– Чёрт возьми! – вскричал Гопкинс. – Не думаете же вы, что автомобиль обладает сознанием, душой?!
– Да, обладает, – сказал я. – В той мере, в какой мы наделяем его этой частью нашего существа.
Александр Грин. Серый автомобиль
Георгий Иванович был в том возрасте, когда строить планы на будущее уже, наверное, несколько поздновато, хотя и записывать себя в старики было ещё рано. Если считать, что возраст определяется не прожитыми годами, а состоянием души, то многие из нас, считая себя молодыми, страдают гипертонией, радикулитом, склерозом и прочими недугами, называемыми, мягко говоря, возрастными изменениями организма, а если сказать несколько грубее, то старческими болезнями. Естественно, и у Георгия Ивановича всех этих возрастных изменений имелось предостаточно, но была у него ещё одна неизлечимая болезнь, которая приносит не меньше страданий, чем все остальные, – он был писателем.
Возможно, более точно его следовало бы назвать графоманом, поскольку писатель – это профессия, которая даёт некоторые средства к существованию в виде гонораров за опубликованные сочинения, а графомания – это уже болезнь, которая ничего кроме душевных страданий принести не может, но Георгий Иванович графоманом себя не считал. Не будем и мы его называть таковым, хотя страсть к сочинительству не приносила Георгию Ивановичу ничего, кроме творческих мук, переживаний, колебаний состояния души от восторженности, эйфории до глубочайшей депрессии.
Сочинения Георгия Ивановича публиковались в некоторых литературных журналах, сборниках прозы и поэзии, и, конечно же, на необъятных просторах интернета. В бумажных изданиях публиковались лишь произведения небольшого объёма – стихи, рассказы, а повести и романы, которые у него тоже были, Георгий Иванович публиковал в интернете. Конечно, можно было бы издать за свой счёт и роман, и сборник повестей и рассказов в виде отдельных книг, но финансовых возможностей для этого у Георгия Ивановича не было – с работы он давно уволился и существовал лишь на одну пенсию, не имея никаких дополнительных доходов.
Для чего он писал? А для чего вообще пишут стихи, поэмы, рассказы, повести и романы? Один довольно известный русский писатель, Иван Солоневич, утверждал, что литература – это кривое зеркало жизни, а кривизна русской литературы вообще уходит в четвёртое измерение. Но дело в том, что писатель не отражает жизнь, те, кто хотят отобразить жизнь как можно точнее, пишут социологические исследования, экономические трактаты, монографии по психологии и прочие научные труды, писатель же занят несколько иным делом, он не отражает реально существующий мир, он строит свой. Он убегает от реальности, от несправедливости существующего мира в тот, который создал себе сам, создал таким, в котором ему живётся комфортно, по крайней мере, комфортнее и уютнее, чем в той реальности, на которую обрекла его судьба.
Писатель, как наркоман, уходит в мир грёз, в мир, созданный своим воображением. И ни время, ни пространство не могут никак ограничить воображение сочинителя, он может построить свой мир в глубине давно ушедших веков или в далёком будущем, в его распоряжении вся земная география, а если и планеты нашей ему покажется мало, то он легко строит мир свой в неведомых звездных мирах. И вовсе не имеет значения, известен ли этот сочинитель широким кругам читателей, либо единственным читателем своих сочинений является он сам. Ведь пишет он не ради каких-либо литературных премий, не ради призовых мест на престижных литературных конкурсах, и даже не для того, чтобы однажды ему вручили удостоверение члена союза писателей, он просто создаёт свой мир. Именно по этой причине и писал свои сочинения Георгий Иванович.
Конечно, как и любой пишущий человек, будь то признанный писатель, или никому не известный графоман, Георгий Иванович мечтал о том, что когда-то все сочинения его будут изданы большим тиражом, будут покупаться благодарными читателями и приносить автору некоторый доход. А ещё мечтал он о том, что когда-нибудь по его роману снимут фильм, который, несомненно, принесёт ему славу и деньги.
