует за ней по бокам. Всплеск радужных струй. Теперь собаки выдвинулись вперед. Держатся начеку. Держась подальше от брызг, я вышел навстречу. Псы приветствовали меня рычанием, хотя мой запах был им знаком. Всегда настороже, охраняют свою хозяйку, не доверяя чужакам.
– У нас утренняя прогулка. Правда, мальчики?
Хелен погладила псов, чтобы успокоить. Они обнюхивали подошвы моих ботинок. Вероятно, я где-то наступил на особо интересную какашку. Они все никак не могли уняться, нюхая; их собачьи мозги явно нашли что-то интересное в запахе моей обуви.
Один из псов был черный лабрадор-ретривер. Другой – немецкая овчарка; серо-черный, похожий на волка кобель. Он хромал, должно быть, была вывихнута лапа.
– Я нашла лабрадора на озере Мерсед. Он стоял на берегу, у самой воды, и смотрел на уток.
По поводу некоторых ее найденышей возникали вопросы. Представьте себе: собака на берегу озера, и никого поблизости. Значит, собаку бросили. Не обязательно верный, но наиболее распространенный вывод. Особенно, если вы предрасположены повсюду находить брошенных собак.
– Он был насквозь мокрый, я вытерла его своим пальто, – сказала Хелен с гордостью. У нее было бежевое пальто из верблюжьей шерсти. Недурное из него полотенце. Под пальто было надето тонкое красное платье из акриловой ткани. Синтетика плотно облегала тело, демонстрируя, что под платьем не надето ничего. Ежедневно Хелен проходила по нескольку миль своей бодрой раскрепощенной походкой; у нее были крепкие ноги, которые не стыдно показать. Нижнее белье не соотносилось с ее стилем ходьбы.
– Капитализм, – сказала Хелен, возвышая голос. – Вот что капитализм делает с собаками и людьми. Рабочих увольняют, они стоят в очередях за бесплатным супом. А о собаках больше заботиться некому.
Псы взирали на нее с таким видом, как если бы понимали, что речь идет о непростой судьбе собак в капиталистическом обществе. Тяжелые времена: то рецессия, то депрессия.
У нас есть Общество по защите домашних животных, специальные собачьи корма, а также законы, регулирующие содержание собак. Мы придумали собаководство, выводим особые породы для побед на собачьих выставках. Породы с родословной, в отличие от беспородных ублюдков, результат беспорядочных кровосмесительных связей.
– Дети приезжали прошлым вечером, – сказала Хелен, резко сменив тему. – Марша опять беременна.
В ее голосе слышалась покорность перед судьбой. Марша опять беременна. Это было неизбежно. У Марши уже две гири на ногах. Как у ее мамочки.
При звуках имени Марши собаки навострили уши. Марша занимала особое место в сердце Хелен, ее имя было произнесено по-особому. Собаки смотрели на Хелен с пониманием.
Муж Марши не был ни социалистом, ни коммунистом. Марша тратила свою жизнь впустую.
– Дэнни вымахал под потолок. Работает в порту, как его отец когда-то.
Голос Хелен дрогнул. Хэл, ее муж, погиб на работе. Несчастный случай. Сорвался груз стали, Хэла раздавило в лепешку. До своего последнего дня он был членом компартии. Жертва гравитации и классовой борьбы. Так рабочие массы были сокрушены капиталистами. Несправедливость – внезапная и жестокая. Собаки начали чесаться. Собаки понимают, что значит угнетение – жестокими людьми, безжалостными блохами.
Сын вырос большим. Это важно, даже в семье коммунистов. Ваш сын достигает определенного возраста, и вы задумываетесь: начнет ли он расти или останется недомерком. У разных детей этот период наступает в разное время; родители ждут с нетерпением. И расстраиваются, если ожидание затягивается.
Сын вырос, а дочь снова беременна. Различие между полами, которое даже собаки могут понять.
Я направился в сторону церкви Томаса Мора, к системе управления автополивом. Хелен шагала рядом. Почти бесшумно, как индейский разведчик. Собаки бежали позади, обнюхивая траву. Они были очень разборчивы, сторонились острых листьев, прямо как коровы.
Пульт управления автополивом был расположен между церковью Томаса Мора и синагогой Бет Израэль. Между христианством и иудаизмом. Символично.
– Израиль становится фашистским государством, – заявила Хелен. – Мы сражались с фашизмом во время Испанской революции, потом во Вторую Мировую. Израилю следовало бы извлечь урок.
