Почему-почему...
Мальчик в матросском бушлате ест булку. И ему фиолетово, что у Юрки есть ракета. Тот все равно — не Гагарин!
А Юрке (не Гагарину) фиолетово, что ест Сашка и что он — в матросском бушлате. Булка — без джема, а бушлат — старый. В таких не плавают по морю. Тем более — не летают в космос.
На Юрке — новое пальто и новая шапочка. В таких в космос можно. И ракета — новая. Блестит. Если поесть булки с джемом (сливовым), можно так давить на педали, что ракета обгонит любой грузовик. Нет, — легковую машину. Самолет?.. Не обгонит. Это же — ракета! Зачем ей обгонять самолеты, которые летают по воздуху?..
Валька сидит на корточках возле Юркиной ракеты, как преданная собачка. Она еще не знает, что первой из девчонок в космос полетит тоже Валя, только Терешкова. И даже тетя Валя Терешкова, которой, конечно, нет на этой фотографии, наверное, еще не знает, что она полетит в космос. Ведь это пока секрет!
У Вали шапочка серая, с полосками и помпоном, а у Любы — белая. Люба красивая. Так думает не только Вова, который стоит рядом в коротких штанах и гетрах. Так думают все остальные мальчишки на этой фотографии: Славик, Костя, Игнат (большой мальчик, готовый хоть завтра жениться на Любе), тихий Ваня, Гоша с соседней улицы, хитрый Степка и подозрительный Крот, он же — Петя, он же — Петя Фомин.
Так, Сашку пропускаем (хотя он доел свою булку без джема). Остался кто?.. Остался Мишка (на велосипеде). Хороший мальчик. (Дает покататься на велике. Почти всем, кроме Юрки. У того теперь есть ракета. Вот пусть и крутит свои педали, пока не вырастет! Так думает Сашка, который уже занял очередь на велосипед, а до этого дал откусить булку Мишке.)
А еще — дядя Гриша в фуфайке. И — тетенька с хозяйственной сумкой около подъезда. К кому она пришла и кого нет дома — не известно. Наверное, к тете Клаве. (Почему-почему... Потому!)
Любка стоит нараспашку. Красивая! Хотя не лето. Летом она вообще снимает чулки и становится красоткой. Все так говорят, кроме Вальки. Вальке незачем летом снимать чулки — у нее худые ноги.
А что Юрка будет делать зимой? (Думает Сашка.) Сидеть в ледяной ракете и крутить педали? И ездить по сугробам?.. Ага, будет для него одного дядя Гриша расчищать двор!.. Ему за ракету денег не платят. Хорошо еще, что так расчищает снег и пьет водку только по выходным. (Степка знает — дядя Гриша частенько пьет со Степкиным папкой.)
Юрка устал каждый день крутить во дворе педали. Но положение космонавта обязывает. Да и ребята пристают — покрути да покрути!..
Двор, конечно, грязноват. (Похоже, дядя Гриша пьет не только по выходным и не только со Степкиным отцом.) И дом — какой-то весь обшарпанный. Надо бы ремонтировать, но, говорят, все деньги ушли на ракету. Для Юрия Гагарина. А потом был Герман Титов. И ему тоже нужна была ракета. Но в Юрия Гагарина играть лучше. (Почему-почему... Потому!)
На мальчиках — кепки. На тихом Ване (не скажешь — Ваньке) — школьная фуражка. С кокардой. На Мишке — тоже фуражка. Тоже школьная. Но кокарду он обменял на мороженое. (Очень хотелось. Упарился на велике.)
Пора обедать. Щи да каша. (У Юрки — омлет. Бабушка любит омлет, хотя в космос лететь вроде бы не собирается. Нет, в космос ее не пустят — она ходит в церковь. Так думает Юрка, хотя бабушка — родная, а омлет — вкусный.)
Ну, может, еще Любка захочет котлету. (Чтобы оставаться красивой следующим летом, когда опять снимет чулки.)
