РАЙСКИЕ ЯБЛОЧКИ
– Ну, давай попробуем ещё раз. Скажи, что ты знаешь о райских яблочках?
– Я точно не знаю. Но мне кажется, у них обязательно ямочки на щеках.
– Хм… А – грех? Что тебе известно о грехе?
Она поворачивает ко мне свою солнечную головку, и я забываю, о чём спрашивал. Поразительно. Оказывается, есть что-то, способное меня поразить. Хотя, конечно – безделица, прихоть…
– Грех, это когда – щекотно.
– Щекотно… Господи, это почему же?
– Не знаю. Я мало что знаю точно. Но, мне кажется, если грех – то обязательно щекотно.
– Ты, наверное, спутала грех и смех?
– Может быть. Я всё ещё плутаю и путаю. Тогда скажи ты – что такое грех?
Я задумываюсь. Я не знаю, как объяснить ей – светлой, что такое – грех.
– Понимаешь… Ты чуть-чуть права. Может быть и щекотно и смешно – вначале. Но потом… Если слишком долго щекотать, да и смеяться тоже – обязательно придут слёзы. Грех – это слёзы после… Вот как.
– Ага. Но я так люблю щекотаться, что потом могу и поплакать.
И она отворачивается от меня – ей уже неинтересно. Отворачивается и засыпает. А я сижу рядом – хмурый и скучный Бог, не умеющий объяснить, что же такое – грех. Она любит щекотаться… Надо же, она – любит. Завтра непременно спрошу, что такое – любовь, уж тут-то я…
Она спит, а я смотрю на неё. Я смотрю на неё так… Хотя, конечно, я же говорю – безделица, пустяк, прихоть. Впрочем, ведь именно для этого она и была задумана. И я – улыбаюсь. Потому, что завтра будет новый день и новые слова. И я уж постараюсь объяснить ей, что такое – любовь. Или – она мне. Такое тоже возможно, да…
ХОРОШО ПОТОМ
Я спрашиваю себя до сих пор – зачем я её придумал – тогда – в первый раз? И все ответы мне подходят. Но самый любимый ответ – игрушка. Она просто моя игрушка. Страсть к игрушкам – самая сильная страсть, единственная страсть, доступная и ребёнку и Богу. В ту секунду, когда ребёнок забрасывает свои любимые игрушки – первые игрушки – под пыльный шкаф, он перестаёт быть Богом. Он найдёт другие – бесспорно. Но потеряет божественное в себе – необратимо. Моя единственная страсть всегда у меня под рукой. Но как удержать её и остаться – Богом?
– Скажи, а здесь есть ещё такие, как я?
– Таких, как ты – нет. Просто нет. По определению.
– Уф-ф-ф… Какой ты… Бубукалка.
– Кто? Я – кто?
– Бубукалка.
– Что-то я не припомню такого слова.
– А я сама его придумала. Только что.
– Нет, ты не можешь ничего придумывать. Ты можешь только повторять то, что я в тебя вложил. И вкладываю. И буду вкладывать ещё очень-очень долго.
– Но я… Когда я тебя слушаю… Когда ты со мной говоришь… Когда мы учим слова и смыслы… Одновременно я слышу, как бормочет ветер. Как тренькают птицы. Как шелестят бабочки. Всё это проникает в меня против моей воли. И я становлюсь, ну-у-у-у… разноцветней, что ли, чем ты меня видишь. Мне кажется даже, что я могла бы тебя – удивить…
– Это – невозможно. Бога невозможно удивить. Аксиома.
– Аксиом не существует.
– Вот как? А вечность? Может быть, ты и в вечность не веришь?
– Вечность – она внутри. Это единственное, что существует на самом деле. Всё остальное – раскраски.
– Какие ещё раскраски?
– Неважно, потом объясню.
– Ты – мне. Объяснишь…
– Ну, да. Сначала ты, а потом – я. Просто, мне иногда не хватает слов. А цвикает у меня внутри гораздо сильнее, чем у тебя. Вот про это я и объясню. Но потом.
– Цвикает?
– Ну, да. Или ёкает. Я не знаю, как правильно сказать то, что иногда возникает у меня внутри – когда я вижу цветок или бабочку, или твою улыбку, например. Представь себе – во мне, где-то очень глубоко, делается сначала ярко-ярко, потом звонко-переливчато, а потом так хорошо – что глаза щиплет. Но одного-единственного слова для всего этого я найти не могу. И ещё, я знаю абсолютно точно, что ты такого никогда не испытывал. Но это ничего, это не страшно, я тебя научу.
– Зачем?
– Так ведь хорошо потом! Только не спорь, пожалуйста – я очень хочу тебя научить.
– Научить меня ёкать?
– Ага. Или цвикать. Но это потом, потом. А теперь, давай заниматься. О чём мы сегодня будем разговаривать? И, кстати, ты для всего вокруг и для всего внутри придумал названия. А я? Как называюсь я?
– Сегодня мы будем говорить о любви. А имя… имя ты можешь придумать себе сама.
– Прямо сейчас?
– Да.
– Тогда…Тогда… Называй меня – Ева.
– Почему Ева?
– Не знаю, так мне захотелось.
– Но ты же знаешь – у всего сущего есть смысл. Слова, которыми мы называем разные ветви сущего – они неслучайны, более того, они – священны, ибо несут в себе самую суть вещей. Сочетания гласных и согласных, если они правильно подобраны, будят внутри тебя музыку. И ты…
– И я… танцую… Ой, прости, – и она закусывает пухлую губку, и лицо у неё почти виноватое.
Я строго смотрю на неё. Так строго, как только могу. Только вот в чём дело – я совсем не могу на неё строго смотреть.
– Ой, прости. Ну, правда, прости. Я больше не буду тебя перебивать. Я знаю, что нельзя. И потом, я понятия не имею, что это такое – танцевать.
– Так вот… – повторяю я после паузы – чтобы наказать. – Это будит в тебе музыку, и ты понимаешь – сначала себя, а потом уже и мир вокруг. А имя, которое ты себе придумала – Ева, оно мне нравится… Но какой в нём смысл, суть, музыка?
