Грачи прилетели
Р. Г.
Ты отмахнёшься от врачей.
Что им за дело?
Проблема русская грачей
давно созрела.
Слепой Саврасов нас поймёт.
Под отголоски
грачей, ступаем мы на лёд,
на том наброске
чернеет талая вода,
как телогрейка,
где стоит адского труда
весна-копейка.
Где райский свет поможет нам
глядеть на ощупь.
Где весят где-то двадцать грамм
и вид попроще.
Возле Эдессы
В степи мои слова,
как лошадиный череп.
Растёт сквозь них трава
и прорастает через.
Какой-то человек —
жара, ковыль и лето —
увидит — из-под век
травы седого цвета
глядят почти глаза,
глядят почти знакомо,
течёт почти слеза
бегущим насекомым.
Почти Роберт Льюис
Наташе
Про вереск надо сжато.
Сейчас я так могу.
Больничная палата
и птицы на снегу.
И я могу про это,
и я могу про то,
что в кланового цвета
одета ты пальто.
А пустошь за больницей.
Там бомж тебе нальёт
за очи и ресницы
свой вересковый мёд.
И может быть, заплачет,
и мы его поймём —
в тот раз была удача
с шотландским королём.
Нирвана
Моим дорогим
Чтоб увидать нирвану,
не ходишь далеко.
За яблоком Сезанна,
Ван Гога молоком.
А то — лежишь в постели,
от боли ни гу-гу,
с нирваной рядом — ели,
ворона на снегу.
Тристан и Изольда
Хоть это не ночь, и не светит звезда,
хоть «здравствуй» не сможет она мне сказать,
хоть женщину эту уже навсегда,
но этой пластинке нельзя доиграть.
Никто не запомнил — зачем и почём
играла пластинка, лоснился паркет,
и даже не зная, что он обречён,
в квартире стоял электрический свет.
Стоял, прислонившись к дверям и стене,
порой прислонялся к причёскам и ртам,
к другой стороне, утонувшей стране.
Я тоже ведь мёртвый! Зачем я не там?
Зачем, почему ночевали потом,
лежали в постели, боясь шевельнуть
рукою, ногою, налившимся ртом,
боясь быть как все, кое-как, как-нибудь.
Земляничное место
Только светлая музыка лета
(ты не пьян? ты случайно не пьян),
словно тюлевый зонтик, воздета
над росой земляничных полян.
Ах, какое нам собственно дело —
мы стирали сорочки в крови —
что свистело, чирикало, пело
и так далее — лето любви.
Сводит горло от сладкого крика —
«Эй, профессор, вас не было тут!»
Да, здесь тоже растёт земляника,
только здесь по другому растут.
Почему же так хочется, милый
и беспомощный, как дурачок,
а точнее, душа попросила, —
плакать в белый твой воротничок,
словно лодка и доски причала,
женский смех, поцелуй сгоряча — —
это смерть надо мной промолчала,
словно жизнь, над тобой прозвучав.
Табачок
Родина есть, или родины нет,
так это или не так,
утром глядишь на балтийский рассвет,
куришь цыганский табак.
Рваные уши эстонских берёз,
рваные ноздри погод.
Сколько скрываешь ты правду от слёз?
Двадцать какой-то там год.
Если б на каторгу — вся недолга.
Если б клеймо — всех делов.
Если бы мордою — хрясь — об снега.
Только подальше от снов.
Снова и снова схожденье дождя —
слабенький, как дурачок,
с белого неба, как с дыбы, сойдя,
сыплется мой табачок.
Сыплет сегодня и сыпал вчера,
прямо в осеннюю грязь,
и отступали солдаты Петра,
падая и матерясь.
Можно до Нарвы за пару часов,
можно совсем не спеша,
в чёрную пропасть кошачьих усов
словом табачным дыша.
Совсем зима
Н. П.
-1-
Не верю я в это, не верю.
Не верю. Но лишь до поры,
пока не увижу — деревья
похожи так на топоры.
Их носят по дворику кругом
декабрь и январь и февраль.
А кроме деревьев, к услугам —
лишь сырости мутный хрусталь.
Подуешь. И пена пивная
стезею отправится пен.
Зима, как ворона больная,
январь — отморозок-шопен.
-2-
Не наследую, а преследую
эту музыку для ночей.
Догоняю, потом беседую,
выпускаю своих грачей.
Не могу я ни меньше ни больше,
чем вдыхать, выдыхать и — в плач.
И бреду по твоей Польше,
московитский рыдающий грач.
Из колена Левиина
Наташе
-1-
Так бывает осенним рассветом,
если хмуро и тучи гуртом.
Прикурю папиросу на этом,
затянусь папиросой на том.
Брошу в чайник немного заварки
и любимую чашку протру.
Есть деревья, есть тропочки в парке.
Хорошо там бродить по утру.
Сливки осени — запах тумана,
и на дереве — дышащий мох.
Это — просто покой Левитана,
это просто, как выдох и вдох.
Сосны, ели, осины, берёзки,
сырость, дымка и морось. Озноб.
Погашу огонёк папироски,
поцелую покойника в лоб.
-2-
Это странно, очень странно,
но таков изгиб колена —
летний сумрак Левитана
наступает постепенно,
словно детства день финальный,
а колено — всё в царапках.
Луч дрожит диагональный,
паучки на тонких лапках.
Встанешь, выдохнуть не смея
воздух детский и печальный,
словно русский сон еврея,
словно обморок-мечтанье.
Встанешь, выдохнешь. По тропке
убегает лучик. Боле
не увидишь сумрак робкий
ни в лесу ни в чистом поле.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2019/nomer4/penkov/
