(продолжение. Начало в № 1/2019)
Часть вторая
У истоков еврейского театра
Глава первая
…Как знать, быть может, пройдут века, …еврейский театр будет процветать от Толедо до Парижа, от Каира до Стокгольма.… Как знать! Будем же внимательны к его зародышу…. (62)
…С первых дней истории города одесские евреи хватались за любую возможность заработать, мгновенно ориентируясь в возникающем спросе.
И успешно пытались заниматься организацией публичных увеселений. Это уже приближение к собственно театральной Одессе…
«В одном из первостепенных источников по истории города, где речь идёт об устроителях общественных развлечений на рубеже 18–19 столетий, упоминаются содержатели “маскератов и увеселительных вечеринок”, купцы Степан Рожнов и майор Рейзмани, цесарская (то есть австрийская) подданная, еврейка Рухля Давидова и Анна Львова». (63)
Подлинный блеск в исследовании этого растиражированного исторического анекдота продемонстрировал О.И. Губарь, писатель и краевед:
«Публичные увеселения имели место, по крайней мере, с начала 1796 года. …До 13 апреля 1799 года увеселения дозволялось проводить без уплаты пошлины в городской бюджет, а затем полицмейстера, надворного советника С.Е. Лесли уведомили, что содержатели обязаны заключать годичные договоры с одесским городовым магистратом. …Кроме всего прочего, они обязывались подписками блюсти благопристойность, порядок и тишину, для чего к увеселительным собраниям приставлялся полицейский десятник (гражданский чин), за каковое удовольствие в городской доход полагалась всякий раз оплата в 5 рублей. Приглашения на таковые мероприятия оформлялись на карточках с изображениями, но без текста, в противном случае потребовалось бы разрешение цезуры.
…Однажды купчиха Рожнова подала прошение в муниципалитет, в котором сказано: “Имея от Магистрата свидетельство на устройство увеселительных вечеринок, назначила таковую на 1-е января 1800 г., и когда съехалось уже разного звания чинов, то с приказанием полицмейстера Лесли частный пристав, пришедши с несколькими вооружёнными солдатами, увеселение запретил, а музыкантов выгнал, а между тем соседке, еврейке Рухле, позволил”.
По этой причине Рожнова просит возместить ей убытки за разноску приглашений, наём танцовщиц, прислуги, музыкантов, отопление помещений, за свечи, приготовленные закуски, кофе, шоколад, сливки, лимоны.
Кроме того, она потеряла деньги, полагавшиеся за входные билеты: собралось 30 лиц мужского пола. …Тридцати лихим разночинцам не вполне цивилизованной Одессы не оставалось ничего иного в “зале и покоях”, как проводить время за картами, кутежами и развратом, где их ожидали арендованные “танцовщицы”, уличные музыканты, выпивка и закуска.
…Не кажется ли вам, что четыре увеселительных центра для новорожденного города чересчур много?
…На поверку оказалось, что упомянутый майор Рейзмани на самом деле не российский офицер с немецкой фамилией, а еврей Майорка (в русской транскрипции), то есть Меер Рейзман. …Вот вам и четыре мнимых содержателя общественных увеселений, каковых на самом деле было двое, причём в очередь: Степан Рожнов с супругой Анной Львовной и Меер Рейзман с женой Рахилью Давидовной». (64)
Мне удалось найти пояснения к некоторым аспектам этой истории, благодаря «раскопкам» в Государственном Архиве Одесской области.
Датированное 24 августа 1797 года «Свидетельство, выданное Новороссийским военным губернатором Бердяевым еврейке Рухле Давидовой на право проживания в городах Новороссии для производства торговли», гласит:
«По указу Его Величества Государя Императора Павла Петровича, самодержца Всероссийского, и прочая, и прочая, —
Предъявительнице сего, цесарскоподданной еврейке Рухле Давидовой с дочерью Саррою, позволено от меня проживать в городе Одессе и прочих местах Новороссийской губернии, где будет удобно производить незапретный торг, в чём ей не возбранять, и по нынешнему пребыванию её в Одессе не делать с дочерью ей никаких притеснений». (65)
Вот так. И потому можно предположить, что Рухля с дочерью не были обузой для предприимчивого Меера. Напротив, наличие у невесты такой «крыши», делало её дамой, лишённой даже намёков на недостатки.
В контрактах Рожнова и Рейзмана держатели заведений призывались блюсти «благопристойность, порядок и тишину». Это при «покоях с «танцовщицами для 30 лиц мужского пола»?!
Но предприятие Рожнова прикрыли не за эти милые пустяки, а за принципиально важное — неуплату в казну суммы продлевающего контракта.
Да, сначала проведение увеселений разрешалось без уплаты пошлины в городской бюджет. Понимали, что привлекать и удерживать людей, тяжко зарабатывающих свой хлеб, можно при помощи зрелищ.
Эта истина явилась и к сменившему де Рибаса Ришелье. Инструментом привлекательности для торговых людей, прибывавших морем, стал немедленно воздвигшийся теперь уже театр. Кстати, Ришелье при этом не поскупился на создание одной из первых одесских дорог — именно к театру. Анонимный путешественник писал:
«Я почитаю, что заведение театра не без размышления, и не без намерения, приведены в исполнение…» (66)
Торговый люд предпочитал, и первым делом принимал итальянскую оперу. Внимало ей единое тогда население Одессы. Автор романа «Нумерованная ложа», Ганн-Фадеева, описывает публику, наполнявшую театр:
«…За креслами толпились итальянцы, …а высоко под самым потолком виднелись головы в ермолках и пейсах потомков народа, рассеянного по лицу земли…». (67)
Да, евреи в Одессе охотно посещали не рекомендованные зрелища, радостно избегая незаметности:
«…Евреи отстаивали в театре певицу, которая грекам и итальянцам не нравилась: вот и начали шалить — несколько пощёчин дали друг другу, хорошо провели время…». (68)
Обратимся к воспоминаниям рядового, а значит, восторженного зрителя об этом самом первом городском театре:
«Зала была великолепная: её устроили в старой казарме; слегка была, впрочем, недоделана крыша, и в дни ненастья зрители должны были приносить с собою зонтики, но в большие жары это освежало; балок двенадцать разной величины, артистически расположенных на четырёх громадных бочках, составляли пол сцены. Эти бочки, заимствованные у городского откупщика, возбуждали своими душистыми выдыханиями сладкие воспоминания у зрителей.
…Стена так была покрыта цвелью, что вечером это походило на прелестный сад. Четыре старые лестницы заменяли собой кулисы; они были покрыты чудными полосами из бумаги, выкрашенными с одной стороны в светло-синий цвет (это было небо), с другой — в тёмно-зелёный (это был лес). Для изображения гостиной на этих полосах добавлялись двери и окна, начерченные углём. Это производило удивительный эффект».
Наивно-восторженное свидетельство беззаветного «древнеодесского» театрала, увы, безвестного, даёт, в том числе, представление об изобретательности тогдашних сценографов.
Но более всего описание сценических условий приближает к пониманию того, как выглядела долгое время сцена еврейского театра, не от торопливости возведения лишённая самого элементарного, а от вопиющей бедности, что, впрочем, не мешало еврейскому актёру являть на ней подлинное искусство:
«…Ставили при самых примитивных условиях, на небольшой квартире, без сцены, без декораций. …Чтобы получить в “Разбойниках” сцену леса, вынесли на двор пару ламп, поставили их за деревьями, росшими перед открытыми окнами, и тень от деревьев, падавшая сквозь окна на стены комнаты, дала поразительно яркое впечатление тёмного леса. Но играли с таким увлечением и дали такое яркое сценическое переживание!» (69)
…С 1799 года проведение зрелищ разрешалось уже только при внесении суммы контракта в городской магистрат.
