История несостоявшегося развода своего хорошего приятеля, скрипача из симфонического оркестра, Нюмки Шульмана, и смешна и поучительна.
Близкими друзьями мы никогда не были, однако, когда в перерывах между гастролями, Наум торчал в Москве, довольно часто поигрывали в карты в нашей постоянной компании, тогда вся Москва увлекалась канастой или преферансом, вместе в ходили в пивной бар Дома журналиста, где дружили с барменшей Тамарой, странно доброй женщиной. У неё, чего греха таить, мы редко, но бывало — «столовались» в долг, она нам доверяла, мы всегда аккуратно возвращали. Изредка встречались в гостях у общих знакомых.
Мне нравилось бывать у него дома.
Патриархальная еврейская семья, где все, кроме сыновей, говорили по-русски с жутким еврейским акцентом, но дома в основном на идиш. Все острили, посмеивались друг над другом, а мама Ребекка пекла вкуснейшие огромные пироги, булочки, маленькие пирожки с картошкой и капустой.
Я как-то раз в шутку спросил, что, Нюмка и Венька, младший брат Нюмки, где-нибудь специально брали уроки произношения русских слов, отделываясь от акцента.
«Где уж — специально!» — презрительно бросил кто-то из старших родственников, — «эти «йолты» даже языка родного не знают, откуда акценту взяться, только матерятся по-еврейски, так пол Москвы, чтобы с десяток суток не подметать улицы, матерятся по-нашему, пусть их мамам будет здоровье»!
Как-то в субботу я позвонил Нюмке с тайной надеждой составить часика через два-три пульку. Старая мудрая Ребекка Исаевна, прожившая огромную, крайне нелегкую жизнь, подняла трубку.
Начало жизни ее было более чем благополучное: муж, известный инженер, занимавший крупный пост, достаток в семье, прелестные дети, но… В одночасье все рухнуло — арест мужа, конфискация имущества, отнята квартира, спасибо, что не выслали.
Еле-еле пристроилась уборщицей в маленьком заводском общежитии, единственное место, куда ее взяли на работу.
Беспросветная нужда, одна с двумя детьми, однако выкарабкалась, помогали родственники, друзья мужа, просто люди.
Ребекка Исаевна рассказывала, как плакала, когда рабочие, жившие в общежитии, приносили ей билеты для детей на ёлку. «Ребка, тут это… вот эта… билеты в месткоме на елку давали, нашим вроде поздно, а твоим как раз, там им и подарки!» Дарили ей и на восьмое марта, в основном духи, которые она потом потихоньку продавала — денег на еду подчас не хватало. И говорила, что за все время работы там ни разу не слышала антисемитских выпадов, даже когда были арестованы врачи, на неё смотрели скорее с сочувствием и добротой, а за глаза продолжали ласково называть «евреичка».
Надо отдать ей должное, старенькое двухэтажное заводское общежитие, совсем плохо выглядевшее снаружи, внутри блестело чистотой и аккуратностью, включая кухни и туалеты, а их было по одному на каждом этаже! И еще помогала родителям воспитывать детей.
Казалось бы!
Жизнь снова изменилась после посмертной реабилитации мужа. Дети получили приличную пенсию за него, она устроилась на работу в библиотеку иностранной литературы — Ребекка владела немецким и французским языками. Так она вырастила детей — Наум стал скрипачом, Вениамин инженером, у него сложилась хорошая карьера.
Нюмка после долгих поисков и разочарований, вконец надоевший всем своими нудными причитаниями, особенно за картами, о своей несчастной доле — никто меня не любит, наконец женился на очень красивой девушке из Казани!
Они познакомились после концерта, она сидела в первом ряду, и Нюмка не мог отвести от нее глаз, и после очередного бисирования, сбросив фрак, он бросился к ней. И успешно!
Жена дворника достойна пущего уважения, чем любовница большого начальника, но жена скрипача достойна большего соболезнования, чем жена простого инженера — гастроли, гастроли, гастроли …
Он любил её, родилась очаровательная дочка, казалось бы, счастье в доме, но Адель…
Пробы негде было ставить — провинциальная девушка расцвела пышным цветом в Москве! Рогов у Нюмки было такое количество, что он уже уставал считать! Ему, в конце концов, надоело, сколько можно прощать «последние разы», и он решил развестись. Я и позвонил в тот самый момент, когда шел семейный совет.
— Ага, ты, — сказала Ребекка безапелляционным тоном, каким, по обыкновению, разговаривала с товарищами Наума, — ну-ка, парень, немедленно приезжай. Ты здесь нужнее, чем на диване, на который ты положил ту часть тела, где кончается твоя спина и начинаются ноги!
