Аутист
В школу. На холод. Куртка, штаны, ботинки.
Каша на завтрак — триста четыре крупинки.
Чай недостаточно сладкий, а значит опасен.
Как это гадко — жить замурованным в мясе.
Улица, дождик, автобус, пять остановок.
Капли по крыше, двадцать тыщ, тридцать, сорок
Пять лет назад — столько же капель — совпало.
Пять лет назад с нами расстался папа.
В школе игра не хитра — то буквы, то числа.
Мне говорят — «Ты дурак, тебе надо лечиться».
Я не умею хитрить, а значит опасен.
Как это гадко — жить замурованным в мясе.
Спать. Одеяло. Кровать. Пять минут и свобода.
Знаете, жизнь назад я был водородом.
Как это здорово — быть отголоском сверхновой.
Утро. Будильника рев и снова оковы…
Пять тыщ четыреста букв в блестящем журнале.
Мама уже не целует — отвечу едва ли.
Маме твердят — «Он растет, он будет опасен»
Как это трудно, жить замурованным в мясе…
Спорт
В час, когда большинство полицейских в домах и покое,
(Это на руку тем, кто по лужам сорит луной.)
Я мешаю ногами холодные ряби с собою,
С фонарями, аптеками, улицами и весной.
Спотыкаясь об звезды щебенки и пачкая полы,
Как прощения прося — каждым шагом за каждую пядь,
Я к тебе, я сегодня — спортсмен, чемпион литрбола,
В эстафете — четыре по ноль семьдесят пять.
В суете, как в баланде — в пустой и бессмысленной гуще,
То ныряя в надир, то в зенит, но все время — ко дну,
Мне осталось бухать и стучаться то в рожи, то в груши,
Примерять на себя разных женщин, поправ ту, одну.
Как слепые щенки, нет, не так — как последние ляди!
Из параш бытия, с аппетитом мотая на ус,
Ты да я, мы — друг друга, когда-то — махнули не глядя,
Наглотавшись страниц, как туземцы — на вычурность бус.
Но того, что — ни спиртом не смыть, ни церковной водою,
Не заменят уже и ни секс и ни спирт, и ни спорт.
Хор окон твоей бывшей хрущебы вопит чернотою,
Предвкушая бульдозерный нож у чугунных аорт.
На нечистом сукне бытия, я как шарик от кия,
(Кто сказал, что у каждого здесь персональная суть?)
Я застыну в какой-то из луз, мне на смену — другие,
Чтобы мир шевелить, чтобы ранами смазывать путь.
Ода автобусной станции
Всё баулы, баулы, баулы, баулы, баулы,
Рой народа, единый, гортанный глагол.
Из автобусов в ряд, из тенет беспросветного пула,
И Дербент, и Донецк, и Чернигов, и Старый Оскол.
Омывая шузы разносолами мартовской бяки,
Семицветия луж попирая покой,
Кто сказал, что мой дом не резиновый, все это — враки.
Он давно прохудился и вытек — новой Москвой.
Кто сказал что мой город бездонный, это не правда.
Просто дно не похоже на дно изнутри.
Хлопцы, гои, батыры, джигиты повязаны МКАДом,
И нет мочи свалить восвояси из этой петли.
И невестка спешит за снохой, брат за братом и рады,
Продаваться за сраный пятак.
Умирающий наст покрывает таджик русским матом,
Потому, что совковой лопатой его ну никак.
Прощенный день
Вот и все, отпилось, отгулялось, отъелось и баста.
Впереди постный месяц и май.
Рваный блин — из копоти, дырок, и масла,
По дешевке! Давай — налетай!
Из оплывших сугробов, по серому — черень недуга,
Что пол-года таился от всех.
Вы не тешьте себя вашей верой — все будет по кругу,
На прощение будет и грех.
Вот и все, и последний огарок соломенной дщери,
И тюки самобранок в утиль.
Не ищите меня в списке выданных вами прощений,
Я давно всех авансом простил.
Возвращаются все: ваши дырки, и булки, и вилки,
Кроме тех, кто свалился с витка.
Нищий, стыренной клюшкой — гоняет бутылку,
По сочащимся ранам катка.
Лесная баллада
Из стволов, на которых, как видимо — небо стоит,
Получаются бревна, так есть, по другому не быть.
