Несколько лет назад, разбирая семейный архив, я обнаружил письмо, написанное 17 апреля 1942 года, в день моего рождения. Письмо было из Тюмени.
Оно написано Георгием Николаевичем Булиным, мужем маминой родной сестры, тёти Веры.
Дядя Жоржик, был отцом Ирины Георгиевны Булиной, чьи воспоминания «Три фрагмента из книги «Детство на фоне эпохи» были опубликованы в альманахе «Еврейская старина» № 4(87) за 2015 год. Эти Воспоминания в значительной степени основанны на записных книжках дяди Жоржика, которые сохранились в архиве Ирины Георгиевны.
Я родился 17 апреля 1942 г. в Краснокамске.
Ни тётя Вера, ни дядя Жоржик, ни Ира не знали о моём рождении.
На первый взгляд дата моего рождения и дата написания письма — чистая случайность, но это только на первый взгляд.
Истории было угодно, чтобы я обнаружил это письмо через 70 лет и прикоснулся к тем событиям, прикоснулся к дяде Моте, на которого, как говорили, я был похож, но которого я не знал.
Это письмо — документ эпохи, и я бы хотел его опубликовать в рамках материалов, посвящённых дню прорыва блокады, 27 января 2019 года.
Хотелось бы опубликовать этот документ в первозданном виде, т.е. рукопись.
Приняв Ваш совет, Евгений Михайлович, посылаю перепечатанный текст письма и 6 страниц письма оригинала, пожелтевших, хранящих патину времени и памяти, которая, несомненно, лежит на этой бумаге.
Юлиан Фрумкин-Рыбаков
Колпино
14 января 2019г.
Письмо из 42 года
(орфография сохранена)
г. Тюмень
17 апреля 42 г.
Дорогие
Мама, Лидочка, Любочка и Сенечка!
Получили от вас телеграмму, перевод и письмо, за которые мы вам несказанно благодарны, т.к. они напомнили нам, что мы ещё люди, не совсем заброшенные, и не совсем и не всеми забытые.
В последнем письме Лида пишет, что её беспокоит поспешный и обязательный характер нашего вызова. Должен сказать, что это, к сожалению, так, но причины мне самому неизвестны.
В общем неважно. Во всяком случае определёно одно — это то, что мы до конца этой проклятой войны будем жить в Тюмени. Жить здесь можно, хотя цены дороже, чем у Вас в Краснокамске.
Вера вам вероятно уже писала, что я устроился на Фанерном Комбинате нач. паросилового хозяйства. Оклад 900 рублей.
Хлопочем о переезде из барака на человеческую квартиру, вероятно на днях переедем.
От Юли получили телеграмму и потом письмо о том, что 8/IV умер папа. Умер он в Челябинске, в больнице. К смерти его мы уже были готовы, да кроме того после того, что мы видели в течении этих зимних месяцев такие события, как то не доходят в должной степени до нашего сознания.
Но чем больше мы отъедаемся и чем больше приходим в человеческий облик, тем ближе уже к сердцу подходят такие события.
Милые Вы пишете, что Вы представляете, что мы пережили. И всё же я должен Вам сказать, что нет, даже близко не представляете. Всё кажется бледным по сравнению с тем, что прошло. Мы отупели от бесконечного горя и вот эта отупелость ещё не прошла и сейчас, хотя постепенно она проходит.
Вы из наших писем узнали о судьбе Моти. Мы старались Вас подготовить и послали ряд предварительных писем на банк Лиды. К сожалению, видимо, они не дошли. В одном из писем много было написано о последних днях Моти. Вы просите об этом написать, что я решил сделать в этом письме. Буду писать я, т.к. Вера не может. Она всё время плачет, как только что нибудь ей напоминает о нём.
Начну с отъезда Ёси, т.е. с середины ноября Матвей работал на з-де Металлокомбинат, где я работал Гл. инженером.
