Сколько бы раз не приходилось мне слышать хасидскую музыку, ее воздействие на меня всегда оставалась неизменным ― в одно мгновение душа моя так преображалась что, казалось, готова лететь за этими полными жизни и безудержного веселья звуками. И, конечно же в эти минуты перед моим взором вырисовывались, уже ставшие традиционными образы танцующих хасидов. Я словно видела их: вот они, подбоченившись, со сбившимися набекрень шляпами, развевающимися пейсами, лихо отплясывали хасидские танцы. Да мне и самой, если бы не машина, хотелось пуститься в пляс: что ни говори, а корни хасидские не раз напоминали о себе. В какой-то момент, у меня даже появилось ощущение, что и машина, как чуткая лошадь под седоком, чувствуя мое приподнятое настроение, подлаживается под меня и, подпрыгивая в такт музыке, ускоряет свой «бег» к нашей цели ― синагоге, где сегодня празднуют внесение нового свитка Торы.
Я и до этого не раз бывала свидетелем такого торжества, но сегодня для меня это был особый день ― вносили свиток Торы в синагогу, где мой зять ― раввин.
С картины Елены Флеровой «Внесение нового свитка Торы»
Небольшой домик ― планы строительства настоящей синагоги в проекте ― не мог вместить всех желающих, а среди них было много приглашенных. Когда я пришла, свободных мест внутри уже не было ― большинство стояло у входа. Царило оживление, необычайно приподнятый настрой, столь характерный для еврейских праздников. Все с нетерпением ждут самой торжественной минуты сегодняшнего вечера ― и вот она наступает ― новый свиток Торы в праздничном одеянии, украшенный серебряной короной, словно невесту, бережно «ведут под хупу» ― к напоминающей сказочную карету, расцвеченную яркими мерцающими огнями, покрытую бархатом ― машину-хупу.
Оживление нарастает ― каждый старается поспеть за машиной, протиснуться как можно ближе к несущим свиток Торы, быть в первых рядах этого тожественного шествия. Сама праздничная процессия растянулась на всю улицу, и полиция, как принято в таких случаях, приостановила движение, давая возможность всем желающим в спокойном темпе пройти по одной из улиц этого благоустроенного относительно молодого реховотского района Ахузат ха Наси.
Нас окружают двадцатиэтажные современные здания, ухоженные парки, много зелени ― все говорит о материальном достатке его жителей, привыкших к спокойной и размеренной жизни. А тут гремит музыка, люди с упоением, не скрывая своей радости, танцуют и поют на проезжей части, что в глазах жителей воспринимается как «вторжение» в их личную жизнь. Стоя в стороне, я с интересом наблюдала за реакцией окружающих, а их поведение говорило о многом. Вот водитель рейсового автобуса, прихлопывая руками в такт музыке, пританцовывает на своем месте, да и многие из его пассажиров также как и он, не остаются равнодушными, а вот этот ― владелец дорогой машины ― его явно раздражает эта шумиха и вынужденная задержка, и он нервно, изо всех сил нажимает на сигнал, при этом старается изловчиться и обойти шеренгу идущих сбоку. И когда его машина поравнялась со мной, я не выдержала:
― Вижу, вас все это очень раздражает.
― Еще бы, ― с вызовом ответил он, — это датишное мероприятие не имеет ко мне никакого отношения. Пусть веселятся там у себя в синагоге, а здесь они мешают нам жить. Надо же, ― с гневом продолжал он, ― выбрали мы себе тихий район, но они и тут нас «достали».
Его высказывание так напомнило пасхальную Агаду и слова одного из сыновей: «Что это у вас?»
― Откуда же у вас такая неприязнь к своим традициям, к своим евреям ― вы же выросли, наверное, в этой стране, учились в школе, изучали историю? Это мы, приехавшие из России, были лишены всего этого.
— Вот поэтому вы и не различаете: это мероприятие «чистой воды» ― религиозное и галутное, а я, ― с вызовом отпарировал он ― светский израильтянин.
Тут колонна машин двинулась, но я все-таки успела крикнуть ему вдогонку: «Но убивают то вас, как евреев».
Не знаю, слышал ли он мои последние слова, которые я выкрикнула в сердцах. Этот разговор оставил горечь в моей душе. И слова мои вырвались под свежим впечатлением от только что прочитанной статьи Цви Иехезкели ― журналиста по арабским вопросам, блестящего знатока арабской «души» и ментальности, не раз бравшего интервью у матерых террористов. С одним из таких, успевшим во время отсидки в израильской тюрьме закончить университет, он встретился впервые 15 лет тому назад.
«Так вот, при очень откровенной беседе, можно сказать даже дружеской, террорист спрашивает меня, ― вспоминает автор, ― как ты определяешь себя? Я, не задумываясь, отвечаю ― израильтянин восточного происхождения, человек мира. Он смеется ― а если бы я убил тебя, то убил бы как еврея, как же ты в своих глазах ― не еврей. И, сегодня, ― заканчивает Цви, ― я благодарен этому убийце, он был для меня «шалиах» ― посланник, раскрывший мне глаза, заставивший пересмотреть и переоценить свою жизнь».
