Работа с архивными материалами зачастую сопряжена с разочарованиями: безрезультатно просматривается огромное количество материалов в надежде найти долгожданную информацию. С другой стороны, совсем не часто, судьба награждает исследователя заслуженной удачей.
Недавно мне довелось работать с частной коллекцией профессора Моше Лазара в собраниях архива университета Южной Калифорнии, USC. Следует пояснить, что профессор Лазар был одним из крупнейших специалистов в области сравнительной литературы. М. Лазар был вовлечен в издание одного из альбомов стихов и литографий М. Шагала. К этому времени и относится их переписка. Для издания “Poèmеs” 1968 г. в Швейцарии (Издательство Жерара Крамера) были отобраны переводы М. Лазара, несколько переработанные однако одним из самых многообещающих европейских поэтов Филиппом Жакоте (Philippe Jaccotet). Первое издание появилось в авторстве М. Шагала, М. Лазара и Ф. Жакоте. Последующее издание сборника в 1975 г. с добавленными 10 стихами появилось уже с иным авторским коллективом: М. Шагал, А. Лассэнь (Lassaigne) и Ф. Жакоте.
Архивная коллекция проф. М. Лазара состоит из 52 объёмных коробок, в каждую из которых помещены от 11 до 45 папок с материалами его 40-летней академической деятельности [1]. Преобладают документы на английском, но встречаются также на французском, испанском, идише, иврите и ладино. Подавляющая часть документов относится к периоду, последовавшему за эмиграцией М. Лазара из Израиля в США в 70-е годы. 8 папок отведены переписке с Шагалом и искусствоведческим материалам, включая несколько статей с библейской интерпретацией образов художника. Переписка на французском и идише содержит наряду с рукописными посланиями М. Шагала несколько писем, отпечатанных на пишущей машинке и подписанных с одобрения художника V.Chagall, супругой Шагала Вавой (Валентиной). В этой папке я обнаружил две факсимильных страницы стихотворных текстов, написанных от руки по-русски. На оборотной стороне каждого листа оставлена подлинная подпись — Marc Chagall — своего рода постраничная аутентификация. Рассматривая листы, я обнаружил едва заметные следы от складывания страниц вчетверо с целью поместить их в почтовый конверт. Ни один из конвертов не попал в коллекцию, хотя, я уверен, проф. Лазар непременно берег конверты. Супруга М. Лазара, Соня, сказала мне в интервью, что не помнит эти 2 страницы, никогда не видела почтовые конверты и объяснила это тем, что их бракосочетание состоялось в 1971 г., 3 года спустя после издания сборника.
Письма Шагала на идише в этой папке датированы 8 октября 1964 г., 10 января 1965 г. и 2 февраля 1965 г. По данным отдела кадров университета USС [2], проф. Лазар в это время работал в Еврейском Университете Иерусалима в должности заведующего кафедрой романской филологии на факультете испанского и итальянского языков. Именно эти письма позволили уточнить время работы М. Лазара над переводами.
Следует отметить, что среди переводов М. Лазара, представленных в архивном собрании, был вариант написанного по-русски раннего, 1909 г., стихотворения Шагала «Резеда». Оригинал стихотворения не был в ту пору известен, т.к. альбом стихов 1909-1910 г.г., увезенный Шагалом в Париж в его первую поездку, был утерян. (Этой версии способствовала, представляется мне, лукавая забывчивость Шагала, уверявшего, что он «в конце концов куда-то засунул и потерял единственную тетрадь [своих] юношеских опытов» [3]. В монографии Ф. Мэйера, зятя М. Шагала, это же утверждение цитируется так: «выбросил <…>, чтобы отделаться или потерял тетрадь с моими юношескими стихами» [4]. Трудно поверить тому, что Шагал напрочь забыл, уезжая из Парижа в 1914 г., что оставил тетрадь своему близкому другу, французскому поэту-авангардисту Б. Сандрару. Профессор Лазар переводил с варианта этого стиха, оказавшегося в распоряжении Ф. Мэйера. Судя по всему, это был вариант, восстановленный Шагалом по памяти («Reseda» в переводе Лазара и «Jarden» — в одобренном для публикации варианте). Биография Шагала полна сюрпризов: эта давняя тетрадь с его ранними стихами была несколько лет назад приобретена на парижском аукционе имущества Сандрара, сохранённого его дочерью Мириам. Новые обладатели альбома подарили его Московскому Государственному Университету, а вся уникальная история детально описана в ряде публикаций [5], [6], [7]. Оригинал из «Поэтического Альбома» (понятие введено И.Р. Манашеровой) заметно отличается от опубликованного Ф.Мэйером в 1961 г.
