Яркая вспышка в памяти – момент, когда я начало оживать. Случилось это в примерочной магазина элитной женской одежды. Едва я легло на плечи хрупкой молодой женщины, как ощутило себя частью её. Я облегло женщину, как кожа. Мы дышали одним дыханием, у нас забилось одно на двоих сердце!
Тройное зеркало отразило сероглазую брюнетку, невысокую, худенькую, оттого изящную. Я, лёгкое пальто из муара благородной жемчужной гаммы с сиреневым отливом, длиной до узких щиколоток, с обрамляющим шейку воротником, сделало её величественной. Во всяком случае, её спутник, коренастый усатый крепыш в очках с золотой оправой, воскликнул:
– Перебрала кучу нарядов, довела меня до ступора, но не зря. У тебя отменный вкус! Берём!
– Ну, не знаю, – капризно протянула женщина, хотя я-то всем шёлком подкладки чувствовало, что она не хочет расставаться со мной. – Куда здесь в нём выйдешь? Жарень, как в аду!
– Но нам же в Мельбурне осталось всего полгода, потом – домой. Для нашего сентября-октября самое то!
Так мне полгода пришлось висеть в гардеробной хозяев – дипломата Леонида Затонского и его супруги Инны. Но всё-таки доводилось видеть белый свет. Поскольку хозяйка буквально страдала оттого, что нет возможности сделать дефиле по городу, она то и дело надевала меня дома и крутилась перед зеркалом. Поразительно, необъяснимо: даже без присутствия на её плечах мне довелось чувствовать то же, что и моя красавица – то грусть, то ликование, то ничем не объяснимую хандру, то восторг. Для меня было естественным смотреть на происходящее со стороны и выносить суждения. Какая жалость, что невозможно в гардеробной перекинуться словом с другими вещами ни на языке хозяев, ни, тем более, на моём родном французском. Впрочем, не удивительно. Только я была королевских кровей!
Хозяйка оказалась натурой весьма эмоциональной, с резкими перепадами настроения. Манеры и речь выдавали в ней простолюдинку. Видимо, поэтому жёны дипломатов неохотно пускали её в свой круг, что она переживала весьма болезненно, чем делилась по телефону с приятельницей Диной в каких-то диких выражениях. А мне кажется, они просто чёрной завистью смотрели на Инну. Она была дивно хороша! Её хрупкость подчёркивала копна волос. Иссиня-чёрные, в солнечном луче они вспыхивали и блестели, как корона. Ходила она, еле касаясь земли. А когда сидела на ручке кресла, обняв читающего мужа, мне казалось – она вот-вот взлетит. Приземистость Леонида только подчёркивали воздушность его супруги.
Мы жили в превосходной гостинице при посольстве. Стеклянная стена наших апартаментов выходила на набережную, дальше простилалась необозримая гладь океана. Он был похож на меня муаровыми оттенками, в которых преобладал то индиго, то фиолет, то жемчужный блеск. По лёгким волнам скользили белоснежные яхты. Их можно было принять за стаю чаек. Хозяйка частенько распахивала дверь и стояла, глядя на белые гребешки. Мне же безумно хотелось вырваться, раскинуть крылья, полетать над водой, освежиться в потоках ветра, покачаться на волнах. Впрочем, может быть, в меня переливались чувства Инны?
На больших белых птиц походили и рассыпанные по берегу отели и виллы. Днём, в жару, всё замирало. А вечером, когда легче дышалось, в городе начиналась жизнь. Женщины в нежнейших, как дуновение бриза, платьях всех оттенков радуги под руку с солидными спутниками фланировали по набережной.
Мои хозяева совершали променад редко. Леонид висел на телефонах, часто исчезал, а потом наговаривал что-то непонятное мне, очень-очень серьёзное, на диктофон. Инна расшифровывала эту скороговорку, набирала на компьютере. Иногда супруги ходили на занудные, по словам Леонида, дипломатические рауты. Пару раз выезжали на пикники, что Инне нравилось куда больше. Она рассказывала Дине о бивуаках под эвкалиптами, о том, как они уплетали обалденное жаркое из кенгуру под ананасовым соусом, как на неё запал сотрудник Внешторга Станислав и как у неё кружилась голова после бокала шираза…
В будни Леонид с утра до вечера был занят, а если и выпадали свободные часы, он погружался в чтение газет. Инна пыталась отвлечь его, заигрывала, но он бросал: «потом, потом» и нырял в газеты ещё глубже. Только однажды я видело, как они, обнявшись, полулежали на софе. Инна тихонько запела: «Утомлённое солнце…», а муж подхватил баском: «…нежно с морем прощалось». Как приятно было смотреть на семейное счастье!