Осень. Котлет, наверное, хочется всем, но все деньги у родителей ушли на ракету. Для Юрия Гагарина. А у родителей Юрки — на две. Вторая — вот она, с педалями. Блестит. Красного цвета. (Хотя фотография, вообще-то, черно-белая).
Дядя Гриша что-то достает из кармана, отворачивается и запрокидывает голову. (Чуть кепка не падает.) Потом что-то жует. Наверное, обедает. Прямо на улице. (Почему-почему... Потому!)
«Женюсь! — думает Вовка. — Вот окончу школу и женюсь. На Любке. Она красивая».
«Отобью у Вовки», — думает Игнат, которому до окончания школы осталось всего четыре года. (Если не оставаться на второй год.)
«И где эту Клавку черти носят?..» — думает возле хозяйственной сумки с продуктами Тамара Павловна, приехавшая в гости к подруге. В Кострому. В город детства. Где живет теперь сама Тамара Павловна?.. (Где-где... В Караганде! Не так далеко от этого... как его... Байконура.)
Колька Павлов
1
Лето в Костроме начиналось, когда в наш город приезжал Колька Павлов. По крайней мере — для меня.
Это могло произойти и шестого июня, и двенадцатого. Нет, даже тринадцатого. Главное — это происходило. А по-другому и быть не могло.
Колька с отцом, матерью и младшей сестрой Катькой жил в Ленинграде. Чаще всего они всей семьей приезжали к нам в город на поезде. Но у них была еще и своя машина. Машину, наверное, берегли, потому что в Костроме она появлялась редко.
Летали ли до приезда Кольки у нас в городе бабочки?.. Конечно, летали! Вовсю летали и первые серьезные жуки — майские. Но даже с ними лето еще не начиналось. И глаза у тех жуков были какие-то грустные. Я брал спичечный коробок, сажал туда пойманного с помощью кепки жука и вместе с ним грустил.
2
И вдруг... Вдруг от соседей по дому я узнавал, что «приехали Павловы».
Сразу же броситься с расспросами к Колькиному дедушке, дяде Коле, было нельзя. Во-первых, как говорил Колька, это было некультурно. А Колька как-никак был сыном главного инженера макаронной фабрики — в культуре разбирался! Во-вторых, Павловы после железной дороги могли еще отдыхать. И тогда про культуру заговорил бы уже Колькин отец. Честно говоря, мне его разговоры слушать не хотелось. Несмотря на то, что он — главный инженер, а мой отец — простой закройщик обуви. Поэтому я ждал, когда Павловы сами покажутся из окошка.
Колька жил в Ленинграде и мог появиться то в удивительных по костромским меркам трикотажных шортах, то в белой рубашке с галстуком (и это — в его неполные десять лет!), то с игрушечным ружьем, стрелявшим какими-то необыкновенными пробками.
3
С появлением Кольки улица Ивана Сусанина и переулок Наты Бабушкиной преображались. Жуки с берез не просто падали — сыпались в наши потные ладони! При этом брошенные вверх кепки часто повисали на ветках, и их приходилось сбивать оттуда камнями. Кстати, у Кольки как истинного ленинградца замызганной кепки не было, и мы совали ему свои, понимая, что если дружить, то дружить надо целиком — от головы до пяток. Мы — это я, сосед Кольки по дому Сережка и Сашка, учившийся со мной в одном классе и тоже любивший ловить жуков.
4
Затем наступал черед бабочек и стрекоз, которым везло меньше, так как мы решили их коллекционировать. В этом нам помогала книга, привезенная Колькой из родного города.
Коллекционирование бедных бабочек и не менее бедных стрекоз сменялось футбольной лихорадкой, когда самыми частыми словами у Кольки были — «мазила» и «Эйсебио». Конечно, в перерывах между матчами мы лазали по деревьям, делали луки, стрелы и томагавки, покупали мороженое, рисовали голых девчонок на заборе, ходили на шаговский пруд.
Про голых девчонок пусть рассказывают другие, а я расскажу про шаговский пруд.
5
Пруд был как пруд. Только на улице Шагова.