Московский искусствовед Я.В. Брук, которому я глубоко признателен за всемерную помощь, напомнил мне о четырёх публикациях русских стихов зрелого Шагала. Одно из них появилось в монографии А.А. Каменского, изданной в США [8]. Также известен (в ксерокопиях) шагаловский автограф с авторской датой, Париж 1946, и текстом стихотворения «Только та страна моя, / которая находится в моей душе» (это стихотворение известно русскоязычным читателям по обратному переводу с иврита Л. Беринского). Ещё один автограф с текстом стихотворения «Если б солнце мое сияло б в ночи» воcпроизведен в [9]. Одно из четырёх стихотворений, известных исследователям, появилось в книге воспоминаний П. Абросимова, бывшего Чрезвычайного и Полномочного посла СССР во Франции (1971-1973 гг.) [10] Это стихотворение, по свидетельству посла, Шагал подарил ему на память при встрече у него в доме. Называется оно «Родина», вот самое начало: «Молчишь страна… Мне душу хочешь / Своим молчаньем подорвать / Какой молитвой днем и ночью / Мне жар паляший в груди унять?» Я.В. Брук предположительно относит его написание к началу 1970-х годов, с чем я безоговорочно согласен. Многое в тоне этого опуса следует объяснить строгими наставлениями Нади Леже, супруги Фернана Леже, с целью получения художником долгожданного разрешения для визита в СССР. У г-жи Леже в ту пору сложились доброжелательные отношения как с посольством, так и другими обычно недоступными инстанциями и организациями в СССР. Шагал, знакомый с правилами игры, писал это явно не для разглашения и, насколько мне известно, не включил этот стих ни в один из своих сборников. Никому не дано судить взмолившего о пощаде: «Наша Родина там, где наше разбитое сердце». На долгое время, последовавшее за возвращением из США во Францию в 1948 г., Шагал погрузился в работу над витражами и мозаиками, аллегорически реанимируя в них мир и гармонию из трагически разбитых вдребезги и разнесённых войной осколков сокрушенной эпохи.
Сведения о других стихах зрелого Шагала на русском языке весьма скромны. В Послесловии «О русских стихах Марка Шагала» к книге [11] приводятся подстрочники десяти стихотворений (русских в оригинале) со ссылкой на опубликованную в Израиле книгу его стихов в переводе впервые на иврит[12]. В книге отсутствуют сведения о датах написания и другие сопроводительные комментарии. Одно из двух стихов, обнаруженных в архиве, оказалось в этой десятке подстрочников. Приведу для сравнения самое начало подстрочника (под названием «За облаками») из сборника «Ангел над крышами», а вслед за ним — эту же часть, но из оригинала.
Кто-то мне шепчет в ночи:
слова — не краски,
краски — не блики солнца.
Там, за облаками,
душе — дрожать, замирая в страхе предсмертном
Вот как эти же строки выглядят в оригинале [13]:
Кто-то мне шептал в ночи:
«Слова не краски
цветы не солнечные блески
Душа за облаком
лишь светится и вьется
и тает умирая — <…>
— (в оригинале кавычки так и не закрыты)
Приведу заключительную часть оригинала, сохранив пунктуацию и орфографию:
Кто-то мне шептал:
не жди ты не дождешься
просвета на пути..