Если бы я заранее знал, свидетелем чего стану, то никогда б не поехал, но кому придет в голову даже предположить такое!
Нюмка сидел за столом мрачнее тучи, а мама ходила вокруг и сильно напоминала разгневанную Раневскую из «Мечты».
— Нет, ты посмотри! — увидев меня, воскликнула она, — Ты посмотри на него, это же твой друг, чтоб мне так жить — он решил разводиться! Ты понимаешь? А, что ты можешь понимать, он решил разводиться! Этот поц решил разводиться! Как тебе это нравится? Что, а когда он женился, он спросил у меня? Он что, пришел к маме и сказал: «Мама, я хочу жениться?» Нет, он просто привел эту девку в дом и сказал, что это его жена! И я должна была её принять! Он влюбился в эту красивую девку, она стала его женой и я должна была принять ее, сто чертей ему в голову! А что мне оставалось делать, этот же идиот — мой сын! Нет, ты посмотри! Ай, что ты можешь, кроме тузов и семёрок видеть! Этот мишигене был влюблен в ее красоту! Я же ему тогда еще сказала, что спать ты будешь с ее красотой, а жить тебе придется с человеком, а ты знаешь, что она, как человек? Но он же меня не слушал, он, видишь ли, был влюблен! Дурак! Еще хуже — влюбленный дурак! Этот йолт не понимает, что счастлив только тот дом, который украшен верностью жены и мужа, так надо было идти преподавать скрипку в училище, а не мотаться по заграницам, как говно в прорубе! Видите ли, он жену одевал!
— Нет, ты подумай, — она окончательно распалилась, — он ее одевал, а кто — то другой раздевал! Нет, когда еврей дурак, он дурак за всех евреев сразу! Он, что, не понимал, что сначала любовь, а потом брак, а не наоборот? Нормальные люди из двух зол выбирают одно, а этот мишигене коп, мой старшенький, выбрал сразу два — она молода и красива! — Ребекка секунду помолчала, словно собираясь с силами, и с едким сарказмом, — давно известно, в глазах влюбленного и свинья ангел!
Она перевела дыхание.
— А теперь, когда его дочке, моей внучке, дай Бог ей здоровья и счастья, уже шесть лет, он хочет оставить ее без отца и бабушки! Он хочет, чтобы она, она! прости меня Господи, чтобы она воспитывала его дочку, а мою внучку! За что мне такое горе, я тебя спрашиваю? Я что, растила этого дурня, чтобы спросить — что эта мама, да простит меня Бог, может дать девочке! Нет, ты видел такого идиота!?
Ребекка Исаевна продолжала ходить вокруг огромного четырехугольного стола, Нюмка сидел насупившись, как побитый ученик, исподлобья поглядывая на мать, а меня, несмотря на кажущуюся серьезность ситуации, от этого бабелевского монолога распирал смех.
— Нет, всё-таки ты видел такого обалдуя? — продолжала Ребекка Исаевна, — Видишь ли, она блядь! Ты что, только что узнал, что она блядь? Я уже это давно знаю, он — Ребекка ткнула пальцем в меня — тоже это знает, и все в округе знают, но она мать твоего ребенка, ты же сам в этом виноват, так и терпи! Разводиться он вздумал! Ты понимаешь, он вздумал разводиться!
— Нет, мы не замечаем, — продолжала она после паузы, — как растут наши дети! Ещё вчера он был в люльке красавец- мальчик, а я оглянуться не успела, как он превратился в урода-мужика!
— И не смотри на меня так, урод и есть урод, — снова завелась она, — если еврей жениться на татарке, а потом у него вырастают рога, как у чукчиного оленя, значит он урод! Раввин из соседней синагоги говорит, что когда люди женятся, они образуют одну личность, а у этого … образовалось сто личностей!
— Что ты корчишься, — накинулась она на меня, — ты хочешь смеяться, так смейся! Тебе смешно, а мне слёзы! Я плачу по сыну идиоту, и по внучке, что я могу сделать, если у неё такие папа и мама — мама никейва, а папа шмок, мама делает рога папе, папа только об них и думает, я же волнуюсь за внучку.
Она кипела от гнева.
— Ну, разведешься, болван, ну, заберет она ребенка, что ты будешь делать, кретин? Женишься еще? И приведешь еще одну никейву, какая приличная женщина пойдет за тебя, безмозглого придатка к скрипке? Будет новая, фарбренд золт дуверден на мою голову, жена, а это старая, уже проверенная, своя, домашняя, мы все ее знаем, уже привыкли, таки пусть живет! Лучше не будет, я тебя знаю, а дочка, моя золотая внучка, единственная радость в этой жизни, останется при мне!
Этой логики я уже не выдержал, фыркнул, Нюмка криво улыбнулся, и мы оба расхохотались.
