Мы — и террор
Сначала — вопрос тому, кто начинает читать это эссе. Читатель, представь: ты стоишь, окружённый своими близкими. Рядом с тобой твоя семья, те, кого ты безмерно любишь и кто столь же бесконечно и непреложно любит тебя. И стоит напротив тебя — на недалёком расстоянии, — враг. И рядом с ним — его семья, его родные, его дети, может быть. И у него — бомба, которую он готовится швырнуть в тебя и тех, кто с тобой. Вот, видишь, он отводит свою кисть для броска… Будет ли бросок метким, — как знать… Может быть, и нет; а может, вы успеете, отпрыгнуть, залечь… и погибнете не все…
Но и у тебя — тоже бомба или граната. И ты можешь успеть бросить первым.
Ты можешь успеть бросить прицельно, стараясь не промахнуться. Зная, что в случае попадания, если он, враг, разлетится вдрызг, то вместе с ним примут смерть и все его близкие. Не виновные ни в чём.
Так вот — ты бросил бы? Держи этот вопрос в уме, читая дальше.
А я сам? Для меня это не было бы дилеммой: своих спасают любой ценой, это непреложно в силу самого естества.
Но так ли мы поступаем, мы, живущие в стране, вокруг которой вот уже восьмой десяток лет беснуются вражьи стаи, желая уничтожить её и нас?
Я пишу «мы» и «нас», потому что в этой стране живу уже очень давно. И все мои близкие — тоже. А младшее поколение здесь же и родилось… Я пишу «мы», ибо отслужил в армии этой страны: нет, не на фронте и не в опасных зонах, но всё же… И ещё потому, что отбоялся сполна за своих родных в те страшные годы, когда громыхал взрывами проклятый «мирный процесс». Когда нашими «избранниками народа» была пожата арафатовская конечность и когда они вместе с этим жабьегубым вурдалаком получили гонобобельскую премию мира… Когда наши «правители» уступили всё, что было возможно: дали им сатанинскую «автономию», позволили вооружаться, не отвечали — или отвечали с омерзительной «сдержанностью», — на взрывы в развлекательных центрах, ресторанах, автобусах… Мы… «мы», наш народ, чьим инструментом является государство… уступали и сдерживались, отринув внушаемый самим естеством императив живых и желающих жить: своих — защити любой ценой! Врага — уничтожь!
Видно, впрямь без дна терпенья чаша,
Мы смиренней кукол восковых;
Мы гуманны — вот кликуха наша!
Мы живём, презрев закон живых…
И ухмылку жабью шлёт с экрана
В клетчатом своём сатанозверь…
Нет страны! Одна сплошная рана —
Вот и всё, что есть у нас теперь…
Так иногда чувствовалось…
Я пишу «мы», потому что вспоминается начало июня 2001-го, та ночь… Приятнейший был вечер, выходные… а потом спать не хотелось, смотрел по РТР приключения юного Гайдара в Хакассии; и внезапно — верить ли в телепатию, нет ли, — дёрнуло что-то переключить на израильскую программу… Боже! «Дельфинариум»! Взрыв в дискотеке… ребята, девушки пришли танцевать — и погибли, взорванные нелюдем осатаневшим… И всю ночь передавали оттуда, и был чей-то крик за кадром: «Мы не хотим мира! Мы хотим войны, войны, войны!..» Но не началась священно-беспощадная война — ни тогда, ни позже, ни теперь!..
Нелюди, с бомбами на поясах, сами, конечно, разлетались в куски… и их потом славили бешеные толпища как «героев»… Если же и у нас некоторые «всепрощенцы-универсалисты» усматривают в этом «самопожертвование», — что на это ответить? Разлететься самому, чтобы погубить не вооружённого противника в бою, а вслепую, лишь бы кого, — это не человеческое, эти — геенной порождены и в неё вернулись… Так подыхают бешеные псы, грызущие колючую проволоку…
К нам, живущим в Израиле, это иногда подступало, оказывалось вблизи…
Мне ли не писать «нам» и «мы», если через полгода после «Дельфинариума» я застрял с машиной — в Хайфе, где живу, — в ливень (колесо пропоролось), не зная, что менее двух суток спустя метрах в пятидесяти от этого самого места будет взорван пассажирский автобус… А ещё месяца через четыре рвануло в ресторане на одной из ближайших к дому бензоколонок… А ещё через год без малого… звонок на мобильный; и голос нашей секретарши… в теракте — вновь во взорванном рейсовом автобусе, — погибла шестнадцатилетняя дочь моей сотрудницы!.. Бывшей… она уже на пенсии… Старший сын её — до ста двадцати ему, — тогда служил… И у неё дома, когда приходили поддержать — слово «утешать» тут нелепо, — не припоминаю, сама ли она сказала, другой ли кто — «Ну, и где опаснее — в армии или в городе?!.»
