1. СМЕРТЬ
Бесконечно тёмные переулки. Но ещё не ночь. Я отчётливо осознаю, день не ушёл целиком, но сумрачная погода, морось и подавленность создают особый зрительный эффект. Влажные улицы, – вода с грязью скользит, ползёт по булыжникам мостовой. Воздух вяло плачет. Напряжённо серые обшарпанные старые дома. Острые шпили вонзаются в низкое сумрачное небо. Я в своей реальности пробираюсь сквозь данную мрачную иллюзию, невероятно торопясь и спотыкаясь, – скорей бы уже всё увидеть, уйти и забыть. Страшный опыт лучше бесконечного ожидания опыта. Рутинная сосредоточенность не даёт поскользнуться на гладких булыжниках. Лишь раз споткнулся о брошенную корзину с яблоками. Никто и не заметил… А вот и цель, – замызганное строение века восемнадцатого, облупившаяся дверь, а на ней бронзовые львы с кольцами. Я пытаюсь открыть дверь, но металлический лев оскалился и прорычал: «Чтоб тебя разнесло! Попадёшь под стекло! Попадёшь под стекло!». Я испугался, скорее от неожиданности, но почему-то не осмелился удивиться, – неприятное чувство в животе, щемит сердце, но внезапно дверь открывается и высунувшееся серое лицо с мешками под глазами встречает меня словами: «Ну наконец! Сколько можно тебя ждать!». Ах, как я был с ним согласен! Скорей бы уже катастрофа, гибель… что-нибудь!
Я просачиваюсь внутрь и скоро оказываюсь в комнате, вид которой не предвещает ничего хорошего. Облезлая штукатурка, старая потрепанная дверь. Запах дома престарелых или антикварной лавки. Ещё что-то сладковатое, немного липкое, чрезвычайно неприятное. И люди-тени шуршат одеждами и языками так, что сложно разобрать что-то, кроме весящей в воздухе скорби. Но, обвыкшись, я научился воспринимать сигналы, все эти вздохи, приглушённый плач, равнодушие. Кто-то тихо всхлипывает в углу. Некоторые явились, чтобы их заметили и теперь выпячивают свои бессмысленные тела, лишние здесь и сейчас. Где-то даже слышится смешок, прикрывающийся напускным соболезнованием. А вот бойко, экзальтированно декларирует молодой голос: «Я верю, она воскреснет!». Я быстро начинаю ощущать, как торжественность и трагичность момента просачивается во все поры. Хочется отбиться, бежать, рассмеяться… но я бы, конечно, не смог этого сделать, даже если бы и попытался.
Мятущееся по углам внимание не сразу обратилось к главному, к, так сказать, «виновнику торжества». В самом деле, зачем я здесь? Я этого не понимал. И никаких идей о причинах моего здесь появления. Между тем, я, стараясь не толкаться грубо, просочился сквозь толпу к центру. Там на возвышении (я не разглядел из чего и как оно сделано, меня это тогда, очевидно, не особо занимало) стоит красный гроб. С трудом преодолевая жалость и отвращение, я заглядываю в него, почему-то в глубине души веря, что там лежит древнеегипетская мумия… Но нет. Там пылится толстая и печальная книга. Полуистлевшая, измученная долгим и непростым существованием. Однако же, впрочем, как живая. Думаю, и в таком потрёпанном виде она была бы вполне способна многому научить, прояснить какие-то важные вещи. На корешке сбоку я пытаюсь прочесть название, но мне это не удаётся. Слишком уж неудачно её расположение в гробу. А я подумал: «Было ли при жизни её положение удачнее?». И оборачиваюсь, и невпопад говорю случайному человеку: «У неё остались какие-то родственники, дети?». Ответом мне изумлённое лицо. Я же догадываюсь, – пугает не кажущаяся абсурдность вопроса, ведь вовсе и нет здесь никакой абсурдности. Удивляет личное участие в судьбе покойной.
2. ПОЛЕ БИТВЫ – ХОЛОДИЛЬНИК
Пробуждение наступило не сразу. Выходной. Само осознание возможности вольной жизни мгновенно развращает. И даже отчасти проснувшись, я долго держал тело в кровати, не решаясь на возвращение души в бренную оболочку. Всё не осмеливался подняться, сбросить дрему, – я охранял сознание от реальности, опасаясь забыть столь отчётливый и ясный сон, глубоко запавший мне в душу. Каждое событие, какое удалось припомнить, было представлено бодрствующему разуму в чёткой хронологической последовательности.
Лишь завершив эту утреннюю процедуру, зарядку для пробуждения, я обратил внимание на звуки возни, доносившиеся из кухни, – удивительно, ведь я живу один! Крыса? Птица? Тот самый Raven? Я быстро встал, оделся и осторожно двинулся на звук, – кухня! Это как раз по пути. Я опасливо выглянул в дверной проём… Источник шума – крошечный человечек, ростом около тридцати сантиметров, облачённый в простыню… хитон?! Древний грек?! Что этот коротышка о себе возомнил?! Какая наглость! Пусть историки решают, кто здесь древний грек.