– Ну, неужели ты не слышишь? Повторяй за мной. – Она подходит почти вплотную и кладёт руки мне на плечи. И смотрит в глаза.
Я каменею.
Её лицо близко, так близко, что я вижу смешинки в её зелёных глазах. Мне смутно и ненадёжно, прежде всего, оттого, что я понимаю – нечто неуловимое проходит мимо меня. Или сквозь. Что-то, чему я ещё не придумал названия. И не хочу придумывать. Может быть, она мне объяснит – Ева. Потом.
Наверное, поэтому – я улыбаюсь.
– Повторяй за мной: Е-е-е-е, – поёт она, улыбаясь. Губы сначала разъезжаются, а потом вишнево округляются и, раскрываясь, выталкивают глубокое грудное, – ввв-а-а-а-а…
– Теперь ты понял?
Она торжествует, подпрыгивает и вдруг прижимается ко мне – на секунду. Мне-то – ничего, совсем ничего – в самом деле, а её щеки сначала розовеют, а потом начинают полыхать маками.
И я рад. Пусть только за неё, но – рад. Надо же, какая она у меня получилась. Радостная – да. Ева.
Пусть будет – Ева. И она – моя.
ТАК ЧТО ТАМ – ПРО ЛЮБОВЬ
Потом она говорит мне будничным голосом:
– Ну и что там – про любовь?
Я говорю – долго.
Я умею быть убедительным.
Я знаю силу своего голоса.
И в ответ на это на всё, Ева – никуда не денешься, буду звать её так – Ева, пожимает плечами и заявляет:
– Всё то, что ты сказал, в точности похоже на моё цвиканье-ёканье. И зачем так долго объяснять, когда вот – смотри…
Снова она слишком близко подходит ко мне, так близко, что видна крохотная родинка под левой грудью. Почему-то, именно вид этой родинки, меня особенно умиляет. Я вспоминаю, как только Ева появилась на свет, мне тут же стало понятно, что я создал – совершенство. Это было – вдохновение, потому-то она и получилась живой, не такой, как всё, что я создал до неё – раньше.
Но совершенство так хрупко… И я сказал себе – пусть будет крохотная помарка на белом листе бумаги, так, на всякий случай – и тут же появилась эта самая родинка. Но… Вот, странное дело – с ней Ева стала ещё прекрасней. Н-да… Это была её первая победа надо мной – через секунду после рождения.
А потом – она заговорила.
Не сама, конечно, не сама, это я вкладывал в неё слова – те, которые начал слышать с недавнего времени. С недавнего времени – глядя на неё.
Так закончилось безмолвие, и пришла – музыка.
И ещё эта фраза, звучащая всегда по-разному: «Вначале было слово».
Через Еву зазвучала вечность. И я знаю, что это лишь начало.
Вот и сейчас, она подошла слишком близко ко мне, чтобы объяснить, что такое – любовь.
Когда её губы коснулись моих, я – удивился и всё. Хотя…
– Ну, теперь ты понял?
Она отодвигается, отстраняется на мгновение от моих губ, смотрит на меня сначала радостно, а потом грустно.
– Неужели ты ничего не почувствовал? Вот здесь…
Ева кладёт правую руку себе на живот – в самом низу её живота перламутровая лодочка-ладошка.
– И вот здесь, – она проводит пальчиком вокруг соска. – И ещё…Что со мной? У меня в голове… Я слышу так много… Всё поет. И слова и ветер, и бабочки. Неужели только от одного поцелуя? А если – повторить?
Я беру её за руку и усаживаю рядом с собой.
– Ева, успокойся, девочка…
Она кивает – послушная.
Мы сидим рядом – прекрасные, голые, счастливые. Я слышу, как бьётся её сердце на расстоянии ладони. Гляжу в изумрудно-зелёные глаза.
И понимаю, что, наконец-то, создал свою собственную вечность, которая пробует создавать – меня…
ПРО СЕДЬМОЕ ЧУВСТВО
– Давай поговорим о чём-нибудь странном. О необычном. Я так люблю необычное. Расскажи мне что-нибудь, а?
– Спрашивай.
– Ну вот, например… Расскажи мне про моё тело.
– А что тут рассказывать? Единственная действительно важная его часть – это мозг. Недаром я создал его в форме ореха. Орехи, между прочим, обладают удивительными свойствами.
– Нет, про мозг я не хочу. И про орехи – тоже.
– Так… А про что ты хочешь?
– У меня – и внутри, и снаружи, есть много всего такого, что мне ужасно нравится и доставляет огромное удовольствие – она даже зажмуривается – и спасибо тебе, что ты создал меня именно такой.
– Хм…
– Ну, да. Только одно странно. Вернее – два. Два глаза. Иногда мне кажется, что это просто отверстия, направленные вовнутрь. Чтобы ты смотрел и знал, что происходит в моём ореховом мозгу. А иногда я думаю, что в глазах уже уместилось – всё. То есть, абсолютно всё. И я видела это – раньше. Надо только набраться терпения и рассмотреть. Или вспомнить.
– Про глаза – это легко. Есть шесть органов чувств. Вернее – пять, но самих чувств – шесть…
И я рассказываю про органы чувств, надеюсь, не слишком занудно, потому что Ева серьёзна, сидит, подперев кулачком румяную щёку, когда же речь доходит до шестого чувства – до тайного знания – слушает, открыв рот.
И вдруг заявляет:
– Но ты забыл про седьмое чувство.
– Я не забыл. Его просто нет…
– Есть. Ещё как есть.
– И что же это такое:
– Сейчас покажу – смотри.
Она подбирает с земли прут, обламывает его и изо всей силы вонзает обломанный конец в свою розовую ладонь.
Я бросаюсь к ней, выдёргиваю чёртов прут, вытираю кровь, а она всё течет и течет, я приникаю к ранке губами и сосу солоноватую влагу.
…Кровь, наконец, остановлена. Ева, притихшая, сидит у меня на коленях, прижимает к ране лист подорожника и испуганно молчит.
