(продолжение. Начало в №9/2018 и сл.)
ЦАРЕУБИЙСТВО
«Ваш спор с большевизмом — глубочайшая ошибка, вы боретесь против духа нации, стремящегося к возрождению. В большевизме выражается особенность русского духа, его самобытность… Именно наш дух освободит мир из цепей истории», — возражал на «Несвоевременные мысли» Максима Горького некий пр. Роман Петкевич — то ли прапорщик, то ли профессор, по ироничному замечанию самого Горького[1].
Горький и сам считал, что большевизм выражает дух нации, однако у него это не вызывало восторга. (Сменит вехи он позже).
Только через полгода после Октябрьского переворота у Кремлевских главарей «дошли руки» до поверженного царя. Проверенный большевик В.В. Яковлев (Мячин) (впоследствии он «изменит делу революции»), с мандатом Ленина и Свердлова, прибыл в Тобольск, чтобы снять эсеровскую охрану и перевезти царскую семью в Центральную Россию, поближе к Москве. Труднейшая миссия была предпринята из тех же опасений, что были когда-то у Керенского: царь либо сбежит и станет «знаменем контрреволюции», либо будет убит местными товарищами.
Ленина ни то, ни другое не устраивало: царь ему был нужен живым. Конечно, не из гуманных соображений, а из далеко идущих революционных планов. В январе 1918 года Совет Народных Комиссаров принял решение — начать следствие над бывшим царем и предать его суду, для чего при СНК была создана особая Комиссия.
Затея была столь же дерзкой, сколь и преступной, но таковы были все «революционные» начинания Советов после захвата власти.
Следствие о преступлениях царского режима, как мы помним, было начато сразу же после Февраля. Материалы Чрезвычайной следственной комиссии Временного Правительства мы не раз цитировали. К ответу были привлечены наиболее одиозные чины высшей царской администрации, но не сам царь: царская Россия имела формальный статус монархии, а монарх, как мы помним, людскому суду не подлежал.
Ленин был юристом по образованию, да и другие ведущие большевики не могли этого не понимать. Но юридические нормы их так же мало стесняли, как и прочие «буржуазные предрассудки». К тому же, имелись исторические прецеденты: «осуждение» и казнь Карла I в ходе Британской революции в 1649 году, Людовика XVI — в ходе Французской революции в 1793-м. Коль скоро «буржуазные» судилища могли приговаривать венценосцев к смерти, то что говорить о «пролетарском суде революционной совести»!
Большевики ликвидировали Чрезвычайную следственную комиссию Временного Правительства и прекратили расследование. Зачем разбираться в тонкостях, когда арестованных можно прикончить без следствия и суда — «именем революции»?
Суд над «Николаем Кровавым» — другое дело. Не правосудие нужно было большевистским вождям, а грандиозный пропагандистский спектакль: ведь к процессу было бы приковано внимание всего мира. Бывшему царю припомнили бы всё: от Ходынки до Распутина, от Кровавого Воскресенья до Ленского расстрела, от «столыпинских галстуков» до еврейских погромов, от японской войны до германской. И многое другое — что было и чего не было. Такую потрясающую возможность обличения «старого мира» Ильич не хотел упустить.
Если бы «революционный суд» состоялся, то в смертном приговоре не приходится сомневаться, так что Николай II в любом случае был обречен. Вероятно, и Александра Федоровна. Но дети их получили бы шанс на спасение. При публичности процесса и внимании к нему всего мира даже ленинская клика вряд ли решилась бы казнить невинных детей.
Однако Красный Урал после Брестского мира не доверял Кремлю. Главари Уральского Совета рабочих депутатов «болели левизной в коммунизме». Они даже официально отвергли Брестский мир и от имени Уральской республики «объявили войну» кайзеровской Германии. Они не хотели выпускать царскую семью из своих рук. Более того, в Тобольске то и дело появлялись вооруженные группы с намерением учинить расправу над царем и его семейством. Сведения об этом достигали Москвы, побуждая власти принять срочные контрмеры.
«1 апреля 1918 г. на заседании ВЦИК об охране Николая Романова в Тобольске было принятно следующее решение:
“Поручить комиссару по военным делам немедленно сформировать отряд в 200 чел. (из них 30 чел. из Партизанского отряда ЦИК [??], 20 чел. из отряда левых с.-р. [левых эсеров]) и отправить их в Тобольск для подкрепления караула и в случае возможности немедленно перевезти всех арестованных в Москву. (Настоящее постановление не подлежит оглашению в печати). Председатель ВЦИК Я. Свердлов. Секретарь ЦИК В. Аванесов”»[2].