Просеки — это такие нехитрые стрит,
Где нарывы пеньков, источают пахучую жидь.
Мужики с номерами кромсают пейзаж, во всю прыть.
Бензопилы как жены ревут от подъема до балки.
Стрит, бог в лампасах желает немедленно — стрит.
Ногота ее — это выстриг больного ветрянкой.
Третий отряд увезли на отгрузку руды,
Где принцессы в оранжевом кирками правят пути.
Кабы капля со лба могла бы дотечь до пяты,
То она бы была тяжелее чем локомотив.
Рвется к балке четвертый отряд, их не видно уже.
Завтра утром соленые робы, как есть — встанут колом.
Пни — это жены отрезанных кем-то мужей,
По ушедшим своим деревам, льющие смолы.
На порезы лесные, бинтами ляжет зима.
Как сосед на бабенку, чей муж много лет валит лес,
По зиме боги справят божицам своим терема.
Терема из зажмуренных кем-то наспех телес.
Утро
Я ненавижу утро,
Утро меня — тоже.
Жижа Южного Бутово,
Из под колес в рожу.
Морщу шузами лужи,
Нечерноземно-рыжие.
Меня накололи с кушем,
А деньги спустили в Париже.
Мимо — кредитные «Мерины»,
В «Меринах» — сонные замы.
А я вчера пил немерено,
А я вчера был у самой.
А я вчера был — в месте,
Где стелено после бала.
Но я был исполнен мести,
И уронил пол-бара.
И мы собирали тряпкой,
И отжимали в чашки.
И не с похмелья зябко,
А от того, что шашни.
С той, что могла быть хуже,
Что дорога до грыжи,
Что наколола с кушем,
А деньги спустила в Париже.
Утро, вечера — кода.
Утро срезает квоты.
Высь исторгает воды.
Ноги в шузы и — ходу.
Не сулите деве за тридцать
Не сулите деве за тридцать,
Кутерьму незабвенной ночи,
Как не сулят кило моркови,
Сортировщице с овощебазы.
Не сочтите за труд побриться,
Чистить зубы про между прочим,
Не судите пустяшность условий,
Может так и слагаются пазлы?
Не сулите ей, ну не надо.
У неё давно аллергия.
И на Ваши кубики пуза,
И на блеск одноразовой Ниццы.
Просто все эти Ваши руллады,
Ей не раз выводили другие.
Чтобы тешить свои искусы.
И никто, чтобы взять и жениться.
И никто, мол — тепла ли шапка?
И никто, мол — взяла ли зонтик?
Как и тупо- сварганить супа,
Чтобы ей отвезти на работу.
По сему, как Вас ни жалко,
Вы порывы свои урезонте,
Нет, она не капризная сука,
Просто деве нужна забота.
Московская восточная
Никто не зовет тебя пери
В холодной моей стороне
Ты прямо из Азийских прерий
Явилась под окна ко мне
Ты здесь превратилась в старуху
Вселясь в тараканий погост
И чтоб не пропасть с голодухи
Ты тешишь метелкою мост
Отлична ты легкостью стана
От местных свинеющих баб
Но кто за ушанкой поганой
Заметит тончайший хеджаб
Пеняешь на суры в Коране
Но как не пеняй — дело дрянь
И если не яд тараканий
То наци идейная длань.
Одуван
Волос льняных упрямый одуван
На выцветшем, потертом отпечатке
И вдрызг коленки… Девочка-пацан
Посередине игровой площадки.
В песочнице смесь щебня и стекла…
Год-два — и Горбачев натянет вожжи…
А ты ведь от меня меня спасла,
Верней, спасешь. Но это будет позже.
Давным-давно, когда речной затон
Был раем, а не страшной мертвой зоной
Всеобщий «Миру — МИР!», Сухой Закон.
И мама одевала по сезону.
Прогулки по грибы на выходных.
Боровики, сморчки, опят не треба…
Лет пять спустя вы продавали их,
Чтоб выручить на четвертушку хлеба
Еще долою пару-тройку лет…
Ночные муки зреющего тела,
Проторенные тропы в секонд-хенд
И прелесть городского беспредела…
Когда нелегкой принесет весну,
Пиджак с плеча какой-то иностранки,
На переменах кетч — три на одну,
И ты — не в большинстве.
Держись, пацанка!
Прелестница-пацан — ни сё, ни то,
Что ждать тебе в миру твоей Капотни?