Между тем, странное существо, упёршись ногами в пол, покраснев, пыталось открыть холодильник. Человекам ещё никогда, пожалуй, не давались открытия с таким большим трудом. Мне же казалось, что с подобными габаритами задача не столь уж и сложна… но почему-то не получалось. Лошадиных сил у человечка не хватало. Сама ситуация была глубоко противоестественна, следовало бы задуматься о преимуществе интеллектуального познания над эмпирическим. Но «явленье муз не терпит суеты». Непосредственные реакции опережали разум. «Лепрекон! – возникло внезапное и крайне сильное предположение. – Замаскированный лепрекон!». Да на таком можно неплохо заработать! А в голове уже красовались заманчивые суммы и даруемые ими всевозможные приятности. И как кстати! Я уже давно и безуспешно пытался решить финансовые проблемы, не отягощая себя трудами. И не то, чтобы я верил своим глазам… Нет. Просто другого шанса у меня не было. В конце концов, философские спекуляции – это чепуха, главное – умение решительно действовать.
Я бросился сквозь дверной проём и, не побоявшись инфекций, носителем которых вполне могло быть маленькое существо, крепко схватил человечка двумя руками, а тот, вздрогнув от неожиданности, скорчил одновременно испуганную и брезгливую гримасу, и быстро проговорил очевидную банальность: «Да что ж это такое?! Отпустите меня, пожалуйста!». Удивившись словесному отпору в столь сомнительных обстоятельствах, я ослабил хватку, а человечек, извернувшись, забился в угол.
– Ни стыда, ни совести, ни гостеприимства, ни заботливого понимания по отношению. А я маленький, – пробормотал он.
– Ты лепрекон? – спросил или даже настаивал я, в мозгу уже ответив сам себе за него. Однако, ситуацию следовало сразу прояснить, проговорить, не откладывая сложные вопросы на потом. Впрочем, на честность, порядочность человечка, который вознамерился красть из моего холодильника продукты, – пусть его бы там ждало полное разочарование, – рассчитывать не приходится.
– Что это вообще такое?! – замешкавшись, внезапно удивился человечек. Я же в уме предусмотрительно предположил: «Врёт, вражина».
– Только, пожалуйста, не лги. Впрочем, ладно, может, ты и не осознаёшь себя лепреконом… Но ведь это не значит, что ты им не являешься? Кровь – не водица. Если уж родился лепреконом, то зачем же стыдиться своего происхождения?
– Боги! Никакого сострадания. И никакого гостеприимства. А ведь я не ел больше двух тысяч лет! Да, и в холодильнике холодно… Я мог простудиться…
– Ты не выглядишь старым. А потом… Ты не вырос совсем… И кражу невозможно оправдать. Почему бы тебе не сходить на биржу труда или в какое-то учреждение, занимающееся пособиями, вместо того, чтобы шарить по чужим холодильникам?
Но человечек собрался, взял себя в руки, галантно приблизился. Он указал на стул, многозначительно взглянул на меня и начал свой рассказ.
3. НЕМНОГО ДРЕВНЕЙ ИСТОРИИ
Не будем ходить кругами. Сразу к делу. Я настоящий древний грек… Истинный. Последний древний грек… хотя и заметно измельчал. Обидно, что последний римлянин – вполне почетное обозначение для выдающегося человека, для всяких там Боэциев-Аэциев, а вот об эллинах забыли… Любопытная деформация исторической памяти.
Я Архилох из Пароса. Слышал обо мне? Нет? Эх, ты не поэт. А ведь прежде моё имя внушало страх. Не всегда, впрочем. Жизнь сложная штука. Однажды я спасся бегством с поля боя, бросив щит… Не это ли проявление высочайшей отваги для твоих современников? Они скорее предпочтут расстаться с жизнью, чем с собственностью. А сколь мелочны и щепетильны в финансовых вопросах непримиримые и непоколебимые борцы за идею! Я же, бедный сын фракийской рабыни, легко отказался от имущества, хотя и настрадался в нищете. Как сказал, махнув рукой на мелкие придирки, один прославленный древнегреческий фаланговодец: «Мы себе у неприятеля ещё добудем». Сравнимо ли это с твоей мелочностью, с желанием защитить любой ценой холодильник от того, кто меньше и слабее тебя? И победу ты одержал ростом, а не силой духа.
Увы-увы. Тебя, конечно, интересует, как я оказался в столь бедственном положении вне времени и контекста? Расскажу. И пусть это послужит тебе уроком. История несправедлива, она расшибает вереницу судеб о систематизированные представления людей других эпох. Я же прошагал сквозь века, отвергнув закономерности, надлежащие условия… Я никогда и не принадлежал чувственному подлунному миру, всей своей сущностью я обратился к умопостигаемому, к идеям.
И сломал материальную причинность. «Керой, однако, смиренный, уж в царство Аида не сошёл я». Ведь бегущий мирского, тварного, тленного как бы становится сопричастным божественному, умопостигаемому, миру идей. И хотя поэзия имеет нечто от чувственного, от мира фантазии, воображения, именно она меня вознесла на невообразимые высоты.