В Австралии был сезон жары. Инна надевала только невесомое платье на бретельках или шорты с футболкой. А мне было так скучно в гардеробной! Утешалось только надеждами на смену места жительства, которое откроет для меня перспективы явить себя миру во всём блеске. Разве не в этом моё предназначение?
Не скажу, что хозяйка сильно переживала из-за отсутствия бурной светской жизни. Её обуревала другая страсть. Шопинг! Свободное время она проводила в бутиках. Возвращалась с водителем, который сгибался под тяжестью коробок. Инна раскладывала по комнате ткани, десятки пар обуви, бельё, платья, брюки, меховые накидки, шарфы, шляпы…
Хозяйка относилась к вещам трепетно, с благоговением. Она целовала их, примеряла, поглаживала! Она могла часами сидеть у зеркала и менять серьги, колье, браслеты. Иногда она наряжалась, как светские дамы и расхаживала по квартире. Ей это доставляло истинное наслаждение! Приобрела, кроме меня, ещё пальто и две шубы, и я ревниво посматривало на них. Утешало то, что мою красоту превзойти невозможно.
Хобби Инны мужу, как видно, не особенно нравилось. Он молчал, морщился, но вдруг его прорвало:
– Зачем столько барахла? Мы вернёмся в свою квартиру, там гардероб забит твоими вещами. Да теперь в любом нашем городе можно купить, что душа пожелает!
Инна, неожиданно для меня, разозлилась и стала похожа на ощерившегося котёнка. Она крикнула с вызовом:
– А я всё старьё повыбрасываю! Всё – мебель, посуду, тряпки. Начну новую жизнь. А такого, как я тут надыбала, у нас фиг купишь. Пусть все завидуют!
– А как ты себе представляешь новую жизнь?
– Увидишь!
Леонид покачал головой, обнял её и сказал – с печалью:
– Я женился на скромной медичке в вязаной шапочке. Приходил к тебе в общежитие, мы пили чай из гранёных стаканов, но нам было так классно!
Инна молчала, утонув в кресле, только губку покусывала.
– Скажи, эти тряпки делают тебя счастливее?
– Да! – выкрикнула она.
Инна вскочила и бросила мужу в лицо:
– Ты сын члена-корреспондента, по жизни как на эскалаторе поднимался, а я в коммуналке с тараканами выросла. Мать была техничкой в детсаду, от неё несло карболкой. Я стеснялась показывать её девчонкам. А платья донашивала после Наташки, дочки маминой подруги! Когда меня пригласил на свидание лучший мальчик класса, я не пошла – у туфли подошва оторвалась в последнюю минуту, а других не было.
– Ну, у каждого своя Голгофа. Меня жизнь не так уж баловала, как ты думаешь. Родительского тепла я никогда не чувствовал. Наказывали меня за малейшее моё несоответствие их идеалу ребёнка. В институте со второго курса отчислили – так, ни за что. Невинную вечеринку партком представил чуть не борделем, и троих из группы вышибли. Отец сказал, что я его опозорил. Я уехал в Сибирь, больше двух лет со старателями шастал. Всякого насмотрелся и натерпелся. Тонул в болоте, в меня стреляли. Еле в институте восстановился. А сколько лет добивался хорошего назначения! Так что нынешняя твоя райская жизнь не с неба упала.
– Ты мне этого не говорил… А я хотела стать врачом, но мать не могла меня тянуть, и вот я медсестра. Капельницы, уколы. А могла бы…
– Зато какая медсестра! Таких ласковых рук я ни в одной больнице не встречал. Я и влюбился-то сперва в твои руки, когда после аварии пришёл в сознание, но ничего кроме них ещё не видел.
Они долго сидели молча.
Мне было так тяжко во время их перебранки, что дыхание остановилось. Ах, как горько было мне от своей немоты! Кто-то вложил в меня разум и чувства, но я не могу их высказать! Мне хотелось крикнуть им: «Вы не радуетесь тому, что вам дана способность говорить – говорить слова любви, а не раздражения. Вокруг такая красота, а вы её не видите, а видите только свои обиды. Не надо, не надо вспоминать былое, – мысленно шептало я, – будьте счастливы сейчас, мои любимые!».