и слезы собственныя
ты выпьешь сам
в конце дороги дальней.
—
Кто-то мне шептал:
Там Крест стоит и ждет
Он ждет тебя.
Какой-то всадник свыше скачет
в объятья унес меня —
Второго стиха [14] нет среди подстрочников и оно публикуется в оригинале впервые.
Оба стихотворения не датированы и в этом нет ничего необычного для Шагала. На мой взгляд, он осознавал, что земные даты диктуются временем, эпохой, историей человечества лишь для того, чтобы сцементировать реальность.Ориентировочные датировки с вопросительными знаками оставлены М. Лазаром карандашной пометкой в правом верхнем углу обеих страниц: Если родина <…> — 1930-1935 (?) и Кто-то мне шептал <…> — 1950-1953 (?)
В своей автобиографии «Мой мир» Шагал утверждал: «Как только я стал говорить по-русски, я тут же принялся сочинять стихи». Повзрослевший Шагал однако и сам-то не всегда доверял своим поэтическим способностям. Его собственное толкование: «Поймут ли люди сказанное мною словами, ведь это вовсе не моё ремесло», — так высказался Шагал в речи, произнесённой в 1944 г. на презентации в США иллюстрированной им книги стихов советского еврейского поэта И. Фефера [15].
Стихотворное сочинительство художника необычно. Со времени первых поэтических экспериментов 1909-1910 гг. Шагал оказался под влиянием петербургской поэтической стихосферы, но его поэтическая манера значительно морфировала позднее в некий нелинейный меланж с французским верлибром, что было неизбежным в окружении многочисленных друзей-поэтов Б. Сандрара, Г. Апполинера, М. Жакоба, а позднее Ж. Превера, Л. Арагона и других. Это приводит к амбивалентности, где возникает единство, в котором значим плюрализм, нежели гомогенность. Пропадают знаки препинания, зачастую напрочь исчезает рифма (А. Городницкий заметил, что французская поэзия съела свои рифмы, а российская, за редким исключением, не может с ними расстаться). Наряду с этим следует помнить, что евреи — это народ Книги. Я как-то спросил местного ребе Залмана Гордона, почему Тора и Талмуд написаны без знаков препинания. Его ответ был обескураживающе убедительным: «Это оставляет место для многочисленных толкований». Сквозь паутину шагаловских слов просвечивает свидетельство мифологической значимости — так считал проф. М. Лазар. Живший отшельником американский философ и поэт Артур Джозеф Кушнер радикально заключил в своём стихотворении “Поэмы Марка Шагала” : «Поэмы Шагала лучше его живописи / даже его живопись лучше как поэмы, нежели как картины». Артур Кушнер видел в них «мистическую безбрежность Каббалы». [16] С другой стороны, не сказалось ли влияние с давних времён и петербургской поэтической традиции: никакого театрального красноречия и уж, конечно, «никакой разгульной гитары» (по убеждению другого Кушнера, Александра, прекрасного ленинградского поэта). Здесь уместно напомнить, что Шагал со свойственными ему сентиментальностью и неподатливостью до конца жизни отказывался слушать «разгульную» песню, посвящённую ему сыном Дэвидом, популярным французским шансонье, аккомпанировавшем себе на гитаре.