Псы недовольно зарычали. Фашизм, нацизм. Люди, марширующие в начищенных до блеска сапогах. Доберманы и овчарки, призванные на службу в полицию. Собаку с вывихнутой лапой следует пристрелить. А лабрадоры принадлежат к нечистой расе. Должны подчиняться доберманам и овчаркам.
Раса недопсов должна служить расе сверхпсов.
Псы оскалили клыки, они были готовы сражаться с фашизмом. За равенство всех людей и собак.
Только в Израиле все совсем не так. Собаки лучше знают, их не проведешь,
Я выключил разбрызгиватели второй, четвертый и шестой, затем включил первый, третий и пятый. Чет и нечет. Четные номера свое отработали, пришло время нечетных. Тумблеры четных номеров были красного цвета, нечетных – черного. Очевидные отличительные признаки. Чтобы не перепутать ненароком. Четные номера перестали разбрызгивать воду, начали работать нечетные. Псы носились по траве, уворачиваясь от брызг.
– Что случилось, что ты перестал со мной этим заниматься? – спросила Хелен.
– Посещал семинар по логическому мышлению, – сказал я.
Логос. Разум. Все проистекает из разума. Собачий образ мыслей. Мужской образ мыслей. Женский образ мыслей. Логика, логические системы определяют мышление. Мысль прежде секса. Прежде действия. Прежде собак.
– Мы могли бы уединиться в кустах, – сказала Хелен. – Там, куда брызги не долетают.
Ни четные, ни нечетные.
Мы проскочили между двумя всплесками.
– А место здесь совсем неподходящее, – сказала Хелен. – Так что я тебя обслужу.
Она опустилась на колени, прямо на землю. Человеческие самец и самка, в кустах, между церковью и синагогой. Обеими руками Хелен стискивает мои ягодицы. Ни Логоса, ни логики, только зоология. Без оплодотворения.
Нечетные дают всплеск.
Собаки лают.
Собаки все понимают.
Заведение мадам Вонг
Лили родом из Вьетнама, ее волосы – как вороново крыло. Она работает в так называемом массажном салоне мадам Вонг, что в округе Тендерлойн, Сан-Франциско. У Лили очень приятная улыбка и жемчужно-белые зубы. Немаловажное сочетание в ее профессии.
«Лили» – ее профессиональный псевдоним.
Она обслуживает монтажников и прочих строительных рабочих, что трудятся поблизости на возведении высоток. А также она обслуживает офисных клерков, что перекладывают бумажки в правительственном учреждении по адресу Голден-гейт авеню, 450. И еще захаживают управленцы среднего звена, что пытаются держаться тут за своих. Клерки и управленцы носят скучные чистенькие костюмы, но клиенты из них неважнецкие – скупые и надоедливые, в отличие от монтажников.
Лили работает в дневную смену, тридцать часов в неделю (Блоссом Вонг верит в права женщин и социальную справедливость). Если вы заглянете в салон мадам Вонг в правильный момент, то застанете там Лили, одетую в красное платье с длинным разрезом сбоку. Нижнее белье Лили не носит. Сзади на платье есть застежка-молния. Лили с легкостью может до нее дотянуться, расстегнуть – и выскользнуть из платья в мгновенье ока. В этом у нее огромный опыт.
Красное платье Лили носит не всегда. Иногда она надевает черное, исключительно соблазнительное. Гораздо реже она носит зеленое. У Лили есть платья и других цветов. Полагаю, она выбирает их по настроению.
Но для клиентов ее настроение всегда одно. Их встречает жизнерадостная женщина, готовая в любой момент заняться сексом, с нетерпением ждущая возможности удовлетворить мужскую похоть; женщина, которая никогда не спит, не ест, не испражняется; женщина, которая никогда не залетит. Женщина, которая никогда не откажет.
Эта женщина, что носит красное платье, или черное, или зеленое (или какое-нибудь еще), – она умеет выжать из мужчины все соки. Прежде чем это случится, она выскользнет из своего платья и ловко спрячет его куда-то. По разным причинам я ни разу не видел, куда. И вот она обнажена и готова.
Ее тело всегда в превосходной форме, не то что у большинства клиентов. Но это благодаря им она в такой форме, именно они поддерживают ее в тонусе. Ей постоянно приходится подстраиваться под особенности телосложения каждого клиента, приходится подстраиваться под ритм их движений. Широкий диапазон динамических нагрузок: клиенты то низкие, то высокие; то мускулистые здоровяки, то вялые жирдяи. Непрекращающийся секс с бесчисленным количеством партнеров. Эротическая гимнастика в течение всего рабочего дня.
