Истории потребен сгусток воль,
Партийные программы безразличны.
М. Волошин
Соперничество между левыми и правыми в современном мире давно перешло с академического уровня на уровень парламентский, а ныне дошло уже до откровенного мордобоя. Разумеется, ни та, ни другая сторона не является организацией с выраженной структурой и прописанной программой, скорее это два клубка достаточно разнородных тусовок, непрестанно конкурирующих и выясняющих отношения внутри себя, но при всяком столкновении друг с другом они безошибочно чуют врага, на подсознательном уровне улавливая принципиальную несовместимость. Так в чем же именно она заключается?
Раздающиеся со всех сторон жалобы на информационный (а также физический) террор с левой стороны большей частью справедливы, но вспомним, как всего полвека назад вели себя правые… похоже, это признак не левизны, а «позиции силы». Из чего, кстати, в частности следует, что всем разговорам о правах и свободолюбии — грош цена в базарный день — в равной мере для обеих сторон.
Столь же несерьезными можно считать утверждения типа «левый — значит подлый». Подлый — это тот, кто примазывается к власть имущим, а поскольку сегодня у власти левые, подлых в их рядах естественно найдется немало, но это не ответ на вопрос. Во всяком случае, истина, которую я пытаюсь обнаружить, не абсолютная (все правые — такие, а все левые — эдакие), но статистическая: для большинства левых характерно то, для большинства правых — это.
* * *
И запомни раз навсегда: нормальные люди суть те личности, которые после всех дьявольских заварушек терпеливо и аккуратно, чтобы, не дай Бог, не отломать ноженьку у какого-нибудь, пускай даже простого и зачуханного венского стула, демонтируют уличные баррикады. И, соответственно, ненормальные — это те мерзавцы, которым кажется, что им точно известно, чего им хочется от жизни. Хотя что может хотеться людям, волокущим из дома на булыжную мостовую стулья?
Юз Алешковский
Люди бывают религиозные (условно «правые»), а бывают верующие (условно «левые»). Ну, то есть, в чистом виде как те, так и другие встречаются редко, но большинство двуногих склоняется все же к тому или другому типу.
Религиозный — человек традиции, привыкший к определенному укладу: от меню и одежды до календаря и ритуалов. Как правило, он связан с сообществом таких же религиозных, дорожит своей репутацией в нем и внутри него старается соблюдать всяческие заповеди любви к ближнему, или хотя бы притворяется, что соблюдает. На посторонних эти заповеди если и распространяются, то в ограниченном объеме — враждебность к ним не обязательна, но некоторая настороженность все же не помешает. Теоретическими обоснованиями своей картины мира интересуется не всегда, разве что когда оказывается интеллектуалом, в большинстве же случаев предпочитает не раздумывая повторять утверждения специалистов.
А верующий — это тот, кого Гумилев-младший называет пассионарием, а современное западное общественное мнение — фанатиком. Традиция как таковая, даже если случилось ему вырасти в ней, не устраивает его никогда, все стремится не отвергнуть — так дополнить, не дополнить — так перетолковать, а лучше совсем наизнанку вывернуть и заменить чем-то новым, что он совершенно искренне принимает за хорошо забытое старое. С той же неподдельной искренностью он зачастую объявляет себя ныне противником религии как таковой, тогда как на самом деле — просто создает свою собственную и старается убрать с поля конкурирующие фирмы.
Для человека религиозного теология и ритуал, как правило — отличительный признак: свой/чужой. Для верующего всякий, не исповедующий его единоспасающее учение — враг народа, подлежащий как минимум перевоспитанию, если не уничтожению, а поскольку такими врагами оказывается естественно большинство человечества, верующему остро необходимо мировое господство. Причем, не корысти ради шагает он по трупам, но токмо волею Высшей Силы, именуемой богом, мировым разумом или исторической необходимостью…
Право же, занятно бывает иной раз слушать их рассуждения о любви к абстрактному человечеству, во имя которой они пылают жуткой ненавистью к конкретному, например, Трампу или даже к соседней секте, что не столь точно указывает магистральный путь к спасению.
Ключевое слово здесь «спасение», ибо в нормальной ситуации верующий всегда маргинал. Даже если ему отводится в обществе какая-то официальная экологическая ниша типа монастыря или клуба альпинистов, влияние его ничтожно. На авансцену он вырывается лишь в моменты кризиса с криком (по Галичу): «Я знаю, как надо!».
На самом деле ничего-то он, как правило, не знает, зато твердо рассчитывает на… чудо. Во времена стародавние запросто превращал воду в вино, воскрешал мертвых и выходил на войну с уверенностью, что плечом к плечу с ним будет сражаться Всевышний при мощной поддержке ангелов своих. По нынешним временам аргументация несколько усложнилась.