Вернёмся к письмам Шагала профессору Лазару. Они помогают восстановить некоторые детали «биографии» рассматриваемых двух стихотворений. Шагал планировал включить их в сборник на французском, но не был уверен, возьмётся ли М. Лазар, не знавший русского, за работу над ними. В письме от 8 октября 1964 г. Шагал предложил проф. Лазару обратиться за помощью к известной израильской поэтессе и главе кафедры сравнительной литературы в Еврейском университете Иерусалима Лее Гольдберг. Он пишет: «Жаль, что мы не можем работать [над переводами] рядом друг с другом, но и это обстоятельство не так уж и плохо. Что касается русских стихов, если они вызывают трудности, то Лея Гольдберг смогла бы перевести их для вас, а вы переведёте их на французский». [17] Л. Гольдберг прекрасно владела русским (преподавала русскую литературу в этом университете в качестве профессора с 1952 г.). Она прославилась переводами на иврит А. Ахматовой, А. Блока, Л. Толстого и А. Чехова. Из опубликованной недавно частной переписки Л. Гольдберг с её бывшим учеником и близким другом, израильским поэтом Тувиа Рибнером выяснилось, что она сама до того обратилась к Шагалу с предложением своих услуг (для публикации на иврите) с тем лишь, чтобы получить автограф к приобретённой ею литографии. Она тем не менее неохотно взялась за переводы, найдя «русские стихи Шагала нелепыми, а его русский просто плохим» (письмо от 24 января 1965г., публикация Национальной Библиотеки Израиля [18]). М. Лазар в ту пору работал в том же университете будучи главой кафедры романской филологии.
Примечательно, что Шагал сам неоднократно признавал несовершенство своего идиша и нередкие грамматические ошибки в поэтических изысканиях, ссылаясь на то, что его не отвели в хедер с трёх лет, как это было принято в еврейских семьях даже скромного достатка. Это не раз проскальзывало в его переписке с А. Лесиным, поэтом и редактором нью-йоркского журнала Di Zukunft, где в 1925 г. была впервые опубликована на идише автобиография Шагала «Моя жизнь» и где он позднее публиковал также свои стихи на идише и иллюстрации к ним. Его мнение по поводу своего русского стихотворчества мне неизвестно. Мнение Леи Гольдберг я уже приводил. Другой исследователь поэзии Шагала, филолог и поэт Н.В. Котрелев отметил:
«…как бы ни были оценены [ранние] стихотворения Шагала в пространстве «литературного ряда», это важнейшие документы биографии художника и веха творческого становления.» [19]
Он подчёркивает однако, что «стихи Шагала именно по своей языковой природе перевода не выдерживают — любой перевод не передаёт неправильности языка, его аграмматизма и зачастую алогизма» и добавляет, что «поздние русские стихи заметно отличались от ранних». Сомнительно, чтобы кому-нибудь удалось ознакомиться хотя бы с несколькими из них. Убеждает в этом заключение Е. Евтушенко, составившего антологию «Строфы века». Он включил в неё и стихи художников-поэтов, но Шагал в этот том не попал. Составитель сказал в оправдание, что ни одного стихотворения Шагала на русском у него не было [20].
Вирджиния Хаггард, прожившая с Шагалом, заметьте, 7 лет, получила возможность наблюдать художника в ежедневных проявлениях. Она вспоминала в своих мемуарах, как Шагал, если
«не был занят полотном или рисунком и что-то значительное приходило ему на ум, делал наброски для будущих картин или записи на клочках бумаги на русском языке и складывал все в коробочку. Время от времени он рылся в ней и черпал из этой сокровенной копилки памяти тлеющие мимолётности, воспламенявшие его идеи для живописи и временами — для поэм.» [21]
Вирджиния называет эту коробку «сокровищницей памяти». Для самого Шагала ритуальность «коробочного сбора» (внутриобщинного хасидского подаяния) имела глубокую внутреннюю значительность. Он понимал, что духовные раввины, имевшие в религиозных еврейских массах значительный авторитет, не имели официального статуса у власти и посему существовали лишь из средств негласного «коробочного сбора». С другой стороны, в уже цитированной речи, произнесенной Шагалом в 1944 г. на представлении книги стихов И. Фефера прозвучал и ещё один связанный мотив: «Те евреи, что делают пожертвования «в коробочку», чтобы «спастись» для Всевышнего, когда же они поймут, что с помощью культуры и искусства тоже можно увековечить своё имя и помочь их развитию, одним из величайших наших достижений?»