Выполнить столь сложное задание было поручено опытному боевику В.В. Яковлеву (К.А. Мячину). Выходец с Урала, он хорошо знал местную обстановку. До революции зарекомендовал себя крупными боевыми операциями по экспроприации для партии крупных денежных сумм. Вернувшись в Петроград после нескольких лет эмиграции, Яковлев активно участвовал в штурме Зимнего дворца, при образовании ЧК стал заместителем председателя. Затем был отправлен Военным Комиссаром на Урал, однако вступить в должность не смог, так как Уральский Совет не захотел подчиниться ставленнику Москвы. В голодающий Петроград Яковлев вернулся во главе поезда с хлебом, пробиться с которым по железным дорогам в тех условиях было очень непросто.
В.В. Яковлев (Мячин)
В Тобольск Яковлев приехал с отрядом красноармейцев и с мандатом Ленина и Свердлова. Он взял под охрану царя и всех, кто был с ним, но очень быстро убедился, что Уральский Совет не желает выпускать царскую семью из своих рук и, более того, намерен ее ликвидировать.
Положение осложнила болезнь царевича Алексея, из-за чего вывезти всю семью было невозможно, а медлить было нельзя. Яковлев решил увезти пока царя и царицу. На семейном совете было решено, что с ними поедет одна из дочерей, Мария Николаевна, и пятеро домочадцев, а остальные останутся с Алексеем.
О том, чтобы везти венценосных узников в Москву через Екатеринбург, нечего было и думать. Яковлев знал, что Уральский Совет его поезд не пропустит и даже до Екатеринбурга довести не даст. Как признал впоследствии председатель Уралсовета А.Г. Белобородов, «мы считали, что, пожалуй, нет даже надобности доставлять Николая в Екатеринбург, что если предоставятся благоприятные условия во время его перевода, он должен быть расстрелян в дороге»[3].
Уральцы были готовы, если Яковлев окажет сопротивление, вместе с царем уничтожить его и весь его красноармейский отряд.
При тщательном сборе и изучении материалов, имеющих отношение к этим драматическим дням, прокурор-криминалист Генеральной прокуратуры РФ В.Н. Соловьев обнаружил телеграмму В.В. Яковлева Я.М. Свердлову от 27 апреля 1918 года:
«Маршрут хочу изменить по следующим чрезвычайно важным обстоятельствам. Из Екатеринбурга в Тобольск до меня прибыли специальные люди для уничтожения багажа [!]. Отряд особого назначения дал отпор — едва не дошло до кровопролития. Когда я приехал, екатеринбуржцы же дали мне намек, что багаж довозить до места не надо… Они просили меня, чтобы я не сидел с рядом с багажом (Петров). Это было прямым предупреждением, что меня могут тоже уничтожить… Не добившись своей цели ни в Тобольске, ни в дороге, ни в Тюмени, екатеринбургские отряды решили устроить мне засаду под Екатеринбургом. Они решили, что если я им не выдам без боя багаж, то решили перебить нас… У Екатеринбурга, за исключением Голощекина [то есть у всего руководства Уральским совдепом, кроме одного], одно желание: покончить во что бы то ни стало с багажом. Четвертая, пятая и шестая рота красноармейцев готовят нам засаду. Если это расходится с центральным мнением, то безумие — везти багаж в Екатеринбург»[4].
Уничтожение «багажа» с центральным мнением расходилось, поэтому комиссар Яковлев погнал поезд с августейшими узниками на восток. В Омске его можно было перевести на южную железнодорожную ветку и доставить в центральную Россию в обход Урала.
Узнав об этом, председатель Уральского Совета А.Г. Белобородов принял экстренные контрмеры, разослав по железным дорогам телеграмму: «Всем, всем, всем!» Яковлев объявлялся изменником, подлежащим аресту и расстрелу на месте. (Его чуть было не расстреляли в Омске). Напряженные переговоры по прямому проводу Свердлова с Белобородовым и с Яковлевым привели к компромиссу. Кремль согласился доставить царскую семью в Екатеринбург, а Белобородов обязался обеспечить надежную охрану, безопасность и относительно приличное содержание семьи, Яковлева же отпустить подобру-поздорову.
И Белобородов, и Яковлев остались недовольны этим компромиссным решением. Белобородов послал телеграмму Ленину, в которой обвинял Свердлова в том, что он взял сторону «изменника» Яковлева, а Яковлев написал Свердлову, что решение передать «багаж» Уральскому Совдепу считает безумным и ответственность за его дальнейшую безопасность с себя снимает.
Не решаясь сразу покончить с царем и царицей, Уральский Совдеп выместил злобу на прибывшей с ними челяди. Двух из пяти сопровождающий, бывшего гофмаршала В.А. Долгорукова и лакея И.Л. Седнёва, сразу же отделили от царя и царицы и посадили в тюрьму. Затем расстреляли без следствия и суда.
23 мая в Екатеринбург из Тобольска доставили вторую половину семьи с остальной челядью. Пятеро из вновь прибывших тоже были посажены в тюрьму, через пару дней к ним прибавили шестого — камердинера Т.И. Чемодурова.