Мы и до Кольки знали, что там есть пруд. Но с Колькой и его сачком открыли, что в пруду, кроме водомерок, плавунцов и другой живности, обитают хищные личинки стрекоз. Плавунцов нам иногда удавалось зачерпнуть стеклянной банкой, когда те всплывали, чтобы запастись воздухом. А вот личинкам стрекоз воздуха, очевидно, не требовалось, и потому поймать их среди водорослей можно было только сачком. Наши сачки уже к середине июня превращались в лохмотья на стальном обруче, изрядно погнутом среди местных лопухов и подорожников. А свеженький Колькин сачок желтого цвета внушал определенные надежды на ловлю не только самих стрекоз, но и их таинственных личинок, обитавших в воде.
Надо признаться: за все годы детства мне удалось поймать только две личинки стрекозы. Первая меня успела укусить за палец и упасть обратно в шаговский пруд. Вторую я донес до бочки с водой в огороде, но дальнейшая ее судьба мне неизвестна. Возможно, мой отец, вычерпывая ковшом воду, случайно полил личинкой наши огурцы. А может быть, в один из дней она влезла на край деревянной бочки и превратилась в хороших размеров стрекозу. Во всяком случае, осенью на дне опрокинутой отцом бочки никакой личинки стрекозы я не обнаружил.
Были ли у нас в детстве недоброжелатели?.. Наверное, были. Но они почему-то не запомнились. А вот Шурка Рыжий врезался в мою память навсегда.
6
Шурка Рыжий был настоящим городским сумасшедшим. Это было написано у него на лице.
В свои восемнадцать-девятнадцать лет Шурка имел лицо трехлетнего ребенка. Правда, у этого трехлетнего дитятки пробивалась реденькая рыжая бородка. Он жил в деревянном доме напротив шаговского пруда и, видимо, по этой причине считал пруд своей собственностью. Дядек, которые время от времени пробовали ловить в пруду карасей, Шурка не трогал, а вот ребятне от него доставалось по полной программе!
Из своего укрытия за забором с утра до вечера Шурка зорко следил за каждым, кто приближался к «его» пруду. Мыча какие-то только ему одному понятные слова, он со всех ног бросался к «нарушителю границы» и, размахивая своими веснушчатыми руками, пытался столкнуть того в воду. Раза два на моей памяти это ему удавалось сделать. Взрослые, из тех, что оказывались в эту минуту неподалеку, прогоняли рассвирепевшего Шурку от берега и доставали из пруда несчастного мальчишку. Такой урок «нарушитель» запоминал надолго. Можно сказать, экология шаговского пруда в те времена держалась на страхе. На страхе перед Шуркой Рыжим.
7
Но мы с ребятами научились обходить Шуркины засады, и, пока он бежал из своего укрытия на нашу сторону пруда, как говорится, успевали смотать удочки. Впрочем, вместо удочек у нас в руках был только Колькин сачок. Поначалу сачок был желтым. Видимо, этот цвет приводил Шурку в настоящее бешенство. Потом от ряски и тины сачок приобрел зеленоватый оттенок. Мы думали, что теперь Шурка Рыжий успокоится, но не тут-то было.
Он по-прежнему подкарауливал нас. Он гнался за нами вокруг пруда с настоящей дубиной. Однажды, догнав нас, Шурка выхватил из рук Сережки банку с четырьмя плавунцами и зашвырнул ее на середину пруда. Наверное, таким образом он хотел восстановить в пруду экологическое равновесие. Нас самих, однако, он не тронул. Видимо, его трехлетний мозг, остановившийся в своем развитии, все-таки побоялся связываться сразу с четырьмя мальчишками.
8
Как-то раз мы пришли на пруд вдвоем с Колькой. Оглядевшись, достали из сетки две стеклянные банки, наполнили их водой и стали ловить все, что попадалось под руку. Через полчаса азарт каждого из нас усилился, а бдительность, наоборот, ослабла. Этим-то и воспользовался сумасшедший Шурка. Он незаметно подкрался, встал, как медведь, на дыбы и всей массой своего тела бросился в мою сторону.