Порой все комнаты оказываются заняты, и приходится ждать. «Не желаете ли чая?» – спросит Лили тогда. И приготовит вам чай.
Возле входа есть небольшой бассейн, где плавают золотые рыбки. Вы пьете чай, смотрите на рыбок. Они снуют в воде и выглядят очень счастливыми. Они называются золотыми, но, на самом деле, красные. Они смотрят на вас с таким видом, будто знают много такого, чего знать не следует. Когда же им надоедает смотреть, они прячутся от вас в маленьких песчаных замках на дне бассейна.
Рыбок легко выманить, если бросить им немного корма. Ящички с рыбьим кормом стоят здесь же, рядом с бассейном. Можно взять щепотку корма, рассыпать по поверхности воды – рыбки тут же приплывут и начнут взбудораженно хватать корм своими маленькими ртами. Как мало им нужно для радости.
Лили тоже рада: вы пришли! Вы выпили чаю, развлеклись тем, что покормили рыбок, и у вас есть деньги. Лили очень рада, что у вас есть деньги.
Сколько же Лили на вас заработает? Это зависит от разных причин. Лили неплохо осведомлена, что зарплаты монтажники и прочих строителей повыше, чем у госслужащих из здания 450 по Голден-гейт авеню. И даже повыше, чем у некоторых управленцев, пожалуй. С другой стороны, строители достроят высотку и переберутся на новое место, а клерки и управленцы приносят постоянный доход.
В дни зарплаты, да еще когда строители подогреты алкоголем, Лили имеет от 50 до 80 долларов с каждого. А иногда и больше. В то же время, навеселе или нет, на госслужащих и управленцах можно поиметь от 20 до 40, и это предел.
Они обналичивают чеки, затем идут накатить стаканчик в бар О’Мэлли, что по соседству с заведением мадам Вонг. Подготавливаются. Затем стучатся в двери салона. При этом ведут себя очень сдержанно, потому что мадам Вонг сначала отодвинет занавесочку и посмотрит, кто пришел. Мадам Вонг не привечает людей определенного типа. В особенности, людей непотребно пьяных, которые могут стать причиной проблем и нежелательного внимания полиции. У Блоссом Вонг очень длинный список людей, которые ей не по нраву, но эти – на первом месте. Лишь один взгляд, а глаз у нее наметанный, и мадам Вонг либо откроет дверь, либо скажет: «Извините, мы закрыты».
Практически, момент истины. Скажет ли она, что закрыто? Как правило, нет. Но порой бывает иначе. Некоторых это может сильно разочаровать. Но спорить бесполезно, ее слово окончательное.
Так что вы за человек? Из тех, что согласны с запрашиваемой ценой, не мнутся на пороге, не тянут время и уходят без лишних напоминаний? Тогда добро пожаловать.
Или вы из тех, кто платит мало, но требует побольше времени и ласк, из тех, кто не следует заведенным порядкам? Проходите мимо, не задерживайтесь.
Теперь, если вы попали в число избранных, мадам Вонг опустит занавеску и отопрет дверь. И запрет ее снова, как только вы зайдете.
Возможно, вы пришли к определенной девушке. Если нет, кто-то из девушек обязательно вами займется. Вы принадлежите к одной из трех каст: строители, менеджеры, клерки. Разумеется, внутри каждой касты имеется своя иерархия. Водопроводчики ценятся выше плотников. Магистры делового администрирования – выше бакалавров прикладных наук. Зодчие бюрократических пирамид – выше рядовых бюрократов. А внутри каждой иерархии есть своя иерархия. Вы чувствуете себя более значимым, если принадлежите к некой касте и занимаете определенное место в иерархии.
Несмотря ни на что, прежде чем потешить себя, любой член касты с любой иерархической ступени должен помыться. И неважно, насколько чистым вы себя считаете, мадам Вонг требует, чтобы вы приняли душ, помылись с мылом и вытерлись насухо. Только после этих процедур разрешен доступ к женскому телу. Понимаете сами или нет, но вы – грязны.
А затем наступает момент, которого вы так долго ждали. Сейчас вас обслужат.
Я тоже бывал в салоне мадам Вонг. Тоже мылся с мылом, потому что был грязен. Меня тоже обслуживала бывшая солдатская девка. Я тоже просовывал свернутые в трубочку деньги в ложбинку между ее грудей.
Длинные черные перчатки
Ее тень скользила по стене. Я шел вперед, она шла рядом. Длинноногая черноволосая красотка в черных перчатках до локтя. Вздымалась упругая грудь, вышагивали точеные ножки. Тень на стене следовала за ней по пятам.