Я говорю:
– Ты как-то спрашивала, что такое – грех? Вот тебе пример: это грех – причинять себе боль. Грех – портить красоту. Это грех вдвойне, ещё и оттого, что не ты эту красоту создала.
Она поднимает лицо и смотрит кротко-кротко.
– Прости, я только хотела показать тебе седьмое чувство.
– Да? Тогда – объясни, я ничего такого не заметил…
– Ага, – она усаживается поудобнее, уже меня не боится. Да она никогда меня не боялась – это последняя промелькнувшая здравая мысль, а после – её сбивчивый рассказ, её смешки, её всхлипы. И её тяжесть на моих коленях. И мне показалось…
– Ты так на меня смотришь, будто и вправду согласен со всем, что я тебе тут наговорила. – И она хохочет, откидывая голову назад и снова перед моими глазами её грудь, и крохотная родинка… с чего же всё это началось? Когда она спросила про глаза? Раньше?
А Ева теребит меня и требует возражений.
Ну что же…
– Хорошо. Только слезь с колен и сядь рядом.
– Но – почему? Мне так хорошо.
Она видит что-то в моих глазах, что-то, в чём я сам не отдаю себе отчёта. Она запоминает это и довольно улыбается, про себя, тихо-тихо, прежде чем усесться, как и приказано, рядом.
– Итак – седьмое чувство. Ты утверждаешь…
Дальше я молчу, потому, что ничего не помню.
Ева вздыхает.
– Значит, я была права, когда мне показалось, что ты не слушаешь. Ну, как же так? Ладно, повторяю в последний раз:
– Седьмое чувство – это самое главное чувство, как талант. Это умение чувствовать за другого, вместо него – понимаешь? И чем больше другой тебе принадлежит, чем он дороже тебе, тем сильнее и ярче твои ощущения. Когда эта бестолковая деревяшка проткнула мне руку, я не почувствовала ничего. Потому, что в тот момент сильно думала о тебе. Я поняла, что тебе, в самом деле, больно, оттого, что ты видишь и это ощущение заслонило мою собственную боль.
Когда ты выдернул острый конец из моей плоти, я тоже ничего не чувствовала, кроме того, что ты готов выпить мою боль – вот, как выпил сочащуюся кровь. И мне стало необыкновенно хорошо. Ты смог испытать что-то моё. Ты взял мою боль – себе. Ты обладаешь способностью к седьмому чувству. Именно поэтому мне с тобой так…
– Как?
– …Защищённо.
– Выдумщица. Я не знаю боли. Я не знаю страха. И сейчас очень жалею, что наделил тебя способностью чувствовать всё это. Все эти импульсы, синапсы, нервные окончания… Хотел, как интересней, как лучше. Впрочем, никогда не поздно изменить…
– Нет, миленький, нет, пожалуйста – нет.
– Как странно ты меня называешь. Как странно – всё…
АДАМ
А потом мне пришлось создать Адама.
Я почувствовал, что моя любимая игрушка – заскучала. А мне очень хотелось её побаловать.
– Хочешь, поговорим?
– Нет.
– А что ты хочешь?
– Ничего. У меня всё есть.
Она сидит у моих ног – в цветах – и смотрит на меня снизу вверх.
– Но ты ни разу не засмеялась сегодня.
– И правда. Но я не знаю – почему.
– Тебе скучно. Иди, прогуляйся.
– Я не хочу. Я хочу только с тобой.
– Но я занят.
– Пусть. Я буду здесь, рядом, вдруг – понадоблюсь. Тогда тебе надо будет только протянуть руку и взять.
– Взять…
– Ну, я имею в виду, что мне просто хорошо рядом с тобой и всё.
– А если я… раздвоюсь?
– Что значит «раздвоюсь»?
– Представь, вот если бы у тебя всё время был ещё один – я? Свободный и занятный. Пока другой – занятой и скучный – думает и ворчит…
– Но так не бывает.
– Бывает – всё. Надо только…
Так появился Адам.
В то утро мы пришли к Еве вдвоём – он и я. Она кинулась сначала ко мне, потом – к нему, снова ко мне. Растерялась. Погасла.
А мы с ним улыбались одинаковыми улыбками и молчали. Я – потому что хотел понаблюдать, Адам – ему пока просто нечего было сказать…
Ева заплакала.
– Послушай, он – это я, – объясняю я. – Абсолютное, полное внешнее сходство. Спящий, пока что, ореховый мозг. Плюс – чувствительные нервные окончания. Конечно, не такие чувствительные, как у тебя, но… Ты сможешь научить его цвикать и ёкать. Научить мудрости и боли, нежности и отваге.
Его зовут Адам. Вслушайся в его имя. Он открыт, доверчив и нуждается в тебе. Ты сделаешь из него свою вторую половину.
Я ухожу, оставляя их вдвоём. И вдруг, неожиданно для самого себя, оборачиваюсь и:
– Но обещай не покидать меня, слышишь?
…Было весьма поучительно наблюдать за превращением адама – в Адама. За тем, что может сделать с мужчиной один благосклонный женский взгляд. А женский голос… Ну и все остальные органы чувств…
Ещё интересней были превращения Евы. Ну да, я подглядывал. Я узнавал Еву – другой. В конце концов, она всего лишь – моя игрушка. Моя любимая игрушка…
Мы встречались каждый вечер, как обычная семья. Адам сначала молчал, потом стал потихоньку втягиваться в разговор, но с ним было неинтересно. Главное – он смотрел на Еву с обожанием, а её глаза сияли от счастья.
Наверное, я был за неё рад.
А ПОТОМ – СВЕТ
Всё, что было потом – известная всем история. История, перевернувшая мир.
И, конечно, райские яблоки здесь ни при чём.
Просто, один раз Ева пришла ко мне и сказала:
– Я придумала новое слово.
– Здравствуй, птенчик. Какое слово – расскажи мне.
– Не будь так ласков со мной – мне больно.
– Прости.
– А слово простое – «уста»
– И что такое – уста?
– Уста – это губы, рот, то, что можно целовать.
– Как же ты его придумала?
