Широкое распространение международного терроризма в конце XX — начале XXI века, в основном, хотя и не исключительно, радикально-исламского направления, вызывает желание проанализировать некоторые истоки как теории, так и практики массового террора. Большой интерес в этом отношении вызывают исследования революционного движения в царской России.
Немного истории
Первое десятилетие 20-го века в Российской империи ознаменовалось небывалым разгулом политического терроризма. Фактически исходным актом революционного террора явилось неудачное покушение на Александра II, произведённое студентом Дмитрием Каракозовым ещё в 1866 г. Но политический терроризм как система и как массовое явление, имевшее сокрушительные последствия для будущего России и многих других стран, и продолжающее оказывать влияние на современную обстановку во всем мире, развернулось именно с наступлением 20-го века.
Ряд исследователей предлагают вводить различия между понятиями «террор» и «терроризм», относя первый к методам подавления и устрашения, применяемым государственными структурами, а второй — к тактике насилия негосударственных формирований, групп и одиночек. Однако даже сторонники подобной классификации оказываются не в состоянии строго соблюдать ее в своих работах, и используют оба термина как взаимозаменяемые. Я намерен придерживаться того же принципа.
Разумеется, терроризм как метод достижения политических целей существовал во все исторические времена. Американский историк Уолтер Лакер (Walter Laqueur) указывает на сикариев в Иудее I века н.э. как на представителей одной из первых известных групп организованного терроризма. Сикарии носили под одеждой короткие кинжалы, называемые сика (sicae) и совершали многочисленные убийства римлян, оккупировавших Иудею, и их местных сторонников. Сикарии обыкновенно производили нападения в людных местах, что позволяло им смешаться с толпой после осуществления теракта. В частности, этой группе приписывают убийство Первосвященника Джонатана.
На Среднем Востоке в XI-XIII вв. имелось государство ассасинов, или хашашинов, сделавшее политические убийства своей специализацией, а тактику терроризма, или «асимметричной войны» — основным методом разрешения военных конфликтов. Это государство, именуемое некоторыми историками «сектой», располагалось на части территории Персии и Сирии и владело рядом неприступных гор-крепостей. Населяли его исмаилиты Низари, представляющие собой одну из ветвей мусульман-шиитов. Первым и наиболее известным главой ассасинов был Хассан-и-Саббах, известный под именем «Старец Горы». Для достижения своих целей ассасины использовали «точечные» убийства политических и религиозных лидеров, открыто совершаемые в людных местах. Им удалось совершить немало успешных терактов в отношении членов правящей элиты как ряда мусульманских государств, так и восточных королевств, образованных крестоносцами. Профессионально тренированные, прошедшие многолетнюю физическую и психологическую подготовку, фанатики-террористы убивали свои жертвы при свете дня, создавая действенный эффект устрашения и не заботясь о сохранении собственной жизни.
Значение английского слова “assassination”, как правило означающее политически мотивированное убийство, этимологически происходит от названия государства, или секты, «ассасинов».
Практику убийств, в основном с помощью отравлений, нередко использовало в борьбе за религиозную и политическую власть во времена Ренессанса итальянское семейство Борджиа. В начале XIX века тактику убийств представителей полиции практиковали итальянское боевые группы карбонариев, именуемые «Решительные» (Decisi). В мировой истории можно найти множество других примеров систематического применения терроризма в борьбе за политическое влияние или по религиозным мотивам.[1]
Теоретические размышления о сущности и применении террора также берут начало в древности. Ещё Цицерон отмечал в своих De Officiis, что жизнь тиранов, как правило, заканчивается их убийством.
Лакер отмечает, что Джон из Солсбери (John of Salisbury) был первым средневековым автором, который в XII веке выступил с оправданием физического устранения тиранов, поскольку, по его мнению, они используют незаконные методы управления.
Испанский историк Хуан де Мариана (Juan de Mariana) и шотландский историк и гуманист Джордж Бьюкенен (George Buchanan) в XVI веке независимо друг от друга пришли к выводу, что власть короля или другого правителя основывается на своего рода контракте с народом, и если он нарушает этот контракт насилием, то убить такого тирана есть право или даже обязанность любого гражданина.
В XIX веке начинают появляться философские труды, доказывающие неизбежность практического террора в борьбе за более справедливое социальное устройство общества, и рассуждающие о масштабах применения этого террора. Вильгельм Вейтлинг (Wilhelm Weitling), называемый некоторыми «первым немецким коммунистом», отстаивал идею соединения коммунизма и христианства. В своей работе «Евангелие Бедного Грешника», изданной в 1845 г., он утверждал., что «земное царство рая может быть достигнуто исключительно с помощью всей ярости ада». Михаил Бакунин, встречавшийся с Вейтлингом, писал, что в России только повстанец-бандит типа Степана Разина или Емельяна Пугачева может стать настоящим революционером, борцом без увлечения фразеологией и риторикой, несломимым и неутомимым — революционером «действия». Никто иной как Бакунин привёл последующих анархистов к идее т.н. «пропаганды действием». После встречи с Нечаевым (см. ниже) Бакунин окончательно сформулировал свою теорию разрушения старого общества, используя любые формы насилия: «ножи, яд, веревки и т.п.».
В середине XIX века ныне забытый немецкий радикал Карл Гейнцен (Karl Heinzen) в своих памфлетах «Убийство» и «Эволюция» писал, что библейский запрет убивать не относится к вопросам политики; уничтожение сотен тысяч людей может быть произведено во имя «блага всего человечества». Он дошёл до утверждения, что в случае, если возникнет необходимость «взорвать половину континента и пролить море крови», то борцы с «варварской тиранией» обязаны без колебаний пойти на подобные действия.
Теория и Практика Революционного Террора в России.
Как известно, о цареубийстве мечтали и даже планировали его некоторые декабристы. По достаточно меткому выражению Ленина, эти «далекие от народа» мечтатели «разбудили Герцена, который развернул революционную агитацию». В России начали создаваться революционные кружки с различной степенью радикализма, ставящие задачу свержения царского режима. Весной 1962 г. студент Московского Университета Петр Зайчневский составил прокламацию «Молодая Россия». В ней впервые в России убийство теоретически объявлялось «нормальным» средством достижения социальных и политических целей. Объектом террора провозглашалась «сотня-другая» людей из императорской семьи и его окружения. Достаточно скоро другие люди начали создавать целую систему идеологического обоснования терроризма, и переходить от теории к практике в невиданных в истории масштабах. 4 апреля 1866 г. студент Дмитрий Каракозов стрелял в Александра II. Покушение оказалось неудачным, но оно открыло эпоху революционного терроризма в России. Реакция народа и образованного общества, включая и вольную русскую печать за границей, в то время оказалась резко отрицательной. Герцен, к примеру, заявил, что «только у диких и дряхлых народов история пробивается убийствами». Известный шестидесятник Николай (Нико) Николадзе писал: «Выходки вроде выстрела 4 апреля решительно не входят в программу современного молодого поколения». Однако и Николадзе, и ряд других публицистов признавали, что выстрел Каракозова — следствие настроений, достаточно широко распространённых в радикальной среде.
В 1869 г. член организации «Земля и Воля» Сергей Нечаев написал «Катехизис Революционера», где впервые призвал к массовому физическому уничтожению не только представителей правящего строя, но и всех «вредных для дела революции». Нечаев предпринял попытку классификации объектов террора. Он указывал: «…прежде всего должны быть уничтожены люди, особенно вредные для революционной организации и такие, внезапная и насильственная смерть которых может навести наибольший страх на правительство…». В своём другом сочинении, «Народная Расправа», Нечаев отметил насущную необходимость составления «подробного списка имён» лиц, подлежащих внесудебной расправе, указывая, что сотрудники 3-го Охранного отделения и полиции должны быть казнены «самым мучительным образом». В этих словах проглядывает очевидная патология, в том числе и с точки зрения морали того времени.
Нечаеву удалось осуществить только один теракт — он убил собственного сподвижника, студента Иванова, который, по мнению идеолога терроризма, подрывал его авторитет как руководителя.
Нечаевщина поначалу вызвала отчетливое неприятие революционно настроенных организаций (впрочем, Бакунин выразил Нечаеву полное одобрение), но к сожалению, только лишь на одно десятилетие. К концу 70-х годов в обществе, не без влияния идей Нечаева, вновь стали возникать представления о «неизбежности» терроризма как орудия борьбы с режимом. За дело взялись личности более искушённые и образованные, которые попытались придать по существу тем же идеям — и вытекающей из них практике — внешне более благообразный вид. Однако впоследствии опыт деятельности заговорщиков-террористов, какие бы лично честные и бескорыстные люди его ни начинали, и какими бы благими целями ни руководствовались, неизбежно заканчивался обычными уголовными преступлениями и приводил к множеству невинных жертв.
Следует отметить, что у терроризма в России существовало по крайней мере три подписывающих его источника. Первый — радикалы, обуреваемые ненавистью к царскому режиму и во имя борьбы с ним готовые идти на любые крайние меры. Второй — теоретические разработки апологетов политических убийств, при поддержке, в том числе и финансовой, части т.н. либерального общества. Третий — власти, отказывающееся демократизировать государственный строй и нередко прибегающие к тюремному заключению и ссылкам для инакомыслящих, виновных лишь в словесных дискуссиях, чтении или хранении запрещённой литературы.[2]
Ключевым фактором в дальнейшей истории российского революционного терроризма стало покушение Веры Засулич в январе 1978 г., тяжело ранившей двумя пулями в живот Петербургского градоначальника генерал-лейтенанта Трепова. Суд присяжных оправдал Засулич, что знаменовало собой, по мнению американского исследователя, специалиста по истории России Ричарда Пайпса, «вопиющее нарушение законности либеральными кругами», вызванное одобрением и поддержкой обществом крайних мер борьбы с режимом. Суд принял во внимание тот факт, что Трепов, в нарушение закона об отмене физических наказаний, приказал высечь розгами политического заключённого Боголюбова за отказ снять перед ним шапку. Трепов, разумеется, заслуживал, по меньшей мере, отстранения от должности, но этого сделано не было. В результате, наказание пришло со стороны революционных экстремистов.
Соглашаясь с Пайпсом, Сухова отмечает, что появление каждой волны террора в российской истории было напрямую связано как с утверждением теории оправданного терроризма в общественном сознании, с одобрением и героизацией революционного насилия, так и с притоком финансовых средств, вызванных готовностью немалого числа соотечественников жертвовать политическим движениям, проповедующим насилие, т.е. фактически финансировать проведение террористических актов.
Спиридович вспоминает:
«Увлечение марксизмом было в то время повальною болезнью русской интеллигенции, развившейся еще в 90-х годах. Профессура, пресса, молодежь, – все поклонялось модному богу – Марксу. Марксизм с его социал-демократией считался тем, что избавит не только Россию, но и весь мир от всех зол и несправедливостей и принесет царство правды, мира, счастья и довольства».
Через четыре месяца после суда над Засулич народник-террорист Сергей Кравчинский убил шефа Отдельного Корпуса жандармов генерал-лейтенанта Мезенцева и скрылся. В феврале 1879 г. народоволец Григорий Гольденберг застрелил Харьковского губернатора, генерал-майора Кропоткина. 1 марта 1881 г. произошло 8-е по счету покушение на императора Александра II. Первые семь посягательств на жизнь императора[3] не достигли желаемого террористами результата — царь не пострадал. При наиболее кровавом 7-м покушении — взрыве бомбы в Зимнем дворце, произведенным Степаном Халтуриным 5 февраля 1880 г., было убито 11 солдат охраны и ранено, по разным данным, от 30 до 80 человек. Однако Александр II опять не пострадал. И только 8-е покушение достигло цели — на Екатерининской набережной в Санкт-Петербурге народоволец Игнатий Гриневицкий бросил бомбу, поразившую насмерть как царя, так и самого террориста (при взрыве первой бомбы, брошенной Рысаковым за несколько минут до Гриневицкого, погиб 14-летний мальчик и было ранено около 20 человек).