А будет все — от ахов-вздохов до…
Украдкой сласти в местной подворотне.
Наперекор знакомым и родне,
Плевать на то, что, дескать, так не гоже,
Ты от меня ведешь меня ко мне,
И приведешь, но это будет позже…
Энская зарисовка
Небо вытягивает из трубы бесполезную копоть.
Труба будто кошкин огромный голодный коготь.
Чертит в движении неба как бы порезы.
Энск. Синяки облаков. Дождя отвесы.
Задница салит стул кафе, рот — порфе, взгляд — пейзажи.
Девочка пачкает палец стеклом из пыли и сажи.
Думает что запишу этот ее телефон.
Нет, позабуду, она не —она, я не — он.
Небо в городе крошечно, если сельскими мерками.
Штопано самолетами, палено фейерверками.
Капель фасоль разрывает девочкину мазню.
Я не твой алый парус, Ассоль. Ты старалась — ценю.
Закурю, наступлю на свое отражение в луже и в путь.
Небо сквозь курево пусть выжмет наружу хоть что-нибудь.
Пусто. Пощечиной ливень сбивает огонь сигареты.
Некто швыряет водой параллельно земле — плохая примета.
Снегопад в Москве
Мощные белые мухи,
Сочные, топкие слЕды.
Ветки деревьев, как руки,
Молят у небушка — лета.
Где же оно? Как не слышит.
Тучи к стенаниям глухи.
Облокотившись на крыши,
Мечут холодные плюхи.
Снег залезает за ворот.
Шуз не находит брода.
Рукопожатный мой город —
Прячет тела в переходах.
А детвора снегу рада.
Ей наплевать на прогнозы:
Что это — прелюдия ада.
Что скоро ударят морозы.
Актрисе Насте Сычевой
Пудра сцендыма выходит из легких сценречью,
Потом ядреным по гриму стекает сценсвет.
Ты предназначена, чтобы до сердца, до печени,
Тех, кто за рампой, кто приобрёл билет.
Рты голодающих глаз не желают покоя.
Свёрла зениц жаждут забыться в страстях.
Если без фальши, значит нельзя без боли.
Если затеешь в пол-силы, они не простят.
Это не правда, что в этой работе не пашут,
Это — с дешевых писателей легкой руки.
Грима свинец, вокализы на срыве, а также,
Читки в мигрень, недокрученных сальт синяки.
Дело ли пьесе — ела ли ты сегодня?
Дело ли пьесе — сколько ты ночью спала?
Все это ложь, что актерам живётся вольготнее.
Пятый прогон. Встань и сгори дотла!
Чтобы за рампой себе отбивали ладони,
Чтобы хотелось вечно рукоплескать.
А если сломаться — пьесу никто не закроет.
Все потому, что — «шоу маст гоу он», его мать.
Баллада о детстве (Олегу и Саше)
В суете коммунальных квартир и беспафосных благ,
Где делили бинарно весь мир на потёмки и свет.
Наше детство томилось в уже повзрослевших телах,
Пожиная прощения за так, за непрожитость лет.
И пока был в миру — Первомай, безрассудство и блуд,
Или пьяный сосед бил соседку на этаже,
В тишине чердака мы рядили семейный уют,
На себе примеряя обличия жён и мужей.
Ну откуда нам знать в окоёме своих берегов,
Что наступит момент, кто куда разлетимся как тать.
Просто кто-то из нас был готов, но не знал для кого,
Просто кто-то ещё не умел понимать и прощать.
Намотав на себя социальные сети и кров,
Ты обратно уже не вернёшься, как ни проси.
Ты найдёшь, что любовь это просто — всего лишь любовь,
И не стоит менять то, что нажито в этой связи.
Не любовник не муж и не брат и не враг и не друг…
Через несколько лет разухабится чудо-страна…
Но откуда мы знали, мы только ступили на круг.
Этот круг, там где есть бесконечные он и она.
Актер
День добрый. Я актёр. Меня учили.
Пять долгих безвозвратных лет.
И по какой-то мне неведомой причине,
Мне театра в этом мире нет.
Ужели мне винить? Так получилось.
Не быть. Не Гамлет. Не вопрос.
Не всем которые со мной учились,
В софитах место обрелось.
Я мим, я аниматор, я реклама.
Я Дед-мороз под Новый год.
