«Вилли держит Бога за бороду. Точнее, за язык, чтобы если не пролепетать Страшное Слово, то синкретировать его. Его приём не так уж мудрён (первое слово переходит во второе, не дойдя до своего конца)…»
Андрей Беличенко [3, с. 6]
Обозначим некоторые константы и переменные нашей работы. Предметом для исследования нами выбраны поэтонимы-кентавры (антропоэтонимы и топопоэтонимы), становящиеся органичным смыслообразующим ядром поэтического сборника московского поэта Вилли Мельникова «Штурман железнодорожного плавания» [3], образующие семиотическую модель авторского метатекста «единицами-мыслекодами» [4] индивидуального языка автора, семантическим узором метатекстовых нитей моделирующие поэтический космос Вилли Мельникова.
Мы исходили из общего определения поэтонима как предмета исследования согласно характеристике Донецкой школы поэтонимологии:
«Предметом исследования в поэтонимологии является поэтоним, под которым следует понимать имя в литературно-художественной речи, которое выполняет, кроме обязательной номинативной, характеризующую, идеологическую и стилистическую функции, вторичное по отношению к реальной онимии, со свойственной ему подвижной семантикой. Исходя из представления о художественном произведении как о вторичной семиотической моделирующей системе, можно и о поэтонимии, если таковая представлена в произведении, говорить как о вторичной системе, моделирующей реальную» [2, с. 23].
Сборник открывает именной акростих, составленный из первых букв построчно как «Андрей Валентинович Беличенко». Думаю, что рассматривать поэтическое произведение жанра «именной акростих» как антропоэтоним можно как концепт вторичной семиотической системы, стилистически своеобразно раскрывающей качества реального онима «Андрей Валентинович Беличенко».
«Амбидекстр философий,
Нефилим конца концептов,
Древне-чтений нео-профи»
Именной акростих. А. В. Беличенко [3, с. 7].
Раздел «Стихо-отворения». Произведение «М. А. Булгакову». В данном случае литературные миры Михаила Булгакова представлены читателю в контексте метаязыка индивидуальных образов в интерпретации поэта Вилли Мельникова. Разберём один из примеров «метатекстовых нитей», проясняющих «семантический узор» основного текста [1, с. 421].
От паниБрутства пострадав,
Шёл Üllő’й Цезарь на поправку. <1> [3, с. 10],
где согласно авторскому примечанию <1> [юллё] (венг.) – наковальня.
В этих метасловах полностью раскрываются мыслекоды автора. Слово «паниБрутство» неологизм, образованный из слова «панибратство»: «бестактная простота обращения со старшим в неком содружестве, братстве», братское дружелюбие до такой степени вольное, что граничит с изменой – «паниБрутством». Автор находит очень интересное лингвистическое решение превращения братской дружбы – в измену на государственном уровне: «Брат» становится «БрУт-ом» путем подмены одной буквы: вместо А – У. Появляется неологизм «панибрутство», в котором динамика модуляции слова происходит путём изменения буквы в корневом ядре «панибрат» – «панибрут», суффикс же «ств» остается неизменным. Нам интересен этот неологизм с точки зрения авторского включения метаимени, метаантропоэтонима «Брут» внутрь корня «панибрат» как смыслового мыслекода, абстрактного синонима слову измена – «брутство» – с одной стороны. С другой же, собственно метаимени Брут непосредственно в связи с «Üllő’й Цезарь», «пострадавшим» не просто от панибратства нижестоящего, но от «панибрутства» того самого Брута. Так, мы наблюдаем, как метаимя, становясь мыслекодом, становится составной частью корня неологизма-кентавра. При этом новое слово само не становится антропоэтонимом, но включает его в себя как метакод, образующий новый смысл неологизма.
Рассмотрим пример, когда константами модуляций становятся корневые ядра антропоэтонимов, а динамику кентаврам-неологизмам придают суффиксальные переменные, взятые из других языков по омонимичному сходству фонетического созвучия.
«Когда король галерно гол,
шут – боцман, а корма – кормушка!» –
ворчит старуха Изер’girl, <3>
в петушьеногой злясь избушке [3, с. 10],
где согласно авторскому примечанию <3> [гё:л] (англ.) – девушка.
Здесь мы наблюдаем своеобразную аллюзию на героиню произведения Максима Горького «Старуха Изергиль». Имя «Изер’girl» преподносится автором в ироничной форме как старуха-девушка, видимо, старая дева, Баба-Яга, которая «злится в петушьеногой избушке». Лингвисты считают саму форму имени Изергиль (Izergil) анаграммой скандинавского слова «игграззиль», что означает гигантский ясень Иггдрасиль, дерево миров, связующее девять миров и три времени. Или же как вариант. Изергиль (Иезекииль) – женское имя, произошедшее от древнееврейского имени, что переводится как «Бог сделает сильной». В данном контексте автор изменяет форму имени «Izergil» на «Изер’girl», компонуя кириллицу и латиницу, русский и английский языки, меняя букву в части слова, написанной латиницей, по фонетическому звучанию английского слова «girl» – [гё:л] (англ.) – девушка, составляя своеобразную билингвистическую анаграмму, наделяющую слово новым ироничным оттенком смысла: старуха Изергиль как старуха-девушка, старая дева, вечная девушка в образе старухи, Бабы-Яги в «петушьеногой избушке». Здесь кентавр-антропоэтоним «Изер’girl» наделяется своеобразным смыслом так же как раскрывается русская матрешка: внутри образа Бабы-Яги, старухи, обитающей на границе миров – аллюзия на анаграмму «игграззиль», согласно тем же русским сказкам обитает образ вечно молодой девушки – Василисы Премудрой, образ которой уже аллюзия на древнееврейскую анаграмму Изергиль (Иезекииль). В данном произведении автор показывает нам оба образа старухи-девушки внутри кентавра-антропоэтонима, образ старухи, подав традиционно кириллицей «Изер’», образ девушки иронично, после апострофа по-английски как «’girl» в контексте неудовлетворенной старой девы. В данном случае мы наблюдаем, как автор для того, чтобы открыть тайный метакод; смысл, скрытый в имени старухи, открывающий путь иному имени, наделённому более высоким значением; создавая антропоэтоним, изменяет букву в данном имени, используя английское написание – и фонетическое созвучие – части слова «rgil» – «’girl», в билингвистическую анаграмму, наглядно являющую оба смысла данного антропоэтонима.