Организаторы и исполнители преступления: Софья Перовская, Андрей Желябов, Николай Кибальчич, Тимофей Михайлов и Николай Рысаков по приговору суда были повешены 3 апреля. Для Геси Гельфман, единственной еврейки среди группы организаторов, наказание отсрочили в связи с беременностью. В результате массовых протестов в России и за рубежом, казнь ей была заменена пожизненной каторгой. Однако ее роды в тюрьме проходили без медицинской помощи, и Гельфман скончалась от нелеченного послеродового осложнения.
Почему же народовольцы охотились за Александром II, царем, «даровавшим» России целый ряд прогрессивных реформ, как за «диким зверем» — по его же собственному выражению? Ведь Александр получил прозвище «Царь-Освободитель».[4]
Реформы Александра II запоздали на пол-столетия и приостановились к началу 70-х годов. Многие характеризовали их как половинчатые и противоречивые. По мнению Главноначальствующего Верховной Распорядительной Комиссии (создана после взрыва в Зимнем Дворце в 1880 г.), генерала Лорис-Меликова, ситуация в стране осложнилась из-за того, что произошла остановка реформ, а также отказ от исправления их слабых сторон, которые стали ясны во время проведения преобразований. В результате радикально настроенная молодежь, не заставшая худших времен под властью Николая I и не знакомая с дореформенной ситуацией, обрушила свое недовольство на реформаторов, тем более что социалистические идеи не встретили убедительной критики со стороны правительственных органов. Наиболее действенным методом борьбы за социальные изменения, после многочисленных неудач «хождения в народ», был признан индивидуальный террор. Помимо всего прочего, само наличие абсолютной государственной власти монарха и имманентно присущая ей — в глазах большинства народа — своего рода «сакральность» вызывали категорическое неприятие либеральной части общества.
Немалую роль играло вечное “мессианское” стремление российской (да и не только российской) образованной элиты «облагодетельствовать народ», как правило, вовсе не жаждущий подобной услуги и не испытывающий никакой благодарности к самозванным благодетелям. К тому же широкие полицейские мероприятия провоцировали озлобление многочисленного слоя недовольных правительством. Как и любая реакция на действия властей, это озлобление, по давней Российской привычке, то сводилось к формулировке «хороший царь, плохие бояре», то фокусировалось на личности верховного правителя. В описываемую эпоху возобладала вторая тенденция (а через 20 лет своё получили и чиновники, вплоть до самого низшего, рядового слоя).
С неизменной любовью российских властей к мелочной регламентации, во времена Александра II существовали 8 категорий надзора (от «простого» до «строжайшего»). В 1880 году под надзором полиции по официальным данным состояло 31152 «политических», а по неофициальным во много раз больше. Активно действовала цензура печатных изданий, причём к концу 60-х годов цензурные правила начали ужесточаться.[5] Особый контроль над обществом осуществляли духовная цензура, а также весьма бдительная почтовая цензура. Работала и карательная система. Людей арестовывали, приговаривали к каторге или ссылке за простое участие в дискуссионных кружках, чтение, хранение или передачу нелегальной, а иногда и легальной, но «непоощряемой» литературы[6], участие в мирных демонстрациях. Предварительное заключение могло длиться 3-4 года. Нередко применялась административная высылка без суда. Закрывали различного рода потребительские кооперативы и воскресные школы.
Будницкий отмечает, что своими чрезмерными, не всегда оправданными преследованиями, власти ожесточали молодых людей, способствуя их «отщепенству», превращая их в членов своего рода «революционного ордена».
Между тем, царским правительством применялись и более жесткие меры. За годы правления Александра II было расстреляно или повешено более 20 революционеров, в результате чего Александр II взамен прозвища «Освободитель» получил в среде радикалов презрительный титул «Вешатель». В немалой степени этому способствовал случай, произошедший в 1879 г., когда приговорённых судом к расстрелу террористов-народников Валериана Осинского, Людвига Брандтнера и Владимира Свириденко, Александр II лично приказал повесить. В правительстве доминировало мнение, что на радикальный терроризм следует отвечать не менее жесткими мерами. После покушения Халтурина была создана упомянутая выше Верховная Распорядительная Комиссия. Ее глава генерал Лорис-Меликов, вскоре возглавивший министерство внутренних дел, решительно боролся с проявлениями терроризма, в то же время пытаясь выяснить, и по возможности устранить, причины недовольства населения. Одним из его предложений было привлечь общественность к законотворчеству путём созыва выборного органа с законосовещательными полномочиями. Лорис-Меликову удалось расширить свободу печати, в том числе либеральной, однако большинство его предложений не были осуществлены в связи с гибелью Александра II, и сам он был уволен в отставку.
Масштабы Революционного Террора
Список наиболее сенсационных террористических актов, совершенных в России в первые годы XX столетия и направленных против ведущих политических деятелей, впечатляет, хотя и не передает гигантского размаха этого явления. Были убиты несколько членов правительства и губернаторов, среди них — в феврале 1901 г. министр просвещения Боголепов, в апреле 1902 г. министр внутренних дел Сипягин, в мае 1903 г. — Уфимский губернатор Богданович, в июне 1904 г. — генерал-губернатор Финляндии Бобриков, в июле — преемник Сипягина фон Плеве, в феврале 1905 г. — дядя царя, московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович, в июне — его преемник генерал-губернатор Шувалов, в ноябре — военный министр Сахаров. Однако это были только отдельные акты террора, многие из которых осуществила одна и та же террористическая группа — Боевая Организация эсеров. Когда же с началом революции 1905 года все виды насилия приобрели повальный характер, политические убийства и акты экспроприации также стали совершаться в массовых масштабах. О размахе революционного террора можно судить по доступной статистике, достаточно неполной. Имеющиеся данные из полицейских архивов показывают, что в первое десятилетие XX века политические убийства и революционные грабежи, т.н. экспроприации, или «эксы», стали в России практически ежедневными явлениями. За один год, начиная с октября 1905-го, в стране было убито и ранено 3 611 государственных чиновников. К концу 1907 года это число, по сведениям американского историка Анны Гейфман, достигло почти 4 500. Если прибавить к этому 2 180 убитых и 2 530 раненых частных лиц, то общее число жертв в 1905–1907 годах составляет более 9 000 человек. Картина поистине ужасающая. Далее полицейская статистика указывает, что с начала января 1908 года по середину мая 1910 года в стране было зафиксировано 19 957 терактов и революционных грабежей, в результате которых погибло 732 государственных чиновника и 3 051 частное лицо, а 1 022 чиновника и 2 829 частных лиц получили ранения.
Участие в Терроризме Различных Партий и Групп
Социалисты-революционеры
Основной вклад в осуществление множества террористических актов в России в начале XX века внесла партия социалистов-революционеров (эсеров), или ПСР. Пытаясь подогнать свои теории терроризма под ставший модным к тому времени марксизм, полностью отвергающий действия одиночек, лидеры эсеров, и в первую очередь Виктор Чернов, заявляли, что террор для них является лишь частью революционной борьбы и что главная цель партии — не индивидуальный террор, а «революционизация масс». В добавление к агитационно-пропагандистскому значению терактов, которые должны были радикализировать трудящихся, тактика терроризма в глазах эсеров выполняла еще три важные функции: защищать революционное движение, вносить страх и дезорганизацию в действия правительственных органов и осуществлять акты возмездия за те действия, которые эсеры считали преступлениями против народа. Впрочем, с течением времени для большинства террористов всех направлений совершаемые ими акции террора превратились в самоцель. Радикализация масс действительно повышалась, а ценность человеческой жизни сходила на нет.
В конце 1901 г. ЦК партии эсеров основал специальный отряд, известный как Боевая организация (БО), для проведения террористических акций против государственных деятелей и официальных лиц, главным образом в Санкт-Петербурге, Москве и других крупных городах. Деятельность БО отличалась высокой степенью конспиративности, поскольку единственной её обязанностью были подготовка и осуществление политических убийств.
Ни один из трех лидеров БО (Григорий Гершуни, Борис Савинков и Евно Азеф) не проявлял интереса к теоретическим проблемам партии эсеров или идеологическому толкованию терроризма. Роль Гершуни сводилась исключительно к подбору и подготовке кадров, а также планированию покушений; у Савинкова просто не было ни времени, ни желания для теоретизирования, так как он лично принимал участие в терактах; Азеф, разоблаченный в 1908 году как полицейский агент, никогда не скрывал своего пренебрежения к социалистической идеологии и открыто заявлял о том, что он состоит и работает в партии только до установления в России конституционного строя.
Главным организатором первых терактов, включая убийства министра Сипягина и губернатора Богдановича, был бывший фармацевт и один из основателей партии эсеров Григорий Гершуни, которого полиция считала «артистом террора», а радикалы называли «тигром революции». Согласно мемуарам бывшего жандармского генерала Спиридовича, чьи агенты арестовали Гершуни в Киеве в мае 1903 г., он был «убежденный террорист, умный, хитрый, с железной волей, обладавший исключительной способностью овладевать той неопытной, легко увлекающейся молодежью, которая, попадая в революционный круговорот, сталкивалась с ним. Его гипнотизирующий взгляд и вкрадчивая убедительная речь покоряли ему собеседников и делали из них его горячих поклонников. Человек, над которым начинал работать Гершуни, вскоре подчинялся ему всецело и делался беспрекословным исполнителем его велений».
Героико-романтический, почти мифический образ Гершуни — гениального тактика террора, нарисованный эсерами (особенно после его смерти в 1908 году), возможно, требует некоторого пересмотра. В противоречии со своей репутацией великого знатока характеров Гершуни часто неудачно выбирал приверженцев, которые оказывались не в состоянии действовать самостоятельно, вне прямого контроля руководителя БО. Более того, когда Гершуни был арестован в 1903 г. и ему грозил смертный приговор, он согласился пожертвовать своим революционным идеализмом. После нескольких отказов просить о помиловании — тактика, популярная в среде террористов, приговорённых к расстрелу или повешению, Гершуни все-таки послал прошение Николаю I, и смертная казнь была заменена ему пожизненной каторгой. Впрочем, трудно обвинять человека, пусть даже и «пламенного революционера», предпочитающего выбрать жизнь вместо смерти…
В мае 1903 года Борис Савинков заменил Гершуни в качестве организатора боевиков, лично занимаясь набором новых членов и играя основную роль в детальной разработке террористических актов — при том, что главой БО стал считаться Евно Азеф. По словам одного из знакомых Савинкова, позднее вышедшего из партии эсеров, «глубокая социальная индифферентность и растущий эгоцентризм постепенно стали его отличительными чертами». Не интересы народных масс, а требующая самовыражения натура этого искателя приключений диктовало его действия. В то же самое время как боевик Савинков обладал личной храбростью и был незаурядным практиком, хотя бы уже потому, что под его непосредственным руководством БО совершила два своих самых знаменитых теракта: убийства министра внутренних дел фон Плеве и великого князя Сергея Александровича, генерал-губернатора Москвы.
