Весной 1972 года я шла на работу в Пушкинский музей. У служебного входа меня догоняет молодой человек, говорит, что он тоже тут работает, и просит 20 копеек на пиво. Получив, объявляет, что он художник и мы еще встретимся. Через три дня иду с подругой Ириной Смурыгиной по Арбату. Вдруг, опять этот молодой художник. Говорит: «Я же знал, что мы еще встретимся», – и приглашает к себе в гости смотреть картины. Мы пошли, благо было недалеко, там же на Арбате, в доме 51, где тогда был кинотеатр «Наука и Знание». В квартире, действительно, оказалось много картин, висящих на стенах и аккуратно составленных около. Много книг. Лохматая собака Пират. Сам хозяин был по-старинному любезен. Так началась наша совместная жизнь с Алёшей Паустовским, продлившаяся до конца его жизни.
Потом, я выставляла его работы в Горкоме графиков на Малой Грузинской и в других местах.
Все любили Алёшу Паустовского. Он был заметным человеком среди художников- нон-конформистов. Талантливый, веселый и великодушный человек, он был при этом коварно-остроумен. Обижаться никому не приходило в голову – было гомерически смешно. Пауст был яркий.
Поздний сын великого русского писателя Константина Георгиевича Паустовского и мейерхольдовской красавицы Татьяны Алексеевны Евтеевой-Арбузовой родился художником, с детства лепил вольных диких лошадей, много читал, рисовал и хулиганил. Родителей очень любил, с почтением относился к традициям и никогда не пропускал семейные праздники.
Жили весело и безалаберно. Вечно не было денег. Но всегда можно было пойти к кому-нибудь – все всем делились, и едой, и выпивкой, и одеждой. Я много вязала и шила, даже джинсы и рубашки. Пиры чередовались котлетами за 6 копеек и макаронами с твердым сыром, похожим на копыто. Никто не заморачивался. Рисовали, читали, болтали, пили портвейн, танцевали рок-н-ролл и пели старинные песни.
Прямой потомок гетмана Сагайдачного любил валять дурака и петь песни дурным голосом. Одна из любимых семейная:
Ой на горі та женці жнуть,
А попід горою,
Яром-долиною
Козаки йдуть.
Гей, долиною,
Гей, широкою,
Козаки йдуть.
И так далее. Песня о гетмане Сагайдачном длинная.
Врожденное чувство пластики, цвета и вольный дух – заметные особенности его творчества. И рассказчик он был вдохновенный. Мать говорила ему: «Тебе бы, как Ираклий Андроников, устные рассказы рассказывать». Алёша: «Пусть Ираклий рассказывает, а я лучше художником буду, Алексеем Паустовским».
Картины, в основном, покупали иностранцы и только в Москве. В другие места их не пускали. Художники из других городов приезжали с картинами в Москву, чтобы продать что-нибудь. Вато Давиташвили из Телави и Авто Варази из Тбилиси часто останавливались у нас. С Варази было не просто. Милейший человек и прекрасный художник, он был очень болен, почти не спал, с ним нужно было сидеть круглые сутки и разговаривать. Однажды он даже впал в диабетичесую кому, и пришлось везти его в больницу. Там его откачали, и все обошлось. Все были несказанно рады. Когда должен был появиться покупатель, Алёша свои картины убирал и показывал только работы гостившего приятеля.
История и современность были слиты воедино. Серебряный век, сталинская эпоха и хрущевская оттепель – все было рядом, все составляло ауру того времени. Много было людей, родившихся в XIX веке, как и сам Константин Георгиевич Паустовский. Общение с людьми разных поколений и разных профессий, которые стекались в дом знаменитого писателя в Москве и в Тарусе, расширяло кругозор и духовно обогащало его сына-художника. Там были не только писатели, поэты и переводчики, но и художники, кинематографисты, музыканты и театральные деятели. Были у Алёши и сверстники: друзья, приятели и просто случайные знакомые. Было его поколение.