В Доме Особого Назначения (он же ДОН, дом Ипатьева) содержалось 12 человек: бывший царь Николай II, царица Александра Федоровна и пятеро их детей — Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия и Алексей. А также лейб-медик Е.С. Боткин, камер-лакей А.Е. Трупп, горничная А.С. Демидова, повар И.М. Харитонов, поваренок Леонид Седнёв — он же товарищ по детским играм царевича Алексея.
Вскоре группа заговорщиков-монархистов стала готовить её побег. Царю тайно доставлялись письма на французском языке от некоего «офицера». В них излагался план побега и давались указания, как к нему подготовиться. Николая эти письма глубоко волновали, он отвечал по тем же каналам. Вот один из его ответов:
«Мы не хотим и не можем БЕЖАТЬ. Мы только можем быть похищены силой, как силой нас привезли из Тобольска. Поэтому не рассчитывайте ни на какую нашу активную помощь. У коменданта много помощников, они часто сменяются и стали тревожны. Они бдительно охраняют нашу тюрьму и наши жизни и обращаются с нами хорошо. Мы бы не хотели, чтобы они пострадали из-за нас или чтобы вы пострадали за нас. Самое главное, ради Бога, избегайте пролить кровь. Собирайте информацию о них сами. Спуститься из окна без помощи лестницы совершенно невозможно. Но даже если мы спустимся, остаётся огромная опасность, потому что окно комнаты коменданта открыто и на нижнем этаже, вход в который ведёт со двора, установлен пулемёт. [Зачеркнуто: “Поэтому оставьте мысль нас похитить”.] Если вы за нами наблюдаете, вы всегда можете попытаться спасти нас в случае неминуемой и реальной опасности. Мы совершенно не знаем, что происходит снаружи, так как не получаем ни газет, ни писем. После того как разрешили распечатать окно, наблюдение усилилось и мы не можем даже высунуть в окно голову без риска получить пулю в лицо”.
Письма доставлялись прямо в местную ЧК.
Понятно, зачем понадобилась эта провокация. Белобородов и другие главари Красного Урала не оставили мысль о «революционной расправе» над царем, но хотели заручиться алиби. Фиктивный побег готовился для того, чтобы доложить Кремлю, что царя прикончили «при попытке к бегству».
Восстание корпуса пленных чехословаков, а затем мятеж левых эсеров в Москве, а также приближение армии белых к Екатеринбургу сделали эти предосторожности излишними.
Желая сорвать Брестский мир, чекисты-левоэсеры убили германского посла Мирбаха, при весьма подозрительной роли главы ВЧК левого коммуниста Ф.Э. Дзержинского. Германия потребовала пропустить в Москву батальон своих войск для защиты посольства. Принять ультиматум — значило капитулировать перед «германским милитаризмом», в чем Ленина и без того обвиняли левые эсеры и левые коммунисты. И ведь на это накладывались недавние обвинения в его личном сотрудничестве с германским генштабом! Отклонение же ультиматума вело к возобновлению войны на оголённом германском фронте, а Ленин ничего так не боялся, как «бронированного кулака Вильгельма». О том, что Германия находится при последнем издыхании и на возобновление крупных военных действий не пойдет, в Москве не знали.
В этих условиях перевозить царскую семью в Москву стало крайне опасно, в чем убеждал кремлевских вождей «товарищ Филипп» (Голощекин), прибывший в Москву в качестве делегата Уральского совета. По воспоминаниям одного из палачей, М.А. Медведева (Кудрина), «Я.М. Свердлов пытался приводить [Ленину] доводы Голощекина об опасностях провоза поезда царской семьи через Россию, где то и дело вспыхивали контрреволюционные восстания в городах, о тяжелом положении на фронтах под Екатеринбургом, но Ленин стоял на своем: “Ну и что же, что фронт отходит. Москва теперь — глубокий тыл! А мы уж тут устроим суд на весь мир”. На прощанье Свердлов сказал Голощекину: “Так и скажи, Филипп, товарищам: ВЦИК официальной санкции на расстрел не дает”»[5]
Воспоминания М.А. Медведева (Кудрина) не во всем достоверны, но в данном пункте подтверждаются другими документами. Так что президиум Уральского Совета принял решение о расстреле царской семьи, вопреки инструкциям Кремля. Приведение «приговора» в исполнение было поручено охране Дома Особого Назначения.
Охрану возглавлял член президиума Уральской ЧК Я.М. Юровский, сменивший первого коменданта А.Д. Авдеева.
Авдеев был не дурак выпить и бражничал вместе со своими подчиненными. Они постоянно задирали узников, донимали скабрезными «любезностями» великих княжон, куражились, уворовывали какие-то вещички и просто их объедали. Продукты в Дом Особого Назначения (ДОН) ежедневно доставлялись из Ново-Тихвинского женского монастыря. Охранники часть из них тайно крали, а часть уплетали открыто: бесцеремонно садились за стол рядом с узниками, хватали еду руками, громко рыгали, жевали с демонстративным чавканьем — в том была потеха.