Герои повести Савинкова «Конь Бледный», изданной в 1909 г., очень известной в своё время и запрещённой в СССР с конца 20-х годов до периода позднего Горбачёва, являют собой несколько классических типов террориста:[7] хладнокровный, душевно опустошенный циник Жорж; безвольная, морально уставшая Эрна; идейный «борец за социализм» Генрих; Ваня, идущий на террор во имя любви к ближнему, как Иисус на Голгофу; Фёдор, бесстрашный и простой исполнитель приказов. К этому набору можно добавить ещё несколько типов, также вполне характерных для терроризма той эпохи: авантюрист, которому нравится риск ради риска; невротик, не способный к иному труду, кроме выслеживания жертвы и стрельбы или швыряния бомбы; уголовник, предпочитающий участие в терактах, сопровождающихся «эксами».
Евно Азефа нередко описывают как дьявола в человеческом обличье, с одинаковом усердием осуществлявшего как подготовку к революционному террору и экспроприациям, так и работу секретного сотрудника Департамента полиции с высоким жалованьем, провокатора, без колебаний посылавшего на виселицу своих друзей и сотрудников. Спиридович характеризует Азефа следующим образом:
«Обладая выдающимся умом, математической аккуратностью, спокойный, рассудительный, холодный и осторожный до крайности, он был как бы рожден для крупных организаторских дел. Редкий эгоист, он преследовал прежде всего свои личные интересы, для достижения которых считал пригодными все средства до убийства и предательства включительно… В нем было какое-то почти необъяснимое, страшное сочетание добра со злом, любви и ласки с ненавистью и жестокостью, товарищеской дружбы с изменой и предательством. Только варьируя этими разнообразнейшими, богатейшими свойствами своей натуры, Азеф мог, вращаясь в одно и то же время среди далеко неглупых представителей двух противоположных борющихся лагерей – правительства и эсеров – заслужить редкое доверие как одной, так и другой стороны».
Однако Спиридович знал Азефа исключительно понаслышке и по сведениям, почерпнутым из жандармских донесений. А бывший генерал Герасимов, служивший начальником Петербургского Охранного отделения в 1904-1908 гг. и лично работавший с Азефом в течение этого периода, рисует совершенно иную картину. По его словам, Азеф никогда не совершал провокаций.[8] На заседаниях ЦК ПСР он, как правило, выступал против планирования актов террора, и работал над их подготовкой только после принятия соответствующего решения ЦК. Герасимов утверждает, что «всегда, когда Азеф только мог, он просил меня или совсем не арестовывать членов руководимой им организации, или ограничиться в отношении их минимальными наказаниям. Заслуги Азефа в деле борьбы против революционного террора огромны. И мы должны не ставить ему в вину то, что он не все покушения предупредил, а быть благодарны за то, как много террористических актов он все же расстроил».
В то же время несомненно, что Азеф, совместно с Савинковым, разработал и организовал убийства двух наиболее одиозных фигур царского режима, непосредственных виновников гибели и страданий многих людей — министра внутренних дел фон Плеве и великого князя Сергея Александровича. В современных терминах, Азеф представлял собой талантливого двойного агента. Разоблачённый в 1909 г., он был приговорён эсерами к смерти, но сумел бежать в Германию, где умер в 1918 г. в возрасте 49 лет.
Немногие документы проливают столь яркий свет на темные стороны движения российских эсеров, как «Очистка человечества» — брошюра, написанная Иваном Павловым, одним из видных теоретиков т.н. «максималистов», и напечатанная в Москве в 1907 году. В ней обсуждаются теория и практика, типичные для терроризма нового типа. Хотя эта брошюра не стала официальной частью программы максималистов, она содержит многие идеи, близкие им по духу, и таким образом является верным отражением экстремистского направления социал-революционной мысли.
Согласно Павлову, человечество делится не только на этнические, но и на «этические» расы. Высшую расу с точки зрения социалистической морали составляют «альтруисты» революционного движения, передовым отрядом которых являются террористы. Наиболее опасную этическую расу образуют те, кто осуществляет политическую власть (представители правительства, администрации, правоохранительных органов и т.д.), а также власть экономическую (капиталисты, банкиры, помещики и другие эксплуататоры). Эта раса хищников, по мнению Павлова, морально оказывается ниже даже наших животных предков. Худшие признаки гориллы и орангутанга развились в них в пропорциях, не имеющих параллелей в животном мире. При этом отрицательные черты этической расы хищников (злоба, жестокость, жадность и ненасытность) передаются по наследству следующим поколениям. Отсюда следует, что для спасения человечества от угрозы захвата всего мира этими морально разложившимися, звероподобными существами, их раса должна быть полностью уничтожена. Таким образом, по призыву к массовому террору и оправданию безграничной жестокости для достижения идеологических целей, эта брошюра не имела аналогов не только в русской революционной традиции, но и вообще в радикальной мысли.
Примечательно, что брошюра Павлова не вызвала отрицательных отзывов или протестов — ни в рядах самих максималистов, ни в печатных органах социалистов других направлений. К тому же Павлов не был одинок в призывах к массовому уничтожению целых групп населения с целью создания более «справедливого» социального устройства. Бывший народник Энгельгардт, ставший максималистом, также выступал за повальный красный террор и даже рассчитал, что для «укоренения социализма» в России необходимо истребить не меньше двенадцати миллионов контрреволюционеров, включая землевладельцев, заводчиков, банкиров и священников.
Писания социалистических теоретиков массового терроризма не пропали даром. Режимы Гитлера (не забудем, что его партия, с её приверженностью расовой теории, недаром носила название «национал-социалистической»), Сталина и Пол Пота уничтожили многие десятки миллионов своих и чужих граждан в том же XX веке.
Социал-демократы
В заявлениях по идеологическим и тактическим вопросам российские социал-демократы (эсдеки) постоянно подчеркивали свое нежелание участвовать в террористической деятельности, захлестнувшей Россию в первые годы XX века. Видные члены Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП), такие как Аксельрод, Плеханов, Потресов, Ульянов (Ленин) и др., в один голос утверждали, что «применение бомб с целью индивидуального террора совершенно исключалось, так как партия отвергала индивидуальный террор как средство борьбы» с правительством. При этом они ссылались на «несовместимость научных законов марксистского учения с политическими убийствами». Факты, однако, свидетельствуют об обратном: громкие декларации марксистов о неприятии террора не мешали их организациям поддерживать акты политического насилия и даже участвовать в них, хотя и в значительно меньших масштабах по сравнению с эсерами.
Принятие классовой теории Маркса в качестве собственного «катехизиса» вынуждало эсдеков настаивать на том, что наиболее эффективным средством свержения царизма является не принесение в жертву молодых жизней «энтузиастов революции» при совершении актов террора, а агитация среди «истинных двигателей прогресса» — пролетарских масс, призыв их к борьбе с существующим социально-экономическим и политическим строем.
В дополнение к идеологически мотивированной оппозиции терроризму, у эсдеков были и иные, более прагматические причины: конкуренция и нежелание объединяться с эсерами. Сгруппировавшись вместе, ПСР и РСДРП образовали бы действительно существенную силу. Но их руководители не желали делить контроль над своими партиями и, что не менее важно, над их финансовыми фондами — весьма обычная ситуация в среде любых революционных и экстремистских групп всех времён.
С осени 1902 года официальный орган эсдеков газета «Искра» постоянно обращалась к проблеме терроризма. Газетная кампания была частью «решительной и последовательной борьбы с террористической тактикой, провозглашаемой и осуществляемой эсерами». Особенно интересны отклики социал-демократических изданий на убийства министра образования Боголепова в феврале 1901 г., совершенное Петром Карповичем, и министра внутренних дел Сипягина в апреле 1902 г., совершенное Степаном Балмашевым. Большинство независимых социалистов и революционеров, более или менее придерживавшихся идеологии «Народной воли» (многие из них впоследствии вступили в ПСР), прославляли героические поступки Карповича и Балмашева, видя в них начало новой эры борьбы с царизмом. В то же время популярные лидеры эсдеков, такие, как Вера Засулич (бывшая народница-террористка), решительно выступали против террористических методов: «передача контроля над освободительной борьбой кучке героев… не нанесет вреда самодержавию», так как в этом случае трудящиеся массы и общество будут играть роль простых зрителей. Плеханов также критиковал Карповича на страницах социал-демократического издания «Заря»: «Террористическая деятельность и политическая агитация в массе… могут идти рука об руку, поддерживая и дополняя друг друга, только при самых редких, совершенно исключительных условиях… В настоящее время террор нецелесообразен, поэтому он вреден».
Впрочем, к 1905 г. Плеханов существенно изменил свою точку зрения — как он писал, под влиянием обстоятельств. В частности, в его статье «О демонстрациях» утверждается, что для успешных революционных действий против царских войск «дезорганизация правительственной власти, каких бы «изъятий» (т.е. терактов — Г.П.) она не потребовала, представляет собой…совершенно необходимое условие удачного революционного восстания».
Ленин тоже выступил против террористической тактики эсеров. Он утверждал, что «ставя в свою программу террор и проповедуя его как средство политической борьбы… социалисты-революционеры приносят… самый серьезный вред движению, разрушая связь социалистической работы с массой революционного класса». По его мнению, террористическая деятельность, во-первых, отвлекала потенциальных организаторов пролетариата от действительно необходимых занятий (т.е. пропаганды и агитации — Г.П.) и, во-вторых, поскольку «без рабочего класса все бомбы… бессильны a priori», теракты наносили вред «не правительству, а революционным силам».
Однако вскоре ситуация в стране вынудила Ленина занять иную позицию по этому вопросу. Он пришёл к выводу, что террористическая тактика эсеров успешно расшатывала существующий строй, вселяя в представителей власти смятение и страх, и являлась весьма эффективным средством в деле радикализации крестьянства и пролетариата. В условиях революционной анархии 1905 года, Ленин признал необходимость использовать акты «партизанской войны» в интересах как партии, так и революции. Даже на уровне теории террористическая деятельность стала, по его мнению, вполне оправданной в такое время — когда терроризм достиг гигантских масштабов и затрагивал практически все слои населения. Теперь акты террора уже переставали быть средством индивидуального протеста и могли считаться составной частью восстания масс против всего социально-политического порядка. Для Ленина также представлялось немаловажным, что, в то время как «традиционный русский террор был делом заговорщиков-интеллектуалов», после 1905 года главными исполнителями терактов стали рабочие и безработные.
Ленин потребовал перехода к «наиболее радикальным средствам и мерам, как наиболее целесообразным», не исключая и несанкционированную, стихийную террористическую деятельность. Он предлагал создавать «отряды революционной армии… всяких размеров, начиная с двух-трех человек, [которые] должны вооружаться сами, кто чем может (ружье, револьвер бомба, нож, кастет, палка, тряпка с керосином для поджога…)». Эти отряды по существу ничем не отличались от террористических «боевых бригад» и «летучих отрядов» эсеров, т.е. по сути обычных бандитских формирований, убивающих без оглядки на невинно пострадавших. Ленин указывал, что «десятки жертв окупятся с лихвой». Лукавил ли он, сознавая, что в огромной Российской империи, при полном отсутствии традиций легальной политической борьбы и предрасположенности к «бунту, бессмысленному и беспощадному», количество жертв превысит его оценки в сотни тысяч раз? Между тем в октябре 1905 года Ленин, по свидетельству Стасовой, открыто призывал своих последователей убивать шпионов, полицейских, жандармов, казаков и черносотенцев, взрывать полицейские участки, обливать солдат кипятком, а полицейских — серной кислотой. Как тут не вспомнить сталинское «лес рубят — щепки летят» или одну из характеристик, присвоенных Владимиру Ильичу коммунистическими пропагандистами — «самый человечный человек»?