Спас меня топот Шуркиных ног. Уловив краем уха этот звук, я инстинктивно обернулся и шагнул в сторону. Шурка же Рыжий с разбега шлепнулся в воду.
Что он там мычал, ни я, ни Колька уже не слышали. Оставив на берегу свои банки, а главное — Колькин сачок, мы бросились прочь.
Шурка не утонул. (Зря, прости Господи, надеялись.) Недели через две уже втроем — я, Колька и Сережка — мы с опаской приблизились к черной чаше пруда. Было тихо и безлюдно. Редкие прохожие шли по своим делам. Все было, как прежде. И вдруг...
Я заметил какой-то тревожный знак.
— Колька, смотри, смотри! — прошептал я. — Твой сачок!
— Где? — от неожиданности поперхнулся Колька.
— Вон, на крыше дома. Рядом с печной трубой.
9
Как Шурка Рыжий смог забраться на крышу двухэтажного дома, до сих пор остается для меня загадкой. Однако это ему удалось. Посрамленные торжеством сумасшедшего, мы прошли мимо пруда в сторону центра, купили там три эскимо на палочке и молча их съели.
10
А через неделю за Колькой из Ленинграда приехал отец. На машине.
Колька помахал нам из окна бежевого «Москвича» новенькой капитанской фуражкой с якорем. («Почти настоящая!» — восхищенно сказал Сережка.) Я помахал Кольке шапкой, свернутой из газеты, и чихнул от запаха автомобильного выхлопа.
— Ты любишь макароны? — спросил я Сережку.
— Нет, — ответил он.
— Вот и я — нет. Для кого же тогда их делают?..
Старуха Невская
1
В начале шестидесятых улица Ивана Сусанина была вымощена булыжником. И на ней еще жили дореволюционные люди. Мужчины и женщины.
Женщина (точнее — старуха) жила на втором этаже моего дома. Фамилия у нее была тоже какая-то дореволюционная — Невская. А на втором этаже соседнего дома жил мужчина, который ходил в офицерском кителе и брюках то ли с лампасами, то ли с каким-то кантом.
Несмотря на постоянные игры в «войнушку», в офицерском обмундировании мы разбирались мало, но от взрослых слышали, что этот старик (а было ему в ту пору лет восемьдесят) офицером стал давно. Еще до революции. Какая у него была фамилия, не помню. Ведь прошло уже более полувека.
2
Наверное, со старухи Невской можно было бы писать портрет Пиковой дамы, графини Александра Сергеевича Пушкина. Но тогда, в начале шестидесятых, имя Пушкина мне мало о чем говорило. И то, сколько у него было графинь, меня не интересовало.
Сейчас я не могу не то что описать ее внешность, не соврав себе и бумаге, но даже припомнить, была ли у нее на носу бородавка или она оставалась престарелой красавицей.
Почему-то между моей квартирой и квартирой старухи Невской была прорублена дверь. Нет, сначала дверь, видимо, действительно прорубили, чтобы жить на широкую ногу, занимая весь второй этаж с двумя террасами, но потом, очевидно, людям пришлось подужаться. И дверь заколотили. За ненадобностью. Большими гвоздями. Когда-то эта улица носила имя Сталина. Так что там могло происходить многое не только с дореволюционными людьми, но даже со строителями коммунизма.
3
Как настоящий пионер я честно пытался подглядывать за этой старухой. Причем не только в общем дворе, но и через замочную скважину в заколоченной двери. Но вот беда — в замочной скважине со стороны старухи Невской был вставлен медный ключ. То, что он медный, я понял с помощью карманного фонарика.
Глупо задавать вопрос, кто его (этот ключ) туда вставил. Конечно, старуха!.. Многие дореволюционные люди, как я тогда искренне считал, не любили, чтобы за ними подглядывали. И со стороны общего для всего дома двора, и со стороны соседней квартиры, тем более — через замочную скважину.
Раза два пошурудив там отверткой, я понял, что ключ был вставлен давно, причем — навеки. Оставалось следить за Невской, когда она шла по двору к своему сараю.