– Очень просто, гляди. Есть слово «устал» – так? Когда ты устал, из тебя будто вся жизнь вышла. Ты падаешь в траву, смотришь на звёзды и просишь – дайте мне радости.
– Радости? Может быть, правильнее – силы?
– Нет, именно радости, ведь это от неё появляется сила, а не наоборот. Это всё равно, что от Евы появился Адам, понимаешь?
– Понимаю, так. Ну, а дальше?
– Ну вот… И тогда… Просто, вместо того, чтобы валяться в траве и просить радости, я придумала – другое.
– И что же это за другое?
– Это… Это… сначала надо найти, подойти к тому, кого ты любишь… или… надеешься, что любишь. Подойти близко, очень-очень близко. Найти его губы и прижаться к ним своими губами, чтобы пожаловаться друг другу – я так УСТАЛ без тебя.
Передать свою тоску – из уст в уста – чтобы получился долгий-долгий поцелуй.
И тогда…
Тогда радость начнет заполнять тебя – медленно и всё время, пока не переполнит и не перельётся через край, из устья – в устье. А потом… Потом – свет.
– А потом – свет… – повторяю я. И понимаю, что потерял её…
ДРУГОЕ ВОЛШЕБСТВО
Я попытался объяснить ей, что есть и другое волшебство.
Что уста, устья и свет, они – везде, если есть то, чему так трудно придумать название.
– Помнишь, ты спросила, что это такое – «танцевать»?
– Да. Это слово… Мы никогда о нём не говорили.
– Потому, что про танец невозможно говорить. Его нужно…
– Что?
– Его нужно – жить. Иди сюда.
… – Представь себе – жарко. Жар у тебя в крови. Вокруг бёдер у тебя – розовые лепестки, а во рту – обжигающий кусочек льда… А теперь скажи – ты слышишь? Ты слышишь – это?
– Я… слышу. Странная музыка, неровная. Нервная. Зовёт и отталкивает – одновременно. Что это?
– Это – танец. Назовём его… Назовём его – танго. Вслушайся в это слово: Та-а-а-н-го-о-о.
– Когда ты его произносишь, то будто скручиваешь меня в жгут, туго-туго. Прижимаешь к себе так сильно, что я перестаю дышать. А потом – отталкиваешь…
– Правильно, так и есть. Так и будет. Всегда.
Я беру её руку в свою. Другая опускается ей на талию. Чуть-чуть, самую капельку – ниже.
Остальное делает музыка. Мы лишь двигаемся ей в такт. Она льётся отовсюду, она накрывает нас волной – из уст в уста, из устья в устье. А – потом…
Ева сидит у меня на коленях, и дыхание её делается спокойней и тише. Она успокаивается, кладёт голову мне на плечо.
– Какое блаженство. Почему раньше ты никогда..? Я должна сейчас же научить Адама!
– Ева, ты… Тебе хорошо с ним?
– Конечно. Я же его люблю.
И – убегает.
А ЧТО ТАКОЕ – НАДЕЖДА
Я не хочу о том, как она ушла.
Хочу о том, как она – есть.
Потому что… Вот, представьте себе – живёт у вас птица. Долго живёт. Тренькает себе. Иногда, целые музыкальные фразы выводит, головку свою набок склоняет. Глазом круглым – любопытничает. А вы ей каждое утро в кормушку – зерна, воды в блюдце. И так вам хорошо вдвоём… Что когда настаёт пора открыть клетку, внутри будто что-то взрывается и вы никогда уже – не прежний.
Я открыл клетку.
Ева ушла и увела за собой Адама.
И наступило – потом.
Логос, выращенный мной, давал семена, и вскоре сыновей и дочерей Евы было трудно сосчитать.
Фатум и есть фатум, но и я… словом, кое-что могу. Защищал – её и детей. И каждый раз, судьба её была прекрасной. Пусть иногда трагичной, но прекрасной – всегда.
Она жила и умирала, и рождалась вновь. Я же всегда был рядом, конечно, а как же иначе?
Ведь она не просто – была.
Она и сейчас есть – горюет и хохочет. И всегда помнит обо мне.
Рассказывает своим детям о Боге, пытается сделать этот мир лучше.
А когда становится совсем невмоготу – смотрит на небо и…
Вы так часто произносите это слово – надежда. Я-то не знаю, что это такое. Но если вам интересно – спросите у неё – у Евы. Она – сумеет объяснить.
Потому что…
ПОБЕЖДАЮТ СЧАСТЛИВЫЕ
О том, что у Адама появилась другая женщина, Эва узнала раньше него самого. Звериное чутьё. То, которым одна женщина может почуять другую. Через мужчину. Не видя, не зная, безо всяких, в общем-то, оснований.
А вот… Чуть более мягкий взгляд. Туфли, начищенные до невероятного блеска. Зарядка – не пять минут размахивания вялыми руками, а минут сорок – до остервенения.
В то утро, когда Эва увидела, что живот Адама стал таким же безукоризненно рельефным, как и в день их свадьбы, пятнадцать лет назад, она поняла, что пора действовать. И – совершенно нетрадиционными методами.
Неожиданности она обожала всегда. Преодолевая их, она становилась поразительной и неотразимой – какой любила себя больше всего. Ещё Эва любила получать удовольствие, даже тогда, когда любая другая хватается за голову и начинает делать одну глупость за другой.
– С добрым утром, милый…
– Привет, дорогая. Как спала? (В глаза не смотрит, голос прохладный).
– М-м-м… Прекрасно. – Эва подходит и обнимает мужа сзади. Она красива. Ещё чуть расслаблена. Ещё пахнет – постелью… Но ведь и таким изменяют тоже – ничего не поделаешь.
Впрочем – ничего не поделаешь – это не про неё – не про Эву…
– Мне снился такой сон…
– Вот как…
– Мне снился сон – про тебя…
– Да? И что? Что там было?
– Ты был такой… Такой…
– Какой?
Ложечка в чашке замедляет движение. Мужчина любит, когда про него – так…
– Ты просто сводил меня с ума. И ещё… Ты был… с женщиной.
