Верлибр отличается от других стихов не тем, что строки стоят одна под другой в каком-то своем, неритмичном порядке, а интонацией. Он узнаваем: есть и такой жанр. Описаны и представлены в виде справочных указаний, например, отличие верлибра от «белого стиха», так же как самого белого стиха – от привычного по школьной программе стиха «обычного».
За большинством русскоязычных верлибров как будто стоит сам автор и читает их. Как будто слышишь голос: в верлибре вообще до сих пор много от непосредственно звучащего голоса. Почему-то это в основном мужчина лет скорее средних, с чем юных или зрелых, и лицо его невеселое. Как-то так в нашей культуре сложилось. Верлибры никогда не были теми стихами, на которых можно было въехать в свет ярких ламп и получить Блага Земные, поэтому если кто их и писал, то писал с иным настроением, далеким от триумфального. Но русская поэзия, как дело доходит до метафизики, вообще становится более или менее пасмурной.
Есть мнение, что верлибр родом скорее из аристотелевских силлогизмов, чем из завываний, скажем, козопасов, поскольку построен не лирически, но логически: за утверждением следует контр-утверждение (за тезисом – антитезис), сказанное ранее отрицается, либо развивается. Все это не обязательно должно получать синтетическое завершение, но возможность такого завершения намечается. Если в классическом стихе «несет» ритм, в верлибре – напряжение натяжения внутренней логики.
Но и философское рассуждение часто движется самовозрастающим внутренним напряжением! Поскольку ответы, бросаемые в лицо исходному вопросу – заданию текста, оказываются слишком недостаточными, между тем, что должно быть, и тем, что пока есть, нарастает напряжение, часто ощутимое (для читателя – прямо пальцами, из переплета). Оно разворачивает текст рассуждения, и почти любой автор боится бросить это разворачивание незаконченным – это как представить себя зараз замороченным раздетым и тормозом (сам за своей мыслью не успел, облом-с! непрофессионально и пр.) – и, наконец, раз за разом видишь, как философствующий писатель, разогнав машину как следует, дает читателю возможность завершить, наконец, эту раскачку, этот прыжок приземлением на какой-нибудь вывод. Гегель – внятный тому пример: все в итоге свел к одному, а уж как раскачивался! Розанов – он вот не боялся бросить читателя без утешения в конце. Лев Шестов в какие-то периоды гнал текст на одном этом напряжении, но потом переставал – думаю, надоедало ему, слишком был классичный автор.
Интересно, что последовательное прочтение (порядок не важен) Гегеля, Розанова и Шестова – это микрошкола такой метафизики, для которой знакомое чередование гласных/согласных, ударных/безударных – набор смешных и неумелых способов говорить о самом главном (о «Том самом», ну, как его назвать), не ныряя в него с головой. Ритм держит на плаву, как вдохи-выдохи в холотропном дыхании: там становится страшно – дыши реже, и так далее. Крепко скроенный верлибр лишает такой возможности, проникая в сознание и мышление по-другому. Как набор утверждений, напряженно (в «сопроматовском» смысле) цепляющих друг друга – как падающие поодиночке стропила вместе могут держать груз перекрытий. Так и поэтический текст иногда не распадется: хорошо удалось зацепление! Ну а иногда распадается, когда напряжение выдохлось – выскочило через неудачное слово, неверный знак препинания (каждый такой знак – управление дыханием, особенно длинный, как тире) то есть через паузу. В верлибре звучат паузы. Как в блюзе звучит не-играющая губная гармошка, так и здесь звучит непроизнесенное. От непроизнесенных предлогов до упущенных рассуждений, целых кусков развивающегося смысла – как, опять же, в логике, в силлогизме, где возможен переход от посылки сразу к выводам, минуя одну, две, три ступени рассуждений (называемый энтимема) – так и здесь пускается в дело то, чего нет перед глазами, но что здесь должно быть, именно по причинам логическим (т.е. метафизическим). Т.е. не потому что выпала строка в строфе или слово подвернулось слишком длинное.
Можно себе представить (как отдельный жанр) верлибр – коан (не чаньский): прочитав его, не понимаешь – а куда он устремлен, собственно? Чтобы отследить, как внутри читающего себя рождается ощущение этого движения – а оно ведь рождается – приходится допустить, что в этом тексте пропущено (по объему в любом смысле этого слова) больше, чем сказано. В пределе: текст, стоящий из пауз. «Если вы можете сыграть одну ноту, этого достаточно» (Р. Фрипп). Не так ли писал Айги?
В пределе: одно слово или два, окруженные непроговариваемыми, но встроенными в систему напряжений паузами. Некий (божественный?) аккорд из одного звука. И что это за слово? – какое слово может так организовать напряжения вокруг себя, кроме указаний: «это», «то», «я» – кроме названий-Имен, повторяющих жест, который производил ветхий Адам, давая имена тварям. Верлибр как намек на этот жест когда-то бывший, но длящийся в звуках нашей речи и вплоть до теперь; этого совершенно не может текст силлабо-тонический. Но ведь он-то – для другого, не подходит ли более всего именно верлибр, чтобы, раскачавшись вызвать удар (гераклитовской) молнии, как делает имеющий Власть творить словом – и тогда действительно останется от верлибра и благодаря ему от языка вообще: это, я, то, ты.
О ВЕРЛИБРЕ-2
Любой стих держится внутренним напряжением, и самый разлирический тоже. Когда произнесены три слова, и если они произнесены ямбом – ритмическая волна принесёт четвёртое, и на этой волне можно скользить до самого конца текста. Пусть будут запланированные сбои (провалы, недоговорки, прыжки…). Интересно думать об иных возможных источниках этого напряжения. Если не темп, ритм и повторения, тогда что делает поэтический текст поэтическим в отличие от других?