И ещё потому я пишу «мы», что работаю психологом в городском отделе образования; и летом 2006-го, когда север страны, включая Хайфу, обстреливала «хизбалла», — отвёз маму и сына к родственникам в центр страны, куда «не долетало» (многие так делали), и ездил по вызовам на «точки», в те кварталы, куда падали ракеты, — чтобы проводить «экстренную терапию», беседуя с жильцами ближайших домов — с теми, у которых обнаруживались посттравматические симптомы. Это было основное, чем занималась тогда наша служба… А теперь вот, в мае 2019-го, когда под ракетами был юг, звонил троюродной сестре в Беэр-Шеву — приезжайте к нам…
Они запускают ракеты, но мы не начинаем войну возмездия.
Мы уступали и сдерживались тогда, во времена тех кошмарных взрывов, и продолжаем делать это сейчас. Мы даём им воду, электричество, газ, и мы — что ещё фантасмагоричнее, — подпитываем их денежными дотациями, на которые они всё острее оттачивают оружие, нацеленное на нас. А они продолжают террор, швыряют на нашу землю ракеты. И мы продолжаем сдерживаться. Ну, вступили пару раз полусимволически в Газу на очень коротенькое время; но этим ли их испугать? Они знают, вернее — чуют: мы не применим силу в полном объёме. Да, звериным своим чутьём они улавливают нашу нерешительность: зверю дано это чутьё, он безошибочно уловит, кто готов его прибить, а кто опасается.
Мы и раньше были нерешительны. Когда израильская армия вступала порой на территорию кошмарной «автономии», она делала всё, чтобы свести к минимуму количество жертв среди населения… якобы мирного, хотя большая их часть и орёт «смерть евреям», и неприкрыто торжествовала, когда бушевали теракты. Ибо иной выход — только бомбить всмятку. Американцы, кстати, так и поступали в «Ираке» (в кавычках, поскольку эта «политическая единица» Израиль не признала, а значит, на мой взгляд, и сама признания не заслуживает) и в Сербии (без кавычек и — подчеркнуто, — с уважением и сочувствием к сербскому народу). Именно — бомбили напропалую. А здесь шли ребята вылавливать точечно вожаков террора, шли в самый змеятник, где то и дело из-за угла (открыто не отважатся) пуля свистнет или граната рванёт. Или кирпичом с крыши запустит так называемый «подросток» (вообще в 11-12 лет пора бы знать, что убивать нельзя, такое на «несовершеннолетие» не спишешь). А стрелять можно, согласно армейскому уставу, только в «особых обстоятельствах», и потом, чтобы не загреметь под трибунал, надо ещё доказать, что была «непосредственная опасность для жизни» (кирпич — опасность «посредственная», тут только на каску надейся). И в 2006 году, во время второй ливанской, семеро солдат погибли, прочёсывая местность, в селе, которое не решились бомбить из опасения, что там «мирное население» осталось; а по ним пальнули притаившиеся хизбаллятники. Эти ребята погибли именно из-за принципа «не трогать население».
Армия Обороны Израиля, способная стереть в порошок любого, кто сунется, и располагающая всеми видами вооружения, воюет в перчатках настолько шёлковых, что из-за этого делается далеко не всё необходимое для предотвращения зверских терактов. И множество израильтян погибло именно из-за этой мягкости.
Лично я, пишущий эти строки, тоже не хочу кровопролития. Но почему мой народ должен расплачиваться своей кровью за то, чтобы пролилось поменьше чужой?
А они — это зверьё, — знают, что мы, чуточку — скорее символически, — побомбив, заключим очередное «перемирие» с ними. Со зверьём, смысл существования которого — уничтожать нас. Со зверьём, чей основной, предпочитаемый способ действий — убиение именно мирных, безоружных людей.
И вот опять — ракеты по нашему югу. Между двумя днями скорби: по жертвам Катастрофы и по тем, кто пал в войнах Израиля. И незадолго до празднования Дня Независимости.
И вновь мы не отвечаем на произошедшее актами подлинного мщения, и вновь мы не испепеляем террористическую нечисть и всё, что её поддерживает, огненным шквалом. Куда нам? Мы уже успели привыкнуть к роли обстреливаемых, атакуемых; мы словно забыли что это такое — побеждать!
Если же ещё точнее — нам «неудобно» побеждать. Мы боимся этого. Нам «совестно» быть и выглядеть в глазах мира — победителями.