Если в более раннем возрасте мечта может стать целью, воплотиться в конкретных планах и, в конце концов, превратиться в реальность, то в возрасте Георгия Ивановича планировать свою дальнейшую жизнь было уже поздно, и оставалось довольствоваться лишь мечтой. Мечта – это тоже своеобразная форма творчества, и иногда она самым непостижимым образом может реализоваться в действительности. Об этом людям было известно ещё со времен античной древности, когда скульптор Пигмалион силой своей мечты сумел оживить созданную им статую девушки – Галатеи. И если скульптор смог оживить статую, вырезанную им из слоновой кости, то почему же писатель силой своей мечты не может оживить созданные им образы, воплотив их в кинематографе?
Естественно, для воплощения этих образов в кинематографе нужен режиссёр, продюсер, актёры и ещё много-много всего разного, что не подвластно мечте писателя, но ведь и Пигмалиону осуществить свою мечту помогла Афродита, приняв мечту скульптора так близко к сердцу, что оживила созданную скульптором статую. Примерно так рассуждал Георгий Иванович, мечтая об экранизации своего романа. А, может быть, ничего такого он и не думал, не пытался сравнивать себя с древнегреческим скульптором, но произошло всё примерно так.
Однажды вечером, когда Георгий Иванович пил чай, собираясь лечь спать, ему позвонили. Звонивший представился режиссёром и спросил, как бы Георгий Иванович отнёсся к тому, чтобы снять фильм по его роману, опубликованному недавно в интернете? Сперва Георгий Иванович решил, что его попросту хотят разыграть, но приехав на следующий день на киностудию и переговорив с режиссером, он понял, что это не розыгрыш, и дело обстоит серьёзно. Обговорив эту идею в общих чертах, заинтересованные стороны составили договор, согласно которому Георгию Ивановичу причитался определенный гонорар. На него также возлагались определённые обязательства по переработке своего романа в соответствии с требованиями, предъявляемыми к текстам сценариев.
С этого момента монотонная жизнь Георгия Ивановича резко изменилась, он сразу же включился в работу. Он писал, согласовывал текст с режиссёром, правил, опять писал, присутствовал на съёмочных площадках, выслушивал претензии к тексту актёров, снова правил, снова согласовывал, и так продолжалось изо дня в день.
В ходе этой работы на его счёт стали поступать деньги, сперва их было не так уж много, но когда фильм был снят и появился на экранах, у Георгия Ивановича уже скопились некоторые средства, позволяющие подумать о том, что можно было бы поменять давно требующую ремонта квартиру в «хрущёвке» на небольшой уютный домик на побережье. Он перечитал объявления и, обойдя вниманием роскошные, словно сошедшие со страниц зарубежных журналов, особняки, остановился на небольшом недостроенном домике вблизи моря. Строение это не впечатляло своими размерами, но Георгий Иванович подумал, если вложить средства и приложить усилия, то из этого недостроенного дома можно соорудить весьма уютное гнёздышко, в котором можно будет без суеты провести остаток своих дней.
Не надеясь на свои способности к оформлению, Георгий Иванович пригласил в качестве дизайнера своего приятеля, с которым он познакомился на литературных вечерах, Виктора Петровича, работавшего художником-оформителем в местном театре. По специальности Виктор Петрович был скульптором, но скульптур ему никто не заказывал, и он довольствовался тем, что с воодушевлением ваял из папье-маше чудесные статуи для театральных декораций.
Было начало марта, когда Георгий Иванович пригласил Виктора Петровича в загородный посёлок. Зимний снег уже почти сошёл, и лишь местами лежали грязно-белыми пятнами не успевшие растаять сугробы. Было ещё холодно, и порывистый ветер заунывно гудел в трубах, свистел в проводах, пронося над посёлком рваные клочья тёмных, мрачных облаков.
Показав Виктору Петровичу своё приобретение, Георгий Иванович спросил:
– Как думаешь, можно из этого всего сделать что-либо приличное, так, чтобы не очень дорого, но со вкусом.
– Ну, это смотря на чей вкус, – ответил Виктор Петрович.
– О своём вкусе говорить не буду, полностью полагаюсь на твой.
– Давай посмотрим, подумаем.