Она протянула вперед правую руку. Выставила вперед правую ногу. Левая рука и левая нога остались неподвижны. Тень на стене замерла. Я смотрел на черные перчатки, на волосы цвета воронова крыла. Они были чернее ночных теней.
Я повернулся к стене. Правая перчатка двинулась вправо, левая – влево. Затем они медленно соприкоснулись над ее головой. Тень от левой ноги вытянулась горизонтально. Затем женская тень совершила изящный полуоборот. Руки прижались к бокам, описали призрачный круг. Она прижала носок левой ноги к правой, сделала полуоборот. Тень на стене превратилась в сплошной черный силуэт.
Черные перчатки скрестились под подбородком. Пришли в движение вокруг ее лица. Одна ладонь указала вверх, другая – вниз. Затем наоборот.
Черные волосы падали ей на плечи, похожие на мазки кисти импрессиониста. И вдруг, словно взмах вороновых крыльев, взметнулись в воздух. Черные пряди струились потоком. Я смотрел, не отрываясь. Волосы снова упали ей на плечи.
Ночь. Тьма.
Черные бархатные перчатки гладили мою спину, черные волосы ласкали мое лицо. Призрачные гибкие руки обняли меня. Увлекли в беспросветную ночь.
Зеленые чулки
Я встретил ее на перекрестке Гоф-стрит и Оук-стрит; она шла в сторону оперного театра. В темных волосах просвечивали рыжие пряди, ее натуральный цвет. Ее прическа всегда выглядела подобным образом. В прошлый раз я видел ее в супермаркете «Пэйлесс», что на бульваре Алемань. Нос у нее был залеплен большим куском пластыря; на пластыре были видны капельки засохшей крови. Явное свидетельство мужского гнева. Сейчас я был рад видеть, что с ней все в порядке. Помню, раньше она была одной из девушек по вызову в заведении мадам Вонг.
Моя жена уехала в Мексику на пару месяцев. Я не из тех людей, что способны на сексуальное воздержание в то время, пока мы отдыхаем друг от друга. Пускай даже католическая церковь утверждает, что я должен блюсти супружескую верность, и нравственное большинство с этим полностью согласно. А с точки зрения феминисток, нарушая моральные устои, я становлюсь сексистом и грязной свиньей. Клеймо ставить негде.
Для человека, оказавшегося под этими трехсторонними санкциями, сервис мадам Вонг просто божье благословение. Святотатство? В конце концов, я не собирался заводить себе любовницу, рискуя доконать собственный брак. И я не хотел рисковать подцепить гадкую венерическую болезнь. А девочки мадам Вонг регулярно проходят медосмотр.
Я пришел в свой пустой дом. Приготовил себе фантастический ужин: сосиски, немецкая горчица, французский хлеб, пиво. Покончив с едой, посуду мыть не стал, уселся на диван в гостиной и принялся бездумно листать роман об эротических похождениях разведенной писательницы, происходивших в Париже пятидесятых годов. Дразнящее чтиво для сексуально озабоченного рассудка. Я чувствовал специфический жар, разливающийся по телу. Мои кулаки сжимались и разжимались. Воображение рисовало эротический балет, исполняемый парочкой гладких мускулистых ножек.
Мои пальцы, как будто сами собой, набрали номер заведения мадам Вонг.
– Хочу танцовщицу, – сказал я в телефон.
Ждать просто не было сил. Эротический балет кружил голову. Прекрасные женские бедра ласкали себя, страстно тоскуя по мужчине.
В дверь тихонько постучали. Эти люди привыкли к неожиданным вызовам. И они не могут быть слишком щепетильными.
– Да-да, я знаю, ты от Блоссом Вонг, – сказал я, открывая дверь.
Она была обута в коричневые ботинки, ее длинные точеные ноги обтягивали зеленые чулки. Платье цвета морской волны с глубоким декольте; сумочка на плече, тоже зеленая. В черных волосах – рыжие прядки; ее натуральный цвет.
– Я – Шерон, – сказала она.
Сумочка соскользнула у нее с плеча. Шерон огляделась вокруг, оценивая обстановку дома, которой моя жена посвятила немало времени, и одобрительно кивнула. Затем она подтянула сумочку за ремень, а я достал из бумажника кредитку. Бело-голубой пластик давно был наготове. Шерон написала сумму, я расписался. Настала пора снимать одежду. У Шерон было телосложение настоящей танцовщицы и грация, пленяющая публику.