Для композиции «Федя» моделью послужил приятель, но важнее другое. Это психологический образ потерянного, невменяемого человека со зрачками-бусинками. Раздетый, он лежит на голом матрасе, курит и таращится в пространство. Комната пуста. С потолка на шнуре свисает негорящая голая лампочка. На полу мерцает свеча в бутылке, хлеб, стакан, пепельница. В горшке чахлое, но все еще цветущее и плодоносящее «древо жизни». Стены в трещинах. Из дырки выглядывает мышка. Пространство комнаты разомкнуто. В проеме окна виден скудный пейзаж, освещенный лунным светом. Контраст не столько света и тени, сколько света и света. Теплого и холодного. Теплого, живого света свечи и холодного, отраженного, мертвящего света луны. Третьего источника света нет, он не работает. Это символический живописный образ героя, еще не вернувшегося домой «блудного сына» Рембрандта. Дивная живопись, точно построенная и тщательно прописанная маленькой кисточкой, со всем цветовым богатством палитры. Зажженная свеча – символ жизни. Горит свеча – жизнь продолжается.
В своих глазах каждый человек эпицентр вселенной, каждый – главный герой своей жизни. Все – личности, хотя не всегда адекватные. Именно это и передавал Алёша, вглядываясь в себя и своих приятелей. Федя, Борух, любитель вина и женщин Михал-Иваныч Шварц, разодетый театрализованный закадычный друг Саша Туманов, Демыкин, играющий на гитаре, замерший в своем временном ренессансном коконе Алик Гогуадзе, проплывающий в троллейбусе со своей отдельной от всего города скоростью. Все это психологические, в отдельных случаях даже психоделические образы. По ним видно, как Алёша видел людей, как чувствовал их типажи и подмечал характерные особенности. В миниатюрах и в серии рисунков, изображающих сумасшедших в психбольнице, точно переданы специфические выражения лиц и движения этих самоуглубленных людей, с особым настроением и атмосферой.
Психологизм был приметой времени. Все зачитывались Зигмундом Фрейдом. В московском университете даже открыли факультет психологии.
В дурдом Алёша попадал дважды. Один раз, когда косил от армии. Галина Хованцева, журналист и жена художника Демыкина, навестившая приятеля, рассказала:
«Лёшу положили по блату в психушку, чтобы там дали ему документ, что он отчасти псих. Мы втроем с Андреем Демыкиным и Татьяной Алексеевной приехали к Алёшке в психушку поздравить его с днем рождения. Сидели там в беседке. Недалеко прошел какой-то парень, ну явно такой не в себе, невменяемый. Алёша говорит: «А вот недели полторы-две назад – это был абсолютно нормальный парень». В то время хиппи там забирали всяких, панков. «А что он такой?» – «Мозги выпрямляют». Алёша лежал в легком отделении. Я говорю: «Алёш, у тебя нормальное лицо, как тебя могут признать?» А Алёша, без всякого перехода, вдруг сделал глаза пустые, чуть ли не слюна изо рта пошла, сидит такой дрожащий. Я даже испугалась. А он: «Вот таким я здесь и хожу. Я даже сумел Полиграф обмануть». Он мог обманывать Полиграф (Полиграфический институт).
Второй раз – после организованной Оскаром Рабиным легендарной выставки неофициальных художников в Измайловском парке в 1974 году. Ее последствия были довольно жесткими, хотя не всем очевидными. Кому-то дали 15 суток, кого-то отправили в армию, а кто-то угодил в дурдом с неведомым во всем мире диагнозом «вяло-текущая шизофрения», изобретенным советским академиком Снежневским.
Алексей Паустовский относился к младшему поколению нон-конформистов и участвовал почти во всех знаменитых протестных выставках. В Измайловском парке, квартирных выставках и в Доме Культуры на ВДНХ 1975 года. Казалось, что советская система незыблема. Существовать внутри нее можно лишь самоуглубившись в свой внутренний мир, который ярче и богаче окружающей действительности. Жить свободно можно было только в своем духовном мире. Искусство нон-конформистов – это духовный опыт людей, живших в несвободной стране. Поэтому в нем так много духовных поисков, душевного самовыражения и психологизма. Это авангардизм русской традиции, периодически терявшей связь с Западом и замыкавшейся в себе. Опыт ее переосмысления, в первую очередь, и, как следствие, формальные поиски самовыражения.
Алеша многому научился у молодых авангардистов, обитавших и приезжавших в Тарусу, среди которых были: Дима Плавинский, Борис Свешников, Толя Зверев и Саша Харитонов, Борух и Эдик Штейнберги, Валя Воробьёв, Володя Пятницкий. Впитал их настроение, вольный дух и независимый образ жизни. Об этом поразительном месте написано много. У Паустовских было там сначала всего пол-дома, но очень красиво и конструктивно устроенных, с дивным кабинетом Константина Георгиевича, большой гостиной, выходящей в цветущий «райский сад», разводимый Татьяной Алексеевной, и еще несколькими комнатками. В одной из них жили и мы с Алёшой и маленькой Лизаветой. Тогда уже весь дом принадлежал семье. Для Алёши Таруса была таким же родным местом, как и Москва, он провел там много времени, прекрасно знал ее и очень любил. Дима Плавинский рассказывал, что часто, когда он ходил на этюды, маленький Алёша помогал ему таскать ящик с красками и железный складной мольберт.