Ситуация моя несколько необычна. Но ты ведь понимаешь, что материальный мир довольно иллюзорен. А поэту легко затеряться в сиянии возвышенного. И это со мной случилось. Геродот так описывает это в Истории 1:12: «Об этом рассказывает также Архилох из Пароса, который жил в то время в ямбическом триметре». О чём именно рассказывает? Это был какой-то бородатый анекдот про мужа, жену и любовника… или про Кипсела, сына Ээтиона… Мне его сейчас уж и не вспомнить… И по такому пустячному поводу я затерялся в стихах, в этом самом триметре. Реальная, материальная жизнь не терпит пренебрежения. А я потерял с ней связь и оказался в книге. Полагаю, теперь срок заточения завершился. О причинах не ведаю. Вероятно, сегодня проявляется какая-то проблема с книжным знанием, которое больше не сопротивляется в достаточной мере атакам материального…. Ах, но как я голоден! Я не ел две тысячи лет!
4. ПРАВО НА СОМНЕНИЕ
Любезный читатель, можно ли поверить столь странному рассказу? Вот-вот. А глазам своим и того меньше. Странная иллюзия. Признавать себя сумасшедшим я не хотел, – я и есть мера нормальности для себя. Списывать у Достоевского рассказ об общении Ивана Карамазова с чёртом – тем более. Вот и пребывал в полной растерянности. Однако сколько же большой лжи заключено в столь маленьком теле! И главная – это само его существование! За что мне такое? Я не пил, не употреблял наркотиков, но кара всё равно настигла меня. И, главное, обидно. Зачем же я воздерживался? Впрочем, так ли это всё важно теперь? Если мир фантазии в данном случае для меня вполне реален, то следует достигнуть успеха, удобно устроиться именно в этом мире. Не бежать от себя. От добра добра не ищут.
«В любом случае, – рассуждал я. – К чему мне лишние хлопоты? Страшно подумать, вместо сидения в Фейсбуке придётся вести беседы с каким-то невнятным сморчком подозрительного происхождения. Ещё неизвестно, сколько денег понадобится на его содержание. А просто взять за шиворот и выбросить – жалко. Живое существо, хоть и вор».
Так люди заводят питомцев животного происхождения, а я прикормил маленького человечка, Архилоха из Пароса, великого поэта древности, или леприкона – не важно, пытаясь приручить его, надеясь, в будущем как-то приспособить, приноровить к чему-то полезному, сделать из него нормативного человека, воспитав честным трудом. Возможно, он отпетый мошенник и прожжённый лгун. Но обман казался мне столь же полезным, как и правда. Ведь всегда приятно себя утешить словами: «А ведь я знал, подозревал! Так всё и случилось». Не знаю, кому такое утверждение интересно, кроме меня. Но пусть-пусть он не обманет мои ожидания, оказавшись лгуном.
Я не был вполне бескорыстным. Точнее, не хотел им быть. Доброта – постыдная вещь в наше время. Для её носителей (это и в самом деле, практически вирус) существуют совсем нелестные обозначения – «простак», «простофиля», «лох», «фрайер», наконец, «дурачок». Наверное, смысл сказок про Ивана-дурака и заключается в проявлении сомнительной, не всегда поощряемой симпатии к доброте, а не, как можно подумать, в идее, что «дуракам всегда везёт». Я вовсе не стремился к подражанию этому сказочному персонажу с довольно обидным прозвищем. Нет, слава идиота меня не прельщала, да пусть бы меня воспел хоть сам Достоевский! И потому я рассуждал довольно просто, даже до глупого, до абсолютного идиотизма. Если Архилох – замаскированный леприкон, он рано или поздно попадётся со своими золотыми. Невозможно бесконечно скрывать истину. А я, уличив его, потребую свою долю. Кроме того, пока я буду брать у Архилоха бесплатные уроки. Диплома он не выдаст, но обеспечить реальные знания он вполне способен. Так я тогда верил. Архилох может преподавать мне древнегреческий, литературу… военное дело, наконец… Он, кажется, говорил, что на поле боя бросался какими-то щитами. С такими навыками многого в жизни не добьёшься, денег особо не заработаешь. А вот самоуважение, самооценка от всего этого могут повыситься. Даже в пьяной компании цитата на красивом древнегреческом способна сразить всех наповал. А выдумывать всякие каламбурчики, «возвышаясь над столом, как чистый лорд» – миссия похвальная и почётная.
О планах, конечно, я не сообщил Архилоху-лепрекону, изображая необычайное великодушие, радушие и благодушие, удушая его гостеприимством современного человека… а ведь непросто выпячивать то, чего не существует в природе.
5. ЖИЗНЬ УЧИТ
Планы редко реализуются так, как хочется, как изначально грезится. Человечек всегда оказывается ожидаемо праздным, ленивым, склонным делать замечания. Так вот и Архилох. Он всё больше ел, валялся на постеленном ему коврике или играл в компьютерные игры. На мои замечания часто вспыхивал: «Да, ты просто расист! Ты ненавидишь древних греков!». А ещё Архилох совсем не читал. Мне казалось, странным, что литератор совершенно оставил книги. Неужели там, в Древней Греции, все только трепались?
– Позволь, но ты же сочинитель? Как ты можешь игнорировать тексты?
– Я не читатель, а писатель. Ты понимаешь разницу? Писать и читать – абсолютно разные навыки. И ты полагаешь, человек, который без конца пялится в книгу, знает что-то о жизни? О чём он может рассказать? О текстах?