Начиналось с того, что ценой уступок наши «избранники» рассчитывали получить мир. Здесь я пишу в третьем лице: не «мы», а «они», поскольку я лично никогда не верил, что так можно достичь мира. И многие не верили, но… стоявшие у кормила повернули туда, в бездну…
В бездну — ради мира. Во имя мира. И ещё — ради и во имя родственных ему и совокупных с ним ценностей.
Либеральное идолослужение
И встаёт в моём воображении некое капище, изобильное подсохшей кровью и ожидающее очередной свежей. И стоят там идолы, имена же им — мир, демократия, гуманность, права человека (т. е. особи вида homo sapiens по биологическим признакам), терпимость к «иным», ненасилие. Конечно, картина моя условна, поскольку у настоящих идолопоклонников для каждого изваяния предполагалась своя, отдельная служильня. Но капище в данном случае просторно — размером со страну, — и жаловаться вышеназванным кумирам особенно-то и не на что…
Да, из вышеназванных, ключевых для нашей цивилизации ценностей сотворили идолов, кумиров; и как же оглушительны были гимны в их честь! Гимны, вернее же — немыслимые по глупости и мерзости штампы. Вот жуткая весть — очередной взрыв в развлекательном центре, ресторане, автобусе, опять убитые, опять страшно вообразить, что предстаёт перед глазами находящихся там живых…
А спустя несколько часов — произносилась очередная монотонная речуга того или иного из «миротворцев». И звучали штампы, нелепые до идиотизма в свете даже не академически изощрённой, а элементарной логики.
Вот они во всей мерзости своей:
«У мира есть цена…«
Да, отвечу я, иногда за мир надо платить. Но — не так. Даже когда государство проигрывает войну, — чем оно откупается ? Чаще всего — территориями ,что наше «правительство» позорно сделало, хотя мы никем ни разу не были побеждены, и в ответ на что, вместо этого самого «мира», вспыхнул нечеловеческий террор. Или — деньгами, драгоценностями, но всё же не жизнями людей. Такую цену платил разве что, допустим, тот самый афинский царь Эгей, откупавшийся от критского Миноса, посылая своих подданных в пасть Минотавру… плоду мифической беспредельно гнусной связи… Вот такие ассоциации всплывают — что тут поделать…
И вращалось в устах людей выражение «жертвы мира«, прилагаемое к жертвам терактов. Погибающие на алтаре, приносимые в жертвы чудовищному идолу.
«Террор не угрожает существованию государства…«
Террор, конечно, не может разрушить государство. И что же, значит — не так уж он, дескать, и страшен, чтоб реагировать всей мощью, чтобы испепелять?.. Но ради кого оно — это самое государство, — создано, если не ради граждан? И в первую очередь ради граждан основной — государствообразующей, — национальности; ради того, чтобы не быть им — нам, — вновь и вновь незащищёнными… И если гибель безоружных людей от вражьей нечисти — вновь, вновь, после Катастрофы, — не считать самым страшным из возможного; если и здесь, на своей исторической земле, под своим знаменем, не делается всё для того, чтобы защитить, то, спрашивается, зачем государство, зачем независимость? Если же скажут мне на это, что масштабы несопоставимы, то — дайте срок! Тысяча типунов мне на язык, но не дай Бог нам чего-либо подобного нью-йоркско-вашингтонскому 11-му сентября!..
«Наша армия (вариант — наше государство) блюдёт принципы человечности, проявляет сдержанность, подвергая опасности собственных граждан» (sic! Это последнее — нам якобы в плюс!..)
Не самое ли подлое на свете — подставлять своих? И если это — человечность, что тогда есть бесчеловечность? Кровью этих подвергаемых опасности обмазан омерзительный рот идола, чьё имя — гуманизм.
«Мы не можем позволить себе властвовать над другим народом» (т. е. держать на «палестинских» территориях оккупационные войска)«.
Рассчитанная на рептилоидов подмена понятий. В нашем случае «властвовать» означает — контролировать для собственной безопасности. Тот, с позволения сказать, «народ», порождения которого проникают к нам, взрывая и взрываясь, и толпища которого пляшут потом на крышах, славя удавшийся теракт… эту общность мы обязаны — обязаны своим близким и самим себе, — оковать прочнейшими, надёжнейшими цепями. Чтобы защититься.