Ленин напрасно сетовал на недостаток террористической активности большевиков. Его последователи участвовали в многочисленных актах индивидуального террора на территории всей империи.
Среди нескольких категорий людей, ставших мишенями эсдеков, чаще всего оказывались лица, на которых падало подозрение в измене и сотрудничестве с полицией. Принцип презумпции невиновности не существовал. В ряде случаев террористы избавлялись от подозреваемых «врагов народа» быстро и зачастую с отменной жестокостью.
В то же время совершались и другие теракты, главным мотивом которых являлась месть. Буквально следуя лозунгу Плеханова «идти раздельно, бить вместе», большевики вместе с эсерами совершили несколько нападений на тюрьмы, и в одной из них убили исполнителя смертных приговоров. Жертвами актов возмездия становились полицейские и казаки, участвовавшие в кровавых столкновениях с революционерами. Месть и попытки вселить страх в своих врагов также были причиной большевистского насилия против различных консервативно настроенных граждан. Именно по этой причине 27 января 1906 года в соответствии с решением Петербургского комитета РСДРП боевой отряд большевиков совершил нападение на трактир «Тверь», где собирались рабочие судостроительных заводов, бывшие членами монархического Союза русского народа. В трактире находилось около тридцати посетителей, когда террористы бросили внутрь три бомбы. По пытавшимся выбежать из здания, ожидавшие на улице большевики открыли стрельбу из револьверов. В результате два человека было убито и около двадцати ранено; террористы скрылись.[9] По сведениям Анны Гейфман, в Екатеринбурге члены боевого отряда большевиков под началом Якова Свердлова неоднократно участвовали в нападениях на местных сторонников «черной сотни», совершив при этом несколько убийств. Разумеется, многие черносотенцы и сами осуществляли акты террора, в основном направленные против либеральной интеллигенции, еврейского населения, земцев и студентов. Насилие порождало насилие…
Используя убийства в целях устрашения сторонников самодержавия, большевики, как и эсеры, стремились посеять смятение и панику в правительственных структурах и таким образом помешать властям бороться с распространяющимся революционным насилием. Большевики совершили ряд нападений на государственных чиновников не только без официальной резолюции центральных партийных организаций, но и без согласия руководителей местных ячеек. Решение о совершении убийства часто возникало спонтанно у какого-нибудь члена партии, который и приводил его в исполнение немедленно. Таково было, например, убийство урядника Никиты Перлова около деревни Дмитриевки 21 февраля 1907 года. Его совершили двое большевиков — «товарищи» Северный (Павел Гусев) и Арсений (Михаил Фрунзе).
Некоторые эсдеки, однако, не считали уничтожение низших чинов полиции и мелких чиновников достаточным вкладом в дело революции и хотели проявить себя в убийствах государственных деятелей. Впрочем, их мастерство террористов в те времена значительно уступало искусству их собратьев-эсеров. Члены боевой группы большевиков намеревались осуществить убийство московского генерал-губернатора Дубасова. A.M. Игнатьев, видный большевик, близкий к Ленину, человек с живым воображением, предложил изощренный план похищения самого Николая II из его резиденции в Петергофе. Оба проекта естественным образом так и остались в умах террористов-любителей (на Дубасова было произведено покушение эсерами; он был ранен).
Хотя, как правило, участие партии в террористических мероприятиях никак не было связано с массовым движением, имели место случаи, соответствующие заявленным намерениям большевистских лидеров сделать террор «неотъемлемой частью классовой борьбы». По словам известного большевика Владимира Бонч-Бруевича, когда Семеновский полк вошел в Москву в 1905 году с приказом подавить декабрьское восстание, он предложил Санкт-Петербургскому комитету партии немедленно захватить «парочку великих князей в качестве заложников и держать их в постоянном страхе неотвратимой и немедленной казни, если хоть одна капля пролетарской крови будет пролита на улицах Москвы». Помимо этого, боевой отряд большевиков в столице, стремясь поддержать декабрьское восстание, готовил взрыв поезда, перевозившего правительственные войска в Москву из Санкт-Петербурга. Опять-таки, оба плана не были осуществлены.[10]Большевики были ответственны за несколько политических убийств, совершенных по различным причинам в такой тайне, что сейчас трудно установить все факты или даже доказать их прямое участие в этих деяниях. Яркий пример — убийство в 1907 году знаменитого поэта и общественного деятеля князя Ильи Чавчавадзе, вероятно, наиболее популярной национальной фигуры в Грузии начала XX века, называемого многими «отцом отечества» В этом регионе велась ожесточенная борьба между эсдеками, возглавляемыми большевиком Филиппом Махарадзе, и национальными демократами под руководством «великого Ильи» Чавчавадзе. Чавчавадзе подрывал позиции большевиков своей открытой критикой их социальной программы. Его огромная популярность в Грузии привлекала людей к делу национальных демократов взамен идей радикального социализма. 30 августа 1907 года несколько неизвестных напали на Чавчавадзе и зверски убили его около деревни Цицамури. Уже в то время общественное мнение Грузии было уверено, что в этом убийстве повинны эсдеки. Однако местные лидеры большевиков, опасаясь возмездия народа и в то же время желая перенести вину на «наемников тайной полиции», якобы убивших Чавчавадзе за его антирусскую позицию, категорически отрицали свою связь с этим актом террора. Хотя официально партийная принадлежность убийц осталась нераскрытой, по мнению Анны Гейфман, изучившей местные источники того времени, за убийством выдающегося поэта все-таки стояли большевики. Есть веские основания считать, что одним из убийц мог являться Серго Орджоникидзе, ставший позднее крупным советским партийным и государственным деятелем (позднее также то ли уничтоженный по приказу Сталина, то ли совершивший самоубийство).
Правый террор
Сторонники сохранения монархизма в России, в свою очередь, создавали многочисленные ассоциации для борьбы с теми, кого они считали врагами существующего строя — сюда включались члены социалистических партий, евреи, сторонники введения конституции в России и любые представители либеральных кругов. Наиболее крупной организацией являлся Союз Русского Народа (СРН). Руководитель Петербургского Охранного отделения в 1904-1908 гг. Герасимов отмечает, что эти образования пользовались поддержкой некоторых видных представителей правящих кругов, к примеру Петербургского градоначальника генерала фон дер Лауница (который даже состоял его членом), и большой симпатией при дворе Николая II. Среди многих других, ярым сторонником СРН был бывший командир Отдельного Корпуса жандармов, дворцовый комендант генерал-лейтенант Дедюлин, устраивавший главе СРН Дубровину и другим лидерам организации неоднократные аудиенции с царем.
При активной поддержке фон дер Лауница при СРН была создана особая боевая дружина, во главе которой стоял русский националист-экстремист Юскевич-Красковский. Всем членам этой дружины по распоряжению Лауница было выдано огнестрельное оружие. В то же время такие деятели как Петр Столыпин, граф Витте и многие другие относились к СРН резко отрицательно. Герасимов отмечает, что подобные организации как магнит притягивали к себе уголовный элемент, люмпен-пролетариев, неудачников и патологически неуравновешенных людей. Отмечались случаи, когда дружинники СРН похищали чужие вещи при обысках.
Члены боевой дружины СРН совершили значительное количество террористических актов, включая убийства депутатов Государственной Думы Герценштейна в 1906 г. (сообщение об убийстве было напечатано в черносотенной газеты «Маяк» за час до самого теракта) и Иоллоса в 1907 г., а также несколько покушений на председателя Совета Министров Витте. По данным Герасимова, во втором покушении на Витте участвовали агенты Московского Охранного отделения с ведома его начальника полковника Климовича. После смерти Лауница (убит членом БО эсеров Кудрявцевым в декабре 1906 г.) московское Охранное отделение вообще стало центром боевых предприятий СРН.
Хотя функционеры СРН, «Союза Михаила Архангела» и других черносотенных организаций утверждали, что они никогда впрямую не призывали к еврейским погромам, их пресса активно вела антисемитскую пропаганду, что безусловно способствовало многочисленным актам насилия. Помимо этого, программные документы черносотенцев, разумеется, сильно отличались от их реальных действий на местах. Известно, что еврейские погромы начала XX века стоили жизни более 1 500 человек, многие тысячи получили ранения и увечья.
В начале Первой Мировой войны дружинники СРН организовали погромы немецких магазинов в Москве и нападения на русских немцев; около 10-ти человек было убито.
Анархисты
Картина революционного террора в России конца XIX — начала XX веков была бы неполной без описания деятельности анархистов. Массовый современный читатель мало знаком с этим течением, или, возможно, имеет о нем несколько превратное представление.
Определение и анализ многочисленных видов анархизма не входит в тему данной статьи. В чрезвычайно общем виде классическим идеалом анархистов являлось общество без всякого политического, социального или экономического принуждения, при отсутствии институтов частной собственности, религии, брака и т.п. Взамен анархисты намеревались построить эгалитарное общество, свободное от угнетения и любого минимального контроля, основанное на исключительно добровольном сосуществовании своих граждан.
Хотя одним из «отцов» анархизма как движения являлся князь Петр Кропоткин, зарождение индивидуального политического терроризма анархистов произошло на Западе и приняло угрожающие размеры к концу XIX века. Громкие террористические акты были осуществлены французскими, испанскими, итальянскими и американскими анархистами. Среди них можно назвать убийства премьер-министров Франции Карно (1894) и Испании Кановаса (1897), австрийской императрицы Елизаветы (1899), короля Италии Умберто (1900), президентов США Гарфилда (1881) и Мак-Кинли (1901). Неоднозначную реакцию даже в самой анархистской среде вызвал взрыв бомбы в театре Лисео в Барселоне в 1893 г., в результате которого погибло 20 и было ранено около 50 человек.
Отношение к терроризму Петра Кропоткина являлось в значительной степени неоднозначным. Не признавая его в качестве основного метода борьбы за идеальное общество, он отказывался осуждать акты террора и даже приветствовал их в своих статьях, утверждая, что экономические и социальные условия монархии или буржуазного государства сами подталкивают угнетенных и их защитников к применению насилия. Кропоткин никогда в принципе не отрицал террор. Однако его отношение к целесообразности этой тактики и ее эффективности было довольно осторожным. По мнению Кропоткина, революционную борьбу следовало направлять главным образом на экономические, а не на политические формы. Роль анархистского авангарда он видел прежде всего в возбуждении революционной активности масс, подталкивании народа к восстанию. Совершение террористического акта Кропоткин считал оправданным, если это отвечало «настроениям масс», или если теракт являлся средством самозащиты, т.е. ответом на насилие со стороны конкретного администратора или государственной системы.
Кропоткин считал недопустимым для революционера публичную критику террористов, которым грозила смертная казнь, даже если акты, совершенные ими, противоречили его убеждениям. Отсюда его жесткое неприятие социал-демократической критики терроризма. В то же время Кропоткин видел огромные издержки и случайные жертвы «разлитого» террора. Он резко критиковал практику «эксов», нередко сопровождавшихся убийствами, «безмотивный» террор (см.ниже). Но критиковал исключительно «среди своих», не желая делать этого публично по этическим соображениям.