10 ноября по тем же, что и отъезд непонятным причинам я был переведён Гл. инженером артели «Металлотрансстрой». Это было мне выгодно, т.к правление располагалось почти рядом с нашим заводом. Кроме того на том заводе, где остался Матвей, стало опасно от частых обстрелов. Поэтому мы решили Матвея также устроить куда нибудь в другое место.
С питанием ещё было благополучно. Матвей получал суп иногда два на заводе, а после работы приходил к нам и получал либо кашу, либо макароны. Пил чай и даже какао, которого в то время было достаточно. Конечно, без молока. Чувствовал он себя хорошо. Правда делал много глупостей. Его как всегда соблазняли разные пустяки, но мы с Верой его поругивали, и надо сказать он всегда слушался. Были у него какие то тяжёлые ссоры с Софьей Александровной, в которых было трудно разобрать, кто виноват, но я и Вера на всякий случай внушали ему необходимость более житья и услужливости с его стороны.
Надо сказать, что несмотря на его ворчание, он один помог ей (С.А.) схлопотать и похоронить Аарон Яковлевича.
Правда она после этого несколько раз гнала его с квартиры и даже пару раз жаловалась мне.
1 декабря Мотя оформился на завод «Электроподшибник» на Вас. Острове (на 1-й линии).
Но вскоре случилась основательная беда, стали перебои с трамваями, а к середине декабря они и вовсе остановились.
Это вызвало пешую ходьбу. Т.к. мой завод был рассыпан в нескольких местах на Вас. Острове и Петроградской стороне, то у нас возник вопрос о переезде к дяде Васи и поселением вместе с родителями, которые всё время жили отдельно и к этому времени тоже переехали к д. Васи.
Запасы наши тоже кончились, а д. Вася имел возможность кое-что доставать (правда, когда дошло до дела, то только для себя)
10 декабря мы переехали. Матвей питался в столовой и ему кое что приносил, но к этому времени мы уже как деликатес кушали лепёшки из кофейной гущи и дурынды, причём гущи больше, чем дурынды. У нас в семье разыгрывались трагедии. Отец лежит, не встаёт. Мать сама не ест и не даёт есть отцу, считая, что он всё равно должен умереть.
Иринка стала кушать всякую дрянь, причём требовать столько же, сколько съедал я, какую бы дрянь я не ел. А ели мы и столярный клей, и другие приятные вещи.
Виктор со своим семейством съели свою собаку и т.д.
Кое-что ещё мозговал только Венька. Доставая менял. Ездил по деревням. Достал он и нам брюшину от неизвестного животного. Начались морозы. Чтобы Моте не ходить пешком, я устроил его ночевать на заводе. Да кстати к этому времени этот завод тоже передали в моё ведение. Работа Матвею нравилась, он занимался пайкой сеток.
Числа 2 д (декабря). или 3д. он пошёл на Мытнинскую продлить прописку и пришёл с отмороженным носом. Я его поругал за неосторожность и направил в амбулаторию. Нос ему перевязали, но он стал жаловаться на онемение пальцев. Пошёл в поликлинику и ему выдали бюллетень. Велели лежать. Перед Новым годом ему стало лучше. Жил он всё время в заводе.
Там их помещалось 3 человека в большой комнате. Но он там проделывал какие то глупости и менял свой клей не то на студень из клея не то ещё на что-то. Получил, по карточкам, ½ литра портвейна и нам ничего не сказав в один приём его выпил. Но я подозреваю, что его там немного опутали. Потом Вера выяснила, что в середине декабря у него вытащили или он потерял масленую карточку. Масло, правда, всё равно не получали. Но масс. талоны нужны были для получения супа. Я его поругал. Читал длинную нотацию и решили мы с Верой его питание взять целиком в свои руки.
1 января я сходил за ним на завод. И привёл его к нам. Мы его покормили, и он у нас переночевал.
С этого дня хлеб я ему стал приносить разделённый на три части к утру, к обеду и на вечер. И поскольку я следил, он строго слушался. Обед мама стала варить ему дома.