Виктор Петрович несколько раз обошёл дом, что-то бурча себе под нос, делал какие-то заметки в блокноте, и, показав на котлован перед самым входом, спросил:
– А это что? Что тут прежний хозяин задумывал сотворить?
– Тут должен был быть плавательный бассейн, – ответил Георгий Иванович.
– Мда, – пробурчал Виктор Петрович, – полнейший абсурд. А тебе, вообще, плавательный бассейн нужен? Море ведь рядом.
– То-то и оно. Я думал его засыпать и на этом месте какую-нибудь клумбу соорудить.
– Клумбу, говоришь? А если здесь соорудить небольшой прудик, ну, такой водоём, замаскированный под естественный, форму, конечно, мы изменим, ну, примерно вот так.
Виктор Петрович нарисовал на листе бумаги овал неправильной формы.
– Думаю, было бы уютно, – ответил Георгий Иванович.
– Здесь, – Виктор Петрович показал на проём входной двери, – будет веранда под стеклом от потолка до самого пола, тут лавочку и столик поставим недалеко от пруда, можно будет и чай попить и поработать над романом, сзади мы пруд обсадим плакучими ивами, так, чтобы ветви свисали над водой, а перед водоёмом соорудим какую-нибудь скульптуру, ну, например, нимфу, сидящую у края воды. Как тебе такой вариант?
– Согласен, – ответил Георгий Иванович.
– Ну, тогда я проект подготовлю, смету составлю, и приступим.
К началу августа все работы были закончены, и Георгий Иванович поселился в своём новом доме. Почувствовав прилив творческих сил, он вновь приступил к работе над романом, который забросил почти год назад, зайдя в тупик в поисках новых поворотов сюжета. Он сидел за столом перед озером и писал, писал увлечённо, мысли возникали из пространства и ложились на экран ноутбука. Когда было прохладно или шёл дождь, Георгий Иванович работал в своем кабинете, сидя перед сплошным стеклом, открывающим вид на искусственное озеро.
В этом доме ему нравилось всё, всё вызывало умиротворение и покой, но особенно нравилась ему скульптура нимфы, высеченная из мрамора. Виктор Петрович, истосковавшись по работе над скульптурой, вложил в неё весь свой талант, всё своё чувство прекрасного, нимфа сидела, облокотившись на парапет водоёма, и смотрела на дом, на то огромное стекло, отделявшее веранду от сада. Только взгляд её казался необыкновенно печальным, и где бы ни работал Георгий Иванович, то ли в своём кабинете, то ли на открытом воздухе, он постоянно встречался с ней взглядом, смотрел на неё долго, не отрываясь, и, казалось, это бездушное каменное изваяние неотрывно смотрит на него, глаза в глаза. Скульптура была выполнена так, что под каким бы углом на неё не смотрели, создавалось впечатление, что она смотрит Вам прямо в глаза.
Каждое утро Георгий Иванович здоровался с нимфой, в ненастную погоду стирал с неё капли дождя, вытирал ей полотенцем лицо, поглаживая рукой её каменные волосы. Через некоторое время он поймал себя на том, что мысленно разговаривает с ней. Это не было удивительно, после развода с женой Георгий Иванович жил один и, чтобы как-то развеять это одиночество, постоянно мысленно разговаривал с кем-нибудь. Он говорил с людьми, которые жили где-то далеко, или же существовали только в его воображении, он и сам не заметил, как стал разговаривать с каменным изваянием. Сперва он говорил с нимфой мысленно, затем, когда вокруг не было никого кроме него и каменной скульптуры, он говорил с ней вслух.
Иногда он спорил с ней, что-то доказывал, он создал некий образ, и наделил его характером. Георгию Ивановичу стало казаться даже, что он слышит её голос, её особый мягкий тембр, красивый, тихий, несколько печальный. Он готов был поклясться, что узнал бы этот голос среди сотни других голосов. Когда что-то не получалось в работе над романом, он советовался с нимфой, спрашивал её, и, как казалось ему, получал ответ. Он зачитывал ей главы из своего романа, и правил те места, которые ей могли не понравиться. Она сделалась настолько близким ему существом, что Георгий Иванович уже и забыл, что это всего лишь скульптура, бездушное каменное изваяние. Георгий Иванович даже дал ей имя, отыскав в литературе по мифологии древней Греции имена водных нимф, он стал звать её Лилея. Он настолько свыкся с ней, что прежде, чем совершить какой-либо поступок, думал, а как Лилея к этому отнесётся? Лилея стала как бы частью его самого, везде, где бы он ни был, что бы ни делал, он повсюду ощущал её живое присутствие.