– Хм. Не мне судить, конечно. Я ненавидел школу, а она отвечала мне взаимностью. Однако… Мне казалось, набор жизненных ситуаций не так уж и велик. Наше существование – было бы довольно скучной штукой, если бы мы не переживали боль и страдания столь эмоционально. В конце концов, и стихи бывают лишь трёх видов, я полагаю. И в основе, если убрать эмоции, красоты мало. Первый вид поэзии – о желании хорошо питаться (гражданская лирика), второй – о желании размножаться (любовная лирика) и третий – о дислокации на местности, для решения первой и второй задач (описания природы).
– Ключевое здесь – «мне кажется», «я полагаю». Кто ты такой, чтобы иметь мнение? Вот я – поэт. Это да. Если бы я захотел, то написал бы такую поэму, что все бы удивились, восхитились бы до невозможного. Было бы только желание. Да не хочется мараться.
– Позволь, но о каком опыте ты повествуешь? Ты целые дни проводишь за компьютерными играми.
– Это и есть суть современного мира. Компьютерные игры, социальные сети. За ними и проводят часы в твоё… уже и наше время. Они стали главной реальностью, главным источником знаний и эмоций. Постижение современного мира, современного человека тождественно внимательной и вдумчивой игре в компьютерные игры. Человек, если верить Протагору, – мера всех вещей. И мир вокруг нас меняется вместе с нами. Шекспир ещё мог сказать, что весь мир – театр, а люди в нём – вахтёры. Но сегодня всё по-другому. Мы скользим сквозь ставший для нас пустым мир, как коричневое вещество по трубам.
– Если ты такой умный, то где твой диплом?
– Меня ведь издали… А это всё равно, что получить Сталинскую премию во времена Сталина. Да, всё же раньше было как-то правильнее. Теперь же всюду развелись графоманы. Цель книг, игра, социальных сетей одна – отвлечение человека от реальной цели. В былые времена книги так отвлекали, что порой сводили с ума. Дон Кихот, вот, обезумел. Книга о нём – это об архаичном предшественнике виртуального мира. И немногое с тех пор изменилось. Вот ты отвлекаешь меня пустыми разговорами от главной, базовой реальности наших дней, то есть от компьютерных игр.
Это та двусмысленная ситуация, когда обмен репликами прекращает быть таковым. Здесь нужно ругаться, умножая бессмысленные оскорбления. Многим это нравится. Для таких в попытках унижения ближнего весь смысл общения. Но многих просто утомляет. Тут огромные возможности для демонстрации личной наглости и беспринципности, для показа глубины познаний в обсценной лексике. Но не более. В конце концов, человек дискредитирует себя как человека в этом споре. Он кричит другим: «Я наглый и беспринципный негодяй, а мой родной язык – язык социальных и интеллектуальных низов». Активность в таком споре доказывает свою несостоятельность. И я предпочёл перевести разговор на другую тему, но связанную с предшествующей. Литература и правда:
– Хорошо, пусть так. Зевс с тобой. Но письменное слово… Знаешь, что мне пришло в голову. Часто меткое слово писателя так явно и четко выражает чаянья, что авторский вымысел кажется реальнее самой реальности. Давным-давно американский сочинитель Говард Лавкрафт описал в своих произведениях древнюю магическую книгу «Некрономикон». Образ стал плотью. Возникла новая действительность. Лавкрафт потом и сам заявлял, что книга – вымысел. Но он ошибался. Он выразил то, что было нужно, что потенциально наличествовало и ждало проявления. В существование книги поверили. Появилось множество «подделок». Хотя это и не фальшивки вовсе. Это лишь воплощения, проявления, актуализация того, что существовало потенциально. Подумалось, что ведь у Генрика Ибсена в «Пер Гюнте» упоминается некая книга «О национальном характере тролля». Не живём ли мы в эпоху актуализации этой книги… Интернет наполняется троллями, имеющими похожие характеры, практически неразличимые повадки. Словно они выкроены по лекалам некой воображаемой книги.
– Да, но вот ты и сам сказал, что реальность меняется. Великие люди или боги творят новые обстоятельства. А нам следует им соответствовать.
– Ты много сидишь в интернете, однако. Неплохо освоился в нашем светлом будущем, дорогой гость из тёмного прошлого. Тебе, как древнему греку, наши технологии должны быть непривычны?
– Успеха добивается тот, кто чувствует время, кто позволяет его потоку подхватить себя. Нет никакого резона в вечном соперничестве с натурой, а, значит, и с богами, управляющими хилой материей. «Живи в согласии с богами», – говорил Марк Аврелий. В Библии тоже, обрати внимание, любимы Богом не сопливые праведники в современном стиле, а дерзкие герои, чувствующие требования момента. Требование времени и воспринималось как воля Бога.
– Но некоторые книги вечны. Вот и тебя помнят…
Но Архилох лишь фыркнул, уткнувшись в очередную «стрелялку».