В этот раз ее публикой был я; в моей голове звучал «Марш Радецкого».
Стоя на одной ноге, Шерон подтянула другую ногу, чтобы расстегнуть уже наполовину разъехавшуюся молнию. Потом, словно марширующая мажоретка, она подняла другую ногу, расстегнула молнию. Сняла ботинки, опустевшие, они понуро поникли, сморщились. Теперь платье, цвета морской волны. Шерон потянулась за спину и одним движением расстегнула его сверху донизу, открыв моему взгляду свою гладкую спину. Платье соскользнуло к ее ногам, упало на пол возле ботинок. Нижнего белья на Шерон не было, только чулки. Видимо, удобства ради. Специфика профессии: следует быть готовой к разному. Шерон продолжила танец мажоретки; вскинула одну ногу, чтобы скатать чулок, затем – другую. Движения идеально ложились на музыку, что звучала в моем воображении. Пришлось напомнить самому себе, что неплохо бы включить обогрев электроодеяла.
– Так значит, тебе нравятся танцовщицы, – сказала Шерон.
– Типа того.
Я решил поддержать разговор, потому что отношусь к тому типу людей, которым нужен настоящий эмоциональный контакт. Секс с женщинами вроде Шерон происходит слишком быстро.
– Где ты училась танцевать? – спросил я.
– По правде, я не особенно хотела учиться танцам. Это была мамина идея. Мне нравилось жить за городом, нравились лошади. Но мы переехали в город, и тогда мама заставила меня пойти в балетную студию.
Она опустилась на колени, прильнула лицом к моим бедрам. Приступила к обязательному эротическому ритуалу со всей профессиональной самоотдачей. В этом деле нужны особые навыки, крепкие челюстные мышцы и ловкий язык. В моих ушах вновь грянул «Марш Радецкого». Приуготовленное фаллическим ритуалом, мужское тело слилось в объятиях с женским. Мы двигались в едином ритме, в такт музыке. Крещендо следовало за крещендо.
И все смолкло.
Мы полежали, отдыхая. Потом Шерон поднялась, принялась натягивать свои зеленые чулки. Я смотрел, как она одевается. «Марш Радецкого» все еще звучал в голове, но едва-едва. Затем я услышал, как захлопнулась дверь. Мажоретка в зеленых чулках – ушла.
Это было несколько лет назад. Но сейчас «Марш Радецкого» вдруг снова зазвучал в голове, а Шерон шла танцующей походкой, идеально попадая в такт музыке. Она шла в сторону оперного театра, а я видел нагую балерину в зеленых чулках. Мажоретку, двигающуюся в ритме музыки Штрауса.
Ноги*
Мне не понравилось, как выглядят ее ноги. Стоило ей лишь снять свои синие чулки, открыв моему взору крупные пальцы с неровно подстриженными ногтями, Ступни, опутанные сетью синих вен, черные волоски на пальцах. Мозолистые подошвы, тяжелые пятки с выступающим ахилловым сухожилием. Толстые лодыжки, переходящие в крепкие голени…
Нет, мне совсем не понравилось, как выглядят ее ноги. По крайней мере, поначалу.
Однако в постели она была что надо. И походка ее меня соблазняла – энергичная, упругая.
Значит, вот как я познакомился с этими ногами поближе.
Она жила с Арманом. Арман приехал из Парижа, чтобы писать картины с видами Флоренции. Он был из тех людей, которым нравится ютиться в тесноте, в маленькой комнате. Он так привык – там, у себя в Париже. Жить в тесноте, в окружении стен.
Теперь он жил во Флоренции, в крохотной студии. Четыре стены, пол и потолок, никогда не видавший дневного света. В одной из стен была дверь, в которую Арман выходил, чтобы пожрать или найти очередную модель для картины.
Ее он нашел на пьяцца Република, где она побиралась.
Ноги. Армана поразили ее крестьянские ступни, странно сочетающиеся с гибкими мускулистыми ногами.
Художественный контраст. Старый прием, что используется снова и снова.
Арман привел ее в свою студию, где она и другие модели позировали ему. Она добывала пиццу и вино, готовила спагетти в углу, служившем кухней. А в это время в студии Арман писал картины, пил вино и поглощал спагетти.
Арман, который любил тесноту, ни во что не ставил женщин, продал несколько картин, но известности так и не добился.
Ныне он снова живет в Париже. Все такой же безвестный художник.
В тот раз я пришел повидать Армана. А увидел ее, она на кухне готовила спагетти, длинные макаронины проскальзывали между ее гибких пальцев.