Мы, вернее Вера, ухитрилась достать мяса на 1 декаду по папиным карточкам. И мы ему авансом варили мясной суп и на второе мясо. Каждый день я носил ему на завод обед. Иногда добавляли лепёшки, когда они были у нас. Он чувствовал себя лучше и даже хотел приступить к работе, а один раз даже я застал его скандалившего с нач. цеха из-за нарядов, что тот ему мало выписал.
6/1 я был на заводе, и со мной стало плохо. Я уже не мог поднять руку даже к телефону. Со мной долго возились и решили отправить домой. Матвей вызвался меня проводить, я шёл с ним и почему то без удержу плакал. Я сам не отдавал себе отчёта о причинах. Он привёл меня домой, пообедал у нас и переночевал. Утром он жаловался, что ему не хочется вставать, но мы это приписали бессонной его ночи, подниматься утром.
В общем он поднялся, взял с собой обед и клей и пошёл на Мытнинскую получить из прописки паспорта и пройти в военкомате переучёт.
8/I Вера пошла на Мытнинскую и снесла ему обед и хлеб. Пришла расстроенная. Во первых, получила от Вас письма, в частности о событиях с Лидой, во вторых С.А. устроила ей концерт относительно Матвея. Не то он обвинял её в том, что она взяла в декабре у него масленые карточки, не то он ей просто надоел, точно не установить, во всяком случае, на другой день она страшно раскаивалась в этом. Я это отношу к общему состоянию людей в это время и её особенно не обвиняю.
Кстати после смерти А.Я. она стала выглядеть значительно лучше. Там ей помогает одна женщина, работающая на хлебозаводе. Матвей жаловался Вере на слабость и решил лежать целый день в пастели, а 9/I пойти на завод.
С утра 9/I я и Вера пришли на завод. Вера меня последние дни часто провожала, т.к. я еле ходил. Ты, Лида, пишешь «пузанчик», а я ещё и сейчас выгляжу как умирающий от чахотки и к тому же ещё почти седой.
В общем пришли на завод, а Матвея нет. Мы забеспокоились. Я по своим карточкам к тому обеду, который взяла Вера из дома, взял ещё мясных биточков за 2 дня вперёд и мы пошли.
Я зашёл по делу на Садовую, а Вера прямо на Мытнинскую. Когда я пришёл туда, Вера встретила меня в слезах и со словами «Наш мальчик заснул навсегда».
Действительно, Мотя лежал, подложив руку под щёку, как будто спал.
С.А рассказала, что ночью он немного побредил и часа в 3 умер. У него был оставлен ещё кусок хлеба на утро, с вечера он собирался пойти в завод. Я его раздел и уложил, как следует.
Сходили на завод и заказали гроб.
Хоронить решили на Еврейском кладбище.
Для этого накануне, т.е 12/I мы с Верой привезли на санках гроб с Вас. Острова на Мытнинскую. Переночевали у С.А. в 6 утра покушали. Завернули Мотю в чистую простыню, положили в гроб, стащили с 4 этажа вниз, впряглись в санки и вдвоём с моей черноглазой повезли по Шлиссельб. шоссе. Мороз был 38 градусов, к 2 часам дня приехали на Обуховское кладбище. Наняли за 100 рублей старика, который в Синагоге обмыл и переодел Матвея. Я за этим проследил сам, т.к там бывают случаи разные. Во всяком случае, вся Синагога и вокруг неё заполнено штабелями трупов. Среди них где то валялся и мой приятель Рабинович, т.к дощечку с его фамилией именем и отчеством я нашёл валяющейся за углом.
Вера в это время оформляла документы.
После того как Матвей был уложен в гроб, мы за хлеб и деньги купили готовую могилу на старом кладбище и при нас его закопали. Мы поставили дощечку с надписью, но кроме того запомнили место. Случайно оказалось рядом с Закcом. Помните, которому мы неудачно продавали автомобиль. После этого мы с Верой отправились пешком домой и пришли без сил к 8 вечера. Вот и всё.