6. ЗОЛОТАЯ ЦЕПЬ СЛОВ
Я раздобыл книгу Иоганна Таулера «Благоговейные размышления…» в переводе Ивана Ястребцова. Библиографическая редкость, мистика. Мечта искателя истины в прошлую историческую эпоху, когда ещё не провели интернет. Я с интересом вчитывался, но ясные, простые мысли скользили сквозь моё сознание, не задерживаясь в памяти. Хотелось спорить. Но книга ничего и не навязывала. И не получалось ухватиться за свободный поток слов. По какой-то невероятной случайности Архилох увидел у меня книгу. Сдержаться он не мог, ввиду своей склонности к театральным выходкам, граничащим с эпатажем, с любовью поучать ближнего и дальнего:
– Старинные книги… Они обладают особым очарованьем. Особым, да. Очень. Специфическим. Пожалуй, именно средневековые книги… мистические трактаты… их трудно усваивать, несмотря на принципиальную неприхотливость, простоту мысли. Многое… слишком многое ускользает, а прочитанное теряется. Сперва я искал причину в себе. Мне казалось, для восприятия духовного требуется особый уровень восприятия. Это как старый вопрос, может ли интеллект человека постичь Активный интеллект, возносясь на принципиально иные уровни бытия и сознания, что одно. Мне тогда представлялось, требуется определённый духовный уровень, чтобы ухватить и сохранить в мозгу (или в сердце?), в принципе, понятные и простые мысли. И я терпеливо читал, делал выписки. А идеи старых мистических трактатов текли бесконечным потоком, – увидел, понял и тут же забыл, – что здесь важно, а что нет? Всё так банально, ясно и непостижимо. Нет-нет, я не отказался от своего первоначального объяснения. Оно нуждается лишь в некотором дополнении, в незначительной корректировке. Мистические книги – это море, вода без конца и края, которая всюду выглядит в целом похоже, узнаваемо, привычно. Если заглянуть под поверхность – там глубины. Но нужное человеку, уловимое – тоже простое, однообразное и единообразное. А всюду эта вода, – не утони! Следует хорошо уметь в ней плавать. Учиться. Или поймать что-то важное для себя и держаться его. Такие книги невозможно воспринимать как литературу. Тут нет места и систематизации. Пусть всё пройдет сквозь душу и уйдёт… но останется ли… Важное потеряется в тёмных уголках души. Если что-то нужно душе, то душа возьмёт, усвоит, оставит.
– Но откуда тебе это близко? Ты ведь из других миров? – я внезапно задумался, Архилох ли он?
– Не следует ругать жизнь в книгах ненастоящей. Она бывает яркой, полноценной, насыщенной. Уж поверь.
– Отречение от тварного тебе хорошо давалось? Такая невозможность грешить!
– В этом залог моих настоящих проблем. Когда достигаешь освобождения от чувственного, той бездны, где должна состояться встреча с Богом, легко и оступиться. Бог даёт многое, великую власть над элементами. Но для человека ли это? Вкусно поел, откликнулся на светское веселье и пустота заполнилась чем-то другим. Хлам в душе бывает полезен. Может, пространства для встречи с Богом и меньше, но и не возникает пустоты, которую внезапно заполняет совсем уж пустое. Именно такое. Оно всегда ближе, оно всегда доступно. Низменное. Его много и оно легко заполняет пустоту.
– С кем это ты там прохлаждался на страницах книг? Признавайся, у тебя что-то было с «женой, облачённой в солнце»?
– Душа остаётся душой и легко заполняется хламом, даже если и стремление ко греху не удаётся реализовать.
На протяжении всей беседы моё удивление возвышенными мистическими интересами маленького человечка нарастало, как грибки после дождя и солнца на ноге пляжника. Архилох же, книжный древний грек, не настоящий. Истинный, я полагал тогда, должен любить материю, жизнь, источать оптимизм. А тут… тьфу. Мракобес. Я постарался поскорее уйти в свои дела от внезапных откровений книжного персонажа.
7. ПОСЛЕ СМЕРТИ
– Не сродни ли смерти пребывание в книге? Ты был чем-то вроде гербария. Высушенный лист, придавленный страницами. Ничего кроме слов.
– Книги – хранилища. Что есть человек без воспоминаний? Без памяти (пусть ложной) нет самосознания, без самосознания нет человека. А я разместился в самом сердце всего этого, среди слов о прошлом, настоящем, будущем, формирующем коллективный разум… являющимся его отражением. Я стал зерцалом мира, самым человечнейшим из людей.
– В пионерском лагере мы вызывали как-то дух Тараса Бульбы. Лицо вымышленное. Впрочем, сам выбор забавен. Не понимаю, чем был обусловлен столь странный выбор литературного персонажа. В богатой галерее литературных героев выбрали именно его. Вот не представляю, о чём мы с ним могли бы говорить. Даже как убийца… нет в нём изящества Дракулы, которого хоть и не проходили в школе, но всё же, всё же… Подумалось, что в школьной программе не было других украинских боевых героев. Не нянчиться же с пастушком, над которым издевались в школе. Это из Ивана Франко. А другое… Ничего не припоминается милитаристического, как нравится детям. Как Гайдар. Он описывал убийства со знанием дела. Это ведь так здорово, оставить парту, а всех вокруг изрубить шашкой?
– Я был на войне. Я человек мирный. Не увлекаюсь военной романтикой. На настоящей войне нет романтики.
