Завитки седых волос из-под черной пилотки, поджарое тело в тренировочном костюме, вдумчивый взгляд много видевшего человека.
Он приходит в наш двор по утрам и лишь тогда, когда светит солнце.
Четверть века из кухонного окна я наблюдаю один и тот же диковинный ритуал.
Вначале старик неспешно подходит к высокой березе, ее много лет назад вместе с грушей посадил мой отец, и, упираясь ладонями в широкий ствол, припадает лицом к пятнистой коре. Пару минут он что-то шепчет дереву, словно рассказывает старому другу о прожитом дне, а потом скользит ладонями вверх, не отнимая лба от бересты.
Затем с четверть часа он стоит лицом к солнцу, прижавшись спиной к чуть наклоненному стволу груши.
И лишь потом гимнастика — всегда лицом к востоку. Энергичное встряхивание конечностей, как бы снятие душевной грязи с тела, умывание лица и шеи солнечными лучами, разминка суставов. Весной и летом перед гимнастикой старик неспешно снимает кроссовки, благоговейно прикасаясь босыми ногами к земле.
Мои утренние гости, особенно деревенские родственники, всегда оживленно наблюдают за странным для сельского бытия человеком, чтобы рассказать о городском чудаке соседям, а мой кум, как-то утром выдыхая сигаретный дым в кухонную форточку, с похмелья сострил: «Скажи берендею, что зарядка еще не окончена». С того дня старика в моей семье называют Берендеем.
Прошлой весной Берендей появился с щенком долматинца, смешно обнюхивавшего деревья. Старик как ребенок подставлял губы под капающий с ветвей сок, алчно глотая бесцветную березовую сукровицу. С его сомкнутых ладоней осторожно слизывал пасоку долматинец.
К осени собака подросла. Пес открыл для себя вкус груш и смешно уплетал опавшие плоды вокруг снятых кроссовок хозяина.
Время от времени в моей семье возникали споры о том, кем работал Берендей и почему в любое время года он всегда в черной пилотке? Я считал его бывшим подводником, жена — полярником, дочь — человеком, проведшим детство вблизи леса. Впервые в спорах с женой я оказался прав.
Этой зимой мне пришлось познакомиться со стариком ближе при довольно печальных обстоятельствах. Однажды тихим январским утром в открытую форточку ворвался истошный собачий лай, срывающийся на скуление. За окном явно что-то случилось.
Сквозь морозные узоры стекла я рассмотрел лежащего на снегу человека и пятнистую собаку у его головы.
— Берендею плохо!? — ошпарила тревожная мысль.
Наспех обувшись, через несколько минут я уже переворачивал тело пожилого мужчины на спину, придерживая голову так, чтобы его бледное лицо освещало солнце.
Берендей открыл глаза и тихо прохрипел синюшными губами: «Сердце… Плохо…»
Неотложка приехала на удивление быстро. Деда перенесли в машину.
— Похоже на обширный инфаркт. Везем в областную больницу, — то ли мне, то ли водителю сообщил доктор. Документов у Берендея не оказалось, даже мобильного телефона.
Долматинец какое-то время молча бежал за белым автомобилем, а потом вернулся и посмотрел мне в глаза, как бы говоря: «Нужно срочно сообщить моей семье о хозяине».
Я кивнул и негромко скомандовал: «Домой!»
Пес уверенно побрел по вытоптанной в снегу тропинке к ближайшему девятиэтажному дому. Он остановился у первого подъезда и сел у двери с домофоном.
Через минуту дверь с писком открылась, молодая девушка удивленно посмотрела на долматинца и робко спросила не то у меня, не то у собаки: «Вант? Что-то случилось?»
Девушка оказалась соседкой старика по лестничной площадке. Она открыла ключом дверь тамбура и три раза постучала в дубовую дверь. Вант заметался и негромко залаял.
Из открытой двери показалась невысокая худощавая женщина с интеллигентным лицом, похожая на учительницу.
Ее глаза расширились, лицо удивленно вытянулось, на вдохе она вопросительно прошептала: «Олег Васильевич? Что с ним?»
В следующую минуту я стоял в прихожей и рассказывал жене Берендея о случившемся.
— Он в областной больнице. Предположительно инфаркт. Доктор сказал, что все будет в порядке, — соврал я.
Через двери прихожей с большой черно-белой фотографии на меня смотрел устало улыбающийся офицер-подводник в черной пилотке на фоне громадной рубки субмарины.
— Ваш муж служил на флоте? — мое любопытство пересилило неуместность вопроса.
— Да, он подводник, — рассеянно ответила жена. — Там и здоровье растратил. Месяцами без свежего воздуха, солнца, ветра, всего того, чего мы даже не замечаем. А в отставке он стал солнцепоклонником. Я его в шутку так называю. Обожает природу, животных, растения, солнце. Как-то к нему приезжали сослуживцы, щенка подарили. Так у нас появился Вант. Спасибо за отзывчивость. Я что-то должна?
— Что вы! Что вы! Благодарите Ванта, умнейшая собака, если бы не он, я пришел бы гораздо позже. Пусть Олег Васильевич скорее поправляется.
Место под березой опустело. Но ненадолго. В конце января в косых лучах восходящего солнца я заметил знакомую фигуру женщины в спортивной куртке с собакой.
«Жена Берендея?» — мелькнуло в голове. Я выключил свет на кухне, чтобы лучше рассмотреть намечающуюся дворовую сенсацию.
Женщина внимательно осмотрела березу, затем грушу и вскинула голову вверх к голой кроне березы. Затем она повернулась на восток и минут десять, стоя неподвижно под березой, о чем-то просила деревья и солнце. Женщина приходила с собакой на любимое место мужа каждое утро и в любую погоду.
В начале апреля появился сам Берендей. Старик сильно сдал. С обратной стороны березы он приставил к стволу палочку. Берендей передвигался с трудом, прихрамывая на правую ногу. Он обхватил березу руками и долго терся щекой о корявую кожу, словно лаская любимейшую из женщин. Потом он долго ощупывал и гладил ладонью место, где темный ствол березы с редкими белесыми прожилками плавно переходит в бело-пегий. Его свидание с деревьями и солнцем растянулось на час.
За месяц Берендей окреп. Вчера он пришел к деревьям без палочки, в движениях появились легкость и бодрость. В конце гимнастики старик сложил у груди ладони вместе и что-то шептал, смотря вверх на крону березы. Потом он сел на крышу погреба недалеко от груши и закурил жадными длинными затяжками, выдыхая дым кверху. В солнечном контражуре сияла зелень сережек, упавших на пилотку Берендея, да еще крапчатая шерсть Ванта, похожая на кору любимого дерева хозяина. Они смотрели на восход и, по-моему, были счастливы.
