Целью данного исследования является анализ своеобразия хоротопов Тавриды, выявленных в творчестве современных крымских фаэтов. Для этого нами рассмотрен концепт фаэзии: трансдискурс фаэта и фаэтическая трансметафора, как способы реализации в крымской поэзии XXI века хоротопного принципа крымского мифа. Феномен города-хоротопа как сосуществования древнего античного города, сакральное пространство которого посредством мифов – и хоротопного мифотворчества – тесно переплетается с жизнью современного города в единой культурной, литературной, философской парадигме.
Рассмотрим понятие хоротоп как таковое.
Известный британский учёный Питер Браун в 2006 году создал понятие хоротоп по аналогии с хронотопом Бахтина, выделяя в отдельную категорию пространственную продлённость.
Он рассматривает хоротоп в контексте иеротопического метода конструирования «сакрального ландшафта», введенного в научный оборот современным исследователем А.М. Лидовым.
А.М. Лидов вводит понятие иеротопии: «Иеротопия – это создание сакральных пространств, рассмотренное как особый вид творчества, а также как специальная область исторических исследований, в которой выявляются и анализируются конкретные примеры данного творчества» [4, с. 13].
Итак, профессор Браун определяет хоротоп как метод моделирования сакрального ландшафта. В частности, он прослеживает органическую взаимосвязь «Жития св. Феодора из Сикеона (530–613)», написанного его последователем, ранневизантийским агиографом Георгием, с самим местом Сикеон, где и обитал св. Феодор.
Он проводит параллели между современным научным представлением о пространстве и пространственным видением ранневизантийского агиографа [2].
Мы видим, что хоротоп, или «сакральное пространство» построено по принципу мифологического пространства. Внутри него смещены не только представления о времени, но в данном ракурсе реорганизация внутреннего пространства хоротопа по принципу совмещающихся антитетических зон, не имеющих определённого реального места, а также не определяемых реальных расстояний между зонами, говорит, нам о том, что хоротоп построен по принципу мифа.
Автор этих строк, независимо от предыдущих исследователей, изобрела термин «хоротоп» в 2016 году на Всероссийском научном семинаре, посвящённом 2400-летию со дня рождения Аристотеля «Corpus Aristotelicum в XXI веке». Нами была выявлена парадигма хоротопа на основании различий в представлениях о категориях пространства: «хоры» Платона и трёх видов категорий места Аристотеля: «топос» – местность, «платос» – плоская местность, «хорос» – нечто простирающееся. В 2017 году на межрегиональной философской конференции с международным участием «Тринадцатые Таврические чтения “Анахарсис”» нами были рассмотрены коды хоротопных зон и его матрица в контексте феномена балканского хоротопа на основании работ о балканском макроконтексте В.Н. Топорова.
Характеризуя хоротоп, мы можем сказать, что его ядро – сакральный ландшафт, или цепочка сакральных мест, объединённых проявлениями универсального мифа, его одиссеи, заданной оригинальным узором пространственной конфигурации. Одиссея мест структурирована по принципу мифа, это своеобразный трансформационный переход сквозь сакральные пространства мифологических древнегреческих островов, пограничных хоротопных зон пространства.
Воплощением такого хоротопного художественного видения становятся современные жанры искусства: изобразительного, литературного, кинематографического. Здесь текст пишется нелинейно, в него включаются фрагменты архетипического бессознательного сновидениями героев, видениями, переживаемыми ими как данность, как реальность. В античных текстах вторжение сверхъестественного обусловлено законами мифа, сверхъестественная трансформация героя задана условиями особого сакрального места в рамках античных мифов, как в «Одиссее» Гомера. В современных текстах архетипы старых мифов проявляются в особых сакральных местах хоротопно.
В крымской поэзии 21 века такой хоротопный принцип реализации крымского мифа ввели представители крымского философско-литературного направления фаэзия (фантастическая поэзия).
Автор этих строк, основательница направления, определила основной концепт фаэзии: трансдискурс фаэта – или сказки внутреннего бога, и основной формальный приём выражения – фаэтическую трансметафору [3].
Хоротопы Тавриды
Крым – уникальный пример полифонии эндемичных явлений. На протяжении веков и тысячелетий в Крыму складывалось удивительно ёмкое сочетание автономных культур. Эта локальность и закрытость была обусловлена географией проживания различных народов на территории Крыма, их образом жизни: оседлым или кочевым, родом занятий, особенностями уклада жизни, своеобразием мировосприятия, философии, религии.
На заре расцвета Крыма задолго до начала нашей эры – 2500-3000 лет назад возникшие по всему побережью греческие города-полисы были закрытым средоточием греческой культуры, хотя торговый обмен различными предметами, в том числе и предметами культов, с народностями, населявшими горный и степной Крым, постепенно вели к преодолению закрытых автономностей.