– Хорошо. Вернёмся к нашему лагерю. Многим тогда казалось, что дух Тараса Бульбы пришёл…
– Почему нет? Вот и я здесь. Хотя многие говорят мне: «Ты не Пушкин». В контексте советского спиритизма это звучит правильно.
– Во всём этом, однако, легко заподозрить подвох, несерьёзность.
– Я очень серьёзен. Всегда серьёзен. Но я понимаю, можно на это смотреть как на проекцию разговоров о науке, противостоящей лженауке.
– Разумеется. Именно. Вызывание духов мёртвых – вздор. А уж дух литературного персонажа – это вообще слишком. Если те не существуют, то этот и подавно.
– Ну почему? Как минимум, в сознании существуют и те, и другие. Мы говорим. Вот они в наших словах. Что не так? Существует ли мёртвый во плоти? Это нет, разумеется. Но спириты ведь и не зазывают живого человека к обеду. Они общаются с духовной сущностью, о природе которой можно лишь гадать.
– Гадать? Ты погряз в отвратительных суевериях.
– Для начала, Тарас Бульба явился?
– Издеваешься? Я уже сказал. Многие утверждают, что явился. Впрочем, смешно.
– Так ты принимаешь свидетельства товарищей или свои личные теоретические построения на пустом месте. Ведь в основе твоих утверждений лишь утверждения как «должно быть». Но ничего о фактах.
– Это фантазии. Человек может убедить себя в чём угодно.
– Но именно это и будет реальностью для данного человека. Сама попытка ограничить культуру, загнать её в рамки, опредёленные каким-то чиновником или внутренним консерватизмом – гибель для человеческого духа. Интеллектуалу пристало смело глядеть в лицо неизвестности, укрощая её осознанием. Какие открытия может сделать человек, заранее очертивший, что есть истина, а что «лженаука»? Но о неизвестном нельзя сказать, что оно ложно.
И тут вдруг Архилох повёл рассказ обо всём, о Пушкине:
– Жил-был Пушкин. Умер и умер. И вот, пожалуйста, рукотворный памятник. А ведь у поэта была душа. И всем на неё плевать… Кроме спиритов, конечно. Душа Александра Сергеевича завоевала необычайный успех именно в этой среде. Советские спириты… вот истинные почитатели Пушкина после смерти! Разве есть ещё хоть одна душа, удостоившаяся стольких вызываний! Но, однако, увы. Многие делятся впечатлениями от загробных бесед Пушкина, но никто не опубликовал текстов. И всё уходит, теряется. Советская интеллектуальная жизнь не обогатилась ни советскими «Халдейскими оракулами», ни какой-то там «Литературой из оракулов». Зато монументальных идолов построили, нашли в каждом захолустье какие-то деревья, в тени которых отдыхал сам Александр Сергеевич. А поэт сам мечтал о другом: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный». Не рукотворный! Понимаешь ли?
– Ты тронул грязными руками «наше всё», грек нерусский. Как тебе не стыдно?
– Да, ладно. Ну почему все верят в исключительность Пушкина! Я лично убеждён, что вся русская литература вышла из «Носа» Гоголя.
8. О ПРОИСХОЖДЕНИИ ЯЗЫКОВ
И всё же его обращения к истории открывали мне глаза на былые времена. Не на факты, конечно. Это характерная ошибка, которую я подмечал всюду многократно – обращение к современникам, как последней инстанции, как источнику неоспоримых сведений о каком-то времени. Но нелепо спрашивать у заурядного сельского сапожника о происходившем в королевском дворце только из-за хронологического совпадения. Это, разумеется, верно и наоборот. Для выяснения голых фактов лучше обратиться к историку, чем к среднему современнику событий.
Байки Архилоха порой были слишком фантастичны, а его память весьма прихотлива, избирательна. Почти все его рассказы не повествовали о виденном им лично. Многое вычитано, многое услышано. И даже придумано. Но не это привлекало моё внимание. Любопытен был самый выбор историй, акценты. Их содержание могло отражать расхожие представления древних греков. Как-то мы заговорили о Библии и о «Вавилонском столпотворении», смешении языков, о первоначальном языке. Не помню, что послужило поводом. Кажется, безуспешно пытавшийся проникнуть в дом иеговист. Так ли иначе, Архилох поведал мне любопытную историю:
Развитие национальных мифов – верный путь к деградации. Действительность подменяется чванством, закрывающим саму возможность адекватно реагировать на вызовы реальности. Внутри культуры важны относительные чужаки, которые могут осмелиться на проверку национальных вымыслов. Приведу конкретный пример, реальную, хорошо известную историю. Древние египтяне свято верили, что их язык является древнейшим на земле. Этот факт никогда не подвергался сомнению и никто не испытывал необходимости его проверке. Однако в стране воцарился Псамметих, фараон эфиопского происхождения. И в его душу, очевидно, закралось сомнение. Царь решил проверить истинность господствующего в обществе убеждения. Итак, Псамметих повелел отобрать двух младенцев у родителей-египтян самого простого звания, людей патриотичных, набожных и непритязательных, то есть у исконных, коренных представителей народа. Детей следовало воспитать вдали от людей, в уединенном месте, под наблюдением строгого старого пастуха царских стад. Сказано, сделано. Время шло, а фараон терпеливо ждал результата. Дети долго молчали, потом, когда подошёл срок, издавали нечленораздельные звуки. Так им исполнилось два годика. Однажды пастух, войдя в дом, с удивлением обнаружил, что дети бросились к нему навстречу, протягивая ручонки, и говоря…
Тут раздался стук в дверь. Так не вовремя. Зашла соседка по довольно незначительному поводу. Я же постарался свести общение с ней к минимуму, вожделея окончания рассказа. Моя невнимательность к словам женщины, тот, факт, что я не улавливал её утверждения, предшествовавшие вопросам, вконец убедили её уйти, дав мне, впрочем, обещание-надежду зайти попозже: «Я понимаю, у тебя проблемы на работе. Я слышала». Ничего такого. Ерунда. Но я счёл за лучшее согласиться. Это ставило точку в разговоре, обеспечивало предлог нетерпеливо, но и старательно любезно распрощаться с соседкой. Заперев дверь, я сразу бросился к Архилоху:
– Так чем всё завершилось?