Возьмем для примера приснопамятный ленинский опус «Великий почин». Коммунисты из депо «Москва-Сортировочная» бесплатно и без выходных ремонтируют паровозы, чтобы обеспечить городу защиту от подступающего Деникина. Поведение вполне разумное, если учесть перспективу в случае победы оного Деникина всей ячейкой болтаться на фонарных столбах — на их месте так поступил бы каждый.
Но Ленин толкует это как превращение действующих лиц из прежнего человека — ленивого и корыстного — в нового, готового трудиться за так, не покладая рук, исключительно ради удовольствия приносить пользу ближним. Он утверждает, что революция совершила чудо преображения вида хомо сапиенс — правда, пока всего лишь в масштабе депо «Москва-Сортировочная», но ведь и Иисуса объявили в свое время «первым из воскресших» и залогом будущего воскресения всех верующих в него.
Сегодня наследники товарища Ленина ничтоже сумняшеся обещают нам управлять климатом, накормить весь мир пятью хлебами, без всякого генератора добыть электричество из штепсельной розетки и навести в Африке демократию. Конечно, есть среди них и жулики, и просто хлестаковы «без царя в голове», но есть и миллионы, искренне верящие во все эти заклинания.
Сами веруют и от прочих требуют веры, ибо без веры чудо не получается, о чем они — надо отдать им справедливость — всегда предупреждали честно. Не надо принимать это за дешевую демагогию, так оно и было от века, в чем мы сейчас убедимся на примере известной бардовской песенки 60-х годов, в которой всплывают и высвечиваются очень древние архетипы человечества.
Прошу любить и жаловать: «Маленький трубач«.
Но как-то раз в дожди осенние
В чужой степи, в чужом краю
Полк оказался в окружении,
И командир погиб в бою.
Ну, как же быть? Ах, как же быть?
Ну, что, трубач, тебе трубить?
И встал трубач в дыму и пламени,
К губам трубу свою прижал —
И за трубой весь полк израненный
Запел «Интернационал».
И полк пошёл за трубачом,
Обыкновенным трубачом.
В кризисной ситуации, когда руководство исчезло и все растеряны, трубач заводит культовую мелодию, подхватывая которую люди исповедуют свою веру, ощущают себя единым целым, и потому происходит чудо спасения. Именно такие чудеса на самом деле умели творить все религии всех времен и народов, отсюда пошла вера в их способность и другие чудеса совершать, что, правда, не всегда подтверждалось фактами, но было полезно ради сохранения обретенного единства.
Итак, полк пошел за трубачом. Но ведь трубач — не офицер, не учили его выбирать в бою направление, руководствуется он исключительно интуицией, в точности как пассионарий, вдохновенно клепающий на коленке свою единоспасающую теологию. И возникает то, что в наши дни именуется «деструктивным мемом». Согласно Википедии «мем» — это информация, функционирование которой имеет поведенческие проявления. Соответственно, «деструктивный мем» — это информация, поведенческие проявления которой разрушительны и опасны. Самый известный деструктивный мем прошедшего века как раз и использовал в качестве культовой мелодии «Интернационал».
Вы будет смеяться, но первое, что происходит с текстом или действом, когда он(о) становится культовым, т.е. знаком причастности к группе — это потеря изначального смысла. Место его занимает переживание общности, сплочения, принадлежности к некоторому «мы». Мало кто из христиан задумывается над тем, что евхаристия имитирует трапезу, также как мало кто из московских или питерских интеллигентов задумывался над смыслом «Мастера и Маргариты». И молодежь периода «Оттепели» вряд ли разбиралась в словах «Интернационала». А слова-то ведь страшненькие.
Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир построим, —
Кто был ничем, тот станет всем. <…>
Лишь мы, работники всемирной
Великой армии труда
Владеть землёй имеем право,
Но паразиты — никогда!
И если гром великий грянет
Над сворой псов и палачей,
Для нас всё также солнце станет
Сиять огнём своих лучей.
Вдумаешься в такую декларацию о намерениях — и сразу понятно станет, на какой поезд Достоевский билет возвращал и чего он там теоретизировал насчет слезинки ребенка…
Очень интересное и точное сопоставление правого (религиозного) и левого (верующего) мировоззрения есть в сборнике «Вехи» — да-да, та самая, по словам Ленина, «энциклопедия русского ренегатства» — в статье С.Н. Булгакова «Героизм и подвижничество«. Причем, автору и в голову не приходит, что в молодости христианство было не таким, каким стало при его жизни, а наоборот — весьма близким к осуждаемому им мировоззрению русской интеллигенции, взять хоть «Откровение Иоанна». Когда я его в первый раз открыла, никак не могла понять, откуда такое сильное ощущение deja vu, где встречала я если не этот текст, то нечто, очень на него похожее? Потом сообразила: «Манифест коммунистической партии».