Среди особенно заметных объединений анархистов наименее радикальной была именно группа последователей Петра Кропоткина. Центр этой группы находился в Женеве, а ее лидерами были грузинские анархисты супруги Георгий и Лидия Гогелия. Они выпускали еженедельную газету «Хлеб и воля», и их приверженцы стали известны под именем хлебовольцев. Они считали себя анархистами-коммунистами, то есть последователями одной из теорий Кропоткина о союзе вольных коммун, объединенных свободным договором, где личность, освобожденная от давления государства и каких-либо запретов, получит неограниченные возможности для развития и где будет воспроизведен коммунистический принцип «отдавать по способностям, получать по потребностям». Как эсеры и особенно социал-демократы, анархисты-коммунисты приписывали массам главную роль в революционном движении.
Другим массовым направлением анархистов-террористов были т.н. «безмотивники», считавшие оправданным объектом революционного террора любого представителя власти, буржуазии или даже просто хорошо одетого человека. Безмотивники осуществили, среди прочего, подрывы бомб в ресторане «Бристоль» в Варшаве и кафе Либмана в Одессе, убив и ранив несколько десятков человек. Впоследствии оказалось, что никаких «буржуев» среди посетителей обоих мест не было. В речи на суде один из участников теракта в Одесском кафе Моисей Мец говорил: «Мы, анархисты-коммунисты, признаем…. систематический, неустанный, единичный и массовый террор против частной собственности, частных собственников, власти и представителей власти. Каждый эксплуататор достоин смерти; каждая капля его крови, вся его жизнь, богатства, сотканы из силы, пота и крови тысяч порабощенных, насильно обираемых. Каждый представитель [угнетателей] достоин смерти!»
Самым распространённым движением анархистов в России была федерация групп, разбросанных главным образом по окраинным областям запада и юга, известная как «Черное знамя». Как и хлебовольцы, чернознаменцы считали себя анархистами-коммунистами. Однако в своих действиях они выходили за пределы теории Кропоткина об индивидуальных действиях как составной части борьбы масс против политического и экономического угнетения. Вместо этого они следовали принципам конспирации и систематического насилия в духе второго отца русского анархизма — Михаила Бакунина. Они относились с подозрением к крупным организациям и не поддерживали идею анархистов-синдикалистов о ведущей роли профессиональных союзов в освобождении пролетариата, предпочитая терпеливой пропаганде немедленные кровавые действия против эксплуататоров. Вскоре после возникновения групп «Черного знамени» в 1903 году их лидеры, находившиеся в Белостоке, выработали свою собственную теорию террористической деятельности.
Для чернознаменцев каждый акт насилия против политического гнета в России, каким бы беспричинным и бессмысленным он ни казался обществу, был оправдан в исторической ситуации 1905 года, которая во многом походила на гражданскую войну. В атмосфере глубокого конфликта и взаимной ненависти восставших «рабов» и их хозяев освободители народа, каковыми видели себя анархисты, не нуждались в конкретных причинах для теракта против некоего конкретного представителя самодержавия или буржуазии. Политические убийства должны были служить возмездием за саму принадлежность к клану «паразитов-эксплуататоров». Именно эти анархисты присвоили своему произвольному террору наименование «безмотивного». В соответствии с их понятиями, все защитники царского режима, не исключая и тех, кто служил ему по принудительному призыву (как солдаты срочной службы), или просто для заработка, заслуживали смертной казни. Поощрялся каждый, желающий бросить бомбу в военный отряд, казачий разъезд или полицейский патруль.
Помимо этого, по правилам безмотивного террора долгом каждого анархиста являлась борьба с представителями экономического истеблишмента, которые, по мнению чернознаменцев, были не менее виноваты в порабощении народа, чем слуги самодержавия. В борьбе против частной собственности кредо анархистов оправдывало убийства любых промышленников, служащих банков, владельцев заводов и фабрик, их управляющих, инженеров, помещиков и т. д. — все они объявлялись эксплуататорами просто в силу занимаемого ими положения. Радикалы считали виноватыми в экономическом угнетении не устройство общества, а каждого, кто поддерживает это устройство и пользуется его благами. Следуя этим соображениям, лидеры анархистов призывали своих последователей без угрызений совести бросать бомбы в театры, кафе и рестораны, поскольку такие места были созданы специально для увеселения буржуазии и их посещали только представители класса эксплуататоров.
Анархисты-коммунисты стремились и к уничтожению культурных и духовных основ государства и общества. Их лидеры санкционировали безмотивный террор против реакционных мыслителей и интеллектуалов и, еще чаще, против духовенства. В глазах анархистов триумфальные арки, памятники гражданским и военным деятелям [11], церковные здания и синагоги являлись символами государственного и духовного порабощения, и как таковые, были оправданными объектами для взрывов.
Вместе с участниками радикальных социалистических групп анархисты стреляли и бросали бомбы в полицейских, производивших обыски или аресты. Они, не задумываясь, уничтожали «служителей царского режима» при проведении операций по освобождению арестованных товарищей, иногда придумывая весьма рискованные планы. В одном таком случае группа анархистов ворвалась в церковь, где арестованные присутствовали на пасхальной службе, освободили их и убили всех охранников. Анархисты совершали нападения на типографии и заставляли рабочих, под угрозой немедленной казни, печатать их листовки и прокламации. Как многие эсеры, а иногда и социал-демократы, анархисты постоянно искали удобного случая, чтобы отомстить местным военным властям, начальникам Охранных отделений и жандармских управлений, гражданским и тюремным чиновникам. Нападениям подвергались также священники и раввины, подвергающие террористов критике в своих проповедях. Гейфман упоминает, что конфликт между властями и радикалами был столь глубок и взаимная ненависть так велика, что, как вспоминал один революционер, некоторые анархисты не могли спокойно вынести одного вида полицейского мундира.
Экспроприации
Эксы большевиков
Наравне с лицами, специализирующимися на политических убийствах во имя революции, в каждой российской социал-демократической организации имелись люди, которые посвящали себя вооруженным грабежам и насильственной конфискации государственной и частной собственности. В отношении к этим действиям партия демонстрировала ту же двусмысленность, что и в отношении террора, который они отрицали в теории, но допускали на практике. Большинство видных социал-демократических деятелей, по крайней мере на начальных этапах, отказывались от одобрения грабежей по политическим мотивам. На съезде РСДРП в Стокгольме в 1906 году делегаты недвусмысленно выступили против «экспроприации денег у частных банков, а также всех форм насильственных пожертвований на дело революции». В то же самое время, однако, социал-демократические боевики конфисковывали оружие и взрывчатку и совершали акты экспроприации государственных и общественных средств с разрешения местных революционных комитетов и на условиях полной отчетности. Таким образом, у рядовых членов боевых отрядов выработалось мнение, что при определенных обстоятельствах экспроприировать государственную, частную и общественную собственность вполне допустимо.
Единственным лидером эсдеков, который во всеуслышание объявил грабеж приемлемым средством революционной борьбы, был Ленин. И хотя участники всех антиправительственных сил в Российской Империи занимались экспроприациями без формального одобрения своего руководства, большевики были единственной социал-демократической организацией, которая прибегала к этому способу добыванию капиталов систематически и организованно.
Ленин не ограничивался лозунгами или просто признанием участия большевиков в грабительской деятельности. Уже в октябре 1905 года оп заявил о необходимости конфисковывать государственные средства и скоро стал прибегать к эксам на практике. Вместе с двумя своими тогдашними ближайшими соратниками, Леонидом Красиным и Александром Богдановым (Малиновским), он тайно организовал внутри Центрального комитета РСДРП (в котором преобладали меньшевики) небольшую конспиративную группу, ставшую известной под названием «Большевистский центр», специально для добывания денег для ленинской фракции. Существование этой группы скрывалось не только от глаз царской полиции, но и от других членов партии. Бывший крупный большевик Григорий Алексинский сообщал, что с 1906 по 1910 год Малая Троица, как прозвали лидеров «Большевистского центра», направляла многие эксы. Исполнители набирались среди малообразованной, но рвущейся в дело революционной молодежи. На всей территории империи они грабили почтовые отделения, билетные кассы на железнодорожных вокзалах, а иногда и поезда, устраивая крушения. Кавказ в силу своей особой нестабильности и исторического менталитета был наиболее подходящим регионом для подобной деятельности. «Большевистский центр» получал постоянный приток необходимых средств с Кавказа благодаря одному из наиболее верных Ленину людей — Семену Тер-Петросяну (Петросянцу), человеку с нестабильной психикой, известному как Камо. Начиная с 1905 года Камо при поддержке Красина (который осуществлял общий контроль и поставлял бомбы, собранные в его петербургской лаборатории) организовал серию экспроприаций в Баку, Кутаиси и Тифлисе. Его первое грабительское нападение произошло на Коджорской дороге недалеко от Тифлиса в феврале 1906 года, когда в руки экспроприаторов попало от семи до восьми тысяч рублей. В начале марта того же года группа Камо напала на банковскую карету прямо на одной из людных улиц Кутаиси, убила кучера, ранила кассира и скрылась с 15 000 рублей, которые они немедленно переправили большевикам в столицу в винных бутылках. Удача, казалось, постоянно улыбалась Камо, но наибольшую известность ему принес налёт 2 июня 1907 года, так называемый «тифлисский экс» — на центральной площади грузинской столицы большевики бросили бомбы в две почтовые кареты, перевозившие деньги Тифлисского городского банка, убив и ранив десятки прохожих. Камо и его отряд скрылись с места преступления, отстреливаясь из револьверов и унося с собой четверть миллиона рублей, предназначенных для «большевистского центра» за границей.
Камо был сердцем кавказской боевой, или, как ее еще называли, «технической», группы большевиков, организованной специально для проведения эксов. Тем не менее, согласно Татьяне Вулих, революционерке, тесно связанной с грузинскими террористами, главным лидером боевой организации был Сталин.[12] Он сам не принимал участия в налётах, но ничего не происходило без его ведома. Камо доставались все практические действия, и к тому же он являлся посредником между руководством большевистской фракции и ее боевиками. Большевики, составлявшие ядро группы, вышли из партии, чтобы она могла избежать обвинений в терроризме. Остальные кадры Камо набирал среди местных бандитов, которые «не имели никаких принципов и были грозой дорог». Камо подчинял их дисциплине и внушал «революционный дух». Боевики, включая самого Камо и бывших эсдеков, обладали лишь элементарными представлениями о социалистическом учении и мало интересовались вопросами теории или внутри-партийными разногласиями в РСДРП. Один раз Камо присутствовал при оживленном споре по аграрному вопросу между меньшевиком и большевиком и явно не понял причины их несогласия друг с другом: «Что ты с ним ругаешься? Давай я его зарежу», — спокойно предложил он своему товарищу-большевику. Но, проявляя полное безразличие к теоретическим вопросам, «идеалистические гангстеры» Камо буквально боготворили Ленина, который в их глазах воплощал партию и чье каждое слово было незыблемым законом. Согласно Вулих, «они бы пошли за Лениным даже против всей партии, несмотря на их верность ей». Один из боевиков, Элисо Ломидзе, никогда лично не встречавший Ленина и не бравший в руки книги, говорил, что целью его жизни является достать «200 000–300 000 рублей и отдать их Ленину со словами «делайте с ними что хотите». Таково же было и отношение всех других членов группы».
Боевая организация, выискивая любую возможность совершить «крупную акцию», понимала, что партия нуждалась в систематическом притоке денег, и не останавливалась даже перед самыми скромными эксами в одну-две тысячи рублей. Они также прибегали к вымогательству денег у местных промышленников, распространяя, по личному приказу Сталина, специально отпечатанные бланки для «пожертвований» в пользу Бакинского большевистского комитета.