Но сейчас не об этом. Вопрос: кем были упомянутые в развлекательной программе уличные музыканты? Вряд ли там были уместны сопилки и бандуры.
Можно предположить, что имело место явление в одесскую музыкальную и театральную историю одного из её начал — еврейской музыки, представителями которой и были сии уличные исполнители.
…В истории еврейского театра важным и органичным были традиции народной музыкальной культуры.
Глава вторая
…О первых театральных проявлениях у евреев Одессы существуют лишь неясные информационные пробалтывания. По неуточнённым данным, примерно с 1817 года в городе замечались любительские труппы, дававшие представления, как на иврите, так и на идиш.
Скорее всего, речь идёт о традициях празднования Пурима, об игре одесских пуримшпилеров. К зарождению еврейского театра относятся и посещения богатых домов трио или квартетом певцов.
Традиция оказалась живучей, репертуар совершенствовался, разнообразившись впоследствии куплетами и песнями Гольдфадена и его современника Линецкого, но жанровые каноны оставались неизменными:
«Пуримшпиль». — Фото конца 19 века.
«В Одессе существуют хоры еврейских песенников, распевающих в разных домах …песни, которые большей частью касаются злободневных вопросов.
В настоящее время любимою песнею этих хоров является “Песня о катастрофе “Владимира”. …Изображается весь ужас семьи, лишившейся своего главы, а также страшное положение утопавших». (70)
Постоянно растущее мастерство еврейских певцов — фольксзингеров, объяснялось как наличием учителей, так и способностью к учёбе.
Представители созданного им песенного направления на идиш стали со временем именоваться «бродерзингерами». Но новшество заключалось в том, что эти певцы выступали уже не только на свадьбах и иных торжествах, а вообще не зависели от календарных праздников и семейных торжеств.
Хроническое заблуждение о географической привязке новшества к названию галицийского города Броды опровергает Иосиф Гельстон:
«…певцам, живущим и выступающим в Бродах, незачем было называть себя “бродерзингерами””. Так их называли в городах их гастролей, в Одессе, например. Еврейская община из Галиции самоиденфицировала себя как “бродская”…». (71)
В 1855 году, в возрасте 40 лет, Берл Маргулис оказался в Одессе. Здесь он стал известен как исполнитель «бродских песен». Можно предположить, что и слушателями были земляки, по достоинству оценившими его талант. Мастер-классы завершились созданием капелл народных певцов, уровню которых старались теперь подражать все.
Неуклонно совершенствовали одесские последователи бродерзингеров своё искусство, создавая собственную сценическую традицию. Основатель движения, Берл Бродер, продолжал и впоследствии являть своё искусство в Одессе. Теперь уже соревнуясь с бывшими учениками…
Когда же появились в Одессе первые народные певцы? Вот мнение одессита Ирмы Риминика, одного из первых исследователей истории еврейского театра:
«…Одесские старожилы вспоминают, что в начале шестидесятых годов возникли народные зрелища в винных погребах. В конце шестидесятых их здесь было уже несколько десятков, и в них выступали, в том числе, певцы, приехавшие из городка Броды. В одной из песен репертуара начала 70-х годов, имевшей название “Песня про Одессу”, об этих исполнителях говорилось:
— Певцов полная банда, целая команда!
Когда-то все они пели песни, прекрасно пели,
И их хорошо кормили,
А теперь они сыты бывают чаще во сне…
Да, профессия эта стала поистине массовой, заработок теперь напрямую зависел от квалификации и таланта, от популярности исполнителей…
…Каждый винный погреб имел своих посетителей. В зависимости от этого строился и репертуар. Для аудитории из набожных евреев он был нейтральным, свободным от любой тенденции к осмеянию и передразниванию. Чаще всего тут инсценировались песни с драматическим содержанием. Так, распространённой и популярной была песня о старом отце. В ней рассказывалось о том, как старый отец, из состоятельных, на склоне лет терпит нужду, как его предают дети. Эту песню написал Берл Бродер.
В ней были переодевания, игра, сценическая обстановка. Воспроизводился захламленный уголок, в котором лежал старик, укрытый лохмотьями. Он кашляет, стонет…
Входит врач. Между ними происходит разговор, расцвеченный рядом комедийных реприз, которые забавляли аудиторию.
— Как долго вы болеете? — спрашивает врач у больного.
Пациент, откашлявшись, приподнимается в кровати, и отвечает:
— Как долго, говорите? Вот отсюда, и аж досюда, — и показывает от головы до ног.
— А что у вас болит? — пытается выяснить врач.
— А что у меня не болит?! — отвечает больной.
— Я спрашиваю, на что вы жалуетесь? — настаивает врач.
— А-а… понял, — говорит больной. — На что я жалуюсь.… На всю мою жизнь!
Комический диалог продолжается, пока старик не упоминает о горькой доле. Тут-то он и начинает петь свою песню…
Для этой же аудитории нельзя было показывать сценки с протестантскими мотивами, антирелигиозными элементами, выпадами против ребе и хасидов. Здесь исполнялись и полурелигиозные песни из репертуара пуримшпилеров, и другие, где главенствовали темы добра и зла, жизни и смерти.
Но уже тогда, в конце 60-х и в начале 70-х, годов религиозно-фанатичный элемент в среде одесского еврейства был не слишком многочисленным.
…Большой успех имела известная сценка “Тяжба между хасидом и балагулой”. В этой сценке берут участие четыре действующих лица: раввин, габе (доверенное лицо раввина), хасид и балагула.
Содержание её таково: хасид нанял балагулу, чтобы тот отвёз его в местечко, куда ему требовалось по торговым делам. Балагула не сдержал слова, и опоздал на целую неделю. Хасиду досталось очень плохое место — балагула взял себе ещё нескольких пассажиров. Была грязь, хасиду и его попутчикам пришлось много идти пешком. Возмущённый хасид вызвал балагулу к раввину, и стал требовать с извозчика 15 карбованцев компенсации за убытки. Сцена происходит в доме раввина.
Раввин разговаривает, смешивая иврит и идиш, а балагула — мешая идиш и украинский…
… Выслушав претензии, раввин становится на сторону хасида, и выносит явно недобросовестный приговор, против которого балагула яростно протестует…
…Репертуар в основе своей базировался на литературном материале, и был насыщен идеями и тенденциями еврейской литературы, которая начала развиваться на народной основе…
…Винный погреб — единственное место для досуга и развлечения у евреев, сыграл значительную роль в разрыве их с синагогальной культурой, пробудил в них желание познать радость земной жизни. Зритель здесь хотел видеть что-то такое, что импонировало бы его мыслям и чувствам…
…Начало еврейского театра тесно связано с появлением народных певцов в винных погребах. Именно здесь родились сатирические антихасидские мотивы, занявшие впоследствии почётное место в театре. Именно здесь родилась традиция введения песен в представление. Гротеск, гипербола, комедийное слово, радость и бодрость стали впоследствии основными чертами гольдфаденовского народного театра.
Из этих погребков вышли многие будущие актёры еврейской сцены. За несколько десятилетий до основания еврейского театра винный погреб был школой, в которой формировались его будущие зрители, актёры и авторы…». (72)
…Помимо певцов, были в Одессе и актёры, принадлежавшие к древнейшему виду театра — кукольники. В истории еврейского театра упоминания о них практически не приводятся. А между тем, открытый в Одессе в 1928 году музей еврейской культуры в числе прочих экспонатов демонстрировал персонажи еврейского театра кукол!