Леонид сник. Он как будто услышал меня и погладил жену по прекрасным густым волосам:
– Прости, Иннуся! Делай, как знаешь.
Уф! Наконец-то глоток свежего воздуха после удушья в контейнере! Мы дома! Меня повесили на плечики и расправили каждую складочку.
Что ж, неплохо. Двери из круглой гостиной вели в несколько комнат. Безделушки и картины придавали уют, не то что холодная чистота отеля. Инна утопала в ворохе нарядов, выныривала с чем-то, развешивала в гардеробной в одной ей ведомом порядке. А меня опять повесила на виду и любовалась мной, как картиной. Скорей бы на публику!
Леонид долго не показывался из кабинета, затем вышел, потянулся:
– Хорошо-то как! Кончилась южная ссылка!
Он и в самом деле как-то расцвёл. И с Инной нежничал.
– А я бы из ссылок не вылезала. Слушай, попросись теперь в Эмираты. Там, говорят, сказка тысячи и одной ночи!
– Ты же знаешь, я не арабист. И возраст… Скорей всего, буду штаны протирать в министерстве.
– Ну-у, – капризно протянула Инна,– а как же – желание любимой жены? Муж шутливо прикрыл ей рот ладонью.
Шли дни. В доме царила суматоха. Двери не закрывались. Увозили старую мебель, втаскивали новую, налаживали технику, вешали шторы, размещали утварь… Инна, как птичка, порхала и с удовольствием командовала мастерами. Скорей бы выйти в свет. Мне же хочется блеснуть! Но она с упоением предавалась благоустройству. А если и выходила, то в жакете или куртке.
В один прекрасный день оказалось, что гнёздышко свито. Ни убавить, ни прибавить.
Чем же теперь займётся моя хозяйка?
Не знало я масштаба её замыслов! Она начала готовить грандиозный журфикс. Опять какие-то люди, переговоры по телефону…
Компания собралась странная. Чинные жёны дипломатов и простушки, подруги Инны. Стол сверкал. Пробки в потолок, изощрённое славословие коллег, нервный смешок Инниных подружек, натянутые улыбки дипломатш… Застолье понемногу начинало превращаться в тусовку. Подруги пытались запеть «Чо те надо», но осеклись, мужчины сыпали анекдотами.
– Сюрприз! – вдруг объявила хозяйка. – Прошу в залу!
Там была расстелена ковровая дорожка. Гости расселись по обе стороны и с любопытством оглядывались в ожидании.
Инна исчезла и через минуту вышла в изумительном синем платье и жемчужном ожерелье. Она ходила по дорожке, как по подиуму. В её глазах читалось торжество.
Ты дивно хороша, моя красавица. А наденешь меня – и будешь королевой!
И публика застыла в изумлении.
Инна опять исчезла и явила себя миру в элегантнейшем костюме с меховой оторочкой.
«Так вот оно что, – осенила меня догадка. – Ради этого и замышлялся журфикс!».
Меня пробирала дрожь в ожидании своего выхода. Однако, взглянув на хозяина и гостей, мне стало понятно, что бедняжка сделала роковую ошибку! Это был полный провал. Успеха не прощают! Хозяин это тоже понял. Он сидел, опустив голову, а потом увёл мужчин курить. Жёны дипломатов сидели с каменными лицами. Только подруги неестественно восторгались и аплодисментами встречали каждый туалет.
А Инна ещё надумала подарить каждой гостье прелестный шарфик «оттуда». Но дамы демонстративно отказались и пошли за мужьями. Вскоре компания потянулась прощаться. Мой выход не состоялся. Обидно до ужаса!
Однако моё горе было несравнимо со страданиями Инны. Она съёжилась в кресле, как подбитая голубка, и рыдала. Как мне хотелось окутать плечи бедной девочки и вывести её на прогулку! Но что делать?
Несколько дней в доме висело облако ледяного молчания. Но постепенно жизнь вошла в привычную колею. Леонид с утра до ночи был в министерстве. Инна давала задания приходящей кухарке, потом влипала в компьютер. Иногда болтала по телефону с Дианой. Иногда, как и прежде, печатала бумаги Затонского. Вечером она надевала красивое платье, укладывала волосы и встречала мужа. Она вилась вокруг него, кормила вкусненьким, весело чирикала. Леонид расслаблялся, запевал что-то, Инна подхватывала. Получался гармоничный дуэт. Как славно!
Супруги бывали на официальных приёмах. Однако ни разу хозяйка не вывела в свет меня! Почему? Но куда уж мне проникнуть в стратегические замыслы Инны!