Неужели, чтобы понять кто ты, нужны только экстремальные ситуации, подумала я. Неужели, само по себе такое духовное торжество, как сегодня, не может затронуть струны еврейской души, пробудить ее?
В какие времена, ―продолжала я мысленно развивать эту мысль, ― в какой стране еврей, не таясь, мог пройти по улицам города, гордо неся символ своей веры, своего еврейского достоинства? Неужели этого недостаточно, чтобы испытать чувство счастливого волнения…
Много мыслей проносится в голове, пока машина со свитком Торы совершает свой торжественный путь по улице, прежде чем вернуться к синагоге и внести свиток в Арон ха кодеш.
Во все горькие наши времена спасение свитка Торы приравнивалось к спасению жизни. В Музее по изучению Катастрофы хранится немало таких свидетельских показаний, каждое из которых по-своему потрясает: и глубиной веры, и самоотверженностью. Совсем недавно я услышала имя раввин Ицхака Айзик из Кракова. Издеваясь над своей жертвой, немцы приволокли его в синагогу, чтобы он публично осквернил свиток Торы. За отказ ― его тут же забили до смерти.
Что только не выпало на долю свитков Торы. Их жгли, резали, закапывали в землю, словно это было живое существо. На них наши враги изливали всю свою ненависть к нам, евреям… Им мстили за ту высокую мораль, что несла Тора, за ту глубокую человечность, которая была чужда им…
Среди спасённых свитков Торы есть свиток Шая Клинберга.
Польский еврей Шай Клингберг ― один из списка Шиндлера, после окончания войны оказался в Берлине и там, на одной из витрин, увидел шторы, сшитые из талитов. В том же магазине он нашел немало еврейских «сувениров». Он начал скупать эти вещи в память о тех несчастных жертвах, кому они раньше принадлежали. Узнав о том, что сохранился свиток Торы, который закопал в землю бывший сторож одной из берлинских синагог, он выкупил и его ― а был это один из древнейших ашкеназских свитков. Долгим оказался его путь в свой еврейский дом. Из Германии он попал в Америку, и лишь затем племянница Шая Клингберга, жительница одного из израильских поселений, по завещанию дяди, привезла его в Израиль.
«Здесь, ― говорит она, ― его достойное место, хотя молиться по нему уже нельзя, но танцевать в Симхат Тора, прижав к груди, ― можно. В такие минуты кажется мне, что вместил он в себя память всех поколений».
Думаю, подобные чувства испытывают и те, которые дарят синагоге свиток Торы. Не останавливает их и цена такого подарка: они считают, что это самый достойный способ увековечить память дорогого им человека. Они убеждены, что еще долгие годы этот свиток, украшенный дарственной надписью, и в праздники, и в будни послужит людям.
И как подтверждение этого недавнее внесение свитка Торы в синагогу «Охель Ицхак» в поселение Хар Браха, приуроченное к годовщине гибели от рук террориста отца четырёх детей Итамара Бен Галя. Этот свиток пожертвовала еврейская община Москвы.
Так что ошибался тот, кто с презрением говорил о традиции чествования Торы, видя в этом только религиозные традиции и исключая высокий гуманный человеческий аспект.
Вот и закончилось наше праздничное шествие. В приподнятом настроении, наполненные духовно подобно аккумулятору, вносили мы Свиток Торы в синагогу. Отныне он займет почетное место в Арон ха Кодеш, рядом с тремя другими Свитками. И еще долгие годы будут они нести свою «вахту» и еще долгие годы будут они выполнять свое святое предназначение. Расходились мы неохотно, словно стараясь продлить эти прекрасные минуты. Удивительно, подумала я, как что-то по-настоящему возвышенное способно сблизить людей.
Прощались тепло, по-родственному, со столь дорогими для каждого из нас пожеланиями: чтобы жизнь дарила нам еще много радости и возможности встречаться. Ко мне же, зная, что моя дочь жена раввина, подходили со словом, вобравшим так много и растрогавшим меня до слез: «захит» ― заслужила.
Оно, слово это, пробудило бережно хранимую память. Да и можно ли было забыть годы, прожитые в той стране. Остаться евреем при том режиме было нелегко, а остаться религиозным евреем ― почти немыслимо. Но нашей семье, как и немногим другим, ― удалось. Думается мне, что молитвы ортодоксальной семьи, в которой выросла моя мама, прошедшей немало страданий, были услышаны: их последующие поколения сохранили еврейский образ жизни. В Израиле это помогло моей дочери ― она долго искала себя, свою дорогу в жизни ― при этом твердо знала, что религия не помешает ей получить высшее образование. Сегодня она ― адвокат, мать семерых прекрасных детей. Её муж, получив звание раввина, занимается разработкой компьютерных программ. Их дом всегда открыт для людей. И в слове «захит», столь растрогавшим меня, я ощутила и свою долю.
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/y2019/nomer4/lejbzon/