Нет, нет, Георгий Иванович не сошёл с ума, он, как и прежде, оставался в здравом рассудке, и в том, что из каменного изваяния он создал образ реальной, живой девушки, наделил её чертами характера, ничего удивительного не было.
Разве мы, живя бок о бок с реальными живыми людьми, воспринимаем их такими, какими они есть на самом деле? Мы создаём себе образы, наделяя их теми чертами, которые хотели бы видеть в близком человеке, мы считаем, что достаточно хорошо знаем их, но на деле, мы знаем и любим лишь то, что создали себе сами, и когда кто-то близкий нам совершает поступок, который не укладывается в нашем понимании, мы удивлённо восклицаем: «Как он мог? Разве можно было от него ожидать такое?», не понимая, что реальный человек, совершивший не понравившийся нам поступок, имеет порой мало общего с тем образом, который мы создали себе сами, мы приходим в разочарование, в отчаяние, не понимая, что любили не того, кто был с нами всё это время, а тот образ, который сами сотворили и полюбили, поверив в реальность призрака, построенного в нашем воображении, а тот, другой, реальный человек всё это время жил своей жизнью, своими интересами, о которых мы не подозревали, поскольку интересы эти были так далеки от наших.
В некотором смысле Георгий Иванович был счастливее нас всех, поскольку за образом, сотворённым им, не было реального человека, чьи интересы отличались бы от интересов самого автора этого творения, потому разочарование Георгию Ивановичу не грозило, каменное изваяние не совершало никаких поступков, не жило своей жизнью, а находилось полностью под властью воображения Георгия Ивановича.
Он часто вспоминал миф о Пигмалионе и Галатее, думал и не находил ничего необычного в том, что скульптор силою своего воображения и любви смог оживить созданную им скульптуру. Он создал образ, и Афродита, чьи творческие способности были выше, чем способности любого из смертных, восприняв образ, созданный автором, помогла Пигмалиону оживить статую. Наши предки, не обладавшие достижениями современной цивилизации, живя среди природы, завися от стихий, считали, что всё существующее в этом мире имеет душу. Они наделяли душой и лес, и горы, и моря, и прочие водоёмы, считали, что даже камень, неподвижно лежащий у дороги, тоже имеет душу.
Значит, думал Георгий Иванович, если наши предки были правы, то и у этой мраморной статуи есть душа, и образ, который нарисовал себе Георгий Иванович в своём воображении, оказывает воздействие на душу каменного изваяния, преображая её, и это уже душа не камня, обработанного рукой скульптора, а душа девушки-нимфы, душа Лилеи.
Нет, он не думал, что может силой воображения своего оживить каменную скульптуру, он прекрасно понимал, что, несмотря на то, что человек наделён силой воображения, никому из людей, даже гению, не подвластно то, что подвластно богам, но сама мысль о том, творение из камня может обрести человеческую плоть, казалась ему не такой уж нелепой.
Время шло, работа над романом продвигалась, и Георгий Иванович не заметил, как лето сменилось осенью, над поселком потянулись дымы догорающих листьев, всё чаще небо хмурилось низкими, тёмными облаками, проливаясь на землю монотонным, затяжным, серым холодным дождём.
К вечеру дождь, начавшийся с утра, прекратился, и Георгий Иванович подумал, что надо бы сходить в магазин за продуктами, пока нет дождя, метеопрогноз ничего утешительного не обещал, дожди прогнозировались недели на две, не меньше.