— А что, Нюм, есть же правда в ее словах, — пробормотал я сквозь смех, тем более что знал, с кем Наум недавно завел интрижку.
— Правда? Нет, ты посмотри, он нашел правду в моих словах! Сопляк, мальчишка, что ты понимаешь в правде? Разве ты можешь понять мой цурес?
— Ребекка Исаевна, что вы, я согласен с вами, — я не знал, что говорить, смех становился просто неприличен.
— Согласен? Смотрите, он со мной согласен! А кому нужно твое согласие?
— Ребекка Исаевна, ну вы сами меня позвали.
— Тебе позвали, чтобы ты молча страдал за своего кретина товарища. Хотя ты сам такой же кретин, что, я не помню твою женитьбу на этой шиксе, узбечке, тоже мне — верблюд на случке! Но у тебя хоть детей не было, поумней оказался…
Я поежился — поумнее! Это Кара была умнее, сколько я уговаривал, так нет, аборты делала. Это и была причина развода, подспудная, но главная.
— … а этот — через восемь месяцев ребенок, и вполне доношенный!
Помолчала и снова вскипела:
— Нет, где это видано, чтобы еврей бросал своего ребенка? А? Я у тебя спрашиваю, — повернулась к мне.
— Время другое, Ребекка Исаевна. Вообще-то видел. Например…
— Дурак, идиот! Еврей, бросивший своего ребенка, уже не еврей. Это мамзейрем, или, по-вашему, выблядок рода человеческого! — заорала Ребекка. — И ты мне про них не говори. А тот, которого ты имел в виду, он же шлемазл, подонок, мразь! Я же всегда говорила, а вы не верили. Я же его в квартиру свою не пускаю, и никогда не пущу. Говно, ничтожество! — она совсем рассвирепела. — Чтобы имени его в моем доме не поминали!
Ребекка и тут была права — Максим Лейзер был изрядный мерзавец, но умный, веселый, в компании незаменим. Даже подличал с улыбкой на устах. Институт он так и не кончил, но зарабатывал тем, что за бабки писал диссертации! Самое смешное, что люди действительно защищались, и спрос на него был. Поговаривали, что по каждой специальности у него были свои авторы — негры, но как— то я застал его в Ленинке, обложенного первоисточниками, и он пожаловался, что заказана диссертация по философии, пришлось окунуться в тему. Вот так он получил заказ написать диплом для дочки директора крупного московского гастронома, этакой пятипудовой корове в золоте, и женился на ней, бросив жену с двумя детьми.
— А этот поц сидит и молчит! Азохун вей! Что ты молчишь? Нет, лучше сиди и молчи, что ты можешь сказать умного, я тебя спрашиваю? Разводиться он вздумал! Мама, я хочу с Аделью развестись, — злобная ирония звучала в её почти истеричном голосе, — это он сказал мне, бабушке его дочки! Хочешь себе лучше сделать или хуже жене? Что ты, когда женился, не знал, что нет ничего страшнее, чем жениться на молодой красивой девке, да еще из не столицы? Все уже давно знают, что через пару-тройку лет у такого, чтоб мне так жить, мужа, начинает чесаться на голове — ро-о-о-га. Растут! Так сделай по- другому, чтобы дочка не страдала, ну так навесь этой девке тоже рога, потом измерите, у кого больше, тот и победил! Что, ты не можешь этого сделать, с виду ты мужик ничего, сразу же не увидят, что ты идиот!
Я хохотал уже во весь голос. Нюмка тоже улыбался, правда, робко поглядывая на мать.
Напряжение было снято, трагедия превратилась в фарс. Я только подивился таланту Ребекки, ее опыту жизни, как она точно просчитала, что нужен статист при разговоре, который своим хохотом разрядит обстановку, превратит напасть в анекдот. Смеясь, легче принимать решения, она это знала.
Через семь лет Адель умерла от рака желудка, еще через два года умерла и Ребекка. К тому времени мы с Наумом виделись все реже и реже, а потом и вовсе перестали. До меня доходили слухи, что дочь вышла замуж за какого-то богатого дельца и уехала в Израиль. Нюмка женился на когда-то известной в нашем кино, но к тому времени сильно постаревшей актрисе, Алик их встретил на дне рождения у общего приятеля, но разговора не получилось, даже ради вежливости телефонами не обменялись.
Нет, подумал я, кто и как бы ни жаждал, этот народ невозможно уничтожить! Он умеет радоваться в печали, помогать в горе, посмеиваться над собой, переживая радость, верить и надеяться в лучшее завтра, любить детей и почитать стариков — «играть роль закваски в мировом брожении», как сказал великий русский писатель Александр Куприн.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2019/nomer5/bkaufman/