Сменив Авдеева, Юровский такие безобразия прекратил. Он перешерстил охрану, подтянул дисциплину, установил некоторый порядок.
С узниками новый комендант был подчеркнуто вежлив. Просьбы старался удовлетворять. Узнав, что у 12-летнего Алексея, после недавнего ушиба, распухло колено, он осмотрел его и дал медицинские советы. По первоначальной профессии Юровский был часовщиком, но в 1915 году был призван в армию, прошел короткий курс медицинского обучения, после чего его определили фельдшером в военный госпиталь.
Он составил опись всех представленных ему драгоценностей (правда, львиную долю узники прятали), сложил их в особую шкатулку, опечатал сургучной печатью и вручил под расписку главе арестованного семейства — дабы не допустить хищений. Судя по дневниковым записям царя и царицы, новый комендант им нравился.
Когда Юровский собрал свою разношерстную команду и объявил, какое ответственное задание им поручено, среди охранников поднялся ропот. Двое из «латышей» (так называли всех инородцев, говоривших с иностранным акцентом) сказали, что они готовы участвовать в расстреле Николая Кровавого, но не его детей. Юровский решил, что им недостает «пролетарской сознательности» и их надо заменить более надежным элементом.
Кто же входил в расстрельную команду?
Российскими национал-патриотами настойчиво культивируется мнение, что «русские люди» не могли стрелять в «помазанника Божьего», потому команда «иудея» Юровского состояла преимущественно из «латышей».
Состав расстрельной команды на сегодня выяснен почти полностью. Это Я.М. Юровский, его заместитель Г.П. Никулин, П.З. Ермаков, М.А. Медведев (Кудрин), П.С. Медведев, С.П. Ваганов, А.Г. Кабанов, В.Н. Нетребин и, возможно, Я.М. Цельмс. То есть «расстрел царской семьи был произведён группой, состоявшей по национальному составу почти полностью из русских, с участием одного еврея (Я. М. Юровского) и, вероятно, одного латыша (Я. М. Цельмса)». Так сказано в Википедии[6].
Историк Иван Плотников, тщательно исследовавший этот вопрос, уточняет:
«В убийстве царской семьи определенно приняли участие: Я.М. Юровский, Г.П. Никулин, М.А. Медведев (Кудрин), П.С. Медведев, П.З. Ермаков, С.П. Ваганов, А.Г. Кабанов, В.Н. Нетребин. В числе расстрельщиков мог быть еще только один человек, не более. Мы видим восемь установленных убийц, хотя в некоторых воспоминаниях называется 11, по числу казненных. Роль “латышей”, “команды внутренней охраны”, оказалась в итоге незначительной, вспомогательной. Следовало бы обратить внимание на слова бывшего помощника начальника внутренней охраны, одного из руководителей расстрела — Никулина: “Нас было исполнителей восемь человек: Юровский, Никулин, Медведев Михаил, Медведев Павел — четыре, Ермаков Петр — пять, вот я не уверен, что Кабанов Иван (имя названо неточно, надо Алексей. — И.П.) — шесть. И еще двоих я не помню фамилий”. Мы назвали эти две фамилии: Ваганов и Нетребин»[7].
В заключении прокурора-криминалиста В.Н. Соловьева приводятся те же имена, но добавлено, что в расстрельную команду, возможно, входил еще А.А. Стрекотин, а также один австриец или венгр.
Начальник расстрельной команды Я.М. Юровский, еврей по происхождению, был далек от еврейских корней. В 1904 году он принял лютеранство, а по убеждениям, как положено сознательному партийцу, был атеистом. Ни иудейских, никаких других религиозных обрядов Юровский не соблюдал, зато строго соблюдал партийную дисциплину и с готовностью выполнял поручения, строго руководствуясь полученными инструкциями. Когда же приходилось принимать самостоятельные решения, он действовал крайне бестолково. В том, что усердия у него было много больше, чем сообразительности, нам предстоит убедиться.
Получив задание уничтожить царя и всех узников Дома Особого Назначения в ночь с 16 на 17-е июля, комендант был полон решимости исполнить приказ, но о том, каким образом это сделать, инструкций не было. Может быть, перестрелять их спящими в своих постелях? Или — закидать гранатами? Но взрывы разбудят город, народ, чего доброго, сочтет, что в него уже ворвались беляки…
… Было далеко за полночь, когда комендант Юровский поднялся на второй этаж ДОНа. Там все давно спали. Он разбудил доктора Боткина и сказал, что беляки ведут обстрел города; для безопасности царской семьи и остальных обитателей ДОНа им следует спуститься в нижний полуподвальный этаж.
Боткин разбудил остальных, они оделись, умылись, спустились… Алексей, из-за поврежденной ноги, не мог идти по лестнице, отец нес его на руках.