В центре посёлка находился небольшой универсам, где можно было купить всё необходимое, начиная от продуктов питания и кончая одеждой, туда и отправился Георгий Иванович за покупками. Только он вошёл, как внимание его привлекла какая-то возня, толкотня, крики у самого входа, Два здоровенных охранника держали за руку хрупкую девушку, одетую явно не по сезону, прижимавшую к себе какой-то свёрток. «Вызывайте милицию! – кричала продавщица на кассе, – она свитер украла!».
Что-то в этой несчастной девушке показалось ему удивительно знакомым, какой-то необъяснимо печальный взгляд затравленного зверька, растеряно стоящего перед сворой вооруженных охотников.
– Не надо милиции, – сказал он, забирая у девушки пакет, – отпустите девушку, я заплачу за свитер.
– Как же, как же, заплатит он! – не унималась продавщица. – Люди добрые! Да что же это делается! Он же сообщник! Кто она Вам?
– Это родственница моя, успокойтесь, пожалуйста, – он подошёл к продавщице, держа свёрток в руках, – возьмите деньги за свитер.
Возможно, дело приняло бы плохой оборот, и охранники, и продавщица были настроены воинственно и настаивали на вызове милиции, но тут продавщица узнала его, он часто покупал продукты в этом универсаме, а поскольку посёлок был невелик, то постоянных покупателей продавщицы знали в лицо.
– А, это Вы, Георгий Иванович! Следить надо за своими родственниками!
– Извините, я отвлёкся, она не крала, я должен был заплатить, но отвлёкся, простите.
Они вышли на улицу.
– Спасибо Вам, – тихо сказала девушка. Голос этот показался Георгию Ивановичу удивительно знакомым, таким знакомым, что он узнал бы его из сотен других голосов, и он узнал, только никак не мог вспомнить, кому он принадлежит? Где он уже слышал его? Какое-то странное состояние охватило Георгия Ивановича, он словно пребывал вне действительности, в каком-то ином мире, в нездешней реальности, в состоянии между явью и сном. Иногда просыпаясь утром мы никак не можем избавиться от только что увиденного сновидения, но дело даже не самом сновидении, не в картинке, а в том необыкновенном состоянии, которое этим сновидением вызвано, состоянием, которое невозможно ни объяснить, ни передать словами, ни избавиться от него. Иногда в этом состоянии можно проходить целый день, что-то делая, отвечая на чьи-то вопросы, с кем-то разговаривая, но находясь в то же самое время где-то далеко, очень далеко, в совершенно иной реальности.
– Вот, возьмите, – Георгий Иванович протянул девушке свёрток со свитером.
– Простите меня, – так же тихо и печально сказала она, – мне стало холодно, а у меня совершенно нет денег, вот я и взяла свитер.
– С Вами что-то случилось?
– У меня украли сумочку с деньгами и документами, мне не к кому обратиться, я никого не знаю в этом городе.
– Вы в милицию обращались? Написали заявление?
– Да, заявление я написала, но, сказали, что вряд ли найдут.
– Вы давно приехали? Одеты Вы явно не по сезону.
– Да, я приехала, когда ещё было тепло, остановилась в гостинице, тут рядом, а на днях обнаружила, что сумочки с деньгами и документами нет. Совершенно не знаю, что делать.
– Идёмте ко мне, у меня можете пожить, места хватит.
– Нет-нет, что Вы! – она испуганно отстранилась. – Я никак не могу к Вам, я живу в гостинице, номер оплачен ещё до завтра, а завтра у меня пароход, уплыву домой.
– Куда? – спросил Георгий Иванович растеряно.
– Это далеко, очень далеко отсюда.
– Ну, тогда давайте вернёмся в магазин, купим Вам ещё что-нибудь из одежды, Вы ведь вся дрожите от холода!
Они вернулись в универсам, и Георгий Иванович купил девушке джинсы и кроссовки.
– Давайте, я Вас до гостиницы провожу, – предложил он.
– Нет-нет, не стоит, спасибо Вам за всё, нет, не стоит, здесь недалеко. Всё, прощайте, я побежала.
Она растаяла в сумерках, так ничего и не объяснив, а Георгий Иванович, вернувшись домой, долго сидел на скамейке перед озером и смотрел на мраморную фигуру нимфы, не понимая, что же произошло. Ночью ему приснился сон, странный, необъяснимый, тревожный.