Вообще-то сарай был общим — на шесть квартир. Но почему-то (ведь не из-за заслуг перед революцией?) старухе Невской принадлежала целая треть деревянного строения, крытого тесом и рубероидом. Впрочем, с таким положением дел никто из соседей не спорил.
4
О том, что хранилось в сарае Невской, мы, дети, слагали легенды.
Одни из нас считали, что, кроме тысячи дореволюционных бутылок с царскими орлами, там хранился сундук с царским золотом. Ну, может, не совсем с царским, но уж точно вывезенным из Петрограда. (Не зря же, думали мы, она носит такую фамилию.)
Другие (таких было большинство) считали, что никакого золота в сундуке уже не осталось. Почему?.. Да потому что недавно она купила себе второй керогаз, чтобы жарить котлеты сыну — тоже Невскому. На своей огромной (метра три на четыре) террасе. Сын должен был приехать к ней из города на Неве с минуту на минуту. (Нам было смешно: сын Невской живет на Неве!.. Ха-ха-ха!..)
А кому-то из нас было наплевать и на ее сундук, и на ее золото. Они были детьми строителей коммунизма, настоящими пионерами. Они просто потешались, когда старуха ковыляла по двору к своему сараю. Ха-ха-ха!.. С огромным ключом от огромного амбарного замка!.. Ха-ха-ха!.. У нее на носу — бородавка!.. (Получается, бородавка у старухи Невской действительно была и, как у всякой ведьмы, именно на носу.)
5
О том, чтобы своровать что-нибудь у старухи Невской, мечтали многие из нас. Но сделать это удалось только мне.
Можно сказать, и тут мне повезло: наши сараи разделяла только перегородка из старых кривых досок. В перегородке имелось множество щелей. Через них были видны горы старых бутылок, этажерок, зонтов и прочего хлама, отслужившего свой век. (Насчет тысячи бутылок мои спутники детства — Колька, Сережка, Сашка и Олька — не ошибались.) А вот сундука с золотом или без него почему-то не было видно.
Не обнаружив сундука, я стал подговаривать ребят сделать к Невской подкоп. (А вдруг она свой сундук зарыла в землю?..) Согласился только Сережка. Ведь копать надо было ночью. А кто отпустит Кольку и Сашку на улицу посреди ночи?.. (Ольку на улицу могли не отпустить иногда даже днем.)
В общем, план подкопа осуществлен так и не был. Я ограничился кражей всего одной бутылки с царскими орлами, которая удачно стояла в метре от перегородки.
6
Раскачав старую доску и немного отодвинув ее нижний край в сторону, я просунул руку в «сокровищницу» старухи. Рука оказалась слишком короткой. Тогда я нашел алюминиевую проволоку и сделал из нее крюк. Когда крюк вошел в горлышко бутылки, я осторожно, буквально по миллиметру, стал подтягивать пыльную бутылку к небольшому проему в перегородке.
Кража удалась. Помню глаза Кольки, когда я отмыл в бочке для полива огурцов свой трофей и потрогал двуглавого орла, выдавленного на стекле.
7
А что же другой герой не нашего времени — старик в офицерском кителе и брюках с кантом?.. У него мы ничего не воровали. Даже яблоки. Большие-большие, красные-красные... Во-первых, старика с офицерской выправкой мы, сорванцы начала шестидесятых, действительно побаивались. Во-вторых, жил он на своем втором этаже одиноко и обособленно. Даже сарая своего у него не было.
До сих пор для меня остаются загадкой эти большие красные яблоки. Возможно, в конце XIX века, когда он был еще мальчиком, их имение (а речь идет, смею думать, о самом настоящем дворянине — из не расстрелянных по каким-то причинам советской властью) радовало глаз своим ухоженным садом, в котором росли чудо-яблони. Что это был за сорт?.. Наверное, какой-то южный — из тех мест, где когда-то находилась усадьба дворян Буниных. У Ивана Алексеевича в рассказах часто встречаются и яблони, и яблоки. А вот старик в офицерском кителе просто попытался воссоздать хотя бы частичку былого усадебного великолепия. На зависть детям и внукам строителей коммунизма.