Скажем, т.н. «верлибр» не имеет такого преимущества. Если просто так писать строки одну под другой, так сказать, не доводя до края страницы – это просто притворство.
Верлибр, каким я его себе представляю, не пишется для того, чтобы в первую очередь вызвать эмпатию или какое-либо драматическое потрясение. Они могут произойти с читателем – настичь читателя – но по сопричастности к главному: выражению мысли в форме поэтического текста. Это логическое искусство. Освобождаясь от всего, что роднит стихотворение с музыкой, т.е. с песней и хороводом, верлибр получает другую структуру, и это структура мысли (кажется, Илья Кутик писал, что верлибр – это силлогизм, и за несколькими посылками следует их разрешение или снятие, вывод; однако в большинстве верлибров, чтобы увидеть силлогизм нужно сделать ряд несамоочевидных онтологических допущений). Стихотворение верлибр – в первую очередь, суждение (или же умозаключение). Возможна его логическая запись.
Это может быть эстетическое, антропологическое, политическое или метафизическое утверждение.
Оно необходимо ради самой метафизики, поскольку кое-что не поддаётся выражению в форме давно придуманной и продуманной для рациональных утверждений, метафизических и всяких прочих. Скажем, философский трактат хорош для развития мысли в её временной и пространственном бытовании, которое случилось и случается в разных головах, которое поэтому надо вос- и останавливать в ссылках, ремарках, примечаниях…
Но: хороший трактат сворачивается в тридцать строк плотного текста. И хорошо, что в нём для многих затруднительно «с ходу» узнать стих, т.е. опознать «поэзию». Неопознаваемость его («что это, собственно говоря, такое?») – это знак. «Читать – трудно; читай внимательно!». Верлибр как искусство сплавляет форму и содержание, так что совсем легко оказаться в той самой точке, освоенной поэтами-философами, люди типа Петрарки и Лорки: там любое хорошее говорение – о «Том самом», мысль есть чувство, чувство есть мысль, знание есть страсть, голос есть сказанное, и пауза говорит, и логика есть песня. Песня без своей и только своей логики – «не до конца» песня.
Тридцать-двадцать лет назад верлибры писали так, чтобы обратить внимание читателя на материальные обстоятельства существования самого этого верлибрического текста. На то, что он, прежде всего и в первую очередь – написан, и написан он на бумаге/экране, что он состоит из слов, что эти слова иногда двусмысленны, и т.д. В общем, темой верлибра часто становилась сама его текстуальность. Вот скажем, как писал Андрей Щетников:
Первое свидание
некто допустим некто
некто и она
допустим некто и она
любили друг друга
(допустим?)
но они не знали об этом
только я знаю
и ты знаешь
(откуда
мы с тобой
это знаем?)
давай оставим их
на этой странице
пусть они познакомятся
Читатель, проходящий через текст, и так уже немного ошалевший к финалу от (сомнительных) топтаний на месте, там, где вроде бы и топтаться не из-за чего (сколько сомнений оказалось втиснуто в 14 строк!), наконец обнаруживает себя перед противоречием или парадоксом, укорененном, как можно видеть, в этом «на этой странице». Где это, мол? Где они (о которых речь?) и я? Читатель начинает сомневаться – а так ли он понял, о каком подразумеваемом «здесь» идёт речь, и тут его, подвешенного в собственных сомнениях, автор – рраз! – и оставляет. Хотя думай-не думай, а понятно: свидание этих «некто» происходит прямо в самом стихотворении, и это уже несомненный парадокс, обдумывание которого (мгновенное) пожалуй, и даёт чаемый любителем поэзии эстетический эффект, но не такой, как если (из текстов, любимых на заре туманной юности) «она» шумно и конкретно вздыхает, а некто он куда-то удалился (всё кончено (восклицательный знак) и т.п. (прим.: – здесь развить иронию по отношению к традиционной поэтике, но не б.).
До логического (метачувственного) предела довёл этот подход к верлибру Михаил Гронас:
Это стихотворение написано автором ночью.
Это – двадцать три миллиона девятьсот пятьдесят три тысячи сто восемьдесят шестое стихотворение после Освенцима (цифра неточная).
В нём выражаются такие чувства как тоска по родине, любовь к любимым и дружба с друзьями.
Всё это выражено словами.
…Однако если бы меня спросили, каким должен быть верлибр, я бы сказал: свяжи несколько слов разворачивающих всё что угодно из пауз между собой. Верлибр, как я его себе представляю, родом не из песен, а из иероглифов. Иероглиф наполняется тем, что в него не вписано. Такой верлибр – род алгебры; и как алгебра усиливает возможности вычислений. Верлибр интенсифицирует объем произносимого – отсюда и напряжение, каждое последующее суждение перенимает груз у предшествующего, паузы не уклоняются от работы слов… Логика скалывает множество возможных суждений в единственную формулу; алгебра сжимает множество вычислений в одну формулу. верлибр сжимает множество смыслов в сочетание нескольких слов в нескольких словах (и промежутках между ними).
Здесь, в шестнадцатом номере «Трамвая» недавно было опубликовано такое нечто (за подписью А. Макарова-Кроткова):
потому
что?
Я не уверен, что это стихотворение, тем более что это верлибр, но, в общем, как-то так.
Обратить внимание на пустые строки между первым и вторым словом. Обратить внимание, прочитать ещё раз, сосредоточившись на медленном интонировании подступов к этому «что?»