– Что завершилось? – не желая, тратить время на чепуху, выдавил из себя Архилох. Он не мог оторваться от какой-то компьютерной «стрелялки».
– Ну, история про древнеегипетский язык. Что дети сказали пастуху?
– Да что они могли сказать? Выругались матом. В их положении ничего другого на ум и не приходит. Бедные детки! А, кроме того, маты – это и есть изначальный язык, который близок к языкам животных. Человечество выработало речь нового типа, небывалую в природе. В наших языках слова соответствуют каким-то определенным предметам или строго очерчиваемым логически понятиям. Конечно, полная рационализация языка невозможна. Но стремление к ней играет в нашей речи ключевую роль. Маты же – просто эмоциональные возгласы, не наделенные никаким рациональным смыслом, не обозначающие ничего конкретного. Это сущее выражение чувств, как лай, как мяуканье, как рычание.
9. КОДИРОВКИ
В какой-то момент я не сдержался и поставил на свой компьютер пароль. И под разными предлогами отказывался сообщать его Архилоху-лепрекону. Тот, однако, обзавёлся своим ноутбуком. Ума не приложу, где он его достал. Неужто вытащил из какой-то древнегреческой книги? Ведь я никогда не видел его за работой. Впрочем, и на преступления у него не должно было оставаться времени. Он всё время погружен в игры. Нетактичных вопросов я задавать не стал… Лишь подумал: «Компьютеры – лучшая профилактика преступлений». А со стороны кухни всё неслись и неслись звуки взрывов, стандартные возгласы – Архилох вполне адаптировался к нашему миру, ухватив, возможно, главное в нём.
– Что наша жизнь? Игра! – не переставал твердить маленький человечек.
– Позволь, но ведь это именно я тебя обеспечиваю всем необходимым. Что бы ты делал без моей помощи? А деньги мне не даются даром.
– Не будь занудой. Так и должно быть устроено идеальное общество. Ты знаешь это, наверное, из Платона, который перенял идею у мудрых египетских жрецов. Должен быть класс интеллектуальной или религиозной элиты, за ним следуют воины, а потом работники разных отраслей, эти самые «зарабатыватели». Последние обязаны обеспечивать вторых и первых. Только так всё работает. Ну не может же мыслитель ковыряться в земле. Подобное тянется к подобному. Близкие к земле и всему, что она родит, к ней и устремляются. А подобные богам небесным, взирают на небеса, не унижая своего достоинства вещами низменными. Кроме того, подумай, если бы военный класс и манипуляторы утратили бы власть над людьми, решающими реальные проблемы, люди бы чрезвычайно расплодились, культуры и науки подошли бы к своему логическому завершению, являющемуся их полным совершенством. Всё, конец истории, конец человечества, конец света. Отсюда все эти мифы о возгордившемся человечестве, неудачно соперничающим с богами или Богом. Небывалые успехи в строительстве – возводится Вавилонская башня. И катастрофа. Божья кара. А Прометея сгубило чрезвычайное человеколюбие. Как и людей, помощь Прометея. Успехи подлунных обитателей навели на землю Пандору. Ах, ну можно вспомнить и круглых людей Платона, раз уж мы о нём сегодня заговорили. Но таких историй множество. Но я хорошо сплю, не помышляя о лаврах Джеймса Фрэзера.
– Тебе с твоим самомнением лечиться надо…
– И где прикажешь лечиться? Я крайне низкого мнения о вашей медицине. Она труслива и иррациональна. Действенные в прошлом кровопускания не применяются. Вместо этого всякий вздор. Прививки – вкалывают болезни. А оздоровления! Люди едут за тридевять земель на отравляющем воздух транспорте, тратят огромные деньги, чтобы сломать себе ногу на какой-то горе… ну, или утонуть в море. Вот раньше люди оздоровлялись в могилах, по месту жительства. Так оживили мёртвого человека, бросив на кости пророка Елисея, согласно четвёртой Книге Царств, 13:21. А Исайя сообщает о сидении в гробах ради оздоровления, в главе 65, стих 4. Работает, действует. И никакого ущерба экологии, никаких финансовых трат. А если не помогло и умер, то сразу оказываешься в гробу. Никаких затруднений для родственников.