Всем, кто знаком хоть как-то с историей этого древнейшего вида театра, известны русский Петрушка, выступавший и как Пётр Иванович Уксусов, и его многочисленная родня: турок Карагёз, француз Полишинель, англичанин Панч, итальянец Пульчинелла, немец Гансвурдт, и другие.
Но еврейского их собрата Янкеля в этом семейном ряду нет и поныне. Не озвучивается и имя еврейского бродячего артиста — кукольника, хозяина Янкеля. А имя, между тем, было: Тутел-Мойше. Было и зрительское признание. Свидетельствует Б. Чемеринский:
«…Тутел-Мойше… Он ходит из дома в дом… “показывать”. Он придёт к нам ночевать. …В ожидании Тутел-Мойше сошлись к нам в дом пара парней на возрасте, несколько синагогальных завсегдатаев, несколько “женихов” — словом, все любители искусства.
Дверь настежь. Тутел-Мойше!
Живой Тутел-Мойше был крив на один глаз, но сохрани Боже: красоты и симпатии от этого не терял ни на йоту. Напротив. Слепой глаз прибавлял ему какое-то особенное очарование…
В этот самый вечер я дождался счастья видеть его искусство, восторгаться им и замирать от его ловких пластических движений, от проворства рук и чудного чёткого языка. От его удачных острых слов народ помирал со смеху, а мне грозил “внезапный удар”.
Стоит уделить несколько тёплых слов и самому “спектаклю”.
Публика — десятка два наших гостей, собрала в тарелку несколько медных монет, и Тутел-Мойше, не спуская видящего взгляда с заработка, а слепым обратившись к публике, принимается выполнять импровизированную им в соответствии с данным моментом пьесу, пользуясь имеющейся под руками примитивной бутафорией.
Вот он приобретает писклявый женский голос и начинает “рожать”, стонет, кряхтит, ударяет себя по воображаемому животу, и изо рта его вылетает “человечек” (окрашенное дерево его собственной работы) — Янкеле.
Янкеле немедленно приобретает дар слова. И не простой. Язык мудреца. Говорит умно, толково, сыплет злободневные остроты, сатирические выпады, — народ хохочет!
Тутел-Мойше спрашивает, Янкель отвечает. Собравшиеся охают и ахают, а я застываю в неподвижности: ведь это творчество одного Тутел-Мойше. Какое чудо!
Янкеле, не робея, касается своими выпадами всех общественных дел, разносит и бичует политиканов, издеваясь над самой политикой, не щадит и власть имущих — никого.
И вдруг, неожиданно, с быстротой молнии, Янкеле забирается в пёструю бороду Лейбуца-мясника, и орёт оттуда благим матом. Он ни за что не захочет оставить своё убежище, пока его не пообещают хорошенько покормить: он, видите ли, с раннего утра не ел (не выдал ли случайно Янкеле тайну своего патрона Тутел-Мойше?).
Спектакль окончен. Возбуждённая публика шумно расходится». (73)
И ещё о кукольниках. Есть у них такой приём, такая стилизация представлений — настольный театр. Действие разыгрывается порой не на условном, а вполне прозаическом столе. Этакое театральное угощение.
Так вот. В поисках сцены еврейские актёры поступали следующим образом:
«…Представления давались на большом “художественном” столе (нескольких сдвинутых столах) с высокими канделябрами по бокам для освещения…». (74)
И, как в настольном театре кукол, на огромном столе плясали и пели маленькие фигурки живых артистов. Иллюстрация к «Гулливеру в стране великанов»…
«Дядя Пиня пляшет на “подсвечниках”». Иллюстрация к повести Шолом-Алейхема «С ярмарки»
…Большинство еврейских артистов, как мы теперь знаем, начинали как певцы в винных подвалах Молдаванки и Пересыпи. Знаменитая Молдаванка была истинной галереей образов.
Чудом из чудес были бадхены — свадебные шуты, которые, как правило, в остальное время были певцами в винных погребках.
Среди самых популярных и любимых были Мойше Кицис, Липовецкий, Вайнштейн. В погребках, где они пели, всегда был аншлаг.
Мойше Кицис, Липовецкий и Вайнштейн были подлинными актёрами, выдающимися импровизаторами. Никто из них не готовил никакого репертуара и ничего не записывал, прямо на месте они готовили свои песни, истории, остроты и шутки. Темы проблемой не были — черпались в разнообразии повседневной жизни Одессы. Городские новости доводились ими быстрее самых расторопных репортёров. Бадхены стремились донести происшествие или событие «горяченьким».
В танцевальных и свадебных залах на Екатерининской и Пушкинской улицах, в домах и дворах они устраивали настоящие представления. Гардероб их составляли капоты, еврейские шляпы и ермолки с приделанными пейсами, переодевшись в которые они совершенно преображались.
Зрители подхватывали их песни и игру, а бадхены раздавали рифмованные благословения и песенные пожелания всем гостям вместе и каждому в отдельности — до захода солнца…
Но первозданные по природе еврейские артисты служили для ассимилянтов и рвущихся в «приличное общество» единоверцев образчиками низкого уличного вкуса…
Глава третья
Появление народных певцов совпадает по времени с рождением новой еврейской литературы
Нахум-Меир Шайкевич, он же Шомер, вошёл, как эталон дурновкусия, не только в историю литературы на идиш, но и перенёс впоследствии свою деятельность на еврейский театр, строго сохраняя в нём свои творческие принципы. Об этой знаковой фигуре пишет А. Мисюк:
Драматург Наум Мейер Шайкевич. Нью-Йорк, 1904 год.
«Наш герой — злодей. Он совершил нечто худшее, чем обман, грабёж, убийство. Зарезать человека — лучший поступок, чем деяния нашего героя. “Он более преступен, чем вор, злодей, душегуб”, — провозгласил великий еврейский писатель Шолом-Алейхем. Такие слова могли быть обращены, конечно, только к собрату по перу.
Этим злодеем, не убивавшем людей на большой дороге ни шпагой, ни копьём, ни обухом по голове, был Шомер. Шомер, имя, а вернее, псевдоним которого обессмертил своим неистовым гневом Шолом-Алейхем в статье “Суд над Шомером”. На этом суде обвинитель требовал каторги, и не меньше, за совращение множества простых читателей, за порчу вкуса тысяч любителей печатного слова на идиш, короче, за покушение на репутацию юной и невинной еврейской литературы.
Как дошёл он, Шомер — не — Гомер, до жизни такой? Чем завлёк массы? Да так, что задымилось негодованием совсем не слабое перо Шолом-Алейхема?
Сначала он родился. …К двадцати пяти годам молодой человек уже имел семью, не имел средств к жизни, и закончил писать первый роман на иврите “Жертва инквизиции”. С увесистой рукописью он явился в Вильно к знаменитому книгоиздателю, писателю и филологу С. Финну.
Но “Жертва” не прошла цензуру. …Финн, оценив, видно, бойкость пера и натуры новоявленного беллетриста, предложил ему сменить язык и жанр. По заказу издателя Шайкевич за один день пишет рассказ на идиш и получает первый гонорар — три рубля. Эти три рубля попали потом в “Историю еврейской литературы” и даже в энциклопедию, что свидетельствует о том, какое значительное место в еврейской литературной жизни занимал анекдот о том, как явился в ней Шомер.
Итак, Шомер пишет за пару дней ещё пару рассказов для почтенного Финна всё за ту же пару — тройку рублей. А дальше уже обращается к другим издателям и становится под именем Шомера фабрикантом романов на идиш. Он — фабрикант, и он же — фабрика.