Я тонна надоедливого спама,
В корзинах тех, кто не берет.
А я на кухне двери как закрою!
И выжатой бутылке тет-а-тет,
Как выдам драматические роли!
До капли! Как на худсовет!
Я — глас в колонках метрополитена,
Айда на острова! Купите флэт!
Я все равно — где занавес и сцена.
Пускай — в рядах и за билет.
День добрый. Я актёр. Я не пропащий.
Не жалуюсь. Играю там и тут.
Когда придёт пора, сыграю в ящик.
Народного за это не дадут.
Баллада о несчастье
Не жалея слюны на супругу, округу и власти,
Как в отместку за попранный быт, убивая года,
За стеною варилось, бурлило и жарило водку — Несчастье,
Каждой рюмкой как будто бы всем предъявляя счета.
Ты не стал бы ему ко двору, если жизнь без изъяна,
Как кипящей смолой из бойниц — липким потом из пор,
То до донышка, то в кулаки защищалось от мира по пьяни,
Каждой каплей честному народу наперекор.
Не спешите заблудшим крестами продавливать плечи!
Приговоры — удел гимназисток, не ведавших зим!
Мы частенько берем на себя то, что проще, короче и легче,
Например — заскорузлый, сивушный, густой магазин.
И порою из недр жилплощади словно из пасти,
Это слышали те, у кого не заплыл жиром слух,
«Я такой же как вы!» — перегаром в горячке дышало Несчастье,
«Отчего же моя чудо-шашка извечно — за фук?»
Не имея причин отыграть у судьбы даже малость,
Принимая вослед словоблудия без падежей,
Без массовки и труб, восвояси ушло. Нам осталось как данность —
Дальше жить и вершить на потребу обрюзгшей душе.
Открытый город
В морозных гущах радужной воды,
Под бременем пудов нехитрой клади,
Что ты забыла, Русь, во внутримкадье?
Москва, открытый город, чад, менты.
Ей-ей, как будто здесь идут бои,
Честной народ в траншеях по предплечья,
Кромсает тверди Замоскворечья,
Поправ к чертям культурные слои.
Я вижу сквозь монтажные леса,
Как индивеют помыслы и лица,
Моя любвеобильная царица,
Проклятая, бездонная краса.
В запрудах одинаковых клифтов,
В бесстрастных толчеях у светофоров,
Открытый город, не дающий форы,
Ядрена мать российских городов.
Песня о друге
Я постигаю взвесь,
Курева дьяцких кадил,
Друг у меня есть,
Вернее, наверно, был.
В глотке огромный ком,
Помню, вот как сейчас:
Как мы в онлайне — ром!
Как мы в онлайне- в дартс!
Я оставляю след,
В мацанных окнах икон,
Друга у меня нет,
Был, да и вышел вон.
Гущи публичных сцен,
Тяжко месить одному,
Да мне бы не в РПЦ,
Вот только пенять кому?
И как последний раб,
Плачусь доске святой,
Ты ниспошли мне кляп,
Чтобы умерить вой.
Я постигаю храм,
В сумку сложив кагор,
Друг мой попрал Инстаграм,
И не вернулся с тех пор.
Ураган в Москве
Вот летит помойное ведро,
Рассыпаясь мусором, как матом.
Что мне ураган, когда ЕдРо,
Всякий обижает, кто не вата?
Чудом увернулся от столба,
Что упал, как мачо, в Мазерати,
Что мне ураган когда — борьба,
От Дамаска до соседней гати?
Я попрал церковные УК,
Я воюю в лентах что есть силы.
Мимо пролетают облака,
И капот, оторванный от ЗИЛа.
И пока в меня не прилетел,
Либеральный швеллер с ближней крыши,
Я геройски баню сотню тел,
Понимая — мало, нужно — тыщи.
Кто не с нами, тот из ленты — вон!
Я на вас — всю пыль, и гнев, и похоть…
Пусть я размочу в дождях айфон!
Пусть я об него сломаю ноготь!
Заливали воды Тёплый стан,
Буреломы нежились в пучине.
Кто-то — мой-твоя труба шайтан,
По ему лишь ведомой причине…
Кто-то в серой вате облаков,
Кашлянув раскатисто и гулко,
Толерантно плакал — не того,
Фонарем прибило в переулках.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2019/nomer5/sapozhkov/