В средневековом Крыму уже появляется такое явление, как город-полифонист.
Хоротоп листригонов
По дошедшим до нашего времени источникам поэтического эпоса, мы видим, что каждому городу древней Киммерии был присущ собственный миф. Так, Гомер в «Одиссее» наделяет жителей города, существовавшего на территории современной Балаклавы, мифическими свойствами. Само же описание территории остается практически неизменным и в наше время.
Этот миф сродни «псевдотаврским» сюжетам древних авторов, описывающих обычаи тавров, которые сбрасывали чужестранцев со скал, принося их в жертву богине Деве. Впервые тавры упомянуты в «Истории» Геродота, датированной серединой V века до нашей эры. По словам Геродота, территория, населяемая таврами, это гористая, выступающая в Понт страна, расположенная между Керкинитидой и Херсонесом Скалистым. Они приносят в жертву богине Деве потерпевших кораблекрушение или захваченных в открытом море эллинов. «Живут тавры грабежами и войной», – подытоживает Геродот.
К числу последних «псевдотаврских» сюжетов принадлежат такие знаменитые, как «Ифигения в Тавриде» Еврипида и некоторые эпизоды «Посланий с Понта» Овидия. По сведениям Страбона когда-то «скифское племя тавров» занимало большую часть Крыма, а наиболее опасными для мореходов были окрестности бухты Симболон Лимен, где тавры чаще всего устраивали засады.
Балаклавская бухта в этом отношении была исключительно удобна для таврских пиратов.
Итак, столь длительное существование балаклавского мифа объясняется особенностями ландшафта, существованием идеальной морской бухты-гавани в окружении скалистых гор.
В Балаклаве, как в городе-палимпсесте, история переписывала народы, но каждый раз на размытом папирусе проступали поэтическими строками очередного гения места неизменные свойства мифических листригонов.
Таковы координаты гомеровского мифа на карте Крыма, такова его вневременная составляющая. Такова мифическая характеристика города-лимитрофа Балаклавы, таково его дионисийское, устрашающе сумеречное начало.
Хоротопом листригонов предстает эта местность в творчестве современной поэтессы, фаэта Евгении Барановой (Джен).
Цареубийцей вырвался закат
(бежал по бухте, отражаясь в иле).
Вся Балаклава – стянутый канат,
который незаметно отпустили.
«Рыбное место» [1, с.13]
Протяжённость его хронотопа: от листригонов гомеровского мифа, палимпсестом пиратской гавани тавров, к балаклавским грекам-листригонам Куприна. Так хора в пространстве мифов оформляет реальность местности пиратов-листригонов. Так миф-палимпсест от поэта к поэту передаёт листригонство как качество характера обитающих в этой местности.
Здесь мы и переходим к героям, к литературным кентаврам Рыбного места.
Каковы они, обитатели, устроившие засаду в центре водоворота?
…герои – плывут и плывут наружу,
как вексель, под жабрами скапливая века.
«И летят голоса» [1, с.16]
И вот «чужих певцов блуждающие сны» не отпускают поэта ни на миг, и в этом странный симбиоз души, принимающей все формы как свои, не все, конечно, все формы носит в себе только хора, носит праформы вещей. Но в этом качество души поэта, его беременность, вынашивание и чувство материнства речи. Мандельштам был так близок к хорическому строю поэзии, к хорической речи – до обморока. Вот и Джен этот мандельштамовский обморок «взяла, отобрала сердце и просто пошла играть – как девочка мячиком».
Короткий обморок сирени
был неглубок, но Мандельштам
вернул кустарник сизой лени,
лиловых сумерек рукам.
И обморок остался – щуплый
отросток лета на сносях.
«Сирень» [1]
Точнее не скажешь. Это хорическая способность «отбирать сердце» у вещи, явления. Это возможность нарекать вещь именем скрытого смысла.
Город-хоротоп
Феномен города-хоротопа как сосуществования древнего античного города, сакральное пространство которого посредством мифов – и хоротопного мифотворчества – тесно переплетается с жизнью современного города в единой культурной, литературной, философской парадигме.
В первую очередь, это города-лимитрофы, окраинные города прежних империй, города пограничные, существующие в контексте переплетения различных культур.
Так, например, Керкинитида – греческий полис, появившийся на рубеже 6-5 вв. до н.э. на месте современной Евпатории, окраина древнего греческого государства. Вот город-лимитроф, город дионисийских сумерек, в нём сквозь канву веков, в пограничном вневременном пространстве само историческое время – за кадром.