К 1888 году, когда Шолом-Алейхем разразился своей гневной филиппикой, Шомер издал более пятидесяти многотомных романов! Кстати, Шолом-Алейхем в статье упоминает, что он их все прочитал! А за один 1888 год в свет вышли 26 (!) “занимательных” романов. “Хохстинтерессанте” — назывался это жанр на идиш. Вполне фабричный масштаб производства.
Что это были за романы, которые так жадно читали и так страстно критиковали? Да что уж — любой книжный лоток завален посейчас подобными, …страшными и чувствительными городскими сказками для взрослых.
Шомер храбро заселил еврейские местечки героями, перекочевавшими из “Парижских тайн” и “Арлезианских страстей”. Шамес, синагогальный служитель, оказывался в финале герцогом, в объятия его падала прекраснокудрая дочь шойхета. На пути к финалу героев преследовали лютые злодеи, гонявшиеся за ними по мрачным подземельям, “роковые страсти” схлёстывались с “неземной любовью” и так далее, и так далее.
Сюжеты Шомер твёрдой рукой заимствовал у французов, на его страницах улочки штетлов Галиции и Беларуси содрогались от тяжкой поступи благородных графов монтекристо и коварных заговорщиков рошфоров — и те, и другие, впрочем, звались Хаимами и Янкелями. Народ зачитывался, оторваться было невозможно.
“Еврейская некультурная девушка, — объясняет энциклопедия Брокгауза и Эфрона, — уже искала в книгах более современные и увлекательные темы”. Вот этому спросу, дескать, и соответствовали романы Шомера.
Мне кажется, что зря кивать на “некультурных девушек” не следует. Разве что у них больше времени оставалось на лёгкое чтение. Но только они такую бы славу Шомеру не доставили. Жаждали читать о невероятном все.
А тут ещё это невероятное “вдруг” говорит на родном языке. Все и читали запоем, и никто не задавался вопросами, откуда в местечках берутся подземелья с сокровищами и замки с темницами? На самом деле брались они из романов Дюма, Поль де Кока и Эжена Сю. Самые знаменитые закрученные сюжеты Шомер заставил заговорить на идиш. Но вот чего он не допускал, так это “безнравственности”. Щедрый на невероятные положения и буйный романтический вымысел, здесь он соблюдал жёсткую границу. Ни один отец семейства не счёл бы неприлично опасным для дочерей читать эти книги. Какой бы “огонь” ни “пылал в крови” влюблённых героев, Шомер, смело ломая сюжеты, шёл на самые фантастические чудеса, лишь бы не дать им “пасть в объятия”, прежде, чем соединит их самым законным браком.
Однажды в романе “Подрядчик” ничего не удалось поделать, и адюльтер состоялся — так автор громил поведение своего героя самыми ужасными словами, да и их не хватало. Он (герой — подрядчик, соблазнивший жену заказчика) был явлен как живое олицетворение всевозможных пороков. Даму тоже пощадили не очень, хотя, по мнению автора, она, как существо болезненное и обманутое, всё-таки заслуживала снисхождения. В финале влюблённая пара принимает небесные кары смертью (женщина) и страшной болезнью — что хуже — мужчина.
Никогда не устаёт Шомер обрамлять головоломные сюжеты своих романов назиданием, наставлением в жизненных правилах. Он всерьёз считал, что романы его воспитательные, и их занимательность — как сахарная глазурь на полезной, но невкусной пилюле поучения. А разве не то же самое говорим мы о любой сказке?
Итак, Шолом-Алейхем считал, что Шомер изуродовал литературу, не выводя в книгах жизненных характеров, реалистических ситуаций, социальных и психологических проблем. Да, этого Шомер не умел, это умели сам Шолом-Алейхем, Менделе Мойхер-Сфорим, Шолом Аш, Перец и др.
Но Шомер своим лёгким естественным стилем, увлекательными сюжетами, фантастическими и романтическими персонажами приохотил к чтению на идиш многие тысячи людей. Пусть он был однообразен в эпитетах, неоригинален в диалогах, неправдоподобен в ситуациях, зато его было легко пересказывать, дополняя собственной буйной фантазией в беспощадно долгие зимние вечера…
…Сейчас Шомера уже не прочесть. Он остался легендой становления еврейской идишистской литературы. В отличие от упоминавшихся классиков, он остался целиком в идиш, полностью растворён в нём. Его не переводили. Во многом спасла его имя от забвения как раз гневная критика Шолом-Алейхема.
…Один из романов Шомера назывался так: “Негр Отелло — знаменитый роман известного философа Шекспира, значительно нами исправленный и улучшенный”.
В предисловии автор писал: “Этот знаменитый роман обладает сверхъестественной силой разжигать кровь читателей как бенгальский огонь. …До напечатания мы дали роман для прочтения многим видным лицам, и сами видели, как у них струились слёзы из глаз, и страшный холод пробегал у них по костям; а весьма образованная В., прочтя роман, почувствовала себя крайне ослабленной”». (75)
Стилю Шайкевича в дальнейшем пыталось подражать множество рванувших в новый коммерческий проект (таким виделся им еврейский театр) лихих и неразборчивых драмоделов. Но куда там…
Глава четвёртая
Первые достижения классиков еврейской драматургии были рукописной экзотикой. Так же экзотичны были их судьбы. Вот немного о первой идишистской пьесе — «Серкеле» доктора Соломона (Шлойме) Эттингера:
«…Пятиактная пьеса “Серкеле” написана около 1830 г., в период учёбы Эттингера на медицинском факультете Львовского университета, но из цензурных соображений при жизни автора так и не публиковалась. После смерти драматурга дефектная копия рукописи попала в руки одного книготорговца, который решил её напечатать на свой страх и риск.
Пьеса, увидевшая свет в 1861 г. в прусском Йоганнисберге, быстро завоевала сердца читателей. Главная её героиня — хитрая торговка мукой Серкеле, которая держит своего кроткого мужа Мойше Данцкера под каблуком. Когда её брат, богатый купец, долго не возвращался из поездки на чужбину, Серкеле, полагая, что того уже нет в живых, составляет фальшивое завещание и незаконно присваивает себе чужое наследство. Собственную дочь, глупую Фрейду-Алтеле, она балует, а дочь брата, бедную Гинду, оставляет без средств к существованию. Однако в последнем акте брат благополучно возвращается домой. Серкеле разоблачена, справедливость торжествует.
Пьеса написана живым колоритным языком и считается первым произведением на идиш, имеющим литературную ценность.
Недаром лингвист и литературовед Макс Вайнрайх назвал Эттингера “прадедушкой еврейской литературы”. Писатель А-Б. Готлобер вспоминает, как в 1837 г. во время пребывания в Замостье, почувствовал себя неважно. Опасаясь эпидемии холеры, он вызвал врача. Доктор Эттингер осмотрел его и сказал: “Что вам холера? Лучше я почитаю вам свою “Серкеле”. Он прочитал пьесу, и Готлобер выздоровел…». (76)
Шломо Этингер и его пьеса «Серкеле, или фальшивая тризна», изданная в Варшаве в 1875 г.
Одесский журналист, публиковавшийся под псевдонимом Трембач, высказался по поводу пьесы Эттингера:
«…”Серкеле”…действительно отличается замечательными достоинствами в литературном и драматическом отношении, и будь она написана на европейском языке, она, наверное, могла бы завоевать себе почётное место между лучшими произведениями драматической литературы. На жаргоне же это произведение крупного таланта ходило в рукописи по всем домам цивилизованных евреев, и только…». (77)
Но «замечательные достоинства» в литературном и драматическом отношении», присутствуют, прежде всего, в произведении «жаргонной» литературы, и возвеличивают её!