Из двенадцати обитателей ДОНа в наличии было одиннадцать. Паренька Лёню Седнёва Юровский еще днем отослал — якобы для встречи с дядей И.Д. Седнёвым, который давно был расстрелян. Не иначе, как дрогнуло пролетарское сердце Юровского, и он решил пощадить мальчика…
Перед расстрелом
Комната в нижнем этаже оказалась пустой: всю мебель из нее заранее вынесли. Как долго в ней предстояло пробыть, спустившиеся не знали. Александра Федоровна сказала, что стоять не может, ей нужен стул. Тотчас принесли два стула: на второй усадили больного царевича.
Юровский вынул бумагу и наскоро зачитал приговор. Александра Федоровна стала истово креститься. Николай, видимо, думавший о своем, не сразу понял смысл сказанного и пытался что-то переспросить, но тут началась стрельба. Члены расстрельной команды торопливо вбегали в комнату, а палить начинали еще из открытых дверей. Пули отскакивали от каменной стены и рикошетили в самих убийц. Одна пуля просвистела у самого уха Юровского, другая ранила в руку одного из стрелявших. На улице тарахтел грузовик, заведенный для того, чтобы заглушить выстрелы, но сильнее их заглушали душераздирающие крики великих княжон. Девушки визжали, но не падали…
Глава расстрельной команды Яков Юровский и его заместитель Григорий Никулин
Об этой поразительной подробности я впервые прочитал полвека назад в воспоминаниях академика Л.А. Зильбера, которые готовил к публикации в Пятом томе альманаха «Прометей». Редактором-составителем тома был мой друг и коллега Марат Брухнов, но поскольку учеными в серии ЖЗЛ «заведовал» я, то редактировать эту рукопись довелось мне.
Крупнейший микробиолог и вирусолог, старший брат писателя В.А. Каверина, Л.А. Зильбер в гражданскую войну служил военврачом в Красной Армии, чему и был посвящен данный отрывок из его мемуаров. Среди красноармейцев, пациентов Л.А. Зильбера, ходили слухи о «мистике», сопровождавшей убийство царской семьи: пули от царских дочерей отскакивали, запаниковавшие расстрельщики усилили пальбу и с большим трудом их добили. В рукописи Зильбера об этом было два коротких абзаца. В печать они не прошли: удалила цензура.
Согласно свидетельству из первых рук, то есть самого коменданта Юровского, он был очень сердит на свою команду:
«Тут вместо порядка, началась беспорядочная стрельба. Комната, хотя и очень маленькая, все однако могли бы войти в комнату и провести расстрел в порядке. Но многие, очевидно, стреляли через порог»[8].
С трудом остановив стрельбу, Юровский обнаружил, что
«многие еще живы. Например, доктор Боткин лежал, опершись локтем правой руки, как бы в позе отдыхающего, револьверным выстрелом с ним покончил, Алексей, Татьяна, Анастасия, и Ольга тоже были живы. Жива еще была и Демидова. Тов. Ермаков хотел окончить дело штыком. Но однако, это не удавалось».
«Мистика» выяснилась при осмотре трупов: «на дочерях были бриллиантовые панцири вроде лификов».
Панцирями Юровский называл вшитые в одежду драгоценные камни. «Помимо того, что это представляло ценность, это было боевой защитой: ни пулей, ни штыком не возьмешь»[9].
В другом варианте своих воспоминаний о той страшной ночи Юровский писал (стиль и орфография сохранены):
«На дочерях же были лифы, так хорошо сделаны из сплошных бриллиантовых и др. ценных камней, представлявших собой не только вместилища для ценностей, но и вместе с тем и защитные панцыри.
Вот почему ни пули, ни штык не давали результатов при стрельбе и ударах штыка. В этих их предсмертных муках, кстати сказать, кроме их самих, никто не повинен. Ценностей этих оказалось всего около (полу)пуда. Жадность была так велика, что на А[лександре] Федоровне, между прочим, был просто огромный кусок круглой золотой проволоки, загнутой в виде браслета, весом около фунта… Те части ценностей, которые были при раскопках обнаружены, относились несомненно к зашитым отдельно вещам и при сжигании остались в золе костров»[10].
Павел Медведев (слева) и Петр Ермаков: участники расстрела царской семьи.
В 1927 году, при сдаче своего «исторического» оружия в Музей революции, Юровский и Никулин объяснили необычайно большой расход патронов: «патроны одной имеющейся заряженной обоймы кольта, а также заряженного маузера ушли на достреливание дочерей Николая, которые были забронированы в лифчики из сплошной массы крупных бриллиантов и странную живучесть наследника, на которую мой помощник израсходовал целую обойму патронов (причину странной живучести наследника нужно, вероятно, отнести к слабому владению оружием или неизбежной нервности, вызванной долгой возней с бронированными дочерьми)»[11].
Официальный приговор был опубликован через неделю:
«Постановление Президиума Уральского областного Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов: Ввиду того, что чехо-словацкие банды угрожают столице красного Урала, Екатеринбургу; ввиду того, что коронованный палач может избежать суда народа (только что обнаружен заговор белогвардейцев, имевший целью похищение всей семьи Романовых), Президиум областного комитета во исполнение воли народа, постановил: расстрелять бывшего царя Николая Романова, виновного перед народом в бесчисленных кровавых преступлениях.