Ему приснилось, что нимфа, его Лилея, заговорила с ним. Она говорила голосом той девушки, укравшей свитер в универсаме. Он сидел на скамейке перед озером, по поверхности воды плавали облетевшие жёлтые листья, а нимфа смотрела на Георгия печальным взглядом и говорила:
– Это ты создал меня, ты, до этого я была лишь каменным изваянием, но ты говорил со мной, ты создал образ, наделил меня всеми человеческими качествами, научил любить, моя душа – это уже не душа камня, лежащего у дороги, и даже не душа каменного изваяния, это душа живая, ранимая, страдающая, страдающая от того, что тело моё остаётся камнем, а душа, нежная, трепетная хочет ласки и любви. Я вся полностью в твоей власти, но я больше не могу здесь камнем лежать у этого озера. Если ты любишь меня – отпусти! Отпусти меня, прошу тебя, отпусти! Если ты отпустишь меня, я уйду, я обрету живую плоть, но никогда не буду твоей, и никогда больше сюда не вернусь. Ты можешь разбить меня на части, и я умру, умрёт и душа и тело, тело каменное, не живое, его не жалко, но душа, она тоже умрёт. Если любишь меня, прошу тебя, отпусти.
Георгий Иванович проснулся, но продолжал лежать, не открывая глаз, состояние, вызванное сном, не отпускало его, он медленно приподнял веки, стараясь не расплескать состояние, навеянное сновидением. Он продолжал слышать голос, повторяя мысленно всё, услышанное во сне. Он пытался сопоставить образ, увиденный во сне, то с незнакомой девушкой из универсама, то с каменным изваянием нимфы, и, совмещая их, пришёл к выводу, что это один и тот же образ. Нет, он не считал, что та девушка – это ожившая скульптура нимфы, но образ, несомненно, был одним и тем же, объяснения этому не было, да он и не искал его. Существует нечто иррациональное, нездешнее, но ощутимое, что не имеет объяснений и не требует их, а при попытке найти рациональное объяснение иррациональному, ощущение это пропадает, тает, исчезает, оставляя лишь неясные воспоминания, тонкие, призрачные, едва уловимые.
Георгий Иванович спустился вниз, вышел в сад, подошёл к нимфе, снял прилипшие к мокрому от ночного дождя камню жёлтые листья, ласково погладил рукой каменные волосы и тихо сказал:
– Я отпускаю тебя, моя Лилея.
Он ощущал, что между той девушкой из универсама и этой каменной нимфой есть связь, ему захотелось снова увидеть её, ту девушку, имени которой он так и не узнал. Поблизости была всего одна гостиница, и если девушка остановилась в ней, то служащие должны её помнить.
Георгий Иванович пришёл в гостиницу, но, как ни старался он описать свою случайную незнакомку, никто из служащих не мог вспомнить её, хозяйка гостиницы утверждала, что никто из женщин, моложе пятидесяти лет в ближайшие два месяца в гостинице не останавливался. Тогда он помчался в местное отделение милиции, если девушка обращалась туда, то должно было остаться заявление, где указаны её имя, фамилия и место жительства, но дежурный ответил, что по поводу кражи сумочки никто в отделение за последнее время не обращался.
Георгий Иванович пошёл к морю, подошёл к обрыву и долго смотрел вдаль, пока его грустные размышления не прервал протяжный гудок теплохода, из порта выходил круизный белый лайнер. Георгий Иванович посмотрел на него, и ему на мгновение показалось, что на верхней палубе лайнера стоит та самая девушка, одетая в свитер и джинсы, купленные им вчера в том самом универсаме, и машет ему рукой. Показалось, конечно, показалось, теплоход был слишком далеко, и он не мог разглядеть стоящих на палубе людей, но помахал ей в ответ, повернулся и пошёл домой.
Когда он вошёл во двор, каким-то необычным показался ему такой знакомый, родной пейзаж. Что-то было не так, он ещё не мог понять что, и вдруг внезапно он понял, что было не так, как обычно – скульптуры нимфы у края озера не было.