А она ждала нашего звёздного часа. И дождалась!
Однажды супруги получили приглашение на приём по случаю какой-то круглой даты Министерства иностранных дел. Приглашение было подписано Президентом! Инна прыгала от радости. Она с упоением читала программу. В ней значился концерт в музыкальной гостиной и барбекю на лужайке президентского особняка.
На лужайке начальники департаментов представляли сотрудников Президенту. Вот очередь дошла до Затонских. Мой блеск буквально ослеплял. А Инна гордо держала свою чудную головку с короной светящихся волос. Президент задержал её руку в своей руке, и это о многом говорило! Первая леди не оставила инцидент без внимания. Она оглядела Инну с головы до ног и… померкла. Ей стало ясно, кто королева барбекю!
Мужчины вились вокруг Инны, а она мило улыбалась, но от супруга не отходила.
– Наконец-то ты показал своё сокровище! – обратился к Леониду грузный мужчина, весь в орденах.
– Держи супругу крепче, а то уведут, – шутливо грозил ему коллега.
Леонид усмехался в усы. Интересно, нравилось ли ему быть в роли мужа королевы празднества? Но Инна и я – мы ликовали. Жизнь удалась!
Дни летели. Вот уже и Новый год подкрадывался. В доме ещё не угас отзвук головокружительного визита к Президенту. Тишь да благодать, казалось, поселились в семье навсегда.
Тем неожиданней был тот страшный вечер.
Леонид обычно был на работе допоздна, а тут явился рано. Судя по запаху, выпивши. Инна оторвалась от компьютера, бросилась переодеваться, но он остановил её:
– Сядь! Надо поговорить.
Инна изменилась в лице и послушно села на краешек кресла.
– Не буду ходить вокруг да около, – проговорил Леонид. – Я ухожу от тебя.
Инна молча переваривала услышанное. Лицо её мучительно напряглось.
– Кто она? – наконец вырвалось у неё.
Леонид поморщился:
– Почему вы, бабы, сразу ищете соперницу? Разве не может быть других причин? Нет у меня любовницы. Я тебя – он споткнулся – любил.
Инна опять замолчала. Затем решилась:
– Ребёнок! Да, понимаю, из-за ребёнка. Я не родила. Но хотела! А ты всё: «Потом, потом!».
Леонид дёрнулся:
– Ты женщина! Захотела бы, никуда бы я не делся. Тебе нравилось быть моей любимой игрушкой. Но причина не в ребёнке. Ещё хуже – пришлось бы ему расти без отца.
– Тогда почему? – закричала Инна, тряся его за плечи.
– Возьми себя в руки. И послушай. Не знаю, поймёшь ли ты, но мне с тобой скучно. Невыносимо скучно! Так, что выть хочется. Сижу, как дурак, в кафе после работы с кем-то из наших, но они все домой торопятся. А у меня к тебе ноги не идут.
– Почему? Разве я не помогаю тебе в работе? Разве мы вместе не ходим на всякие выставки и презентации?
– Да, ходим. Но в твоих глазах ни разу не вспыхнул интерес. В твоей прекрасной головке не задерживается ни одна мысль. Ты можешь только – извини! – чушь пороть. Мне тошно от этого.
– А любовь?
– Была. Если принимать за любовь позывы молодого здорового тела. А ведь должно же быть нечто более существенное! Мне нужна женщина-друг, мыслящий, глубокий. А поесть я и в нашем кафе могу. И обслужить сам себя могу.
– Но я тебя люблю! Ты моя жизнь!
– У тебя должна быть своя жизнь. Иди учиться чему-то или работать, как я тебя уговаривал. Я договорился – ты можешь пойти статистиком в нашу поликлинику. А дальше всё зависит от тебя. Первое время буду тебе помогать.
Инна окончательно растерялась.
– Я всё оставляю тебе, – продолжал Леонид. – Но квартиру придётся поделить. Мне жить негде. А перекантуюсь я в нашем общежитии.
Он побросал в дорожную сумку кое-что из одежды и тихо закрыл за собой дверь. Даже не попрощался, не утешил, не поцеловал. Какая жестокость!
Мне было безумно страшно. Вдруг Инна что-то с собой сделает! А если истерика? Кто её приведёт в чувство?
Однако вышло не так. Хозяйка не проронила ни слезинки. Бродила по комнате, спотыкаясь о кресла, перебирала безделушки на подзеркальнике. Потом вдруг принялась мыть пол. Так прошла ночь. Утром Инна по телефону уволила домработницу и куда-то ушла. Вернулась, поспала и опять ушла. Где она бродила, что делала – не знаю.