А.А. Ахматова не была знакома со свидетельством В. Хаггард, когда в 1961г писала свою проницательную «Царскосельскую Оду» с хорошо известными любому любителю поэзии: «Город парков и зал, / Но тебя опишу я, / Как свой Витебск — Шагал». Ахматова, с её острой аллергией к пустословию, обладала блаженным даром видеть ясно и глубоко, провиденчески. В соседствующей выше строке она вдруг сообщает осенённо: «Царскосельскую одурь / Прячу в ящик пустой, / В роковую шкатулку, / В кипарисный ларец» — в обожании одури она размышляет о «ларце-шкатулке». Она-то знала, что сближает поэтов, избранников. (Допускаю, что это могло быть и о другом. Знала же, что В.Хлебников, к примеру, писал неразборчиво и неаккуратно на листочках, на кусочках и бросал всё в коробку — под кровать. Коробка эта досталась позднее братьям Бурлюкам.) Ахматова выносила приговоры даже тем, кого любила. До Шагала она не добралась, его стихи были недоступны.
К поэту Т.С. Элиоту прислушивались все. Он самодовольно и язвительно поведал на весь мир: «Начинающие поэты подражают, а зрелые присваивают чужое». Шагал не укладывается в эту знаменитую схему. Дебютировавший как поэт Шагал оказался несомненно под очарованием одуряющего Петербурга и его поэтической школы. Но в стихотворчестве его зрелости он упрямо оставался верен лишь себе, как и в живописи. И принимался за русские стихи, настигнутый приступами ностальгии или меланхолии.
Примечания
[1] University Archives, Special Collection, University of Southern California, Moshe Lazar papers, Collection no. 5282
[2] University of Southern California, Moshe Lazar, Curriculum Vitae, Updated November 28, 2007, pp 1-9
[3] Шагал М. Моя жизнь. М., 1994, С94
[4] Franz Meyer. Chagall, New York: Abrams, 1961, Р 83
[5] И.Р. Манашерова. Ранние стихи Марка Шагала. В сб. Марк Шагал и Петербург. Европейский Дом, Санкт-Петербург, 2013, С 29-40
[6] Н.В.Котрелев. Кому посвящены русские стихи Марка Шагала 1909-1910 г.г.?. В сб. Марк Шагал и Петербург. Европейский Дом, Санкт-Петербург, 2013, С 41-53
[7] И.Р. Манашерова. Неизвестный Шагал. Вестник истории, литературы и искусства, Российская Академия Наук, М. 2015, т.10, С.496
[8] Aleksandr A. Kamenskij. Chagall: Russian Years, 1907-1922, New York, Rizzoli, 1989, Р.362
[9] Jacques Lassaigne. Chagall. Paris, 1957, Р 12
[10] П. Абросимов. Вспоминая прошедшие годы. Четверть века послом Советского Союза, М. 2007
[11] Марк Шагал. Ангел над крышами. Стихи, проза, статьи, выступления, письма, перевод с идиш . М. Современник, 1984, С.185
[12] Ширим [Песни]. Изд.-во Ма-арив, 1979г., 132с.
[13] University Archives, University of SC SC, DML B22 Box1, F.16, L.11
[14] University Archives, University of SC, DML B22 Box1, F.16, L.13
[15] Электронный ресурс, режим доступа: newswe.com/index.php?go=Pages&in=view&id=9871, дата доступа: 5/12/2017
[16] Электронный ресурс, режим доступа: http://www.arthurjoseph.org/chagallcom.html, дата доступа: 15/01/2018
[17] University Archives, University of SC, DML B22 Box1, F.16, L.3
[18] Электронный ресурс, режим доступа: https://www.haaretz.com/life/books/.premium-lea-goldbergs-most-intimate-thoughts-1.5311127, дата доступа: 19/12/2017
[19] Н.В. Котрелев. В сб. Марк Шагал и Петербург, С 53
[20] Симанович Д. Марк Шагал и поэзия ХХ века. Шагаловский сборник, Вып.3. Материалы Х-ХIV Шагаловских чтений в Витебске (2000-2004) Минск, Рифтур, 2008, С67-79
[21] Virginia Haggard. My Life with Chagall, New York, 1986, Р.17
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2019/nomer4/vgorodecky/