Вселенная, впрочем, не прощает подобных насмешек. И Архилох вскоре в этом убедился.
10. АРЕСТ
Однажды, вернувшись с работы, открыв дверь в квартиру, я услышал ужасный шум совсем не компьютерного происхождения, – какая-то возня, голоса многих людей. Меня это удивило. С кем мог веселиться Архилох? Много лет он вёл публичную жизнь исключительно литературного персонажа, лишённого простых земных радостей. Архилох утратил навыки общения и целыми днями пропадал в социальных сетях, перемежая это игрой в разные «стрелялки». На секунду я растерялся, – не вызвать ли полицию? Но потом решил не тратить время на тщетные убеждения приехать по неясному поводу, когда реальных жертв ещё нет… хоть и временно, хотя всё может быстро измениться… Из мёртвого состояния обращаться уже будет невозможно… хотя, однако, и не особо нужно. Первое обстоятельно огорчало, второе радовало.
Я проследовал на звук… Опять кухня! Отличный выбор, что и говорить. Я проследовал туда. На кухне группа важных маленьких человечков в белых халатах крепко держала Архилоха, скрутив ему руки.
– Мне вас всех не прокормить, – без обиняков я сразу высказал наиболее жизненно важную вещь. – Даже если вы все Аристотели да Платоны.
– Что вы? Мы сами о себе позаботимся. Мы вовсе не философы какие-то, – произнёс, покраснев, самый важный карлик. – Разрешите представиться, доктор Румпельштильцхен.
– Спасибо, я здоров, – не на шутку испугался я.
– Зато скрывавшийся у вас тип не вполне. Я бы даже сказал, он весьма опасен. Собственно, здоровье – личное дело каждого. Если бы речь шла об инфекции – это его выбор. Пусть себе умирает. Но асоциальное поведение – это серьёзно. Вот чем должны заниматься сегодня врачи! – и добавил. – За вашим знакомым не водилось каких-нибудь странностей? Не пытался ли он заражать кого-то зловредными идеями?
Я вспомнил перманентную игру Архилоха на компьютере… однако, странность ли это? И праздность. Что может быть нормальнее, естественнее для человека… человек ли он? Но и книжным персонажам ничто человеческое не чуждо?
– Нет, не замечал. Он вёл довольно нормальную по крайней мере для человека жизнь, ел, спал, отравлял воздух.
– А, между тем, у вас в квартире водилась довольно опасная личность. Он возомнил себя гением без страха и упрёка. Он поучает всех подряд. При наличии у него денег и власти, такое можно было бы стерпеть. Но в данном случае… Ах, как это убого и печально. Вялотекущая шизофрения, я считаю. А кем он себя назвал на этот раз? Шекспиром, Пушкиным, автоматом из новеллы Гофмана «Автомат»?
– Архилохом. Но разве вы не допускаете, что сочинитель может что-то сочинить и о себе?
– О! Как и во все прошлые разы! Он может. И у него получается! – внезапно доктор похвалил талант «Архилоха», и добавил. – Но вы не беспокойтесь, пожалуйста, мы его госпитализируем. И спасибо, что сохранили нам ценного пациента. За эту заслугу мы немного покажем вам наш мир. Лишь одна просьба – никогда никому о нём не рассказывайте.
– А кем он себя называл в прошлом?
– Как кем? Архилохом. Всегда и только Архилохом! Ох, уж эти сумасшедшие. Они одержимы одной лишь идеей!
– Но почему вы считаете его сумасшедшим?
– А вы считаете его существование логичным?
Я хотел сделать замечание относительно оправданности веры в Румпельштильцхен, который ещё и свободно всем сообщает своё имя, но сдержался, лишь кивнув в знак неопределённого согласия с общим направлением мысли. А ещё меня беспокоил этот советский диагноз. «Вялотекущая шизофрения». Несуществующая болезнь. С другой стороны, кто я такой, чтобы оспаривать заключение профессионального врача? В конце концов, представления о норме и об отклонениях у маленьких человечков могут отличаться от наших. Ведь невозможно игнорировать отвратительную, жуткую наглость Псевдо-Архилоха. И даже, если она формально нормальна для человеческого сообщества, более тонкие, более прогрессивные существа могли осознать её порочность.
11. ЧЁРНАЯ КУРИЦА
Всё это не прошло бесследно. Совесть не даёт покоя. Я убеждал себя, что Архилох не всегда вёл себя корректно. Но как я его мог выдать докторам? И пусть он был болен, хотя я и не был в этом убежден, но можно ли лечить кого-то принудительно? Архилох ведь не принёс никому вреда в реальном мире. Он разил словом. В древности своими стихами, потом злобными постами и репостами. Если он кого-то и убил в реальности, то это было чрезвычайно давно, до заключения в книге Геродота, в другой жизни, другом существовании. Теперь же он сражался лишь в компьютерных играх… ну и на просторах интернета с виртуальными оппонентами. А я дал докторам его увести… Куда? Кто знает? Я стал верующим. Я уверовал в романтическое двоемирие и вздрагиваю при виде каждой чёрной курицы? Какие яйца она ещё снесёт грядущему?