Мы перебрались в скромную двушку. Она стала похожей на склад. Коробки, коробки… Они громоздились до потолка, то и дело падали. Инна запихивала вещи обратно, потому что разместить их в крохотной кладовке было невозможно. На кухне посуда стояла даже на полу. Инна натыкалась на кастрюли и пинала их. Впрочем, она почти не готовила. Утром пила кофе и уходила в поликлинику. Что-то приносила на ужин. Телевизор и компьютер пылились на тумбе. Телефон молчал.
Как быстро горе старит женщину! Личико Инны заострилось и померкло. Потерявшие блеск, сколотые в пучок волосы теперь не прятали морщинки на лбу и большие уши. Инну, однако, это не беспокоило. В зеркало она не смотрелась. На работу надевала что поскромнее. Не разговаривала, только иногда бормотала что-то себе под нос.
Сердце моё буквально разрывалось от жалости: «Так неправильно! Неужели женщина может жить только чужой жизнью? Если нет мужчины – что, превращаться в ничтожество? Нет! А если не можешь одна – встряхнись! Воскресни! Оденься в самое красивое и выйди на люди! Помнишь, как мужчины увивались вокруг тебя?».
Через какое-то время Инна нашла занятие. Вечерами она одну за другой распаковывала коробки, раскладывала одежду, – ни разу ничего не надев! – составляла список содержимого и приклеивала его к крышке. Ей хватило дел на зиму. Весной всё началось по новой. Она вытаскивала одежду, сверяла со списком. И приходила в ужас: ей казалось, вещи исчезают. Она стала искать воров во всех углах квартиры. Однажды ночью схватила давным-давно замолкший телефон и начала в него кричать, что из-за плинтусов вылезает какой-то Жиртрест в белых кроссовках и утаскивает всё подряд.
Затонский пришёл всего один раз, когда Инна ещё не совсем опустилась. Он принёс коньяк, она сварила кофе. У меня теплилась надежда, что он вернётся – хотя бы из жалости. Напрасно! Леонид стал уговаривать хозяйку найти интересное занятие – вышивать, ходить на фитнес – да мало ли… Инна только морщилась.
– О, я знаю! – вскрикнул Леонид. – Я принесу тебе щенка. Пуделя! Абрикосового!
Инну даже передёрнуло:
– Вместо тебя? Равноценная замена?
– Как знаешь, – шепнул Леонид и ушёл.
Осенью Инна перестала ходить на работу. Одевшись во что попало, она слонялась из угла в угол, бормотала, хихикала. Редко выходила из дому, к ней тоже никто не захаживал. Только однажды в дверь отчаянно застучали соседи, крича, что она их заливает. Инна с перепугу не знала, что надеть, и набросила меня. Оказывается, как обнаружила соседка, из крана текла вода, а раковина засорилась. Инна, не сняв меня, принялась бороться с потопом. Можете представить, что со мной стало! Меня, насквозь промокшее и полинявшее, трясло. А Инне, видно, с того дня пришлось по вкусу использовать меня вместо халата. Она варила во мне кофе, брызги жгли мою нежную плоть. Она вытирала моим рукавом со стола, и от меня теперь шло такое амбре!
Однажды в дверь позвонили. Инна, как обычно, лежала, свернувшись калачиком. Она закрыла уши подушкой, но звонили резко и долго.
– Открывайте, полиция!
Инна трясущимися руками еле повернула ключ. На площадке стояли соседи и мужчина в форме.
– Почему не открываете? Соседи волнуются. Да и мало ли что вы можете натворить!
Полицейский позвонил по телефону, и вскоре приехала «Скорая». Врач хотел осмотреть Инну, но та сопротивлялась.
– Санитары, забирайте! – распорядился доктор.
На улице удалось хлебнуть свежего воздуха, но лишь на мгновенье.
Теперь я, замызганное и скомканное, задыхаюсь в мешке с остальными вещами хозяйки. Сквозь дырку я вижу людей в белых халатах. Небеса, за что мне такое наказание? Ведь мне хотелось сделать маленький мир вокруг меня наполненным красотой!
Я вспоминаю хозяйку. Непрестанно думаю о ней. И вдруг однажды меня обожгла мысль: может быть, Инна – тоже, как и я, просто оболочка, оболочка человека, который в ней не проявился?