Одна из тщательно спланированных крупных операций боевиков представляет особенный интерес. План, разработанный Камо, Красиным — «министром финансов» «Большевистского центра», и Литвиновым (впоследствии министром иностранных дел СССР), предусматривал небывалую экспроприацию государственного банка, которая должна была принести 15 миллионов рублей в банкнотах и в золоте. Из-за физического веса предполагаемой добычи большевики решили взять не более 4-х миллионов рублей и уничтожить остальное. По их расчетам, этот акт должен был обеспечить фракцию средствами на пять-шесть лет. После экспроприации большевики собирались публично заклеймить подобную практику и тем спасти лицо партии, хотя Камо недвусмысленно заявил, что в случае удачи «будет убито так много людей, как во всех предыдущих эксах вместе взятых, по меньшей мере человек 200». Этот план, однако, полностью провалился: в конце 1907 и в начале 1908 года в результате информации, полученной Охранным отделением от Якова Житомирского, одного из его лучших заграничных агентов, полиции Германии и других западноевропейских стран удалось арестовать нескольких ведущих боевиков, в том числе Камо и Литвинова.
Организация Камо на Кавказе не была единственной группой, используемой большевиками для совершения эксов. Активно действовали уральские боевые группы. По некоторым подсчетам, с начала революции 1905 года большевистские боевики на Урале осуществили более сотни экспроприаций. Лидерами групп, ответственных за большую часть этих грабежей, были Иван Кадомцев и его братья Эразм и Михаил. Под их руководством уральские большевики не только конфисковывали оружие и взрывчатку на государственных и частных складах, но также нападали на солдат и жандармов и разоружали их. Помимо этого, они реквизировали материалы и оборудование у частных типографий, забирая иногда даже печатные станки.
Эсеры
Эсеры начали экспроприировать частную и государственную собственность в первую очередь в западных областях еще в 1904 году, и к середине 1906 года количество подобных актов достигло масштабов эпидемии, нанося государству и частным лицам на всей территории империи ущерб в миллионы рублей. Кассы многих организаций эсеров на местах пополнялись исключительно за счет экспроприированных средств, таким образом привлекая особое внимание руководства ПСР к вопросу о политически мотивированных грабежах.
Лидеры эсеров скоро пришлось убедиться, что на деле акции, теоретически считавшиеся революционными эксами, часто оборачивались чисто уголовными преступлениями, привлекавшими в ряды социалистов различных темных личностей и явных бандитов. Довольно часто случалось так, что небольшой боевой отряд, действовавший под руководством местного комитета ПСР, со временем отделялся и боевики совершали грабежи независимо, добывая средства для партии, а также для самих себя путем нападений и угроз. Вскоре они начинали вырабатывать соответствующую идеологию и становились анархистами, терроризируя мирное население — нередко во имя собственной выгоды. По мере того как росло число случаев вымогательства, шантажа, произвольных налогов и обложений, грабежей и других форм экспроприации, особенно после появления признаков поражения революции во второй половине 1906 года, престиж партии падал, в то время как уровень деморализации среди «революционеров» на местах поднимался.
В декабре 1905 года и в январе 1906-го во время дискуссий на съезде партии эсеры подняли вопрос о революционных грабежах. В это время акты экспроприации уже совершались, хотя не стали еще столь распространенными. В течение следующего года число их так выросло, что некоторые лидеры эсеров уже не на шутку обеспокоились. Одним из тех, кто пытался бороться с этим явлением, считая акты экспроприации просто уголовными деяниями, наносящими партии лишь вред, был Григорий Гершуни. Его не заботила так называемая «буржуазная мораль». С точки зрения Гершуни, партия должна была бороться с «эксами» не потому, что признавала неприкосновенность частной собственности, а потому, что эти акты «разрушают и развращают наши организации, унижают революцию и ослабляют ее силы». Он пытался убедить своих товарищей по партии, что эксы ведут к деморализации революционеров, а также, будучи прагматиком, настаивал на том, что все деньги, полученные в результате экспроприации, не компенсировали потерь, которые несла партия из-за уменьшения пожертвований, так как потенциальные жертвователи отшатывались от революции из-за подобной уголовщины. Гершуни призывал ПСР остановить не только экспроприации частной собственности, но и, за немногими исключениями, все другие революционные грабежи, не принимать и не использовать ворованных денег. Большинство лидеров ПСР, однако, не разделяло беспокойство Гершуни о чистоте репутации партии и ее революционных идеалов. Осенью 1906 года Второй совет ПСР одобрил экспроприации денег и оружия у государства. При этом ставились два условия: революционные грабежи должны были проводиться только под контролем областных комитетов ПСР и при этом оружие могло использоваться только против полицейских и жандармов. Те, кто продолжал бы участвовать в экспроприациях частной собственности, подлежали исключению из партии. Эта резолюция, так же как и подобные решения организаций на местах, не привела к желаемому результату, и после жарких дебатов на съезде ПСР в феврале 1907 года руководство партии объявило, что эксы государственной собственности допустимы лишь с санкции и под прямым контролем Центрального комитета и что участники всех таких акций должны воздерживаться от пролития крови.
Лидеры ПСР, тем не менее, не могли игнорировать тот факт, что, поскольку они признавали оправданным сам «принцип террористического насилия против жизни и собственности», невозможно было ограничить его применение. На деле ни одно из условий, поставленных руководством ПСР для «законных» грабежей, не соблюдалось рядовыми членами партии. Экспроприация частной собственности продолжалась. Возмущенные «товарищи» иногда пытались применять санкции, и несколько эсеров были исключены из партии за нападения на продуктовые магазины и лавки, а некоторые подверглись казни за «бандитизм» и за проведение «отвратительных экспроприаций». Это не помогло, и местные и областные комитеты теперь выбирали одно из двух: они или признавали и одобряли определенные частные экспроприации «ввиду критического момента», или категорически отрекались в своих листовках от причастности к грабежам, проводимым от имени партии эсеров. Непричастность к эксам в некоторых случаях, вероятно, была правдой, но чаще всего партия просто пыталась уйти от ответственности за действия ее членов, незаконные даже с ее собственной точки зрения.
14 октября 1906 года несколько боевиков из группы Соколова под руководством некоего товарища Сергея совершили в Санкт-Петербурге самую блестящую из всех максималистских экспроприации государственных средств — знаменитый экс в Фонарном переулке. Вооруженные браунингами, революционеры напали на хорошо охранявшуюся карету, перевозившую больше шестисот тысяч рублей из Петербургской портовой таможни в Казначейство и Государственный банк. Максималисты рассчитывали на эффект внезапности и устроили налет в полдень, на оживленной улице в самом центре столицы. Несколько боевиков начали стрелять в охрану и бросать бомбы, в то время как остальные захватили мешки с деньгами, перебросили их в ожидающую карету, в которой сидела дама под вуалью, и умчались. Оставшиеся налетчики продолжали стрелять в полицейских, помешав этим погоне за каретой. В результате этой акции было ранено семь прохожих и жандармов и убито двое налетчиков. Большинство остальных террористов были схвачены на месте или в течение нескольких часов. Уже 17 октября суд приговорил 8-х участников налёта к смертной казни, приведённой в исполнение на следующий день.
Хотя немногие местные группы максималистов могли похвастаться такой удачей, по всей стране ими совершалось огромное количество мелких экспроприаций, при этом в своем фанатизме они часто рисковали жизнью за совершенно незначительные суммы. Этих грабежей было так много, что даже просто своим количеством они наносили огромный ущерб государству и частным лицам и предприятиям. В Санкт-Петербурге независимый отряд максималистов во главе с Николаем Любомудровым осуществил несколько мелких эксов, грабя продуктовые магазины, уличных торговцев, питейные заведения, почтовые отделения и церкви. В отличие от «правоверных» эсеров максималисты не делали различия между государственной и частной собственностью, и их «логика» имела больше общего с примитивным анархизмом, чем с научным социализмом: «Если нет ни работы, ни жалованья, жить не на что, тогда надо экспроприировать деньги, еду и одежду»; в борьбе с эксплуататорами должна была применяться единственная тактика — экономический терроризм. Подобными же соображениями руководствовались многие максималистские группы в провинции, которые к тому же часто прибегали к вымогательству, посылая местным богачам письма с требованием немедленно выдать деньги и угрожая расправой в случае отказа или промедления.
Анархисты
Невозможно точно сказать, сколько денег было экспроприировано анархистами по всей России в первом десятилетии XX века, потому что очень немногие из тех групп, которые занимались эксами, считали нужным вести учет приходов и расходов. И все же можно судить о размерах ущерба, причиненного анархистскими экспроприациями, по многочисленным газетным сообщениям о крупных грабежах. К примеру, налет анархистов-синдикалистов на почтовый вагон в бессарабском городе Хотине 17 октября 1908 года позволил им завладеть 80 000 рублей. В похожем случае группа анархистов-коммунистов захватила 60 000 рублей из государственных средств на Верхнеднепровской железнодорожной станции. Необходимо принять во внимание и серьезные потери государственных денег вследствие нападений на казенные винные лавки, а также в результате хищений оружия и взрывчатки из оружейных складов и военных арсеналов.
Ущерб, причиненный налетами анархистов на общественную собственность, был особенно значителен на окраинах, где среди разливающейся после 1905 года анархии радикалы систематически совершали эксы средств у любых учреждений. Для многих экстремистов любое образовательное, культурное или даже благотворительное заведение было частью ненавистного социально-политического строя. В письме к товарищам анархист из Грузии с гордостью писал, что «грабежи идут по-старому. 20 сентября в Тифлисе ограбили массу учреждений, в том числе и гимназию».
Большинство анархистских эксов, однако, были нападениями на частных лиц и частную собственность, во многом из-за того, что эти мишени охранялись не так строго, как финансовые учреждения.. В то же самое время и прибыль от таких грабежей имущества буржуазии была значительно меньше, чем от налетов на государственные банки и почтовые таможни. Конечно, террористы иногда получали значительные суммы денег после нападений на крупные частные предприятия, такие, как сахарный завод в Киевской губернии, откуда они унесли десять тысяч рублей наличными. Так же часты были и попытки экспроприации средств у различных кооперативов рабочих и ремесленников. Эти артели, организованные для облегчения сезонного труда, часто собирали несколько тысяч рублей к моменту окончания работ. Большей же частью, однако, анархисты и члены малоизвестных экстремистских групп выбирали для своих действий более скромные объекты, предпочитая лавки, мастерские и частные дома, откуда у них было больше шансов скрыться невредимыми с хоть какими-то деньгами. Поскольку ресурсы у них быстро кончались, эти радикалы постоянно искали новые источники немедленного дохода и частотой своих налетов компенсировали небольшие размеры добычи.
Анархисты направляли свои основные усилия против представителей буржуазного общества, которых они считали виновными в явной эксплуатации. 21 марта 1908 года в Варшаве, например, анархо-коммунистическая группа, называвшая себя Интернационалом, совершила взрыв перед дверью квартиры, принадлежавшей купцу Люцеру Царкесу, и забрала у него 2 800 рублей. В этом же городе анархисты осуществили подобный налет на контору банкира по фамилии Бернштейн, которого под дулами пистолетов заставили выдать 1 200 рублей.
Бедняки тоже нередко подвергались опасности нападений экстремистов: так, старая женщина, продававшая лимоны на улицах Одессы, была убита анархистами(139). Анархисты же украли фонд заработной платы у кассира петербургской фабрики — деньги, которые должны были быть выплачены рабочим на следующий день(140).