Православное христианство времен Булгакова — типичное мировоззрение старой религиозной традиции, а то, что он именует «интеллигентским героизмом» — типичный зародыш новой религии, т. е. — деструктивный мем.
Господство таких мемов и есть то, что Ханна Арендт именовала тоталитаризмом. Сегодня это слово превратили в ругательство и ярлыком наклеивают на все, что не демократия — будь то саудовская монархия или диктатура Пиночета. Но Арендт имела в виду совсем другое.
Саудовский принц без колебаний ликвидирует всякого, в ком видит соперника в борьбе за власть, Пиночет раскидывает сеть массовых репрессий против сторонников Альенде, но… подавив сопротивление, они репрессии ослабляют или даже отменяют совсем.
Сталин или Гитлер, Пол-Пот или Мао-Цзе-Дун, напротив, главные, многомиллионные репрессии разворачивают только после полного подавления сопротивления и стабилизации режима. Власть нужна им не сама по себе, но как площадка для насаждения новой, молодой религии, не цель, а средство создания нового, правильного, спасенного человечества.
Шансы конкурирующих мемов на выживание и дальнейшее развитие, равно как и размеры причиняемого ими ущерба, определяются вовсе не убедительностью их теорий или степенью их кровожадности, но одним-единственным вопросом: сумеют ли люди, собравшиеся под знаменем этого мема, создать в течение немногих поколений реальную общинную жизнь. Понятно, что это обусловлено огромным количеством привходящих обстоятельств, т.е. в значительной степени случайно.
Впрочем, в двадцатом веке можно проследить одну интересную особенность: два наиболее страшных, наиболее деструктивных мема — нацизм и коммунизм — общины создать не смогли, психологически замещая общинную сплоченность культом вождя-чудотворца. Скрывается ли за этим какая-то закономерность, судить не берусь, но факт, что оба оказались недолговечными.
Зато определенно закономерна потребность в религии как таковой, свойственная всем сообществам хомо как бы сапиенсов. Деструктивный мем — зародыш новой религии — закономерно возникает с распадом старой — в ситуации гибели командира любой полк пойдет за трубачом, и никакие гуманистические или рациональные опровержения не смогут помешать идее овладеть массами. Почитайте, что писали римские интеллектуалы о новорожденном христианстве. Уверяю вас, они были правы, перечисляя нелепые легенды и бессмысленные ритуалы, но… кто же в итоге вышел победителем?
Деструктивный мем, завоевавший господство в обществе, со временем либо утратит свою деструктивность, агрессивность его уменьшится, теология станет рациональной — хотя бы на уровне объяснения, почему рай на земле все еще не настал — как случилось, например, с иудаизмом мессианских движений конца Второго Храма. Либо быстро выродится и все общество утянет с собой на дно — то, что мы видим в результате коммунизма в России.
* * *
Течет вода Кубань-реки,
куда велят большевики.
Советский плакат
Разумеется, крушение религии — не причина, а следствие и безошибочный признак происходящего распада общества, такой же как, например, превышение смертности над рождаемостью или явление «полезных идиотов». Рассмотрение причин увело бы нас слишком далеко, нам важно лишь отметить, что распад вполне закономерно сопровождается взрывом активности пассионариев и появлением широкого спектра деструктивных мемов, конкурирующих за право стать зародышем религии завтрашнего дня.
Все они выстроены по одной схеме:
-
Распад сообщества переосмысливается в природную катастрофу как следствие человеческой греховности, вспомните хотя бы пресловутые «казни египетские». В одной из русских летописей упоминается, что в каком-то году не случилось зимы, за что как не обеспечившего уволили митрополита. Сегодня вся Европа стоит на ушах из-за слухов о вымирании лесов, исчезновении пчел, утопании белых медведей и виновности промышленности в глобальном потеплении. К реальной заботе о сохранении окружающей среды эти приступы паники отношения практически не имеют, к примеру, никого особо не волнует массовая гибель птиц из-за ветряков, понатыканных на северных равнинах Германии.
Единственным спасением представляется мировое господство соответствующей партии. Нацисты и коммунисты на это претендовали открыто, соответственно: «Сегодня нам принадлежит Германия, а завтра — весь мир» и «Наш лозунг — всемирный Советский Союз». Спасители природы объясняют, что без всемирного правительства нет никакой возможности заставить неразумное человечество под корень извести СО2, и уж тем более только перераспределение в мировом масштабе обеспечит каждому двуногому право дармового прокормления и проживания по всему земному шару. Если и не сразу, то вскоре после того, как спасители мира возьмут бразды правления в свои руки, природа и человечество коренным образом преобразуются, наступит гармония, изобилие и всеобщее счастье.