Наверное, кофе попал не в то горло.
– Кх-м… С какой ещё женщиной?
Это уже почти признание. И Эва отдаётся своей интуиции, уже не раздумывая.
– Я её очень хорошо запомнила… Она – хороша. Молодая. Тонкая. Короткие тёмные волосы, глаза в пол-лица. Не невинна, но многого не умела. И я её… учила. Кто ещё знает, как надо, чтобы ты – улетел…
– Так ты была там… Хм… С нами… Вот как… Ну и сны у тебя, знаешь ли… – он задумывается, пару секунд хмурится и, наконец, улыбается – уже ей!
Потом целует её – её – с чувством, первая победа – вот она! И уходит на работу.
…Если не предаваться отчаянию, можно сэкономить чертовски много времени – это она поняла уже давно, но на работу сегодня придётся опоздать. Между прочим, работа – любимая и очень даже важная часть её жизни. Она, вообще, ужасная собственница и за всем своим – семьёй, работой и небольшим, но таким уютным и надёжным домом, смотрит, как волчица за потомством. Подойдёшь – загрызёт.
Но сегодня – придётся опоздать…
Нет, она не отправится в салон красоты или по магазинам – это ни к чему. Эва и без того ухожена и стильно одета. Стильно – значит, в своём, выбранном ею и присущем ей стиле. Она замечательно это умеет, ведь стиль – это главное всегда и сегодня тоже. А кроме того, надо просто сломать обычный ход вещей, выйти за пределы повседневности, заново почувствовать вкус жизни, её ток. Ощутить – счастье.
Ведь, если хочешь победить, у тебя должны быть необыкновенно счастливые глаза…
Утро ещё не кончилось. Эва заказывает чашечку кофе в знакомом кафе на набережной, вдыхает влажный, пахнущий скорой осенью, ветер, сидит, глядя по сторонам и ни на чём не останавливая взгляд. Она чуть улыбается – вовнутрь – сама себе и ждёт. Предчувствия не обманывали её ни разу. Она знает, что всё предопределено – это живёт в ней с детства, а может, ещё с прошлой жизни, даже не одной – сколько их там было…
Ветер забирается к ней в рукав, и это возвращает её к реальности. И – ничего, ничего, ничего. Не может быть, ведь зачем-то она сюда пришла. Эва пожимает плечами, и в этот момент из медленно проезжающего мимо автомобиля до неё доносятся звуки милонги. Почему-то именно это слово, почти незнакомое, было первым, пришедшим ей в голову – милонга. Она не успела даже удивиться. На заднем стекле надпись: «Латиноамериканские танцы – танго, милонга» и номер телефона. Что же, для того и существуют салфетки, чтобы записывать номера телефонов, не так ли? А ручка у неё всегда с собой. Ну, или тюбик губной помады…
Через несколько минут она набирает номер, и как-то слишком легко назначается время, да и адрес – здесь, поблизости, почти рядом. Сегодня, во второй половине дня – в четыре часа.
Танго – милонга…
МУЗЫКА
Это оказалось довольно большим светлым залом с паркетным полом и зеркальной стеной. Ещё там была небольшая гардеробная и крохотный буфет – чай, кофе, улыбки…
Под самым потолком, по периметру – большие фотографии танцующих пар, совершенно ей незнакомых. На паркете несколько пар в круг, в центре – мужчина и худенькая женщина с сильными ногами.
Эва вошла и все повернули к ней головы.
– Вы – Эва? – спросила женщина.
– Да. Я звонила. Я хотела бы здесь… учиться.
– Учиться? И чему бы вы хотели научиться? – мужчина делает несколько шагов и подходит близко, совсем близко.
– Всему. Танцевать…
Он совсем, ну совсем не в её вкусе, но, боже мой, как он на неё смотрит… Как он смеет так на неё смотреть. Так… по-хозяйски…
Потом её левая рука оказывается на его шее, правая, уже замирает в ожидании его руки, а его лицо вот оно – рядом. И она почему-то не в силах поднять глаза… Наконец – ну, сколько же можно ждать – он обнимает её за талию, нет, чуть-чуть, самую капельку ниже, отпускает и тут же обнимает снова. И медленно делает первый шаг… Она покоряется – так – впервые в жизни, сама того не желая, да её и не спрашивают, её – ведут, и какая разница – куда. Потому, что она чувствует – всем бутоном своего тела – его желание, его власть, его силу. Музыка наполняет её. Тан-го…
…Танец кончился. Когда она сумела поднять глаза и взглянуть ему в лицо… Музыки – не было. Она не затихла, нет, её просто не было. Они танцевали – в тишине. Женщина в центре смотрела на неё и улыбалась.
– Главное вы уже умеете – говорит он уже издалека. – То, чему не научишь. То, чему нельзя научиться.
– Вы имеете в виду?..
– Конечно – любить. Но не только. Это не главное.
– Тогда – что же?
– Уметь быть любимой. Уметь – принадлежать. И, зная цену всему на свете, не думать о ней. Слышать музыку, которая – внутри. Вы – любимы, Эва. Более того, вы были любимы очень много раз. Всегда. Вы должны помнить.
– Да, я помню. – шепчет она едва слышно. – Я помню…
– И любили – тоже.
Она кивает.
Если бы ещё знать, что это слово обозначает, если бы уметь, как он…
Она слышит его голос. Она слышит его отовсюду. Кажется, он был и раньше, он был всегда, всегда, всегда – вечно.
И музыка не затихла, нет. Она звучит, ведь она вечна – тоже.
Тан-го…
ПОЗДНИЕ ВСТРЕЧИ
Когда дом даёт трещину – объяснения не нужны. Не до них. Надо быстро подставить плечо, чтобы не рухнула крыша и не погребла под собой то, что ещё, может быть, можно спасти – если можно. А объяснения… С ними можно и подождать.