Распространения пьеса не получила. Не было ни типографий, не было и, собственно, еврейской сцены. А снисходительная похвала Трембача вызывает в памяти анекдот о «плохом» солдате Рабиновиче, который всё же старается…
Непростая судьба была и у первой пьесы упоминавшегося Авраама-Бер Готлобера. Опять рукопись…
Комедия «Покрывало, или два венчания в одну ночь», созданная в 1838 году, была одной из самых театральных комедий в просветительской литературе. Долгое время она ходила в рукописи, пока с многочисленными искажениями не оказалась в руках некоего Иосифа Верблинского, который опубликовал её под своим именем в 1876 году.
Публикация совпала с возникновением еврейского театра, и, собственно, была этим самым возникновением спровоцирована. Пьеса до 1940 (!) года не увидела свет рампы. Возможные причины — бойкотирование поступка Верблинского, неспособность защиты Готлобером своих авторских прав, и нежелание признания изуродованного творения своим.
Авраам-Бер Готлобер
К этому можно добавить, что предложения автора к начинавшим еврейский театр лицам не включали эту пьесу. Возможно, автор искал для неё более сильных исполнителей, а может быть, уже не мог догнать терявшую при переписках авторскую интонацию и самобытность пьесу.
Но ученик Готлобера, «отец» еврейского профессионального театра Гольдфаден, активно использовал театральные принципы этой комедии.
Под её непосредственным влиянием он написал свою знаменитую пьесу «Два Куни-Лемеля», вошедшую в золотой фонд еврейского театра…
Обложка издания пьесы А. Гольдфадена «Два кунилемла». Варшава — Нью-Йорк, 1898 год.
…«В Одесском литературном музее есть картотека имён литераторов, связанных творчески и биографически с городом и регионом.
…Самая первая карточка гласит: “Аксенфельд И. — писатель для бедных евреев”. Так обозначил себя когда-то сам писатель …автор, пишущий на идиш.
Ровесник Пушкина, Израиль Аксенфельд провёл юность пламенного хасида, затем жизнь увела его, как и многих юношей его поколения, по дороге эмансипации.
Он учился, жил в Лейпциге, затем поселился в Одессе, где служил городским нотариусом. На этот пост евреи почти никогда не допускались в России, но в Одессе случалось.
…В первой половине 19-го века Аксенфельд не дождался публикации своих сочинений. Его драмы и романы существовали только в рукописях и были доступны ограниченному кругу любителей, которые сами заказывали себе копии у переписчиков…». (78)
Аксенфельд искал выход, просил начальство помочь в разрешении открыть типографию для печатания книг на идиш — деньги он вкладывал свои. Но всё было напрасно.
«5 декабря 1852 г. Об отказе купцу Аксенфельду в просьбе открыть типографию для печатания еврейских книг.
Предписание Статс-секретаря Его Императорского Величества, князя Александра Голицына, одесскому градоначальнику об объявлении И. Аксенфельду решения по его просьбе.
Жительствующий в 1-й части г. Одессы, в доме барона Калма, тамошний 3-й гильдии купец Израиль Аксенфельд утруждал Государя Императора всеподданнейшем прошением, поступившим 10 минувшего ноября, о дозволении ему открыть в Одессе типографию для печатания книг на еврейском языке, в чём Министерством Внутренних Дел отказано на основании Высочайше утверждённого 24 ноября 1845 года положения о еврейских типографиях.
Покорнейше прошу Ваше превосходительство приказать объявить Аксенфельду с подпискою, что просьба его, за упоминаемым, последовавшим по предмету оной, отказом, основанном на Высочайше утверждённом положении, оставлена без уважения, тем более, что изъятия из установленных правил допускаемы быть не могут, и о подобных домогательствах воспрещено входить с представлениями». (79)
Но чудо — иначе не сказать, произошло. Пусть через 10 лет после отказа, пусть только одна вещь опубликована, но значение этого события огромно для истории еврейского театра в России.
«Вышел в свет трагикомический театр на простом еврейско-немецком жаргоне, первое из многочисленных сочинений г-на Аксенфельда, под названием “Первый еврейский рекрут в России”.
Продаётся у автора на Итальянской улице в доме Сикарда. Цена экземпляру 50 копеек серебром». (80)
В подтверждение исключительности явления приведу вот это:
«…В 1864 году друзья Аксенфельда обратились в “Общество распространения просвещения между евреями в России” (ОПЕ) с предложением купить у Аксенфельда все его рукописи за 400 руб. и издать их, но получили отказ, т.к. по уставу можно было издавать книги только на русском языке и иврите…». (81)
Так что же происходит в пьесе Аксенфельда?
«…Трагично обстоит дело в драме “Первый еврейский рекрут в России”. Пьеса в 8 сценах вдохновлена историческим фактом, свидетелем которому автор был сам. В 1827 году до еврейского населения был доведен указ императора Николая Первого, обязавшего круговой порукой каждую еврейскую общину доставить в армию определённое число рекрутов. Вспомним, что военная служба при Николае Первом продолжалась 25 лет!
Пьеса открывается собранием Кагала, на котором женщины бьются в рыданиях и умоляют старейшин общины не подписывать полученной от начальства страшной бумаги. Так — по-детски — надеются они отвести удар судьбы, отнимающей у них сыновей.
Один из главных героев, образованный коммерсант и интеллигент, объясняет общине, что можно смотреть на этот закон как на монаршую милость, так как, уравнивая евреев с другими в обязанностях, царь, может быть, имеет намерения уравнять их с остальными подданными в правах.
Заметим, что этот ошибочный тезис сценического персонажа, Арона Вейсмана, разделяли ещё лет 50 почтенные деятели Хаскалы, включая многолетнего главного раввина Одессы Шимона Швабахера.
Дальше этот же Арон находит выход — город должен отдать в солдаты смельчака и шутника Нахмана. Его острый язык многим несимпатичен, но как скрутить независимого и сильного парня? Наш либеральный просветитель даёт совет поймать Нахмана на крючок любви. Что значит начитанный человек!
Ослеплённый любовью, бедный Нахман поверил сказочке о том, что милая Фрума согласится стать его женой только при условии, что он пойдёт в солдаты. Дело сделано, хитрость удалась. Община может спать спокойно до следующего рекрутского набора. Но ещё не конец. Ведь девушка действительно любит весёлого, доброго Нахмана. Когда она узнаёт, какую он принёс жертву во имя их любви, то сердце её не выдерживает.
Итак, “он” закован в цепи и отправлен на четверть века в невыносимую даль, а “она” от горя и отчаяния умирает. Трогательной сценой с монологом матери Нахмана, где она, над уже бездыханным телом девушки, рассказывает ей о преданности и сердечности своего сына, завершается пьеса…». (82)
Позже, уже в 30-х годах 20-го века, драматург Липе Резник переосмыслит хрестоматийную классику, и добавит пьесе второе название — «Сказка о женихе и невесте».
…В рядах еврейских «жаргонных» драматургов заметна фигура Ицхока-Иоэля Линецкого, комедии которого «Выборы» Иосиф Петриковский адресовал эти строки:
«…он выставляет еврейские выборы со всеми оригинальными, но ничуть не доброкачественными церемониями при избрании ратмана. Тут, как в калейдоскопе, проходят пред вашими глазами мастерски очерченные портные, сапожники и другие мастеровые, с их оригинальным складом речи, шуточками, прибауточками, забористыми словами, молодецкими ухватками, причём все эти портные, сапожники, шапочники приводят уморительные, но к делу не идущие цитаты из Библии и Талмуда, что вот мол, и мы на этом собаку съели, и не ударим лицом в грязь;
…Всё это разношерстное общество очерчено такими могучими штрихами, таким глубоким юмором, каждое слово дышит знанием народной жизни…». (83)
Но наиболее развёрнутую информацию о Линецком предоставляет незаслуженно забытый поэт, переводчик, историк литературы и театра, одессит Ирма Риминик:
«…В 70-х годах Линецкий стоял во главе еврейской литературы. Его современник Иосиф Петриковский писал о нём: “Любой писатель, за исключением Гольдфадена, не так любим народом, как Линецкий. Только лишь появится его новое произведение, как его сразу же начинают читать, пересказывать, а лучшие места и лучшие изречения уходят в народ, превращаясь в пословицы”.