«Доказательства» истинности предлагаемого мема можно видеть уже в наши дни — его адепты творят (при наличии у публики достаточной веры) многочисленные и наглядные чудеса: Алексей Стаханов дает стране угля свыше сил человеческих, а 28 панфиловцев подбивают немецкие танки маневром технически неосуществимым. И самое главное: наши люди в большинстве своем куда добрее, умнее и храбрее, чем среднестатистические представителе загнивающего буржуазного общества. И даже в области балета мы впереди планеты всей.
Сегодня, впрочем, преобладают чудеса иного сорта — не обеспечение положительных, но предотвращение отрицательных событий, что даже проще, ибо от публики требуется вера всего лишь в то, что, если бы не «спасители», все эти катастрофы неизбежно произошли бы (или произойдут). Помните, у Городницкого:
Невезучее мое поколение,
Нам глобальное грозит потепление,
Нас пугает грипп свиной гиблой зоною,
Угрожают нам дырою озонною.
Нет печальнее, народ, этой повести,
Нас задушит углерод в жарком поясе,
Нас задушит углерод в жарком поясе,
На горах растает лед и на полюсе.
За окошками беда косоротится,
Убежит в моря вода, не воротится.
Все сумеет города затопить она,
Сгинет Лондон без следа вместе с Питером.
Повторим еще раз: все эти чудеса происходят только при условии веры участников, и зададим простой вопрос: Почему же они верят?
* * *
Теоретически я допускаю существование
настоящих атеистов, но в жизни они мне
не встречались.
А. Мень
А потому что все разговоры о «безрелигиозном будущем» результат заблуждения: господа философы ничтоже сумняшеся приняли умирание собственной традиционной религии за исчезновение религии как таковой. А среднестатистический хомо сапиенс без религии жить никак не согласен.
Религия — вовсе не «вздох угнетенной твари», не инструмент морального совершенствования и не результат страха необразованного туземца перед стихийными бедствиями. Будучи животным общественным и на многопоколенном опыте убедившись, что если он плюнет на коллектив, то коллектив утрется, а если коллектив на него, то он утонет, хомо сапиенс вполне обоснованно видит в этом самом родном коллективе носителя и источник силы, недоступной отдельному индивиду, но способной (и желающей) поддержать его, если он действует в интересах коллектива.
Мы эту силу называем «сверхъестественной», но предки наши такого слова не знали. И то, что мы ныне именуем «загробной жизнью», разумелось у них само собой — будь то в форме переселения душ или суда Осириса — потому что и жизнь незагробная не мыслилась в одиночку. Человек существует, поскольку в рамках сообщества взаимодействует с другими людьми, и смерть в этом ничего не меняет, он «присоединяется к своему народу», оставляя неумершим память общения с ним, детей и внуков как продолжателей его личности. И более того — умершие обретают могущество, становятся защитниками и покровителями живых, объектом широко распространенного культа предков. Наиболее значимым подтверждением правоты и стабильности сообщества, его картины мира, всегда было наличие мощной «потусторонней» поддержки, памяти о тех, кто отдал жизнь за… Не даром песенка о маленьком трубаче заканчивается гибелью героя на избранном им верном пути.
Религия есть не что иное как проекция общинного образа жизни в плоскость ментальности принадлежащих к общине индивидов, как круг есть проекция трехмерного цилиндра на двухмерную плоскость. Исчезновение религии есть симптом распада общины, подобно тому как проекция в виде круга исчезает вместе с цилиндром, а в одиночку наш сапиенс жить решительно не согласен. Это для него травма, а травма естественно вызывает у него… что? Правильно — агрессию.
Возникновение новой религии не с новой теолого-философской школой связано (она всегда выстроится по мере необходимости), но с формированием новой общины. Сформироваться она может только из людей, которые по какой-то причине лишились прежней, они фрустрированы и, естественно, агрессивны. Они в обиде на окружающий мир и надеются найти друг в друге союзников по общей борьбе против него, используя верующих, т.е. «левых», как центр кристаллизации.
Не обязательно при этом растет количество реально верующих, но в геометрической прогрессии, особенно среди молодежи, растет число их сторонников, т.е. приверженцев «левой» идеологии, готовых идти за ними и верить в любого дьявола, лишь только увидит шанс оказаться в сплоченной группе, заменяющей общину сегодня и обещающей в будущих поколениях превратиться в нее.
Исполнит ли она свое обещание, станет ли домом для своих сегодняшних сторонников и их потомков или окажется для них гибельной ловушкой? Никто не предскажет заранее, но большинство человечества явственно готово пойти на этот риск. Безобщинная жизнь хуже смерти.
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/y2019/nomer4/grajfer/
