***
Жизнь вытекает из маленьких городов,
как тёплый янтарь из надкушенного печенья.
Ася уехала.
Помнишь,
её свекровь
всех угощала выпечкой на Сочельник.
А без людей получше.
Не станет школ.
Ни рынка, ни кладбища –
лишь санаторий «Южный».
Здесь ты ловил кузнечиков, ливнем шёл,
тройку по физике здесь получал заслуженно.
Холмик. Аллейка. Признак земных работ.
Столько инжира было бы – зря срубили.
Жизнь вытекает из, укрывает от
светлой пылью.
***
Когда был маленьким,
то всё казалось длинным.
Фонарь, линейка, мусоропровод.
Теперь всё коротко: летит июль пчелиный,
колючий март царапает живот.
Сиди себя тихохонько да слушай,
как пух пылинки городу сдаёт.
Когда был маленьким,
хотелось лампу-грушу.
Теперь не хочется,
теперь не до неё.
Ни вафельку, ни жареного хлеба,
ни белого мороженого литр.
Когда был маленьким.
А разве я им не был?
А разве я с ошибкой не делил?
Ни контурная карта Ленинграда,
ни Майн, ни Рид, ни Витя Коробков
не помогают выжившим пиратам,
хозяевам цветных грузовиков.
РОСТОК
А дома не было, была
под сердцем крошечная мгла,
и в ней горошина жила –
пыльцой на пальце.
Когда же корни подросли,
то не хватило им земли.
Не бойся, тело, не боли.
Чего бояться?
Смотри, смотри-ка, корешок
на небо лазалку нашёл.
Лишь обращаться хорошо –
твоя забота.
Так и живём, так и живёт.
Как платье, носит тела свод.
А то, что горлом кровь идёт, –
всего делов-то.
МАНГУП-КАЛЕ
Где стряхивает лес учётчик-воробей,
где мечутся холмы, а под холмами – мамонт,
где уходили сны, где падалось темней,
где спорила роса с тесёмками вьетнамок,
где каменным столбом, приклеенным к спине,
проржавленный июнь пытал феодоритов,
где люди из Москвы, невинные вполне,
дремали на груди невидимых убитых,
где тихий караван небесных верблюжат
соскальзывал во тьму и двигался в потёмках,
меня там больше нет. И некому сажать
цветные семена.
***
Дедушка, здравствуй.
В среду выходит книжка.
Снегу здесь столько!
точно рисунок вытерли.
Солнце приходит в мае.
Весны излишки
гнёзда свивают в лицах томлёных жителей.
Взяли собаку.
Толст, голосист, старателен.
Тексты печатаю.
Это ли не удача?
Часто звоню родителям, чаще – матери.
И никогда не плачу, дедушка.
Я не плачу.
Что рассказать…
В Ростов мы недавно съездили.
Город – широкий, щедрый, поэтам любый.
Чёрный на белом, дедушка смотрит весело.
И шевелятся его молодые губы.
***
Вот так и проплыву тебя во сне,
как вздох над нет, как статую на дне,
как вытертую в табеле отметку.
Звенит крылом комарик-звездочёт,
густая кровь сквозь сумерки течёт
и капает с небес на табуретку.
Мы никогда не будем – «я проспал!» –
терять такси на аэровокзал
и по-французски спрашивать прохожих.
Мы никогда не будем спать вдвоём.
Глядит лицо на новый водоём,
на хлопок, на синтетику, на кожу.
Не завтракать расплавленной лапшой,
не спрашивать кота, куда он шёл,
не радоваться музыке знакомой…
Тебе не слышно, слышно только мне,
как комары целуются в окне,
как жалуется муж на насекомых.
***
Потому что вы не вечны.
Вечен лишь тулуп овечий.
Да маслёнка, да миткаль.
Гужевые облака.
Вечен шкаф, утюг, тарелка.
Чашка. Чай. На чашке – белка.
Сплетен стоптанный каблук.
Шёпот.
Шорох.
Стук да стук.
Вечен запах из подвала.
Вечен взгляд водицы талой.
Хруст капусты. Хрип коня.
Нечего и объяснять.
Можно только слушать тихо,
как в стакане спит гвоздика,
как часы бьют одного.
Низачем. Ни для кого.
***
Поезд дальше не поедет.
Просьба выйти из вагона.
Чай, не маленькая. Чаю!
с мёдом, с мятой, с молоком.
Черепна моя коробка.
Тяжела моя попона.
Кто там щёлкает грозою?
Кто хрустит дождевиком?
Кто мелькает в сиплых тучах,
притворившись гражданином
с нижней лестничной площадки?
Или, скажешь, не похож?
Поезд дальше не поедет.
Забирай своё, рванина.
И вот этого Ивана,
И Степановну – под дождь.
И пошли они отрядом,
кто с пакетами, кто с внуком,
кто с тележкой продуктовой,
кто с ровесником вдвоём.
И остались только пятна.
И осталась сетка с луком.
И остался тихий поезд
под невидимым дождём.