Рассказ о Диме Плавинском.
«Как-то пришел к Диме в мастерскую и увидел у него незаконченную картину с потрясающей красоты бабочкой, над которой тот долго работал. Зайдя к нему опять через какое-то время, обнаружил, что бабочка исчезла, вместо нее фактурная поверхность землистого цвета. На вопрос, где же бабочка, получил ответ, что она там внутри, ее погребло землей».
Очень точно охарактеризован метод работы Плавинского.
Году в 68, раздумывая над выбором института, Алёша, благо в семье были и кинематогрофисты, придумал, что можно из живописи сделать кино – снять фильм по «Ночному дозору» Рембрандта. Это было задолго до «Ночного дозора» Питера Гринуэйя (2007) и мировой практики в этом направлении. Картина великого живописца оживает. Люди-персонажи, позировавшие художнику для группового портрета, начинают двигаться, жестикулировать, разговаривать и расходятся, каждый по своим делам. В ленте прослеживается история каждого и вскрывается подоплека их взаимоотношений. В конце все опять собираются вместе и замирают на полотне Рембрандта. Вдохновляла именно живопись. Выбор профессии художника был предопределен.
Решив по окончании художественной школы поступать в Полиграфический институт, Алёша проходил подготовку у художника Владимира Ивановича Телепнёва, который в шутку называл своего ученика «мастер». Поступив и проучившись в институте 3 года, бросил ученичество. Этого было достаточно. Внутренний масштаб требовал большего размаха и дальнейшее обучение было бессмысленно. Позже, среди живописных работ появились чудесные миниатюры и прелестная, смешная и трогательная рукотворная книжка в пол-машинописной страницы под названием «Книжечка о нем – графическая сюита с подписями», с авторским текстом, иллюстрациями и дизайном. Она посвящена умнейшему, достойнейшему человеку и прекрасному искусствоведу Евгению Семёновичу Левитину, бывшему маленького роста.
Автопортрет «На пороге райского сада».
Лето. Жара. Контрастное соседство яркого солнечного света и затененности. Рыжеволосый молодой человек, в очках и джинсах, поднявшись на пару ступеней, на мгновение замер, полуобернувшись, в дверях на пороге дома. Но какого? Ведь на стене дома пустой почтовый ящик и рядом валяется ненужное сообщение. А за дверью совсем не мамин садик, а вековечная земля с водами, долинами и лесами. Скорее, на пороге внешнего мира и внутреннего. На пороге прошедшего и будущего. Или на пороге жизни и смерти? А значит, на пороге временной земной жизни и жизни вечной. В любом случае – это символическая композиция.
Так же, как «Автопортрет в черных очках». Написанный сближенными тонами, образ человека в черных очках в темном пространстве. Все нереально и обобщено, контурно и почти без объема. Это, скорее, тень человека. Но кого? Самого себя или отца? Они ведь были похожи. Может, обоих? Полнейшая резиньяция – отреченность и покорность неотвратимой судьбе. Таковы глубокие размышления художника о жизни, скрытые за внешним позерством и дуракавалянием.
Среди абстрактных работ конца 60-х годов выделяется серия из семи холстов с названиями «Первый день творения», «Второй день творения» и так далее. Работы небольшого размера камерные и тщательно написанные. Задуманная как единое целое тема последовательно раскрывается. Каждый холст, каждый «День» – глубоко прочувствованная импровизация, несущая в себе законченный образ. Вся серия целиком – образ следующего более высокого уровня. Названия настраивают на библейский лад. Семь Дней Творения – это психологический пейзаж души художника во всей полноте и гармонии. Обращение к этой теме говорит о масштабе личности автора и его умонастроении. В абстракции важно, чем наполнен образ, – какое состояние души и какое эмоциональное настроение она передает.
Самоидентификация и чувство времени роднило Алексея Паустовского с другими нонконформистами.