Она навалила мне целую тарелку спагетти, добавила кусочек масла.
– Армана нет дома, – сказала она. – Он уехал. У него выставка в Милане.
Наверное, я должен был уйти. Я же пришел к Арману, а его нет. Я поднялся из кресла.
– Нет-нет, останься. Поешь.
Мы ели спагетти руками. Подцепляли пальцами длинные скользкие макаронины, запихивали друг другу в рот, с хлюпаньем засасывали внутрь. Мы пили вино прямо из бурдюка, лили друг другу в рот. Армана нет дома, радуйся. Арман уехал, наслаждайся жизнью.
Она носилась по комнате, как заводная. Энергия в ней так и бурлила.
– Знаешь, а я видела тебя на велодроме в Кашине, ты участвовал в командной велогонке. Кажется, ты и Сакки** заняли второе место.
Я ничего на это не ответил. Гонки закончились, о чем там говорить?
Она сменила тему.
– Арман пишет с меня картины. И с других моделей тоже. Эти картины будут на выставке.
Слава. Мимолетный проблеск. Знаю я эти выставки. Малолюдные мероприятия со скромным фуршетом, где гостей угощают плохим вином и канапе с дешевым сыром. Уже на другой день никто про это и не вспомнит.
Она подняла бурдюк с вином над моей головой; рубиновая струя пролилась мне в глотку. Затем настала моя очередь поить ее вином.
Арман уехал, а мы развлекались в его студии. Ели спагетти руками, пили вино из бурдюка. Армана нет дома. Вива!
Мы занялись этим в кресле Армана. Она сняла платье и бросила его поверх чулков. Ее ноги. Крупные ступни. Которые мне не понравились.
Дальше?
Да, конечно.
Плевать на Армана. Плевать на ее некрасивые ноги. Плевать на соседей за стеной.
Она плюхнулась ко мне на колени. Я посмотрел вниз, на ее крупные ступни, крепко упиравшиеся в пол. Они упруго пружинили в такт движениям ее бедер.
Ноги, которые Арман никогда не сможет оценить по достоинству. Ноги, которые начали мне нравиться. Ноги, которые заставляли качаться мое кресло. Ноги, которые заставили меня кончить.
Ноги.
Ноги.
Ноги.
* – Флоренция, Италия; 1961 (прим. автора).
** Энцо Сакки (1926 – 1988) – итальянский велогонщик, олимпийский чемпион и чемпион мира. Родился и большую часть жизни прожил во Флоренции; его именем был назван флорентийский велодром (прим. переводчика).
Лазанья-стрит
Было уже почти два часа ночи, когда я наконец распрощался со своими друзьями Доном Миллзом и Роном Герхардтом и поехал домой. За пивом и разговорами мы засиделись допоздна. Дон и Рон жили на верфи Саусалито, домом им служил лодочный сарай, стоявший в окружении подобных же хибар, старых фургонов и прогнивших лодок. Между этих неказистых обиталищ рос бурьян, валялись ржавые велосипедные рамы, пустые бочки из-под солярки, стертые автомобильные покрышки и прочие объекты постиндустриального искусства.
Дождь, ливший почти всю ночь, почти закончился; на ветровой стекло падали редкие капли. На Мариншип-уэй я свернул налево, на Харбор-драйв, затем – еще раз налево, на Бриджуэй. Проезжая мимо автобусной остановки маршрута Голден-гейт Транзит, я заметил стоявшую под навесом женщину, которая голосовала проезжавшим мимо машинам. Порой проститутки таким нехитрым способом подманивают клиентов, но я подумал, что для этого бизнеса время уже слишком позднее, да и погода крайне скверная. Я подъехал, остановился. Насколько я мог заметить, одета она была совсем не по погоде. Росту в ней было примерно метр семьдесят, влажные концы растрепанных рыжих волос прилипли к небрежно накинутому синему дождевику. Она жадно курила, вероятно, просто чтобы хоть как-то согреться.
– Подбрось меня до Лазанья-стрит, – сказала она, сев ко мне в машину.
Я тронул с места, потом, когда мы уже проехали пару кварталов, поинтересовался:
– А где эта чертова Лазанья-стрит?
– Не хочешь малость поразвлечься? – ответила она вопросом на вопрос.
– Не особенно, – сказал я. – Да и денег у меня почти не осталось.
– А сколько у тебя есть?
– Шесть долларов.
– Ну, – помедлив, сказала она. – За шесть долларов можешь получить минет.
Можно подумать, я торговался, чтобы сбить цену.