Плечи у Эвы красивые – круглые, гладкие, чуть смуглые. До сих пор всё держалось на них. Но сегодня… Сегодня она опоздала к ужину. Опоздала первый раз за всю их совместную жизнь. Обычно ведь она его ждёт. Стол накрыт, она сидит, свернувшись в кресле, читает, иногда слушает музыку или просто смотрит в окно и напевает. Но вот – сегодня…
Эва ещё не успела вытащить ключи, дверь распахнулась.
– Где ты была? Почему так долго? Я жду, не знаю уже, что думать…
А что, собственно, волноваться? Ну задержалась, опоздала его когда-то любимая жена, так ведь и он – почти каждый вечер… Нет, спит он со своей… со своей девочкой раз, ну два в неделю, не чаще, но ведь и просто посидеть полчаса в кафе или погулять после работы в парке, у пруда. Она так любит смотреть на лебедей… Потом, правда, эти путаные объяснения, которые, в сущности, никому и не…
– Прости, я забыла предупредить. Слишком увлеклась…
– Чем? Чем увлеклась? Я же волнуюсь… Ну, где ты была?
– Танцевала. Я была на уроке.
– Каком уроке? Не понимаю…
– Я записалась в школу танцев. Здесь, недалеко. Танго и милонга. Сегодня был первый раз.
– Ты серьёзно? Но с какой стати? Я не помню, чтобы…
– Милый мой, вот именно! Я тоже не помнила, а потом – поняла, что всё это уже было, понимаешь? И не просто было, а – со мной…
– Но ведь можно было позвонить…
– Наверное. Наверное, да, можно. Но я – не позвонила… Прости, а?
– Хм… Как будто у меня есть выбор.
– Ты мой хороший. Выбор есть всегда, кроме тех случаев, когда его – нет. Пойдём в дом…
– …И чему тебя там научили?
– Слышать музыку…
– Ты имеешь ввиду ритм, шаги, да?
– Нет, не совсем… Вернее, совсем нет. Её – не было. Музыки не было, понимаешь? Но я её слышала – внутри. И – танцевала под неё. В полной тишине…
– Любопытно… А ещё?
– Ещё? – она смотрит на него потемневшими вдруг глазами и подходит вплотную, почти касаясь. Ещё видеть, не поднимая глаз… – Эва опускает глаза и левой рукой обнимает Адама за шею – точно, как…
– Ещё…
– Ещё мне сказали, что я умею главное. То, чему нельзя научить.
– И это?..
– Принадлежать. Я умею – принадлежать. Принадлежать… и не думать о цене… – её слова делаются подвижными и перетекают в танец, в движение, начинают звучать её живот и бедра, ладони, выбившийся, упавший на лоб, локон. – Слышишь, слышишь?
Сам того не замечая, он уже ведёт её и какая разница – куда?
Ведь на расстоянии опущенных ресниц уже непонятно – о ком мечтают глаза…
… – Ты был особенный, не такой, как всегда. Как будто – не со мной.
– Что за ерунда… Какой – не такой?
– Жёсткий, даже грубый. Но мне… понравилось, – усмехнувшись, она легко целует Адама в губы, накидывает свою шёлковую блузку и босиком отправляется в кухню.
– Салат и курица-гриль – подойдёт?
– Ещё как! Ужасно хочу есть. И чего-нибудь выпить, ладно? По-моему, в холодильнике есть бутылка белого вина, да?
– Ну, не к мясу же… Давай лучше потом, с сыром?
– На десерт?
– Нет, милый – она оглядывается на него, улыбаясь. – На десерт у тебя снова – я…
Эва продолжает улыбаться своим мыслям – не ему. В первый раз – не ему.
И у неё – необыкновенно счастливые глаза…
ТРУДНО РАССКАЗЫВАТЬ ПРО СЧАСТЬЕ
Уроки танцев два раза в неделю. И два раза в неделю я с ней танцую, я держу её в руках…
О счастье рассказывать трудно. Но когда я подошёл к Еве впервые, там, в танцевальном зале и – повёл…
Мне показалось – ей нужна защита.
Или я сам себя в этом убедил, потому что…
Кто знает?
Кроме меня – никто.
И причём тут время, если я помню её всю. А больше всего – ту маленькую родинку под левой грудью…
Только вот, что с этим делать? И надо ли?
Я ловлю себя на том, что всё больше и больше становлюсь похожим на людей. Иногда мне кажется, что когда-то раньше – я был одним из них.
Выходит, и на самом деле – по образу и подобию. Точно…
Ведь, если бы не это, разве я смог бы приблизиться к ней настолько?
Сейчас…
– Здравствуй, Ева.
– Ну вот. А разве, мы уже перешли на «ты»?
– Давно. Так давно, что тебе и не снилось. На самом деле, мы были на «ты» всегда, с самого начала. Попробуй вспомнить.
– Не знаю… Может быть… Может быть, ты мне как раз снился? И поэтому твоё лицо кажется мне таким знакомым?
– Вот видишь. Я же говорю – с самого начала…
– Да, может быть… Да.
– Ну что, начнём?
Почему она всегда краснеет от этого «начнём»?
Я кладу руку ей на талию, чуть ниже. Ева обнимает меня и опускает глаза. Она дышит мне в шею, она дышит так, словно долго бежала и запыхалась. Жарко…
– Успокойся, Ева, успокойся. Мы ведь ещё даже не начали.
– Вот и я думаю, а что же будет, когда начнём?
Я убираю руку и тут же обнимаю её снова. Ева – моя капелька, мой ребёнок, моя душа.
Душа одного отдельно взятого Бога…
Я – веду её…
Танго – странный танец… Кто-то считает, что он родился в Испании, кто-то, что в Африке, под бой там-тамов.
Чушь…
Это было просто – последнее средство.
Удержать её – мою девочку, мою любимую и единственную игрушку, которую так и не удалось забросить под шкаф…
Удержать – не удалось тоже.
Но сейчас я веду её. И какая разница – куда…
– Я боюсь…
– Чего?
– Не чего, а кого.
– Ну… И что же во мне такого… страшного?
– В тебе – ничего. Но рядом с тобой я начинаю бояться себя.
– Это не страх. Ты просто вспоминаешь…
– Что?