Постановление Президиума областного совета приведено в исполнение в ночь с 16 на 17 июля. Семья Романовых переведена из Екатеринбурга в другое, более верное место.
Президиум областного Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов Урала».
Сообщение выдает подлую трусость пролетарской власти: классовая непримиримость к врагам революции у нее сочеталась с дрожью в коленках. Преступники неуклюже заметали следы: царь — да! — расстрелян «по воле народа», а семья «переведена в более верное место»…
Куда же все они на самом деле были «переведены»?
ЗАХОРОНЕНИЕ
Если с убийством царской семьи команда Юровского кое-как справилась, то с ликвидацией следов кровавой оргии обстояло гораздо хуже.
Как писал участвовавший в захоронении чекист И.И. Родзинский,
«вопрос о сокрытии следов был важнее даже самого выполнения. Подумаешь там перестрелять, не важно даже с какими титулами они там были. А вот ведь самое ответственное было, чтобы укрыть, чтобы следов не осталось, чтобы никто использовать это не мог в контрреволюционных целях. Это самое главное было. А об этом и не думали»[12].
Не подумали!..
По утверждению Юровского, захоронение трупов было поручено не ему. В его Записке говорится, что «ком[ендан]ту, было поручено только привести в исполнение приговор, удаление трупов и т.д. лежало на обязанности т. Ермакова (рабочий верхне-исетского завода, партийн. Тов., б. каторжанин)»[13].
Такое вот разделение труда!
Комиссар верхнее-исетского завода Петр Ермаков «должен был приехать с автомобилем, и был впущен по условному паролю “трубочист”. Опоздание автомобиля внушило коменданту сомнение в аккуратности Е[рмако]ва и ком. решил проверить сам лично всю операцию до конца»[14].
Тут концы у Юровского не сходятся. Вся охрана Дома Особого Назначения знала Ермакова в лицо, для его опознания никакого пароля не требовалось. Ермаков был участником расстрела (добивал раненных страдальцев штыком), когда заведенный автомобиль уже тарахтел во дворе. Когда же и к чему он «опоздал»?
Прокурор-криминалист В.Н. Соловьев разъясняет эту путаницу в свидетельствах Юровского тем, что из-за опоздания автомобиля сам расстрел был произведен на полтора часа позже намеченного времени: не в полночь, а уже в половине второго утра. Значит, готовая команда Юровского полтора часа томилась в напряженном ожидании: когда же явится товарищ Ермаков с грузовиком. Можно понять негодование Юровского, но ведь Ермаков мог «опоздать» не по своей безалаберности, а по обстоятельствам, от него не зависевшим. Машину, с надежным шофером, с наполненным бензобаком не просто было заполучить: автопарк при Уральском Совдепе был на строгом учете, бензин был строго лимитирован, то и другое выдавалось по особому разрешению. Просто ли было все это заполучить посреди ночи?
…Перед погрузкой трупов фельдшер Юровский еще раз «проверил каждого отдельно умер он, или нет. И только тогда мы их выдавали и переносили»[15].
Запомним эту подробность: он каждого отдельно проверил!
А вот того, что на трупах осталось немало драгоценностей, Юровский не доглядел! Обратил внимание только тогда, когда честная команда стала жадно срывать кольца, серьги, браслеты, вытаскивать из карманов золотые часы, усыпанные бриллиантами портсигары…
Терпеть мародерство Юровский не мог: «Пришлось потребовать от каждого, чтобы выложил все, что взял, иначе расстреляю беспощадно, тут же на месте»[16].
Поеживаясь, бормоча оправдания, мародеры отдали награбленное. А усердный Юровский решил, что сам должен проследить за захоронением трупов: Ермаков и его люди оказались ненадежными товарищами.
Местом захоронения была намечена заброшенная шахта в 18 верстах от города, вблизи так называемой Ганиной ямы, в урочище Четырех Братьев. Юровский потом утверждал, что сам там прежде никогда не был, но, по показаниям некоторых свидетелей, его видели там накануне вместе с Ермаковым.
Ехали долго. Грузовик с трудом преодолевал колдобины, буксовал в грязи, пока не застрял так основательно, что трупы пришлось перегрузить на повозки и дальше везти лошадьми. В завершение всего, Ермаков заблудился и долго не мог отыскать намеченной шахты.
Подъехали к ней уже утром, когда было светло.
Шахта, в которую предстояло вывалить трупы, была заполнена водой. Замерили ее глубину, и тут оказалась, что она очень мелкая: аршин с небольшим глубиной, то есть меньше метра. Можно представить себе как разъярился Юровский на нерадивого Ермакова.