– Если тебе так сильно нужны деньги, – сказал я, – могу дать тебе пятерку просто так. Доллар мне нужен, чтобы заплатить за проезд по мосту.
Она минуту поразмышляла над моими словами, потом сказала:
– Тормозни возле «Севен-элевен», я хочу взять чашку кофе.
К тому времени как мы подъехали к Милл-Вэлли, она уже задремала, привалившись к моему плечу. Я даже слышал, как она легонько похрапывает во сне.
Я проехал по шоссе Шорлайн, на Тэм Джанкшн повернул налево и вскоре припарковался возле супермаркета. Она проснулась, потерла глаза. Я вышел из машины, она вылезла вслед за мной. Свой дождевик она оставила в машине; я обратил внимание на темные пятна у нее на руках. Они были очень похожи на синяки. Впрочем, эти пятна могли оказаться признаками какого-нибудь заболевания. Уж и не знаю, какой из двух вариантов был бы хуже, совершенно никуда не годная дилемма.
Я купил ей стаканчик кофе за пятьдесят центов и черствый шоколадный пончик за сорок. «Рэйнир эль» закончился, пришлось взять бутылку «Бадвайзера» за пятьдесят девять центов, и еще я купил пакет соленых крендельков «Ролд Голд» за тридцать пять. Я позволил ей забрать всю сдачу с пятерки – набралось три доллара шестнадцать центов. И у меня еще остался доллар в бумажнике – на проезд по мосту.
Мы вернулись к моему универсалу. Я сгрузил покупки на лежавший в багажнике матрац. Он служил подкладкой для всякого барахла, чтобы оно не гремело в багажнике. Хотя матрац можно было использовать с большим толком и приятностью.
Я подумал, что моя попутчица хочет вернуться на автобусную остановку, и повез ее обратно.
– Не надо, – сказала она. – Отвези меня домой.
– Куда, на Лазанья-стрит? – спросил я в полной уверенности, что название улицы выдуманное.
– Нет, я покажу дорогу.
Мы проехали Лорел-уэй, свернули на Марин-авеню, потом оказались возле неописуемо ветхой хибары.
– Идем, – сказала она. Пошла к дому первой, открыла дверь.
– Это ты, Крис? – послышался дребезжащий голос.
– Как ты, па? – отозвалась она.
Я такого не ожидал. Скорее подумал бы, что она живет с черным сутенером или подружкой-лесбиянкой.
Папаша Крис сидел на продавленном диване, смотрел телевизор. Грузный, плешивый дядька, который давно перестал за собой следить. Не знаю, какие между отцом и дочерью были договоренности насчет того, может ли она приводить посторонних мужиков к себе в комнату. Он сидел, курил сигарету и, кажется, ему было все равно.
Крис прошла в свою комнату. Я последовал за ней, чувствуя себя незваным гостем, не уверенным, стоит ли уйти, или стоит остаться. Она начала раздеваться, и я снова увидел эти чертовы пятна на ее руках. Папаша ее поколачивал, что ли? Или она была наркоманкой? Пока я терзался раздумьями, она скользнула под одеяло.
И как мне надо было поступить? А как мужчина всегда поступает в таких ситуациях? Я из тех людей, что вечно мучаются сомнениями – что правильно? что неправильно? – мысленно возвращаясь к ним снова и снова, без конца. Вот до чего доводит степень магистра философии.
К счастью, она дала мне верную подсказку, просто похлопав ладонью по одеялу рядом с собой. Я быстро разделся; тело мое уже было наготове. Она притянула меня к себе, стиснула в крепких объятиях. И долго не отпускала.
Светофор
На перекрестке Бриджуэй и Харбор-драйв, там, где прежде работала женщина с «Лазанья-стрит», появилась новенькая. В ясные солнечные дни она стояла на самом перекрестке, в дождливую погоду перебиралась под навес автобусной остановки.
В то время я жил на принадлежавшем Жану де Люсу траулере, который стоял в сухом доке верфи Саусалито. Каждый день по пути с работы «домой» я проезжал мимо новой хозяйки перекрестка. Она сигналила машинам оттопыренным большим пальцем; ее сумочка была расстегнута, готовая принять очередную двадцатку.
У нее были роскошные волосы каштанового цвета – длинные, вьющиеся, тяжелыми волнами падающие на плечи и спину. Темно-серый плащ всегда был нараспашку, открывая взору обтянутую легкомысленной маечкой крепкую грудь, выступающие ключицы и гладкую кожу живота. О, да, она была в отличной форме.