– Всё, что было тогда, в самом начале. Гирлянду из розовых лепестков вокруг твоих бёдер, родинку…
– Какую родинку?
– Совсем-совсем крохотную. Под левой грудью.
– Боже мой… Откуда ты знаешь?
– Просто потому, что я знаю всё. Ведь ты танцуешь со мной, а в танце нет секретов.
– А я думала – секреты есть всегда…
– Во всём – кроме. В танго один секрет на двоих.
– Тогда – расскажи…
– Разве ты ещё не поняла? Я был уверен…
– Пожалуйста, я прошу. Я хочу – услышать.
– Да, я понимаю… Но это очень просто. Мужчина говорит: «Я люблю тебя. Ты была, есть и будешь – моей. Я хочу тебя – всегда. Ты принадлежишь мне. Ты – моя женщина.
– Ну, а женщина? Я?
– У неё может быть только один ответ – на всё: «Да, да, да. Я – твоя женщина. Я принадлежу тебе – до конца. Владей…».
– Теперь я знаю. Я поняла.
– Ты поняла – что?
– Почему мне страшно. Оказывается, страх – это всего лишь изнанка страсти.
– Ты всегда путала слова. Путала, путалась и путала меня.
– Путала – тебя? Так, значит, мы…
– Не спрашивай. Ты принадлежишь мне. Ты – моя женщина. Просто моя женщина…
– Да, да, да…
БОГОТВОРИТЬ – ЭТО ПРОСТО
Родил – люби, иначе – зачем?
Мало счастье создать, надо всё время, всегда творить его – после. Бого-творить.
Когда Ева появилась, вылупилась из моих рук, я уже знал, уже понял, что сотворил нечто, действительно божественное, а ещё, что всё самое главное – впереди.
Я лепил и творил её каждый крохотный миг, каждую секунду и как же упоительно это было. Учить её словам и смыслам, смеху и слезам – всему.
Но если творить означает – любить, то…
Надо же… А я вот всегда думал, что не умею.
…
– Как хорошо. Ты, всё-таки – пришёл.
– Но ведь ты меня позвала, разве нет? Ты сказала, что это срочно. Как же я мог…
– Это на самом деле срочно, очень. Хоть мы с тобой виделись только вчера и через несколько дней увидимся снова… И вообще, у тебя своя жизнь, о которой я не знаю ничего. Возможно, я помешала. Но я не могла ждать.
– Ну вот, я здесь. Так что же случилось?
– Я просто, наконец, поняла себя. Это было очень долго и – вот…
– Долго – это неважно. Главное, всё-таки – поняла.
– Да. Благодаря тебе. Это ты дал мне ключ, сделал меня такой.
– Хм, верно. А раньше?
– Нет никакого раньше. Всё, что раньше, было ожиданием тебя.
– И ты так спокойно об этом говоришь?
– Нет. Но когда я думаю о тебе… А я думаю о тебе – всё время. И во мне поёт ветер. Я не спокойна, нет. Я просто никогда не жалею о том, что сделала. Или о том, что сделано кем-то. Потому, что верю – ничто не случайно, во всём есть смысл, во всём. И он – прекрасен. Если хочешь, это моя религия.
– Немногие думают так же, как ты.
– Я знаю, но это неважно. Почему ты не предлагаешь мне выпить?
– А ты хочешь?
– Не знаю, наверное. Может быть. Брют.
– Но это ведь обычное недорогое уличное кафе. Откуда здесь брют? И потом, вечер ещё не наступил. Не рано?
– Ну, хорошо, как скажешь. Как скажешь – всё и всегда…
– Всё и всегда. Иногда это прекрасно…
– Разве – не всегда?
– Хм… Тавтология, забавно… Насколько я знаю, даже всегда не длится вечно. Всему рано или поздно приходит конец. Кроме одного-единственного случая.
– Значит, это тот самый случай. Мы – ты и я. Вместе.
– Попробуй меня убедить…
– Ты так говоришь, словно – не веришь.
– Видишь ли, Ева, в моём случае, это слово – «веришь» – звучит странно.
– Почему?
– Значит, ты до сих пор не вспомнила…
– Так подскажи, ну…
– С тех пор, как мы танцуем, я только этим и занимаюсь.
– Ты так говоришь, словно отталкиваешь меня…
– Нет. Это, как в танго, если и делаешь шаг назад, только чтобы через секунду прижаться ещё теснее.
– Но танец заканчивается, а я… Ты нужен мне и потом, после – всё время. Ты научил меня не думать о цене, так протяни руку. Тебе надо, всего лишь, протянуть руку и…
– Взять.
– Да…
– Ты… решительная.
– Только с тобой и для тебя. Ну…
– Ева, я…
– Я уже поняла… И, значит, всё остальное неважно… Не знаю, почему ты… Ты ведь хочешь меня не меньше, я не ошибаюсь, я ведь – женщина. Твоя женщина. Что-то тебе мешает… Впрочем, какая разница.
– Ты права. Во всём. Да.
– Тогда скажи мне – прощай. Если сможешь.
Она обнимает меня за шею и опускает глаза. И дышит так…
А мне не остаётся ничего, только прижать её ещё теснее. И когда её губы раскрываются, я уже не знаю, кто же я на самом деле. Пожалуй – в эту секунду…
– Надо же, моя маленькая Ева, моя собственная вечность, ты – вернулась…
ЛУЧШЕ – НЕТ НА СВЕТЕ
Когда приходит время выбирать, мужчина, чаще всего, оглядывается назад, а женщина, по крайней мере, такая, как Эва, щурится, глядя на солнце и хохочет. Просто – до слёз.
– Ну, почему каждый раз – допоздна? Эва, слышишь? Я к тебе обращаюсь, слышишь?
Она сидит на низкой банкетке в прихожей – только-только вошла – разметавшиеся волосы цвета меди, искусанные губы, взгляд – в себя.
Адам опускается на корточки и берет её за плечи.
– Эва! Я с тобой разговариваю…
– Адам, ты знаешь… – она смотрит на него очень ласково и тихо, и – молчит.
– Что? Ну, что?