Вымогательство было обычным средством добывания денег для анархистов. Именно они наиболее часто прибегали к шантажу, рассылая письменные мандаты и уведомляя адресатов о том, что они должны пожертвовать определенную сумму денег на дело революции до такого-то числа, в случае же отказа они будут убиты. Требования колебались от 25 до 25000 рублей.
Руководитель эсеров-террористов Гершуни откровенно жаловался, что девять десятых всех «экспроприаций» были случаями обычного бандитизма.
«Изнанка Революции» или Уголовный Характер Терроризма
Необычайно низкий идейный уровень нового поколения русских экстремистов, занимавшихся массовым террором, был в той или иной мере свойственен последователям всех радикальных течений. Лишь некоторые террористы весьма отдаленно понимали, что представляют собой различные революционные группы, большинство же демонстрировало практически полное отсутствие политического сознания. Так, шайка экспроприаторов, набранная из случайных людей, в деревне Хутора вблизи Омска ворвалась в дом местного священника и забрала двадцать пять рублей. Хотя они действовали по приказу организации анархистов, они наивно заявили, что представляют «партию революционеров».
Гейфман приводит случай ряда тяжких уголовных преступлений одной их банд анархистов. В Туруханском крае группа ссыльных, именующих себя «анархистами-коммунистами», в августе 1908 г. убила и ограбила полицейского, который, как знали экспроприаторы, вез государственные деньги для таких же ссыльных, как они сами. После первого грабежа в ссылке около двенадцати членов группы стали бродить по окрестным деревням и в течение шести месяцев терроризировали местное население. Всего они совершили около десятка убийств, в основном полицейских и стражников, но также и мирных жителей, и целую серию налетов и ограблений. За несколько дней до того, как они были арестованы военным отрядом, посланным властями для наведения порядка в крае, эти экстремисты, именовавшие себя борцами за свободу, совершили свой последний акт: они похитили одного купца, у которого перед этим забрали 1500 рублей, и потребовали дать им еще денег. Когда тот отказался, радикалы стали пытать его, отрезав ухо, обдирая кожу и обливая его кипятком. Поскольку он все равно не давал требуемых денег, «революционеры» убили его без сожалений.
Создается впечатление, что одной из наиболее распространенных причин участия в террористическом насилии с политической окраской была неспособность молодых людей приспособиться к нормальной жизни или контролировать свои негативные эмоции. Тем не менее либеральная и левая пресса представляла такие теракты как форму революционной борьбы, оправданной политическими и экономическими обстоятельствами. (Сноска на нынешние времена). Так, в мае 1905 года почтовый работник, активист рабочего движения, которого собирались уволить, совершил покушение на жизнь своего начальника. В августе того же года рабочий фарфоровой фабрики, уволенный за плохую работу, пытался убить начальника своего цеха(8). Случалось, что некоторые люди, подвергшиеся полицейской слежке или иным преследованиям со стороны правительства, начинали испытывать жгучую обиду на власти и решали отомстить за себя и за других, оказавшихся в подобной ситуации. В результате определенное число терактов, описанных в либеральной российской и заграничной прессе как акты революционного экстремизма, представляли собой обычные уголовные преступления, совершённые по мотивам мести и не имели ничего общего с политическими целями. Таким образом, фейковые новости имели место уже в начале XX века.
Причиной участия в террористической деятельности бывало и стремление к известности, которую террористы надеялись снискать путем совершения громких политических убийств. К таким людям, по утверждению Гейфман, можно причислить Владимира Бурцева, чьими действиями явно руководило желание славы, что признавали и его соратники. Другие революционеры, такие, как Лидия Езерская, эсерка, убившая могилевского губернатора Клингенберга, шли в террор исключительно из желания самоутвердиться. Езерская осознала, что в тридцать восемь лет, не обладая талантами организатора, агитатора или теоретика, она не могла посвятить себя мирной революционной работе и, поскольку «мысли о бесполезности для революции губили ее жизнь», решила убить Клингенберга для оправдания собственного существования.
Самый обычный бандитизм был очень распространен в рядах анархистов. Следуя примеру Бакунина, анархисты с распростертыми объятиями принимали в свои ряды любой сброд, подонков общества, преступников, подчеркивая огромный революционный потенциал воров, бродяг, люмпен-пролетариев и других подобных личностей. Уже в 1903 году, например, с целью превратить бандитов в борцов за дело революции, члены первой анархической организации в Белостоке, называвшей себя интернациональной группой «Борьба», начали проводить революционную агитацию среди воров, некоторые из которых действительно стали впоследствии активными революционерами. Многие анархисты, отбывавшие тюремное заключение, тоже занимались агитацией среди уголовников, считая, что антиправительственной борьбе очень поможет то, что убийцы и воры, пошедшие на преступления по эгоистическим мотивам, объявят себя революционерами и будут совершать те же поступки во имя освобождения пролетариата. Члены других политических партий упрекали анархистов в том, что они подпадают под влияние преступников до такой степени, что сами становятся уголовниками. В свою очередь, представители преступного мира охотно вступали в анархистские группы. В частности, это объясняется тем, что анархизм давал удобное оправдание их действиям — не только утверждениями, что современное общество несет ответственность за уголовные деяния своих обедневших, игнорируемых и отчаявшихся членов [13], но и предоставлением «возвышенных» объяснений их преступлениям как «прогрессивным шагам», способствующим дестабилизации социально-политического строя. Таким образом, любая уголовщина могла стать частью общей революционной борьбы, и, как отмечает Лакер, «разделительная черта между политикой и преступлением далеко не всегда была определенной и всем видной».
Сотрудничество анархистов и обычных бандитов оказалось плодотворным для революционеров в смысле привлечения новых «соратников» в ряды борцов с правительством. Однако присутствие уголовного элемента в рядах анархистов естественным образом создавало трения, коррупцию и деморализацию. Под влиянием уголовников многие анархистские группы превращались в преступные шайки, занимавшиеся главным образом разбоями и грабежами в собственных интересах. В 1906–1907 годах, по словам начальника Петербургского Охранного отделения Герасимова, организации, действовавшие под анархистским «флагом», по своей идеологии не были революционерами, а просто использовали анархистскую риторику для оправдания обычного бандитизма. То же можно сказать и об анархистах, действовавших в Москве и ее окрестностях в эти годы. Сравнительно крупная анархистская группа, во главе которой стоял убежденный сторонник безмотивного террора Савельев, состояла главным образом из закоренелых убийц и грабителей, бежавших от преследований Владивостокской полиции в центральную Россию, где они примкнули к анархистам и продолжали свою преступную деятельность. Один из них, беглый матрос по фамилии Филиппов, признавал на следствии, что не интересовался программой анархистов и только стремился к преступным действиям и наживе. Этот человек совершил одиннадцать убийств. Среди многочисленных деяний Филиппова был взлом дома пожилой богатой вдовы около Калуги. Задушив хозяйку дома и ее садовника, Филиппов и его шайка скрылись с крупной суммой денег и других ценностей. Его любовница была известной полиции воровкой, а один из подельников, тоже матрос-дезертир, был осужден на каторжные работы за участие в убийстве священника и ограблении церкви.
Конечно, существовали и анархисты иного рода. Источники, в том числе мемуары некоторых революционеров, указывают на то, что среди анархистов встречались и многие принципиальные люди, с твердыми идеологическими убеждениями, но они стояли в стороне от организации анархистов-коммунистов и предпочитали объединяться с синдикалистами, менее склонными к безмотивному террору. Даже полицейские чиновники, часто видевшие во всех экстремистах закоренелых преступников, отмечали глубокую веру отдельных анархистов в революционную утопию, их беззаветную преданность делу, которая вела к проявлению большой личной отваги и бескорыстного стремления жить в соответствии с анархическим идеалом. Офицер Охранного отделения ротмистр Петр Заварзин, человек, которого никак нельзя заподозрить в симпатии к радикалам, признавал, что за время его службы он видел много таких «анархистов — фанатиков и аскетов», которые скромно одевались, были умеренны в еде, и не разрешали себе никаких удовольствий и развлечений, имевших хоть какой-то намек на роскошь. Он же утверждал, однако, что наравне с бандитами, идеалистами и фанатиками в ряды анархистов вступали самые разные люди, включая слабовольных, морально ущербных, слабо образованных лиц или так и не повзрослевших юнцов, развращенных до основания. Слова Плеханова, написанные за пятнадцать лет до взрыва массового насилия 1905 года, оказались пророческими: «Невозможно угадать, где кончается товарищ анархист и где начинается бандит».
Эти обвинения нередко были вполне справедливыми. Согласно Герасимову, центральная организация максималистов в Петербурге «жила так широко и хищения денег со стороны отдельных примыкающих к ней элементов были настолько значительны», что через шесть месяцев после ограбления Московского общества взаимного кредита (максималисты захватили тогда 800 000 рублей) деньги уже подходили к концу. Да и через несколько месяцев после экса в Фонарном переулке максималисты могли отчитаться только за шестьдесят тысяч рублей из захваченных четырехсот тысяч. По словам одного из лидеров максималистов, Г.А. Нестроева, рядовые члены максималистской Боевой организации, ответственные за переправку денег из одного безопасного места в другое, «бесконтрольно пользовались ими для каких угодно дел». К примеру, известный максималист Соломон Рысс (Мортимер) предложил полицейскому, арестовавшему его в апреле 1907 года, взятку в размере пятидесяти тысяч рублей, якобы данных организацией для его освобождения. Как и эсеры основного направления, максималисты редко проводили подробные расследования случаев хищения в собственных рядах. Но в отличие от лидеров ПСР они открыто презирали все, что напоминало традиционную буржуазную судебную практику, и иногда, по словам одного максималиста, лишь подозрения в том, что деньги «прилипли к рукам» экспроприатора, было достаточно для вынесения смертного приговора.
Присвоение партийных денег практиковалось и в рядах социал-демократов, особенно среди большевиков, часто принимавших участие в актах экспроприации. Эти «эксы» не только пополняли местные партийные кассы, но и предоставляли в личное распоряжение боевиков крупные суммы легко нажитых денег. Большевик Александр Калганов, который был так неуправляем и буен, что его же товарищи считали его анархо-большевиком, организовал специальный отряд молодых экстремистов единственно с целью совершения революционных грабежей. Хотя теоретически экспроприированные ими средства должны были идти только на партийные расходы, есть основания подозревать, что по крайней мере часть этих денег осталась в руках боевиков и, в частности, самого Калганова. Последний, бывший до того нищим пролетарием, сумел купить себе и своей семье дом. В других случаях члены социал-демократических организаций, особенно кавказских, принимавшие участие в экспроприациях, вели впоследствии роскошный образ жизни, ни в чем себе не отказывая. Наконец, в Польше даже члены Центрального комитета ППС подозревались в манипуляциях партийными фондами.
Благодаря агентурным данным и перехвату писем революционеров политическая полиция была довольно хорошо осведомлена о хищениях в радикальной среде.
Подобная практика была столь распространена потому, что в глазах анархистов, развращенных преступными элементами, воровство перестало быть противозаконным деянием, Некоторые из новых террористов заявляли, что, по их мнению, глупо жертвовать своей жизнью для жизни будущих поколений. Подобное утверждение показалось бы еретическим русским революционерам-народовольцам 70-х. Полиция использовала такое отношение к общепринятым моральным ценностям и новую революционную этику в своих целях, предлагая растратчикам и другим морально разложившимся революционерам становиться платными осведомителями.