С.А. мы помогали, чем могли. Все её просьбы были выполнены.
Она, почему то очень раскаивалась, что гнала Матвея, но я её постарался успокоить. Больше мы её не видели.
Хотя кажется Вера ещё раз заходила к ней, т.к. сами мы очень быстро шли по пути Матвея.
Я не смог ходить на завод и до 1 февраля сидел дома.
22/I умер Виктор Иванович.
4/II умер Венечка.
Вера Ивановна распухла, сейчас у ней понос и она уже не встаёт.
Когда мы уезжали, ей было очень плохо.
Вот, милые, и всё.
Об остальном когда-нибудь в следующий раз.
Успокойте маму.
Кончится война, всё забудется, и мы снова соберёмся все вместе.
Целую Ваш Жоржик.
Привет от Иры и Веры.
Приложение 1: 6 страниц подлинника письма.
Лист 1
Лист 2
Лист 3
Лист 4
Лист 5
Лист 6
Приложение 2:
Справка о персоналиях письма
— Мама — Ольга Абрамовна Рыбакова (1878 — 1954) в девичестве Трупп из г. Речицы.
Ольга Абрамовна (моя бабушка) вышла замуж за солдата царской армии Семёна Михайловича Рыбакова, проходившего службу, в г. Речица. Они сочетались браком в 1898 году вопреки воле родителей деда Семёна. У них было четверо детей:
— Лидия Семёновна (1901— 1974);
— Матвей Семёнович (1903 — 1942);
— Вера Семёновна (1905 — 1975);
— Любовь Семёновна (1907 — 1972)
Отец Семёна Михайловича, Михаил Рыбаков, был кантонистом. Своё имя и фамилию, мальчик Мойша, получил, видимо, от фельдфебеля и был крещён. Прослужив в царской армии 25 лет, он получил право покинуть черту оседлости и поселился в Петербурге. Михаил (Мойша) Рыбаков имел в Петербурге брючную мастерскую. Все Рыбаковы были брючниками.
Весной 1908 года дед Семён стал свидетелем, то ли на Мойке, то ли на Фонтанке, как один из катавшихся на льдинах мальчиков стал тонуть. Дед бросился в воду и спас мальчика, но сам простудился и вскоре умер от крупозного воспаления лёгких, оставив бабушку Олю с четырьмя детьми на руках.
Бабушка была хорошей белошвейкой. Семейный совет Рыбаковых принял решение избавиться от неугодной невестки, отправив бабушку с детьми на проживание в Колпино, рассудив, что она будет обшивать рабочих и мастеровых Ижорских Адмиралтейских заводов и проживёт на эти заработки, и на пенсию по потери кормильца, назначенную ей после смерти Семёна Михайловича.
— Лидочка, — старшая. Тётя Лида была очень активной. Она стала членом партии. Вышла замуж за Василия Петровича Аверкиева (1894 — 1936) видного партийного и государственного деятеля.
В 1934 г В.П.А. был избран Председателем Карельского ЦИК.
В 1935г. — стал Наркомом здравоохранения Автономной Карельской ССР.
В августе 1936 года, в связи с обвинением в причастности к «антисоветскому троцкистско-зиновьевскому центру», был исключен из партии.
Покончил жизнь самоубийством 30 ноября 1936 года в Петрозаводске.
Т. Лида в 1940 г. вышла замуж за Михаила Борисовича Крола, но фамилию не сменила.
В 41 году в Краснокамске, где она была в эвакуации, она, беременная, пошла на лесозаготовки. У неё случился выкидыш. Больше детей у них с дядей Мишей не было
Тёте Лиде я обязан своим именем Юлиан.