Шолом-Алейхем, характеризуя деятельность Линецкого в 70-х годах, писал в своей “Народной библиотеке”: “Каждое новое произведение Линецкого распространялось среди еврейского населения; млодёжь учила его на память, женщины и девушки много и охотно смеялись, а старики видели, как смеются над ними, но при этом и сами смеялись. Одним словом, это было такое время, которому можно дать имя “Время Линецкого”. Он занимал в еврейской литературе место наипопулярнейшего писателя, которого, по выражению Петриковского “иначе, как еврейским Гоголем, не назовёшь”, или же, по утверждению Шолом-Алейхема, “чьё имя лишь стоит назвать, чтобы вызвать улыбку у еврейского читателя”…
…Особенно привлекало в произведениях Линецкого наличие готовой театральной формы, формы диалога, в которой написаны его песни.
Под каждой песней указывалось, как её нужно исполнять, и предлагались наиболее возможные для неё мелодии. Это свидетельствует, что Линецкий писал свои песни не только для чтения, а и для исполнения на сцене…». (84)
…После возведения Эттингера в полушутливый ранг «прадедушки еврейской литературы» Менделе Мойхер-Сфорим принял, уже вполне уважительно поднесённый, титул «дедушки еврейской литературы».
Менделе, чей отец ведал коробочным сбором, прекрасно понимал проблему, в 1869 году выведенную им в комедии «Ди таксе, одер Ди банде штот баалей тойвес» («Такса, или банда городских благодетелей»). И опять слово Петриковскому:
«…В комедии «Такса» могучими взмахами недюжинной кисти он даёт нам картинки, опытной рукой выхваченные из закулисной и показной деятельности еврейских заправителей бердичевской «коробки», которые вкупе с целою плеядою прихвостней и других рыцарей печального образа, вроде реб Сподыка, с ревностью, достойной лучшего дела, переводят в свои бездонные карманы общественные деньги, оставляя несчастных бедняков пухнуть с холоду и голоду, прозябать в невежестве и суеверии.
Личности эти так метко очерчены, такою жизненною правдой дышит каждый факт, что любой бердичевский старожил назовёт вам всех этих беспардонных эксплуататоров их настоящими именами.
При появлении в свет этой комедии гнездо грабителей бердичевской “коробки” переполошилось, и как мне передавали за факт, г-н Абрамович должен был выехать из нашего еврейского вертограда…». (85)
Ещё бы не всполошиться! Если бы к тому времени уже существовала еврейская сцена, то представьте себе, каков был бы эффект!
А изгнанный в Одессу Менделе теперь уже всячески содействовал становлению еврейского театра, твёрдо веря в его будущую звезду.
Глава пятая
Возможность, пусть даже теоретическая, появления идишистского театра в Одессе спровоцировала его противников на решительные поступки. Ладно, литература на идиш для распространения идей Гаскалы — ещё понятно. Терпение иссякло после сообщения в одесской прессе 1862 года о поступлении в продажу пьесы И. Аксенфельда «Первый еврейский рекрут».
Для опасений основания были. В Германии, Франции и других странах Европы евреи, вконец «просветившись», уже довольно активно занялись театром. И, что совершенно неожиданно, вполне успешно! Этот неприличный феномен требовал исследования…
«…Говоря о национальностях по отношению к театральным подмосткам, невольно останавливаемся на вопросе о значении на них израильского элемента. Насколько он в нём деятелен? Какой характер сообщает театральному делу его в нём участие? Вот вопросы, небезынтересные для друзей драматического искусства…
…Вагнер разработал этот вопрос с одной стороны в своём “Еврействе в музыке”; теперь является работа Эдуарда Девриена под названием “История немецкого театрального искусства”. Недавно вышел 5-й том этого любопытного сочинения; в нём автор говорит следующие правдивые слова о евреях:
“В прошлом столетии и в первые десятилетия нынешнего века евреи принимали очень незначительное участие в театральном деле. Вдруг с 30-х годов они появились в большом количестве в опере и драме, и многие из них успели отличиться. Отчего так?”
Не желая самостоятельного ответа думающей публики, автор торопится предложить свою версию:
…Дело в том, что с этого времени театральное дело оказывается прибыльным, …если на нём отличиться, …но для благородства и достоинства искусства едва ли желательно слишком сильное в них вторжение еврейского элемента…». (86)
Не комментируя суть статьи, обращу внимание лишь на уже высказанное выше соображение: не имея зачастую возможности заработать, часть евреев интуитивно почувствовала в театре надежду на выживание, оказавшись к нему вполне способной. А в Одессе принимали меры. Господин Федертер действовал на опережение, защищая от идиш и театра на нём всех подряд:
«Г-н Ф-д-р…говорит, что я…еврейских борзописцев Аксенфельда, Эйхенбаума и пр. поставил чуть ли не на одну доску с Шевченко…
…Если г-н Ф-д-р не читал литературных произведений еврейских писателей, …то каким образом он мог судить об их достоинствах?
Евреи же, которые читали и то, и другое, утверждают, что некоторые из удачных произведений г-д Аксенфельда, Эттингера, Готлобера на жаргонном еврейском диалекте ни в чём не уступают гениальным творениям Шевченка и Основьяненка. Глубокая мысль и чувство всегда останутся таковыми, в каком бы виде они не проявлялись, и чрез какой бы язык они не прошли». (87)
Между тем, еврейская тема, еврейская история, были уже чрезвычайно востребованы в театральной жизни города. Обращение к этой теме гарантировало, в том числе, и коммерческий успех:
«…в бенефис г-жи Быстровой русской труппою на одесской сцене шло представление 5-актной драмы “Менахем бен Израиль” при участии еврейского хора. Эта пьеса, как кажется, исключительно предназначалась бенефицианткой для еврейской публики, …которой в Одессе великое множество. …Бенефициантка не ошиблась в расчёте: театр сверху донизу был переполнен еврейской публикой…». (88)
«…в бенефис г-жи Пасхалис дана была опера “Моисей”, имеющая на одесской сцене специальный успех, так как она привлекала всегда в театр необозримые массы евреев. Галерея была до того переполнена евреями, что полицейские власти вынуждены были ограничить число продаваемых билетов в этот ярус. Многие купоны и ложи верхнего яруса вмещали в себя 9 — 10 душ. К 6-ти часам вечера все билеты были уже распроданы. …Не только в театре, но и вне театра толпились массы евреев». (89)
«…Фолетти роскошно поставил россиниевскую оперу “Моисей.” (Полное название — “Моисей в Египте”. Ф.М.).
Весь эффект сосредотачивался, конечно, на моменте перехода Моисея через Чёрное море, а затем и потопления в нём Фараона с его войском. Чёрное море изображалось полотном, окрашенным в синее, под которым барахтались на четвереньках солдаты одесского гарнизона. По знаку машиниста они, то поднимались, то опускались, и приходили в требуемый момент в такое беспорядочное движение, что получался полный эффект разъярённых волн». (90)
«Нам сообщают из достоверных источников, что молодой автор г-н Ефим Деранков готовит к постановке на сцене Мариинского театра драму в 5-ти действиях с эпилогом, под названием “Жиды”, с участием хора еврейских певцов в числе 50 человек…». (91)
«…в бенефис г-жи Самойловой — “Иосиф Прекрасный”, драма из еврейского быта». (92)
«…в театре в здании цирка во второй раз пятиактная комедия, соч. О. Нотовича “Брак и развод”. Сюжет взят из еврейской жизни.