…Парадокс состоял в том, что в аршине от поверхности воды проходил слой льда, а под ним, до дна шахты было еще метров пять. Там можно было бы укрыть сотню трупов — следовало только прорубить лед. Но до этого надо было додуматься! Пролетарской непримиримости к классовому врагу у Юровского, Ермакова и всей их братии было гораздо больше, чем смекалки!
Между тем, солнце уже было над горизонтом, а чего больше всего опасались похоронщики, так это посторонних свидетелей. Юровский приказал раздеть трупы царя, царицы и их детей (остальных оставили одетыми) и бросить одежду в разведенный огонь. Таково было его хитроумное решение: «уничтожить вещи все без остатка и тем как бы убрать лишние наводящие доказательства, если трупы почему-либо будут обнаружены»[17].
Тут, к ужасу Юровского, оказалось, что он снова недоглядел. В сжигаемой одежде были зашиты еще какие-то драгоценности. Ему-то они были ни к чему: истый пролетарский революционер, он был бессребреником. Но это же будущие улики! Они выпадали, смешивались с золой и пеплом костра. Какие-то удалось извлечь, но далеко не все.
Как сообщал потом колчаковский министр юстиции М. Старынкевич управляющему Министерства иностранных дел от 19 февраля 1919 года, «при более подробном осмотре местности судебным следователем [И.С. Сергеевым] вблизи той же шахты, называемой “Исетский рудник”, были найдены — обгорелая старая дамская сумочка, тряпки, кружева и какие-то черные блестящие обломки. Там же затем были обнаружены два небольших загрязненных осколка изумруда и жемчуга, обрывок материи с запахом керосина и, наконец, сильно загрязненный водянистого цвета значительной величины в платиновой оправе камень, — оказавшийся при осмотре его через эксперта-ювелира бриллиантом высокой ценности (около 100.000 руб.), по заключению эксперта, бриллиант этот представляет собой часть другого украшения (подвес) высокохудожественной работы; около самого края шахты в глине был обнаружен осколок ручной нарезной бомбы, а при спуске в самую шахту на стенках ее найдены следы от разрыва ручной бомбы. По удалении воды из шахты находящиеся на дне ее песок и ил были промыты, причем в них оказались: отрезанный палец руки, вставная челюсть, осколки бомбы, поддержка для мужского галстука и другие, не имеющие особого значения предметы»[18].
Трупы свалили в яму, один на другой. Верхние оказались почти на поверхности. Взорвали несколько гранат, чтобы как-то их присыпать, но было ясно, что обнаружить их здесь будет очень просто. Да и окрестные крестьяне давно проснулись. Охрана никого близко не подпускала, но утаить то, что здесь происходит что-то необычное, было уже невозможно.
Юровский отправился в Областной совет и в ЧК — доложить обстановку и получить новые указания.
Областную ЧК возглавлял ее основатель Федор Лукоянов. Он понял, что дело не кончено. Пришлось спешно сформировать спецотряд для перезахоронения тел. Как вспоминал М.А. Медведев (Кудрин),
«когда все расстрелянные были вытащены веревками за ноги из воды на поверхность и уложены рядком на траве, а чекисты присели отдохнуть, то стало ясным, насколько легкомысленным было первое захоронение. Перед нами лежали готовые “чудотворные мощи”: ледяная вода шахты не только начисто смыла кровь, но и заморозила тела настолько, что они выглядели словно живые — на лицах царя, девушек и женщин даже проступил румянец. Несомненно, Романовы могли в таком отличном состоянии сохраниться в шахтном холодильнике не один месяц, а до падения Екатеринбурга, напомню, оставались считанные дни»[19].
Юровский велел снова разжечь костер и сжечь в нем уже не одежду, а сами трупы. Более глупого решения быть не могло. Свежеомытые и промороженные тела, чадили, дымили, шипели, но не горели.
Юровский и «специалист по сжиганию» Д.М.Повлушин оседлали коней и поехали осматривать шахты на Московском тракте. По дороге думали думу и придумали, что часть тел они все же попытаются сжечь, а остальные обезобразят серной кислотой и сбросят в разные шахты: так труднее будет их опознать.
Взять на себя столь радикальное решение Юровский не мог. Присмотрев шахты, он и Повлушин явились в Исполком. Идея была одобрена. Но возникло новое осложнение. Пока Юровский сидел «у тов. Войкова на счет керосина и серной кислоты, которую не так уж просто было добыть», Повлушин поскакал куда-то по другому делу, упал с лошади и повредил ногу. Участвовать в деле он не мог. «Между тем вся работа по сжиганию возлагалась на него, как человека якобы имеющего так сказать некоторый опыт в операциях более или менее сложных»[20].
Под покровом ночи одиннадцать тел снова погрузили в кузов машины и повезли к шахтам на Московской дороге. Теперь все было чин-чинарём: гробокопатели прихватили с собой лопаты (первой ночью об этом не позаботились), три бочонка с бензином, три банки с серной кислотой.