Она была знакома с лётчиком-испытателем Юлианом Ивановичем Пионтковским (1896 — 1940), погибшим 27 апреля 1940 года при испытательном полёте на истребителе И-26 (прототипе будущего Як-1)
— Любочка, — моя мама, Любовь Семёновна (1907— 1965). Довольно подробно я писал о маме в очерке «История одного поиска», опубликованного в «Заметках по еврейской истории № 1(189) за январь 2016 года. Там же, в виде приложения, были опубликованы её Воспоминания.
— Сенечка, — мой старший брат (1938 — 1997)
— Дядя Вася, — родной брат Николая Дмитриевича Булина, отца д. Жоржика.
И Василий Дмитриевич, и Николай Дмитриевич Булины — были самородками. Оба из Боровичей. Были приняты на Адмиралтейские Ижорские заводы в качестве печников. Оба стали крупными специалистами в области производства спецсталей — брони. Василий Дмитриевич преподавал в Горном институте.
Н.Д.Б. работал на И.З.
19 января 1935 г Распоряжением № 10-о Нарком Тяжёлой промышленности Серго Орджоникидзе премировал Н.Д.Б. — личным автомобилем за успешное выполнение спецзаказа. Это была цельнометаллическая Эмка.
За ударную работу по перевыполнению пр. плана, по представлению Руководства ИЗ, проф. и партийной организаций в 1936 г Н.Д.Б. был награждён орденом Трудового Красного знамени.
В 1938 г Н.Д.Б. был арестован. Два года он находился во внутренней тюрьме Большого дома на Литейном, а в 1940 г. был освобождён «за отсутствием состава преступления». Ему вернули орден Т.К.З и «Эмку».
— Виктор Иванович и Вера Ивановна — родной брат и родная сестра жены Николая Дмитриевича Булина.
— Венечка, — Вениамин Смирнов — муж Марии Ивановны родной сестры Анны Ивановны Булиной, матери дяди Жоржика.
— Вера, — Вера Семёновна Булина, жена д. Жоржика, мама Ирочки (Ирины Георгиевны Булиной), чьи воспоминания « Три фрагмента из книги «Детство на фоне эпохи» были опубликованы в альманахе «Еврейская старина» № 4(87) за 2015 год
— Софья Александровна(С.А) Фрумкина( 1877 — 1958) мама моего отца Иосифа Ароновича Фрумкина
— Аарон Яковлевич — мой дед со стороны отца.
— Георгий Николаевич Булин (1906 — 1956), д. Жоржик.
Юля, которая упомянута в письме, — Юлия Николаевна Булина, в замужестве Чесновова, родная сестра Г.Н.Б.
В 1944 г. Г.Н.Б., будучи в Тюмени, получил один вызов на работу на Кировский завод, второй на завод № 178, в г.Кулебаки, где Гл. металлургом, назначенным Приказом Наркома танковой промышленности, с 1942 года работал мой отец.
Дядя Жоржик поехал в Ленинград, на Кировский завод, а Т. Вера и Ирочка, приехали к нам, в Кулебаки. Потом и д. Жоржик приехал в Кулебаки и стал работать на заводе в должности нач. термического цеха.
В 1949 руководство завода и Наркомат, добились решения Наркомата высшего и среднего образования об открытии в Кулебаках Металлургического техникума для обеспечения завода грамотными специалистами среднего звена.
Организация техникума была поручена Георгию Николаевичу Булину.
Мой отец, вплоть до 1956 года, до времени возвращения на Ижорский завод, был Председателем Государственной квалификационной комиссии в техникуме. Нынче техникум будет отмечать 70-летие.
Дядя Жоржик в 1953 был переведён на номерной завод в г. Муром в качестве нач. термического цеха. Он уже был болен. У него была онкология.
Летом 1956 г. я поехал в Муром к т. Вере помогать в уходе за д. Жоржиком. Он уже не вставал. Я с ужасом смотрел на любимого человека, который превратился в скелет обтянутый кожей. С тётей Верой я был до конца. Дядя Жоржик умер в своей постели.
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/y2019/nomer4/frumkin_rybakov/