…Подобные сюжеты, как “Гаман”, “Жидовка” (в русском переводе — “Дочь кардинала”. Автор — Жак Франсуа Галеви, известный еврейский поэт и музыкант, сын кантора, классик французской музыки. — Ф.М.), привлекают в театр массу евреев». (93)
«В театре на Александровском проспекте: Дьяченко. “Мотя”, водевиль в одном действии; в субботу — “Дебора” в 5-ти д., из еврейского быта». (94)
«На днях в Мариинском театре театральным хором и хором Бродской синагоги с участием С.М. Лаврова дан будет большой вокальный концерт». (95)
«В Мариинском театре …представлено будет в первый раз “Гаман, персидский царедворец”, историческая драма в 5 д., переделанная с немецкого. Сюжет заимствован из древнееврейской истории». (96)
Пожалуй, достаточно. Евреи и сами стремились оказаться на сцене. Но еврейской ещё не было, а на русской, в отличие от безусловных успехов своего древнего собрата Алитироса, гармонично вмонтироваться в чужую театральную школу они не сумели.
Большего достигли в демонстрации готовности к ассимиляции, но и здесь не получили безоговорочного одобрения.
«…Еврейские приказчики во второй уже раз являются на нашей сцене, и являются не без успеха, …театр был полон, …успех с материальной стороны заслуживает полного сочувствия: люди служащие, и, конечно, дорожащие своим временем, употребляют его на изучение ролей, на репетиции, лишь бы помочь своему бедному собрату…
Что касается артистической стороны этого спектакля, то строгие критики придерутся, конечно, то к тому, то к другому выражению или жесту, забывая, что это играют не артисты, а любители с благотворительной целью, да ещё евреи, из которых ещё очень немногие говорят чисто по-русски.
Что до нас, то (за исключением господина Мучника, у которого дикция и жестикуляция действительно отдаются еврейством) мы видели пред собою не евреев — любителей, а русских актёров.
Г-ну Городецкому принадлежит, конечно, первое место в спектакле.… У этого молодого человека есть сценический талант, и жаль, если он не будет стараться отработать его.
Г-н Бернфельд свободен на русской сцене, и, главное, на сцене совершенно русский, а это уже большое достоинство. По-моему, еврей, выступая на сцене, должен, прежде всего, стараться о том, чтобы выйти не евреем, а русским (без этого он и не должен выходить); игра — это для него второстепенная вещь.
Вот почему мы посоветовали бы г-ну Мучнику, сыгравшему такую огромную роль, как Делакторский, не являться более на сцене в русской пьесе (несмотря на то, что он говорит довольно правильно и играет недурно), потому что в нём слишком вкоренились и провинциально-еврейская жестикуляция, и какой-то талмудический напев, которые очень неприятны для глаза и слуха европейца…». (97)
Унизительная снисходительность пусть не станет главным моментом в обсуждении публикации. Важнее другое.
Автор, не отдавая себе отчёта, предлагает евреям подумать о своих возможностях при наличии национального театра.
В самом деле, востребованы будут талант Городецкого, Бернфельда и их товарищей. На месте окажется г-н Мучник, которому не советуют появляться на сцене в русской пьесе, ведь его дикция и жестикуляция «отдают еврейством», и «слишком вкоренились провинциально — еврейская жестикуляция и талмудический напев».
Как по мне, то указанные исполнители, по всем требованиям, обладали безусловными способностями именно к еврейской сцене.
Глава шестая
…Разговор об одесских евреях-любителях, усилия которых и мечты о театре ограничивались лишь попытками участия в деятельности театра русского, не исчерпывается приведенными выше свидетельствами.
Но попытки играть на чужом поле никогда не приводили к успеху. Одесса, «столица евреев России», на возникновении у себя еврейского театра не настаивала, а русский театр здесь блистал преувеличенной национальной чистотой, соблюдаемой безукоризненно…
Вдали же от Одессы наблюдались другие тенденции.
…В истории еврейского театра есть вполне очевидная со «школьным театром» параллель, имеющая, впрочем, принципиальные отличия.
Заглянем в Житомирское раввинское училище, являвшемся, по меткому определению Осипа Лернера, «рассадником просвещения евреев России». О самом Лернере, знаковой фигуре в еврейской театральной истории, речь впереди.
Раввинское училище призвано было готовить казённых раввинов и учителей еврейских училищ. Но лишь немногие выпускники посвящали себя раввинской деятельности. Сюда стекались евреи, имевшие тягу к просвещению. В программу обучения входили как еврейские, так и общеобразовательные предметы, что позволяло окончившим курс поступать в университеты.
За двадцать с лишним лет до появления в Одессе группы еврейских артистов под руководством Израиля Розенберга в «закоренелом» городе Бердичеве произошло событие, положившее начало профессиональному театральному движению у евреев в России.
Одессит Менаше Моргулис, обучался в 1850-х гг. в Житомирском училище, где его внимание привлекли два раввиниста, имена которых остались неизвестными. Автор обозначил их как X. и Y.
«…Специальностью X. и Y. была сцена. Их прозвали, поэтому, драматургами. Очень долго они занимались по ночам. По временам слышны были напевы мелодий из разных опер, преимущественно из “Нормы”. Один другому читал какие-то рукописи, но никто не мог узнать, в чём дело. Догадывались только, что затевается что-то …неслыханное …светское.
Когда стали добираться до общего шкафика, то на первом месте оказалась “Энеида” Вергилия, переделанная на малорусский говор Котляревским, драматические произведения Шиллера, Гёте и др.; рукописи на жаргоне и малорусском языке, разные песни и т.д. Несомненно стало, что готовится что-то для сценического искусства.
Загадочно было только одно: где раввинисты, будущие проповедники народа и наставники юношества, выступят на сцене. …Недолго, однако, эта пара заставляла себя ждать, …на каникулах оба потянулись в Бердичев, где было много раввинистов. …Там они наскоро сколотили из них порядочную труппу.
О женском персонале незачем было задумываться: более смазливых …затеяли переодевать в женщин. Для того же, чтобы …получить разрешение начальства, решили открыть …ряд спектаклей в пользу раненных воинов в Севастополе.
Это было как раз в разгар Крымской кампании. В Бердичеве тогда находилось много военных, генералы ухватились за эту мысль, сняли городской театр и предоставили его раввинистам.
В то время во всём Юго-Западном крае ставились исключительно польские пьесы, которые русскими не посещались; а тут вдруг объявлен репертуар из русских, малорусских и жаргонных пьес. На первый раз поставлена была пьеса из быта еврейского кагала на жаргоне, мелодрама с песнями.
…Публика состояла из военных и евреев. В Бердичеве первая пьеса наделала большого шума. …В городе только и слышны были разговоры о спектакле, …военные потребовали вторичной постановки той же пьесы, которая им очень понравилась. Хотя они жаргона не понимали, но смысл пьесы им был понятен. Притом некоторые из раввинистов прекрасно проводили местные типы, которые военным были известны из жизни.
…Еврейская пьеса шла несколько раз и встречалась с тем же энтузиазмом; затем ставили ещё малорусскую пьесу и одну русскую…
…Окончились каникулы, и труппа возвратилась восвояси. X. и Y. петушились, к ним подходить нельзя было — Шекспиры, да и только! …Но, как всё в жизни забывается, стали забывать и о бердичевских похождениях.