На другом, более повседневном уровне это видно в работах «Вино», «Колхозное вино» и «Арбатский дворик» – работы об атмосфере того времени, о себе среди других.
«Вино» – стоп-кадр, крупный план, один аккорд, один миг, одно состояние. Плотная группа людей, полуобернувшись, застыла перед винным магазином. Наверху распахнуто окно с развевающейся занавеской, и писающий человек на заднем плане. Вся сцена окутана холодным тоном светящейся рекламы. Один из стоящих – сам художник.
«Колхозное вино» – Ялта. Вечер. Люди собираются перед винным ларьком – кто-то стоит у прилавка, кто-то уже отошел, а кто-то только подходит. Градация света от контрастного у ларька до далеких отсветов в окнах и у гор на горизонте. Это жизнь – тихий спокойный вечер после долгого дня, неторопливое общение и безмятежное времяпровождение по давно заведенному порядку. Среди стоящих опять угадывается автор картины.
«Арбатский дворик» – ноктюрн. Пустой московский дворик с освещенным подъездом и поблескивающими окнами. Жизнь людей скрыта в их квартирах на разных этажах за толстыми стенами домов. Таинственно и тихо. Только драгоценная игра теплого света на неровной поверхности асфальта и шероховатых стенах, и более холодные отсветы в окнах. Тонкая моделировка, нюансированный цвет и градуированный свет. Время растянуто до бесконечности. Это двор дома, в котором жил художник.
Особняком стоит поездка в Среднюю Азию, которая оказалась очень плодотворной. Вдохновившись рассказами Димы Плавинского об этих сказочных местах и о живущем там прекрасном художнике Лёве Снегиреве, Алёша отправился туда и написал серию работ, пропитанных духом и атмосферой тех мест, где люди живут неторопливо, как во сне, и даже воздух и время там застыли в многовековом оцепенении.
«Художник и модель» – довольно распространенный сюжет в искусстве: художник рисует художника, рисующего модель. Классический прием показать творческий процесс со стороны.
У Алёши: в полутемной комнате стоит на переднем плане Художник, а в глубине композиции, возлежит на пышном ложе обнаженная модель. Но стоп. The Game is on, как говорил Шерлок Холмс. Художник какой-то странный – не рисует, а стоит с протянутой рукой в сторону модели, и модель удивительная – она какая-то маленькая, замкнутая и невесомая, хотя складки на постели тщательно прописаны. Это, конечно, Муза, вдохновляющая Художника, сюжет тоже хорошо известный. Художник – плотный длинноволосый мужчина с усами, в камзоле с кружевными манжетами в духе XVII века – своеобразный автопортрет автора, его альтер-эго, сходное скорее с Веласкесом, рисующим Менины, чем с Пикассо-Минотавром, готовым растерзать свою модель-жертву. Довольно откровенное высказывание, хотя сделанное в шутливой форме.
Муза – длинноногая, тоненькая красавица с золотыми волосами – сияющая богиня, неземное существо, идеал красоты, спустившаяся с небес к Художнику. Она нездешняя. Ее обнаженная красота, в прямом смысле слова, ничем не прикрытая и неприкосновенная, тихо сияет в нереальном воображаемом пространстве Художника. Изображенный со спины контражуром, Художник протягивает к ней руку с кистями наподобие букета цветов. Опять игра слов. Живопись создается разными цветами. На чем-то. В нашем случае, на полотне. Полотном же покрыто ложе богини. И оно обладает зефирно-облачной текстурой. Возможно потому, что само Творчество снисходит на нас вместе с Музой с высоты Парнаса. Муза сияет – Художник ей внемлет – Произведение светится. Это намек на сакральность происходящего.
Что же творит этот Художник? Над чем работает? Что нарисовано на его полотне? На картине в этой картине обнаруживается, совсем не обнаженная женщина, а абстрактная импровизация – живопись самого Алексея Паустовского.
Впрочем, все это игра слов, понятий и ассоциаций, шутка и усмешка над самим собой и своим творчеством. Что, конечно, не отменяет прекрасного знания истории искусства. Муза, в облике Евы до грехопадения, уже встречалась в его миниатюре «Адам и Ева» и в других.
Описывать написанную картину – это переводить язык образов художника на вербальный язык слов. Все зависит от точности перевода, иначе образ остается нераскрытым и теряется внутреннее содержание, как при попытке прочитать книгу на незнакомом языке. Алёша Паустовский прекрасно владел как образным, так и вербальным языками. В историях, которые он рассказывал, это очень заметно.