Рассмотрим произведение Вилли Мельникова, заглавие которого является антропонимом – «А.С. Пушкину» – на предмет того, может ли само произведение в данном случае быть структурно антропоэтонимом, раскрывающим авторское отношение и авторское видение того лица, которому посвящено стихотворение. Сохраняет ли при этом автор, используя свои поэтические обороты метаречи, стилистику самого А.С. Пушкина, разумеется, опосредованно. Опять-таки, будем руководствоваться тем, как автор раскрывает ряд антропоэтонимов в контексте произведения, вновь используем «метод матрёшки».
Эфиоптикой изъеден,
вечно камер-юн;
из-салонов-изгОнегин [3, с. 18].
Давая образ Пушкина, описывая его качества, Вилли Мельников применяет антропоэтоним Пушкина – Онегин – по отношению к самому Пушкину, как изгнанника из салонов – «изгОнегин» – в контексте «изгой Онегин», «изгнанный Онегин». Мы снова видим авторский прием поэта: соединение морфем двух разных слов, которые по фонетическому звучанию и написанию «из-салонов-изгонегин», предоставляют возможность увидеть узнаваемость слова, его смысла, узнаваемой становится стилистика авторского приёма. В данном контексте антропоэтоним Онегин оказывается включённым в часть неологизма «изгОнегин», являющегося по функции причастием – «изгнанный из салонов», или, скорее, не в прошедшем, а в настоящем времени действия – «изгоняемый из салонов». «Изгонегин» – тот, кого изгоняют. Сам неологизм не становится антропоэтонимом, он, скорее, даёт новый нарицательный смысл антропоэтониму «Онегин», включенному в часть неологизма, он не замещает, но дополняет статус того, кого изгоняют. Он имя нарицательное, но узнаваемое, – это изгой Онегин. Этой же функцией Вилли наделяет Пушкина, он всё тот же «изгОнегин».
В этом же произведении мы встречаем годоним «Невский (проспект)» как составную часть авторского неологизма:
шёл проспектом однодНевским [3, с. 18].
Смысл его проступает явно в контексте не только, как один день из жизни Невского проспекта («однодневского), но и само произведение получает пространственно-временной ракурс в самом неологизме: время действия героя – один день, место действия «изгОнегина» – Невский проспект.
Исследуя авторский метод, мы можем отметить, что Вилли Мельников использует приёмы как лингвистической метонимии внутри слова, контрапунктом противопоставляя в слове посредством анаграммы одну морфему – другой, как, например, в кентавре-антропоэтониме «Изер’girl». В тоже время этот контрапункт: старуха-девушка – позволяет перейти к синергии смысла самого имени, к его обобщающему значению – образу мудрой девы, где мудрость – прерогатива образа Старухи, а юность – Девы, но в этом обобщающем смысле Изергиль становится Иезекииль, той, которой уже Бог даёт силу. Таким образом, по сути, Вилли Мельников, творя кентавр-антропоэтоним, создает слово полиинтервальное, внутренняя семантика которого строится по закону диалектики интервалов, это некая лингвистическая квантовая единица, би-интервальная по значению. Каждая морфема-билингва внутри неологизма, с одной стороны, имеет автономное, присущее ей корневое значение, с другой стороны, по принципу семантической дополнительности, раскрывает слово изнутри как тезис-антитезис, так и выявляет его скрытый синтетический замысел, то есть являет собой единицу своеобразной квантовой лингвистики.
Таким образом, процесс образования кентавров-поэтонимов в поэтическом дискурсе московского поэта Вилли Мельникова рассматривается нами как органический процесс внутри единого поэтического космоса автора, как состояние со-бытия поэтонимов-неологизмов метаречи как элементарных частиц квантовой лингвистики автора.
_______
Литература
1. Вежбицка А. Метатекст в тексте // Новое в зарубежной лингвистике. М.: Прогресс, 1978. Вып. 8. Лингвистика текста. С. 402-425.
2. Калинкин В. М. Знакомьтесь: поэтонимология // Вестник Тамбовского университета. Серия Филологические науки и культурология. Тамбов. – 2016. Т. 2. Вып. 4 (8). С. 18-27.
3. Мельников В. Р. Штурман железнодорожного плавания. – Киев: Інтерсервіс, 2016. – 222 с.
4. Пинкер С. Язык как инстинкт. М.: Едиториал УРСС. – 2004. – 456 с.