…Вдруг — новое обстоятельство, которое заставило опять заговорить о них.
В одно прекрасное утро директор явился в училище, приказал собрать всех участвовавших в представлениях, и объявил им Высочайшую благодарность за пожертвование в пользу раненых в Севастополе воинов. Весь институт ликовал, а X. и Y. сделались героями дня…». (98)
Итак, вот начало истории. Вполне очевидным является факт, что первые усилия по созданию еврейской сцены в Российской Империи совершались не в Одессе.
И еврейская драматургия создавалась далеко за пределами Одессы, и первые сценические опыты евреев на еврейской же сцене происходили не в нашем славном городе. Попытки одесских евреев выйти на настоящую сцену удовлетворялись сценой русского театра. И этого им было довольно…
Вернёмся в Житомирское раввинское училище. Там театр вообще, и особенно свой, создаваемый на идиш, был непременным условием и инструментом в воспитании студентов. Обращение к избегаемому одесскими просветителями мощнейшему рычагу воздействия здесь было постоянным:
«…Об очередном представлении учащихся раввинского училища вспоминает еврейский писатель Авраам-Яков Паперна.
…в Житомир прибыл знаменитый еврейский учёный Хаим-Зелик Слонимский. Его жена Сара была высокообразованной женщиной. Она …привезла из Варшавы мелодраму на идиш «Серкеле» доктора Соломона Эттингера, которая ей очень понравилась. Она любила читать её вслух.
…Летом 1862 г. Саре Слонимской пришла в голову идея поставить «Серкеле» силами учащихся раввинского училища.
…Она распределяла роли, репетировала, подбирала декорации. Спектакль, на котором присутствовали учителя раввинского училища и житомирская интеллигенция, произвёл фурор. Учащиеся играли здорово, больше всех выделялся Гольдфаден, ученик 5-го класса, красивый, стройный молодой человек, игравший главную роль — Серкеле…». (99)
Возможно, смелость в принятии решения о постановке была обусловлена легендарным успехом постановок в Бердичеве, о котором я писал выше. Смелость г-же Слонимской придавал и уже апробированный опыт «первопроходцев» в исполнении женских ролей мужчинами. К этому опыту Гольдфаден вынужденно прибегнет впоследствии…
…Театральные выступления не были эпизодическими явлениями в жизни учащихся Житомирского раввинского училища, а стали своего рода укоренившейся традицией…». (100)
Глава седьмая
…Дикая мысль о возможности евреям появится на своей, национальной сцене, начисто отрицалась литературой и театром. Еврей, подавляемый в самоидентификации, мог появиться в национальной одежде лишь на русской сцене, и исключительно в карикатурном виде.
«…Первое впечатление от еврея в русской литературе — это впечатление комическое. …Еврей, прежде всего, смешон. Смешны его жесты, его разговор, его одежда, манера», — писал Д. Заславский. (101)
Способствовал уничтожению самой мысли о появлении актёра — еврея одессит Павел Вейнберг. Его последователи по сей день ошибочно воспринимаются как подлинные еврейские артисты…
Артист П. И. Вейнберг. (Из личного архива Ф.М.)
Дебют Вейнберга состоялся 13 июля 1864 года. В антракте он «в национальном костюме польского еврея с большим успехом рассказал комическое стихотворение». (102)
Зрители театра в основном были русские, коих и веселил милейший Павел Исаевич…
«…Юный, длинный, безбородый, с типичным носом, с тонкою улыбкой на бледных губах, Павел Исаевич Вейнберг, во фраке, рассказывал в старом городском театре весёлые анекдоты, которые он называл “сцены из еврейского быта”.
…Открытие одесско-балтской железной дороги дало одесским юмористам и любителям анекдотов неисчерпаемую тему. …Вейнберг подхватил черту момента и стал с необыкновенной изобретательностью “выдумывать анекдоты”, в которых осмеивал трусливых смельчаков, пустившихся в рискованные путешествия. Героями этих анекдотов всегда были евреи, с теми внешними их чертами, которые он подметил на новоприбывших в Одессу инородцах», — писал А. де Рибас. (103)
…«От Пушкина и почти до наших дней русская литература в еврее видела, прежде всего, внешний его облик, и в этом облике, прежде всего, отмечала комические черты. Русская литература всегда с насмешкой относилась к еврею, — иной раз с добродушной, иной раз с холодной и жестокой, нередко грубой. Не говоря уже о низкопробной антисемитской беллетристике, — все рассказы Лескова о евреях — это ряд грубоватых армейских анекдотов…». (104)
И в театре с середины 19-го века создаётся российский сценический стереотип корыстолюбивого еврея, человека, не имеющего ни чести, ни совести, способного на всё ради наживы. Высмеиваются национальные черты характера, неумелая русская речь и диковинная пластика.
Преступный прагматизм еврея противопоставляется непрактичной, идеалистической душе русского человека…
…Павел Вейнберг всё чаще стал появляться на любительских сценах. Пробовал выступать в серьёзных пьесах, даже в «Ревизоре», где играл Хлестакова, но без особенного успеха. Из ролей ему удавались лишь роли инородцев. Здесь он давал волю своему умению перекривлять и шаржировать. На него обратил внимание антрепренёр городского театра Фолетти. И Павел Вейнберг пошёл в ход:
«Театральные представления, в которых участвует П. Вейнберг, рассказчик сцен из еврейского быта, постоянно отличаются какими-нибудь происшествиями. …Вчера во время чтения этих рассказов какой-то молодой человек из евреев начал свистать. …Гвалт и шум в райке во время подобных чтений — самая обыкновенная вещь. Но сам рассказчик невозмутимо хладнокровен, и со стоическим равнодушием выдерживает атаки своих соплеменников…». (105)
Желая зарабатывать таким способом, Павел Исаевич сам стал товаром, что его ничуть не смущало. Немного, правда, огорчало то обстоятельство, что всё чаще еврейское население избегало посещать театр, когда имя его стояло на афише. Но таковы уж правила игры. И Вейнберг играл…
Артист П. И. Вейнберг в гриме еврейки. (Из личного архива Ф.М.)
Когда же еврейский театр был запрещён, а спрос на еврейскую тему, гарантирующую сбор, остался, то Павел Исаевич стал просто незаменим:
«В Мариинском театре была дана драма Писемского “Ваал”. Эта старая пьеса была выкопана, кажется, специально для господина Вейнберга, так как в ней есть роль еврея, а этот артист, как известно, специализировался на еврейском амплуа. Г-н Вейнберг был очень потешен, и без конца веселил публику…». (106)
Конкурировали с Вейнбергом многие:
«Рассказчику сцен из еврейского быта г-ну Богданову, так типично и мастерски изображающему смешные стороны русских евреев, можно предсказать значительный успех в Одессе», — писал «Одесский вестник». (107)
И правда, дело ладилось:
«Рассказчик — куплетист г-н Богданов продолжает доставлять удовольствие русской публике, посещающей сад Дезирова». (108)
Но всё чаще стали звучать робкие протесты:
«21-го сентября в театре Форкатти, во время передачи г-м Богдановым сцены из еврейского быта, с галёрки раздался возглас: “Не надо! В театре нехорошо это передавать”…». (109)
Замечательный этот призыв достоин быть услышанным сегодня многими людьми, желающими заняться еврейским театром. В начале своей истории он многое унаследовал именно от рассказчиков анекдотов, куплетистов и прочих господ… Умельцев такого рода во все времена искать не приходилось..
Но кривлянья с искажённой речью никогда не были еврейским театром, а лишь постыдной его подменой…
(продолжение следует)
Оригинал: http://s.berkovich-zametki.com/y2019/nomer2/fmindlin/