Эти попытки нередко оказывались успешными. Особенно часто такие люди встречались среди максималистов и анархистов. Например, после того как некий Фетисов, один из эсеров-экспроприаторов, узнал, что его товарищи готовят физическую расправу с ним за присвоение денег после грабежа, все они были внезапно арестованы, и только Фетисову удалось бежать. Когда он и еще несколько человек предприняли перейти российскую границу, ему единственному опять «повезло» — он перешел границу, а все остальные были задержаны.
Власти понимали, что в лице осведомителей из радикальных кругов они имеют дело с ненадежными людьми, требующими постоянного контроля. Полиция не без основания подозревала, что из-за своего презрения ко всем этическим нормам, особенно когда предоставлялась возможность личного обогащения, ее агенты при определенных обстоятельствах могли предать власть так же легко, как раньше они предали дело революции.
Заключение
Революционное движение в России второй половины XIX века, в том числе его крайняя форма — терроризм, было порождено как незавершенностью и ограниченным характером реформ 1860-х гг., так и самим введением реформ. Уолтер Лакер справедливо отмечает, что деспотично-тоталитарная форма правления не даёт возможности зародиться терроризму — взамен она сама осуществляет систематический террор против собственных граждан. Однако, как только правительство предоставляет народу определенные свободы, наиболее «просвещенные» слои населения начинают требовать от власти не только тех законов, прав и свобод, которые она может дать, но и тех, которые она дать не может или находит нецелесообразными на данном этапе. В целом ряде случаев такая ситуация приводит к появлению групп и движений, которые решают добиваться своих требований с помощью насилия.
Российская, и возможно, не только российская интеллигенция всегда испытывала мессианское стремление «облагодетельствовать» народ, вернуть ему некий «долг». Отсюда возникло движение народовольцев и идея «хождение в народ». Это движение потерпело полную неудачу — народ, практически никогда не знавший свободы и отставший в социальном плане от Западной Европы по крайней мере на столетие, был не готов воспринять идеи «освободителей».
В переходе народовольцев и их последователей к террору сыграли роль разочарование в готовности народных масс к восстанию или хотя бы противодействию режиму самодержавия, пассивность большей части общества, а по мере роста антиправительственных акций — желание отомстить за преследования со стороны властей. Случай Трепова, приказавшего в тюрьме высечь политзаключённого и вызвавший покушение Засулич, наиболее известен, но отнюдь не единичен. Будницкий напоминает, что наиболее политически значимые и сложные теракты осуществляли почти исключительно интеллигенты; более того, почти все наиболее громкие теракты начала века были подготовлены и осуществлены бывшими студентами. Интересно, что в конце 1905 — начале 1906 года А. Ф. Керенский предложил свои услуги БО для осуществления цареубийства предложил А. Ф. Керенский. Его кандидатура была отклонена Азефом как «выходца из бюрократических кругов» (отец — директор гимназии).
Своеобразным провоцирующим фактором было политическое устройство России. Персонификация власти, сакральность фигуры царя вызывали соблазн одним ударом разрушить могущество самодержавия и таким образом расчистить дорогу для осуществления идей, которые, по мысли террористов, должны были привести к всеобщему благоденствию.
Отсутствие возражений, а иногда и прямое одобрение или даже финансовая поддержка террористических действий со стороны либеральной и право-либеральной части общества, безусловно способствовали развитию насилия.
Сторонники социальных преобразований в обществе рассматривали террористов как своих естественных союзников (близкое явление наблюдается и теперь в среде европейских и американских либералов).
Произвол был возведен революционерами в норму задолго до захвата власти одной из революционных фракций — большевиками. Надо было уйти очень далеко от банальных представлений о нравственности, чтобы провозгласить убийство — великим подвигом, а убийцу — какими бы мотивами он ни руководствовался — национальным героем. Однако своеобразие российской ситуации состояло в том, что убийц-террористов считали героями не только их товарищи-революционеры, но и достаточно широкие слои общества.[14]
Для многих образованных людей врагом номер один было самодержавие. «Всю свою молодость и сознательную жизнь до первой революции, — вспоминал Сергей Булгаков, впоследствии известный философ и богослов,— я был непримиримым врагом самодержавия, я его ненавидел, презирал, гнушался им, как самым бессмысленным, жестоким пережитком истории. Самодержавие — это полиция, жандармы, тюрьма, ссылка, придворные, ни для кого не нужные и неинтересные приемы и парады и убийственная жестокость к русскому народу. Всю гамму интеллигентской непримиримости к самодержавию я изведал и пережил. В студенчестве я мечтал о цареубийстве.., когда я вступил на путь религии, самодержавие казалось мне главнейшим религиозным врагом…».
По мере того, как терроризм и экспроприации становились массовым, системным явлением, ценность человеческой жизни сводилась к нулю. Во имя некоего светлого будущего в жертву приносились не только жизни видных сановников и генералов, но и рядовых представителей власти, а также тысяч ни в чем не повинных граждан — объявленных «буржуями», прислужниками режима и т.п., а нередко и просто членов их семей или вовсе случайных прохожих. Теоретические оправдания массового насилия, начатые Нечаевым, Иваном Павловым, Энгельгардтом и другими, через несколько десятилетий были развиты и усилены деятелями революционного движения Лавровым, Бурцевым, Лениным и даже Плехановым. А после захвата власти большевиками в 1917 г. последние практически сразу установили массовый государственный террор, и в своё время поддерживавшие, одобряющие или попросту отказывающиеся осудить насилие либеральные интеллектуалы (так же, как и члены всех прочих социалистических партий и фракций), не сумевшие эмигрировать, с полной силой испытали воздействие террора на себе.
В конечном итоге можно утверждать, что революционный терроризм как концепция и как система способствовал распространению последующих проявлений массового красного, белого и чёрного террора в период гражданских войн в России, Испании и других странах. Та же кровавая тенденция, с непременными теоретическими обоснованиями и полным пренебрежением к человеческой жизни, возобладала в форме широкого государственно-политического террора в СССР, гитлеровской Германии и других тоталитарных режимах, а затем проявилась в многочисленных терактах ирландских и баскских сепаратистов, итальянских Красных Бригад, группы Баадера-Майнхоф в Германии, испанской ГРАПО, и т.д. Современный терроризм радикальных исламских экстремистов, достигший размеров мировой эпидемии, также имеет теоретическую и психологическую взаимосвязь с массовым террором конца XIX — начала XX веков. Однако взамен политических деятелей, в наше время жертвами терактов становятся десятки тысяч мирных граждан во многих странах мира. В то же время орудия и формы террора совершенствуются, а системы военного, правоохранительного и прочего противостояния и безопасности отвлекают от полезного применения неисчислимые людские и материальные ресурсы.
Невзирая на любые благородные намерения, провозглашаемые цели свободы, национальной или социальной справедливости, а также теоретические доводы и аргументы о невозможности достичь этих целей иным путём, террор всегда представлял и продолжает представлять собой явление, глубоко аморальное по сути и преступное по форме. Недаром террористические организации, как связанные с властью, так и противостоящие ей, практически всегда притягивают к себе всякого рода уголовный и психически неуравновешенный элемент. Следует учесть, что психика террориста «освобождена» от любых нравственных норм и понятий. Для многих своих адептов, терроризм превратился в своего рода новую религию, которая напрочь отвергает ценность человеческой жизни и постоянно требует новых жертвоприношений во все больших масштабах. Помимо решительной и бескомпромиссной борьбы с любыми проявлениями терроризма, его последователей следует лишить малейшего намёка на ореол «борцов за свободу». И поскольку основной целью террора является устрашение, необходимо противопоставить террору невозможность дать себя запугать.
Литература (большинство указанных источников доступны на интернете)
О. Будницкий, Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психология (вторая половина XIX — начало XX в.). — Москва, РОССПЭН, 2016.
Anna Geifman, Thou Shalt Kill: Revolutionary Terrorism in Russia, 1894-1917. Princeton, NJ, Princeton University Press, 1993
А. Герасимов, На лезвии с террористами, Париж, YMCA PRESS, 1985
Walter Laqueur, A History of Terrorism, New Brunswick, NJ: Transaction Publishers, 2001
Norman Naimark, Terrorism and the Fall of imperial Russia. Terrorism and Political violence, vol. 2, 1990
Richard Pipes, The Trial of Vera Z. Russian History, Vol. 37, No. 1 (2010)
Б. Савинков, Воспоминания террориста, Москва, «Новости», 1990
А.И. Спиридович, Записки жандарма (Москва, 1991)
О.А. Сухова «Революционный терроризм в России конца XIX — начала XX века: историография, методология, факты
Примечания
[1] Здесь не упоминаются другие виды терроризма, в частности бесчисленные убийства, совершенные (в качестве жертвоприношений) сектой тугов-душителей, действовавшей на территории Индии с 14-го по 19-й век. Впрочем, часть исследователей считает тугов просто профессиональными грабителями-убийцами, а либеральные историки последнего времени, следуя популярной тенденции, утверждают, что туги — это «выдумка английских колонизаторов».
[2] Разумеется, расправы царского режима по масштабу и жестокости не идут ни в какое сравнение с государственным террором, позднее установленным против собственного населения карательными структурами Советской власти.
[3] Покушения Каракозова в 1866 г, Березовского в 1867 г. , Соловьева в 1879 г., 3 попытки взорвать императорский поезд и взрыв бомбы Халтурина.
[4] В обществе ходило полу-шутливое выражение, что он освободил крестьян от крепостного права, болгар от турецкого владычества, а министерство просвещения от ретрограда графа Толстого.
[5] Впрочем, царская цензура не идёт ни в какое сравнение с последующей советской. От т.н. предварительной цензуры времен Александра II были освобождены: в столицах — все оригинальные сочинения свыше 10 печатных листов и переводы свыше 20 листов; повсеместно — периодические издания, получившие от министра внутренних дел разрешение на выход без предварительной цензуры, а также издания академий, университетов и т. п.)
[6] Вновь вспоминаются соответствующие репрессивные меры советских времён…
[7] Савинков позже признал автобиографичность произведения.
[8] Впрочем, термин «провокатор» использовался революционными группами по отношению к любым тайным агентам полиции.
[9] Впрочем, кровавые схватки в Твери, инициируемые обоими сторонами, не были редкостью. В октябре 1905 г., после выхода манифеста 17 октября, черносотенцы зверски избили земцев и сожгли здание земской управы, при попустительстве губернатора Слепцов. Вскоре Слепцов был убит эсеровской бомбой.
[10] В то же самое время член партии эсеров Коноплянникова в августе 1906 г. застрелила командира Семёновского полка генерала Мина, издавшего приказ «пленных не брать» и подавившего восстание с непомерной жестокостью и зверскими убийствами, с помощью штыков и сабель, около 200 человек. В результате Мин был убит на глазах жены и детей.
[11] Напоминает кампанию по сносу памятников Христофору Колумбу и деятелям армии южан в Америке в 2017-2018 гг.
[12] По сведениям Гейфман, об этом пишет большевик Б.И. Николаевский в книге «Через Века и Страны».
[13] Точно такое же утверждение нередко встречается в либеральной печати Америки и Европы.
[14] Подобно тому, как преступность и даже терроризм в наше время преподносится исследователями-либералами не как уголовные преступления, а исключительно как реакция угнетенных на своё тяжелое положение, см. Roberto M. Lobato, Miguel Moya et al. Frontiers in Psychology: From Oppression to Violence: The Role of Oppression, Radicalism, Identity, and Cultural Intelligence in Violent Disinhibition https://www.ncbi.nlm.nih.gov/pmc/articles/PMC6109790/..
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/y2019/nomer7/pisarevsky/