Она работала по обеим сторонам улицы. Обделывала делишки, катаясь в чужих машинах то туда, то обратно. А я день за днем проезжал мимо. Стоял на светофоре, ждал зеленый. Когда зеленый сигнал загорался, я поворачивал направо, на Харбор-драйв. Потом еще раз направо, на Мариншип-уэй. В супермаркете «Сейфуэй» закупался продуктами и пивом и возвращался на траулер, где писал свои истории про то, что видел вокруг. Про жизнь. Иногда захаживал в гости к Дону Миллзу и Рону Герхарту, чтобы обсудить с ними какой-нибудь сюжет или идею.
Женщина с перекрестка ни разу не обратила на меня внимания. Она голосовала другим водителям, сумочка, как обычно, наготове. Однажды я видел, как она садилась в микроавтобус «фольксваген». В другой раз – в классический «плимут фьюри». Как-то я стал свидетелем, как она послала к чертовой матери парня на «порше». Он рванул с места так, что взвизгнули покрышки.
Но ко мне она интереса не проявляла. А я день за днем ждал, когда светофор зажжет зеленый, возвращался на траулер, чтобы писать рассказы, или шел к Дону Миллзу и Рону Герхарту, чтобы поговорить о новом сюжете.
В тот день мне пришлось заехать во множество разных мест, пришлось сделать множество остановок. Такая суета изрядно выматывает. И вот – она, стоит на перекрестке, покачивая сумочкой. А вот – я, сижу в машине, жду, когда на светофоре сменится сигнал. Нынче был день зарплаты, а также день платить по счетам. Но у меня в бумажнике еще осталось несколько двадцатидолларовых купюр.
И вдруг она обратила на меня внимание. Помахала мне своей сумочкой. Я открыл дверцу с правой стороны, и красотка с каштановыми волосами села ко мне в машину. Я дал ей двадцатку – на шестнадцать долларов восемьдесят четыре цента больше, чем женщине с «Лазанья-стрит». Мы поехали ко мне, на траулер. Поднялись на борт по приставной лестнице. Старый траулер был моей отшельнической хижиной. Здесь я читал книги и размышлял о жизни. В каюте была кровать и книжные полки, заставленные множеством книг. Мои собственные рассказы были разложены прямо на полу в аккуратные стопки.
Она перешагнула через мои рукописи и стала раздеваться. Деловито, снимая один предмет одежды за другим. Женская одежда – та еще причуда. Оборочки, фестончики. Кружевное белье. Чулочки, трусики, бюстгалтер. Открытые участки кожи перемежаются прикрытыми участками кожи. Одно намеренно выставлено напоказ, другое с умыслом скрыто. Соблазнительная женская плоть. Которую всегда вожделеет мужчина.
Я искал ее, я обрел ее. Каштановые кудри ласкали мое лицо.
А потом она сказала: «Мне пора возвращаться на перекресток».
И стала одеваться. Я тоже оделся, отвез ее назад, к светофору.
Красный сигнал, зеленый сигнал.
Ожидание. У каждого – свое.
Эрих фон Нефф – американский писатель из Сан-Франциско. Родился в 1939 г. Окончил школу имени Джорджа Вашингтона в 1957 году, затем проходил военную службу в Корпусе морской пехоты США. В 1964 году окончил государственный университет Сан-Франциско со степенью бакалавр искусств, в 1974 году получил степень магистра. В период с 1980 по 1981 год проходил аспирантуру в университете Данди, в Шотландии, затем получил степень магистра философии.
Эрих фон Нефф известен во французском авангардизме и на других основных литературных сценах. Он состоит в обществе «Французских Поэтов», а также в «Обществе французских поэтов и художников». Опубликовал несколько книг поэзии и прозы во французских переводах.
Книга Эриха фон Неффа «Проститутки на обочине» была выпущена французским издательством «Cahiers de Nuit» в 1999 г. на деньги, полученные в виде гранта от Регионального Литературного Центра Нижней Нормандии. Сборник стихов Les Putains Cocainomanes («Кокаиновые шлюхи») был выпущен издательством “Cahiers de Nuit” в 1998 г. В год выпуска Мари Андре Бальбастр рассказывала о сборнике на парижской радиостанции 96.2 FM и зачитала поэму#45. Несколько поэм из сборника Les Putains Cocainomanes были зачитаны в кафе на Монмартре, в Париже, в 2010 г. Русские переводы отдельных произведений Эриха фон Нефа публиковались в журналах «Зарубежные задворки», «Эдита», «Новый берег», «Ликбез», «Дон», а также альманахе «Чайка».
