***
А если стихи без причины, без дат,
лишённые авторских прав, – победят?
А если туман, обнимающий пруд,
сочтёт своё счастье за каторжный труд?
А если с Европой, которая Рим,
провинцию в духе Твери сотворим?
А если случайно один материк
пристанет к другому на время впритык?
А если Земля обернётся Луной
и станет всего лишь планетой одной?
А если Вселенная, будто в игре,
забудется где-нибудь в чёрной дыре?
А если, а если… Покуда живой,
стихи мои вряд ли сравнятся со мной.
***
С миру по нитке – и будет стежок,
с миру по строчке – напишешь стишок,
с миру по теме и можно к поэме
самый широкий добавить штришок.
С женщины каждой – по ласке одной,
с каждой дороги – вернуться домой.
Как ни ругаюсь, всегда под ногами
крутится, вертится шарик земной.
С друга – монетку, а с недруга – две.
Все, как один, растворимся в траве.
В солнечном свете поднимется ветер,
будто несчастья в моей голове.
Пусть голосит распечатанный рот,
как на гулянке предвечный народ,
лишь бы, покамест со всеми ругаюсь,
шарик земной совершал оборот.
***
Пока не выпещрены ливнями
тропинки вдоль старинных дач
и комары скромнее линии
глухих электропередач,
пока не поздно и над безднами
открыт воздушный коридор,
и не такой уж страшной бездарью
слывёт по праву Купидон,
оставь свой Рим и в Домодедово
с утра пораньше приезжай
в корзину сердца разогретого
сбирать клубничный урожай.
***
Он умер в Мытищах с мечтой о пустом,
со стула скатившись под офисный стол.
Отныне за должность и крепкий оклад
не он потревожит начальственный зад.
Как мнимую вечность, покрытую сном,
коллеги под вечер забудут о нём.
Всплакнёт секретарша директора: «Вот
печалька», чуть раньше с работы уйдёт.
Ей вспомнится, знаешь, как еле живой
он звал её замуж во тьме кладовой.
Достанет мобилу, сотрёт номерок,
ему на могилу закажет венок.
***
Утро выдалось бескровное,
будет солнечно и ветрено.
Подлецы рядятся в клоунов,
улыбаются приветливо.
Перспективные, бесстыжие,
вечеринок завсегдатаи,
если коротко подстрижены,
значит, очень бородатые.
Если кое-как философы,
значит, где-то математики,
обработанные фосфором
на лице лоснятся вмятины.
Скоро выбегут на улицу,
как большие дети Ленина,
и сыграют в революцию
циркового представления.
***
Мимо дома с куполами
пробегаю налегке
то в ушанке, то в панаме,
то в дурацком колпаке.
Там сидит в укромной зале
днём и ночью, как живой,
карлик с жёлтыми глазами
и лохматой головой.
В этом здании под вечер
за дубовыми дверьми
деток маленьких увечат,
бьют отчаянно плетьми.
Старики, как на вокзале,
спят за лавками в углу, –
тень умывшихся слезами
и подсевших на иглу, –
грудой спят они на груде.
Холоднее батарей
только высохшие груди
одиноких матерей.
Лишь один в укромной зале
днём и ночью – как живой,
карлик с жёлтыми глазами
и горячей головой.
***
Когда откажет совесть и голову сорвёт,
со всеми перессорясь, отправишься в полёт
среди чужих потёмок искать в себе изъян,
как истинный потомок летучих обезьян.
До лунного подола дотянешься крылом
и тут же валидолом закусишь корвалол.
***
За то, что тебя никогда не любил,
всего лишь испытывал жалость,
поставь мне оградку из тех же перил,
которых мы оба держались,
когда эту жизнь получалось предать,
и мы, не взирая на годы,
спускались в подземную тишь-благодать,
хранилище полной свободы.
За то, что с тобой никогда не грустил,
всего лишь испытывал скуку,
неси на мой холмик водичку в горсти
и лей эту блажь через руку,
крест-накрест, бесславная подать богам,
как будто бежал с поля брани.
Слова я когда-то учил по слогам,
три слога у слова «бывает».
За то, что, стыдясь, не поверил тебе,
вернее, поверил, но поздно,
пусть сын мой играет на медной трубе,
когда я умру, хеппи бёздей.
***
Когда в голове зашумит самолёт
и тут же начнётся обратный отсчёт,
что скажешь ещё, кроме: Вот она, вот.
Красивые ангелы в снежном вельвете
прижмутся к тебе аккуратно, как дети,
которые будят отца на рассвете.
С улыбкой припомнишь былую родню
и то, что пьянел по три раза на дню,
рыдая: Ни в чём я себя не виню.
Могучая кучка рассерженных женщин
зловеще исполнит симфонию трещин
и прочие, в общем-то, скучные вещи.
Бессмысленно, будто чужие, мелькнут
за долю секунды предсмертных минут
облупленный Гитис и Литинститут,
казармы отдельных частей желдорбата,
советская школа в период распада
и даже развалины детского сада.
Но всё это мелочь, смешной разворот,
когда бы не фраза, скривившая рот:
Ну, вот она, вот.
***
1.
Это счастье:
тьма в окошке,
ад с любимой в шалаше,
на душе скребутся кошки –
тошно кошкам на душе.
Это горе:
свет в окошке,
рай под боком у жены,
на душе пригрелись кошки,
спят и даже видят сны.
2.
С утра пораньше проснись и выпей,
придай надменность своей походке.
Тебе сегодня вручают вымпел
«Переходящий» за верность водке.
Поглубже пряча печаль и скуку,
держись достойно, как при параде:
сам участковый, сморкаясь в руку,
представит лично тебя к награде.
И всякий сможет расправить плечи,
когда с трибуны под залп орудий
ты прогнусавишь в ответной речи:
– Заслуга ж ваша… Спасибыч, люди!
3.
Синий-синий дым над лесом,
у реки всплакнули вербы:
будь ты плотник или слесарь,
без работы не сидел бы.
Облаков цыганский табор
голосит: червона рута,
будь ты каменщик, тогда бы
не остался без приюта.
Всюду слышен птичий говор,
дуб качнулся величаво:
будь ты хоть какой-то повар,
в животе бы не урчало,
будь ты пахарь настоящий,
рыл бы землю то и дело.
Скоро-скоро сложат в ящик
бестолковейшее тело,
и потом, как только полночь
озарится тихим светом,
ветер молвит: вот же сволочь,
умер истинным поэтом.