Рассказы о еде.
Один из родственников отправился во Францию и впервые попробовал анчоусы. Они ему очень понравились. Узнав у местных рецепт изготовления, он, вернувшись, взялся за изготовление анчоусов в домашних условиях. Купил банку килек, положил ее на батарею на определенное время (точное количество дней, часов и минут) и ждал назначенного срока, по истечении которого банка вспухла, была торжественно вскрыта и съедена. Случилось острое отравление и пришлось ехать в больницу. Это попытка была признана неудачной и повторена трижды. Неприятный результат был неизменен. Пришлось в дальнейшем довольствоваться фирменным продуктом и, вообще, несколько изменить образ жизни и соблюдать кое-какие правила безопасности. После еды – час стоять, а на ночь, перед отходом ко сну, вставлять в уши бируши, надевать на глаза маску и закидываться снотворным.
Другой родственник поступал в театральный институт на актерское отделение, но возникли трудности с внешними данными. Надо было сбросить вес. Он сел на строгую диету. Результата не было. Выяснилось, что ночью, когда сознание находилось в состоянии сна, голод атаковал нещадно, будущий актер пробирался к холодильнику в сомнамбулическом состоянии и ел все подряд без разбора. Было решено набросить на холодильник цепь с замком и запирать еду на ночь. План сработал. Вес был сброшен и путь в институт открыт.
Алёша Паустовский думал, что жизнь его будет короткой.
Однажды, так он рассказывал, он решил проверить свою догадку у знающего человека. Им оказался какой-то прорицатель, обещавший открыть точные данные предела жизни любому желающему. Для этого нужно было выкурить сигарету так, чтобы сохранился столбик пепла, потом аккуратно положить его на тыльную сторону руки пониже локтя и сдуть. На коже проступали пепельного цвета цифры года смерти. Смыть их было невозможно, но через какое-то продолжительное время они сами исчезали. Алёша все это проделал, но что именно там было, предпочел не рассказывать.
Смерть Алексея Паустовского была загадочной. Неделей раньше он, смеясь, принял вызов нашей приятельницей Алисы Тилле. Поспорили на рубль. Алёша проиграл. Эта символическая ставка стоила ему жизни. Пол-Москвы собралось в церкви Илии Пророка Обыденного на его отпевании. Весь переулок был запружен. Западный журнал Life посвятил этому неожиданному событию большой материал. Похоронен Алёша, как родители и бабушка, на Тарусском кладбище. Юрий Тильман, скульптор и давний приятель, поставил крест на его могиле на высоком берегу реки Тарусы. Оттуда, в сторону Сутормино, открывается вид на дивные просторы, когда-то им написанные.
Этот элегический осенний пейзаж прекрасен своей атмосферой, своим настроением, своей тональной светопередачей и вековечностью. Голые холмы, окутанные стелящимся туманом, прорезает река с прозрачными тихими водами. Кое-где отдельно стоящие деревья и, лишь в дали, почти на горизонте, охристо-карминные леса. Безлюдно, тихо и покойно.
Все эти работы по-своему автобиографичны, что придает им эмоциональную окрашенность – теплое чувство автора к своим героям. Автор один из них – сам там был, сам так жил. Философское отношение к действительности, психологизм и эмоциональное состояние передаются градациями теплого и холодного освешения в одном полотне.
Интересно другое, дифференцированное отношение ко времени: Миг, привычный ритм Жизни и растяжка до Бесконечности. Отношение ко времени, к свету и психологизм отличают искусство Алексея Паустовского.
Мария Плавинская (Паустовская), искусствовед и фотограф, родилась 21 июля 1952 года в Москве. Устроенные ею выставки, лекции, ее книги и статьи являются свидетельствами искусства русского нон-конформизма и нового современного искусства в России. Ее родителями были выдающиеся искусствоведы, мужьями - художники: Алексей Паустовский и Дмитрий Плавинский. Из работ можно назвать: о живописи Алексея Паустовского; инсталляции и новая космическая живопись Дмитрия Плавинского, в том числе и весь нью-йоркский период его творчества; издание «Всеобщей теории стадиального развития искусства» Ростислава Борисовича Климова, отца Плавинской; собственные фотоинсталляции «Коллизей», «Камни памяти», «Стоунхендж» и «Древо»; книги о творчестве Дмитрия Плавинского, в том числе совместно с издательством Rizzoly int.