Шахты, намеченные Юровским и Повлушиным, были действующие и охранялись. Охранники могли стать нежелательными свидетелями захоронения. Но этот вопрос решался просто. Поехали не на одной машине, а на двух, в сопровождении отряда чекистов. Их задача — под выдуманным предлогом арестовать всех охранников и увезти их на время: для диктатуры пролетариата это не составляло проблемы.
Словом, все теперь было предусмотрено — кроме одного. Юровский забыл проверить, сможет ли проехать по грунтовой дороге к намеченным шахтам тяжелый грузовик.
Медведев (Курдин): «Сложили в кузов грузовика все одиннадцать тел (из них четыре обгорелых), выехали на коптяевскую дорогу и повернули в сторону Верх-Исетска»[21].
Один из грузовиков скоро увяз в грязи. Его с трудом вытолкали, но через какое-то время он снова застрял. Чтобы снова вытолкать, пришлось выгружать трупы…
Дорога спустилась в хлюпающую низину — Поросенков Лог. Такого названия он удостоился потому, что здесь почти всегда было много грязи — эльдорадо для поросят и свиней. Грузовик опять застрял. Выбившаяся из сил команда билась с ним два часа, но тщетно…
«Мелькнула мысль, которую мы и осуществили, — вспоминал участник той эпопеи И.И. Родзинский. — Мы решили, что лучшего места нам не найти. Мы сейчас же эту трясину расковыряли <…> разложили этих самых голубчиков и начали заливать серной кислотой, обезобразили все, а потом все это в трясину. Неподалеку была железная дорога. Мы привезли гнилых шпал… <…> Разложили этих шпал в виде мостика такого заброшенного через трясину, а остальных на некотором расстоянии стали сжигать». «Тут же развели костер и пока готовилась могила, мы сожгли два труппа: Алексея и по ошибке, вместо Александры Федоровны, сожгли, очевидно, Демидову»[22].
Поблизости был железнодорожный переезд № 184, там штабелем лежали старые подгнившие шпалы. Их привезли, видимо, на лошадях.
Пока копали неглубокую яму, да доставляли шпалы, два трупа сожгли: один, самый маленький, царевича Алексея, второй — женский.
Остальные девять тел, обезображенные серной кислотой, закопали в хлюпающую трясину, положив сверху настил из старых шпал. По настилу несколько раз проехал грузовик, вмятые в грязь шпалы создавали впечатление, что этот мосток был здесь всегда…
Поросенков лог. Место захоронения
(продолжение следует)
Примечания
[1] М. Горький. Несвоевременные мысли. Новая жизнь, № 43 (258), 16 марта 1918 г. Цит. по: Бунин И. Окаянные дни. – Горький М. Несвоевременные мысли. М., «Айрис-Пресс», 2004, С. 290.
[2] Цит. по: Царская семья: последние дни. Постановление о прекращении уголовного дела № 18/123666-93. Постановление от 17.07.1998 г. Подпись: Старший следователь Главного следственного управления Генеральной прокуратуры РФ, старший советник юстиции Соловьев В.Н.http://www.nik2.ru/documents.htm?id=267 Распечатка 55 страницах в архиве автора, С. 7.
[3] Там же, С. 8.
[4] Там же, С. 9-10.
[5] Там же, С. 14.
[6] Убийство царской семьи. Википедия.
[7] Плотников Иван. О команде убийц царской семьи и ее национальном составе. http:// pravoslavnaa.livejournal.com/129825.html
[8] Из рассказа Я. М. Юровского о расстреле царской семьи на совещании старых большевиков в г. Свердловске. «Сборник документов, относящихся к убийству Императора Николая II и его семьи, 1999. http://rus-sky.com/history/library/docs.htm#16», Док. № 9. Компьютерная распечатка в архиве автора.
[9] Розанова Н., Ук. соч. 131. Орфография и пунктуация в цитатах сохранены.
[10] В.Н. Соловьев. Сравнительный анализ документов следствия 1918-1924 гг. с данными советских источников и материалами следствия 1991 — 1997 гг.
http://nikolai2.ru/sravnitelnyj-analiz-dokumentov-sledstviya-1918-1924-gg-s-dannymi-sovetskih-istochnikov-materialami-sledstviya-1991-1997-gg.html
[11] Н. Розанова, Ук. соч. Стр. 133.
[12] «Сборник документов…», Док. № 13, компьютерная распечатка, С. 47.
[13] Цит. по: Розанова Н., Ук. соч., С. 135.
[14] Там же.
[15] Там же, С. 136-137
[16] Там же, С. 137.
[17] «Сборник документов…», Док. № 9, компьютерная распечатка, С. 32.
[18] «Сборник документов…», Док. № 15, распечатка С. 52.
[19] Там же, Док. № 11, Распечатка, С. 42.
[20] Розанова Н. Ук. соч., С. 153.
[21] «Сборник документов…», Док. № 11, Распечатка, С. 42
[22] Там же, С. 157-158.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2019/nomer5/sreznik/
