Начиная с запуска журнала нам удавалось избегать в рубрике даже упоминаний о писателе Викторе Пелевине. Но сейчас это сделать невозможно. Говорим о будущности – говорим о Пелевине. И дело вовсе не в том, что он – будущее современной литературы, или, будущее литературы – не он. Почему же именно он напрашивается на ум и не отпускает, когда мы вынуждены говорить о будущем? Потому что уже. Он уже привел нас в это пресловутое будущее. Или так – он будущее привел к нам за руку. Без него оно могло быть другим, естественно, как и без кого-либо другого. Но Пелевин оказался провидцем.
Как читатель мог заметить, книга, выведенная в заголовок статьи, принадлежит двум авторам со странными фамилиями, а не Пелевину. Зато фамилия провидца обозначена в названии – и поколение пустоты. А это уже конкретнее, это уже ответ: поколение пустоты, оно же – поколение настоящего, оно же – поколение будущего.
Полотовский и Козак обратились к популярному ныне жанру нон-фикшн. Но нам бы не хотелось писать о книге такого формата – мы пишем о биографическом расследовании, суть которого в том, чтобы как можно подробнее рассказать биографию загадочного человека, не выходя на контакт с ним, но используя все остальные средства.
О Пелевине известно, что он не дает интервью, не появляется на публике и не снимает темных очков. Инициативные разыскатели ставят вопросы, которые не возникали у читателя Пелевина, пока не были озвучены: За кого Пелевин голосовал на выборах? Предпочитает блондинок или брюнеток? Пиво или коньяк? – тут уже поневоле задумаешься, а правда?
Полный список опубликованных работ Пелевина заменяет в книге содержание. И весь текст строится по такому же принципу: главы о произведениях ПВО в хронологической последовательности разрываются подсчетами денег и некоторыми сплетнями. Однако каждая «главка» начинается с энциклопедической справки, изложенной популярно и остроумно, затем сводится с Пелевиным.
Авторы не ставят перед собой никаких сверхъестественных задач: они понимают, что о Пелевине нельзя сказать серьезно, и тем более в таком формате. И, возможно, что основной их целью было пояснить Пелевина стихийному читателю: и про буддизм, и про Фрейда, и про юмор, наследующий давнюю европейскую традицию. В последнем случае речь идет о каламбуре как приеме комического в литературе. Сначала авторами дается история возникновения этого явления, а затем они делают подробную классификацию каламбуров в корпусе пелевинского текста.
То есть они не только считают доход с книжек и собирают мнения писателей-современников, чтобы показать их немного завидующими, но и в методе разбираются, доказывая, что сложность и перегруженность текстов еще не дают читателю права пассивно выцепить черты действительности за прозрачными аллюзиями и успокоиться на том, чтобы не повесить ярлык постмодернизма. Поэтому они выводят некоторую формулу для определения метода писателя. Это уже упоминавшийся каламбур, к которому Пелевин испытывает интеллектуальную тягу, диалог, отсылающий к Платону и дидактичность, часто избыточная как у Л. Толстого. Пелевин утверждает много истин, и зачастую всем известные. Например, сон – это действительная жизнь. Давно открытая истина, но Пелевин присваивает ее себе, как будто так и должно быть, и никто не замечает подмены.
Можно сколько угодно ругать авторов, упрекая в популярности изложения (это становится основной претензией в литературной среде), но не стоит забывать, что Пелевин создает некой глубины тексты для массовой аудитории, или для всех. И книга «Пелевин и поколение пустоты» для всех. Выбранный формат поддерживает диалог с Пелевиным, подхватывает. Полотовский и Козак делают важные акценты, один из которых – высказывание Пелевина, вынесенное в эпиграф: «В определенном смысле все мои книги детские». Затем эта мысль несколько раз повторяется в тексте. Детские, значит, для детей. Поколение пустоты, оказывается, это и поколение детей. После этого признания становится ясны и модель поведения Пелевина – строгая отстраненность – даже стратегия воспитания, и отсюда, почему его читают Все.
Мы повелись сначала на проект этого человека, а потом на книгу о нем. Поэтому тем более бессмысленно ругать авторов: это книга о нас, а вовсе не о Пелевине. Он породил контекст вокруг нас, окружил немыслимым числом деталей, грубо вырвал из постсоветской действительности и дал вектор, но сам остался вне этого контекста. Мы так о нем ничего и не знаем.
В конце шестидесятых со страниц журнала Rolling Stone в обиход вошло выражение middle brow – по аналогии с high brow (высоколобым) и low brow (низкопробным) искусством. Мидлбрау – это поп‑музыка для взрослых, арт‑хаусные триллеры, авторская песня. Не два прихлопа, но и не бином Ньютона. Артист мидлбрау отвоевывает себе плацдармы и слева, и справа. Однако это не самая простая задача.
Пелевин, безусловно, из числа таких артистов. В то время как большинство писателей не могут выбраться из круга цехового признания, он умудряется быть писателем и интеллектуальным, и популярным. Ему удается с разной степенью изящества покрывать собой оба пространства культурной борьбы. Он массовый писатель, но не в мягких обложках с аляповатыми картинками. Он шутит про эзотерику и философские построения, но не отталкивает контингент, значительно превышающий по численности целевую аудиторию подобного юмора.
Пелевин – своего рода проводник высокого в массы, коллективный психотерапевт, литературный Кашпировский. Той части российских граждан, которая посвящает свое время заботам нефтегазовой экономики, но по советской еще привычке страдает от каких‑то интеллигентских комплексов, он позволяет чувствовать себя людьми, что называется, в теме.
Между двух огней выживают немногие, хотя с коммерческой точки зрения эта стратегия оказалась блистательной. Именно она позволяет Пелевину вот уже который год оставаться на пьедестале. Однако у нее есть свои очевидные минусы.
На страницах «Empire “V”» Пелевин придумывает мифологию, согласно которой разлитое в мире вампиров божество, мистическая сущность, своего рода Святой Дух – это язык. То есть в общем‑то «логос», то самое иудейско‑христианское «первоначальное» слово.
Но сам писатель не очень подходит на роль верховного жреца филологического культа.
Бог литературы не поцеловал его в коротко остриженную макушку.