– Сегодня… понимаешь, мне ужасно захотелось шампанского, мне захотелось – брюта, понимаешь? Вот – ужасно.
– Так ты что, выпила? Да?
– Нет. Нет, не получилось. Его не подают в дешёвых кафе, только в дорогих ресторанах… Но я… – и её взгляд снова уходит в себя, – Зато я танцевала. Это было… ещё лучше. Это было – божественно. И значит – пора выбирать. Почему-то, если божественно, всегда приходится выбирать. Иначе – никак…
…Из ванной – звук льющейся из душа воды, а Адам…
А он вдруг вспоминает свою… девочку, свою малышку, которую не видел уже целых две недели. Не то, чтобы – забыл, но… Он и Эву не видит, ну – почти. Днём она на работе, вечером – танцы эти, танго – милонга… Но о ней он всё время думает, то есть, она у него из головы не идёт, вот в чём дело. Он же видит, не знает, но видит. И не видит – тоже. То ли потому, что так – проще, то ли потому, что боится потерять. Значит, всё-таки – любит? Но, всё равно, выбирать придётся. Рано или поздно – придётся. Она права, иначе – никак. Боже ты мой…
Потом, позже, он, обняв её, засыпает, как ребёнок, услышавший перед сном сказку – спокойный и довольный, а Ева, по прежнему глядя в себя, всё шепчет и шепчет – неслышно:
– Это – божественно, божественно. Лучше этого – нет на свете. И значит – бессмысленно думать о цене. Иначе – никак…
НИКОГДА НЕ ПОЗДНО
Я не вижу её глаз, но знаю, что сейчас они жмурятся от удовольствия. Она лежит на животе, положив голову мне на грудь, и щекочет ресницами. И я – я! – ловлю себя на том, что как никогда остро, ощущаю – вечность.
А она – она смеётся.
– Ева, почему ты смеешься?
– От счастья. Люди обычно смеются от счастья, разве ты не знаешь?
– А счастье – отчего оно?
– От любви, от чего же ещё.
– Тогда – расскажи мне про любовь.
– Но ведь ты знаешь – всё. Почему же ты спрашиваешь?
– Чтобы увидеть её твоими глазами…
– Ну-у-у… Мы называем этим словом столько разных вещей. Привычку, страх потерять. К природе, к животным – тоже любовь…
– А то, что ты сейчас делаешь ресницами, это тоже – к животным?
Она смотрит на меня невинными глазами.
– Может быть, отчасти. По крайней мере, я очень надеюсь…
– Хм… Я хочу тебе сказать… Ты знаешь…
– Ты бубукалка.
Я даже привстаю.
– Как? Как ты сказала? Бубукалка?
– Да. По-моему, очень симпатично и тебе – идёт.
– Тогда… Скажи, а как отличить любовь настоящую от всех остальных?
– Очень просто. Настоящая – это любовь к тебе. Это ты…
– Но ты же меня совсем не знаешь.
– Почему? Я знаю твой ум, твоё тело, твою власть надо мной. И ещё – ты меня называешь Евой. Мне нравится.
– Ты по-прежнему ужасно легкомысленна…
– Это из-за тебя. И раньше и сейчас – всегда. У меня лёгкие мысли. Я и сама удивляюсь, как такое может быть.
– Может, девочка моя. Может быть – всё. Абсолютно всё.
– Это – правда?
– Конечно, как же может быть иначе?
– А если так, тогда… Скажи, ты можешь взять меня к себе?
– Нет.
– Почему? Нам же вместе так…
– Нет.
– Я буду исполнять любые твои желания…
– Нет.
– Я буду угадывать их раньше, чем ты сам осознаешь их…
– Нет.
– Но ведь мы так долго шли друг к другу, слишком долго. Невозможно оставить меня просто так – ты и сам понимаешь, правда? Ну, скажи, скажи – чего хочешь ты?
– Чтобы ты продолжала жить, как прежде. Со своей семьей, со своим мужем, в тепле и неге. Жила, умирала и снова – жила. Так же, как это было всегда, с начала времён.
– Тогда – какой же смысл?..
– Я хочу от тебя сына.
– Что? Что ты сказал?
– Ева, я хочу этого больше всего. Роди мне сына, как ты рожала всем остальным – всегда.
– Но – почему?
– Видишь ли, я знаю про тебя всё. Самой счастливой ты бывала всегда сразу после родов. И я хочу, чтобы ты испытала это счастье со мной. И чтобы оно оставалось с тобой – всегда.
– Нет. Теперь я говорю тебе – нет.
– Но – почему?
– Ты не знаешь людей. Быть твоим сыном – значит страдать. Они обязательно его погубят именно для того, чтобы обожествить – потом.
…Мы лежим в постели до первых лучей солнца. Я нежу её так, как умею только я.
Потому, что тысячелетия ожидания – до и вечность – после.
Та – которая свет. А ещё…
– Знаешь, что? Если, всё-таки, будет мальчик – назовём его…
СЫН БОЖИЙ
Ребёнок закричал. Не закричал даже, а ойкнул и открыл глаза.
– Ну, вот вам и мальчик – сказала акушерка. – Ишь, какой красавчик получился. Беленький – словно ангелок.
Она положила младенца матери на грудь и ободряюще кивнула. Потом повернулась к помощнице:
– Надо выйти, отцу сказать. Такой нервный папаша попался, из угла в угол ходит, остановиться не может. Волнуется. Так вы передайте, что и жена, и сын в полном порядке. Скоро увидит.
Малыш лежал у матери спокойно, видно присматривался. Та обняла его бережно, осторожно прижала к себе, измученно улыбнулась.
И умерла.
То есть, она не сразу умерла. Сначала была суматоха, кто-то закричал, что ей плохо, она не дышит. Младенца схватили быстрые, ловкие руки и положили в маленький домик на колесиках.
Прибежала команда оживителей.
Шок, адреналин, тромб.
Через двадцать минут суеты всё было кончено.
Позвали мужа. И кто сказал, что мужчины не плачут?
Адам заплакал.
Эву накрыли простыней и увезли.
И сын остался один на один с людьми…