Евпатория – город-палимпсест, здесь наиболее явно проявлялось переписывание культур в хронологии времён. Культура Керкинитиды сохранилась в предметах культа: жертвенники, терракотовые статуэтки богов, богинь и героев; в предметах быта, сосуды для вина: канфары, ойнахои, ликоны, расписанные сценами из бытия богов, отчасти в письменных источниках. Всё это сохранилось только в музеях.
Средневековый Гезлев предстал уже городом дробящихся автономий, городом, лишённым центра, все его автономные кварталы простирались извилистыми улочками возле культовых сооружений. Гезлев можно назвать городом культовых автономий. Культовые здания: синагога и кенасы, текие и мечеть обрастали жилыми кварталами узкими спиралевидно закрученными улитками возле культовых зданий.
Это внутреннее пространство связано вязью ассоциаций, метафор и фаэтических трансметафор с внешней географией.
Здесь городская площадь Евпатории как прообраз универсалий. Евпатория – город-день, мгновение межсезонья, когда город пустеет и летний шум исчезает, зависает разрежённым воздухом. И возникает ощущение, что с летом из города ускользает жизнь, замирает в безвременье, и богу остается свернуть город в свиток и спрятать на одну из запыленных полок, до времени.
Бог-драматург поставил диагноз городу:
Вялотекущая жизнь. Свернул его в свиток
И спрятал папирус в своих бесконечных архивах.
Улыбка каменных львов растаяла в воздухе.
Никто не успел заметить, что нет ничего.
И только коты переняли улыбку каменных львов
И улыбались детям воскресным утром,
Встречая их у подъездов, в подворотнях;
На чердаках улыбались кошкам,
Но город не видел их, залегая папирусом
В бесконечных архивах бога.
Историк подал в отставку,
Архивариус вдруг заснул.
Во сне он увидел свиток, развернувшийся городом,
Но, проснувшись, он всё забыл.
[3, с.15]
Как и Гезлев – город-верблюд, как сад дервишей, это все восток, это жизнь средневекового города, в котором муэдзины на минаретах, горбатятся верблюдами, а дервиши в текие упоенно кружатся в танце и курят опиум под старым абрикосом.
Сад дервишей, курильщики в ханской беседке снов.
Сладкий запах с прелой осенней листвой снова
Уносит в мир, где в узкой улочке черепичный бой,
Сбой матрицы, тонкое восточное лицо,
Взгляд, забирающий душу в рай, где наложницам
Платят опиумом, звоном струн, танцем странников
Под абрикосом, чьи листья курятся дымком, оков
Не снимавший с души, вдруг уснул, и пришли
Вороном на старом абрикосе – перелетные сны…
[3, с.26]
Фаэт – летописец, но в свою поэтическую летопись он включает архетипические образы этого города, пространственные образы хронотопа средневековья, сохранившиеся видениями поэта в культовых местах в современности. Эти образы близки и узнаваемы, с одной стороны, они типичны для множества подобных городов. Это те же города-лимитрофы, окраинные города прежних империй, города пограничные, города-зоны.
Пояс, соединяющий цивилизации и культуры, «межцивилизационная зона» – и новый артефакт фаэтики – универсальный город-хоротоп, каждая часть которого в нулевой точке города, на перекрёстке, развёртывается городами-свитками, сворачиваясь вновь в нулевую точку.
Заключение
Таким образом, нами выявлена специфика сакральных ландшафтов лимитрофного пояса, имеющих особые пространственные конфигурации, раскрыты особенности их хоротопных составляющих. Таков феномен хоротопов Тавриды как уникального микрокосма городов-хоротопов, городов-полифонистов на перекрестке культур. На основании анализа творчества современных крымских фаэтов рассмотрена структура таврического хоротопа как репрезентация архаических компонентов крымских мифов, как хоротопного принципа реализации крымского мифа представителями крымского философско-литературного направления фаэзия (фантастическая поэзия).
_____
Список литературы:
1. Баранова Е. Рыбное место. Спб: Алетейя, 2017. 136 с.
2. Браун П. Хоротоп: св. Федор Сикеот и его сакральная среда // Иеротопия. Создание сакральных пространств в Византии и Древней Руси / Ред.-сост. А. М. Лидов. М., 2006. – С. 124-125.
3. Коро Елена. Фаэт-Крым: карта странствий. Сборник стихотворений и прозы // Севастополь: Шико-Севастополь, 2015, с. 56
4. Лидов А. М. Иеротопия. Создание сакральных пространств как вид творчества и предмет исторического исследования // Иеротопия. Создание сакральных пространств в Византии и Древней Руси / Ред.-сост. А. М. Лидов. М., 2006. – С. 9-58.