И — венец маразма, — «Они не заставят нас свернуть с пути мира…«
Конечно, не заставят. Мы все читали книжки и смотрели фильмы о живой природе, мы знаем — хищники охотятся на травоядных, то и дело выхватывая себе поживу… допустим, из стада оленей… Но олени не перестают вести всё тот же образ жизни — пощипывают траву и листья, стукаются рожками, когда брачный сезон. Они — мирные травоядные, они — дичь. И их никто и ничто не заставит быть иными, в этом плане их «позиция» прочна и незыблема. А мы? О, конечно, нас охватывают ужас и гнев, когда мы слышим об очередном теракте; но вскоре опять, глядишь, по телевизору — о футболе, о модах и мало ли о чём ещё. Стрелки мыслей и чувствований быстро переводятся на житейское. Дичь живёт своей привычной жизнью…
Мне порой думается: а если бы они — эти олени, лоси и прочая травоядная живность, — были внезапно одарены разумом и сознанием? Как бы они поступили? Быть может, сплотили бы свои стада, понеслись бы яростно и беспощадно на хищников, караулили бы их у каждой норы, чтобы смять, растоптать, уничтожить до последней особи — отмщая за своих, растерзанных волчьими клыками и когтями, за каждого невыросшего оленёнка… Может быть, они сделали бы это, а может, и нет… Как знать, с ними не поговоришь… Но мы — не решаемся, мы — разумные, наделённые сознанием, — словно бы и в самом деле согласны быть дичью… И жертвами, жертвами на алтаре… На алтаре очередного идола, кумира, имя которому — ненасилие.
И ещё у нас подчас звучит такое: не будем же мы, дескать, «кусать собаку«… Один из глупейших штампов. Бешеную собаку не «кусать», конечно же, надо, а разрывной пулей в ошмётки, чтобы всю стаю в ужас привести — и тогда, чай, больше близко не покажутся…
И ещё иногда можно услышать: террор — оружие слабых…
То есть, дескать, отвечая им тем же, мы «слабых» бьём… Что за мерзкий бред! Не должны ли все «привилегии слабости» естественно и неотвратимо заканчиваться в тот момент, когда «слабый» отбрасывает кротость и показывает зубы?
Когда я думаю об этой — скулящей к продажному «мировому общественному мнению», — «свободолюбивой» мрази, которую трогать не моги за малый рост (им — можно, согласно этой доктрине…), мне вспоминается подчас одна басня Михалкова. Заяц придумал способ безнаказанно раздавать затрещины: влепит неожиданно, скажем, лисе или волку — и опрокинется, дрыгая ногами: «Лежачего не бьют!» И лиса, и волк, и ещё не упомню кто — стушевались: «И в самом деле — не бьют лежачего». Ходил заяц по лесу, лупил таким макаром кого хотел… пока не встретил медведя. И ему вмазал. И, естественно, «лежачего не бьют». А медведь ему говорит: «Бить я тебя, заяц, и не буду, а — выпорю». И так выпорол, что зайцу на всю оставшуюся жизнь хватило.
Конечно, я не сравниваю чудовищных убийц с зарвавшимся, но безобидным, в принципе, зайчишкой. Цель этой аналогии — показать никчемность, идиотичность политкорректных штампов, сильно воздействующих, к сожалению, на очень и очень многих людей.
Так неужели за чей-то «малый рост» — или даже «малый возраст» тех, кого, к сожалению, воспитали зверёнышами, — должны страдать невиновные и всего лишь желающие нормально жить люди?
Наконец, ещё и «права человека» (в биологическом смысле) мы чтим усердно. У нас «интеллектуалы» имеются такие, которые разъяснят: делить мир на своих и чужих — это расизм, неприятие «иного». Что бить врага наотмашь и беспощадно — «фашизм».
Неприятие «иного», о Боже! «Иного», «иность» которого — жажда убивать, убивать вслепую, не различая ни возраста, ни дееспособности! Нет, если бы существовала на земле некая общность, для которой этот императив убиения был бы сущностным и неотъемлемым, её следовало бы уничтожить — всю! Пишу «если бы», поскольку население Газы и вообще этой «автономии» — всё-таки не сплошь таково! Некоторые из них тайно сотрудничают с нашими спецслужбами, помогая предотвращать ужас; и безмерной да будет благодарность им!..
«Наши враги — «тоже люди», ценность их жизней не менее важна… И их тоже «надо понять»!»
Ценность их жизни — не менее важна? В этой связи вспоминаются мне жуткие, жутчайшие — не слышанные мною лично, но читанные, — слова Голды Меир:
«Мы можем простить арабам то, что они убивают наших детей (sic!!!). Но мы никогда не простим им того, что они вынуждают нас убивать их детей».
Вот именно так она сказала когда-то. И жаль, что нельзя уже на этом свете спросить её, кто дал ей право — прощать? Спросила ли она их родителей? От чьего имени это её — мы?
И неужели, заглушаемый чудовищными гимнами во славу кумиров, всё тише и тише звучит в нас голос естества, призывающий — отринув идольские наваждения, бросить изо всех сил ту самую бомбу, о которой я пишу в начале? Бросить, уничтожая врага — один он или имя ему легион; независимо от того, кто взят им в заложники. Бросить, свершая священнейшее на свете — защищая своих!
И неужели всё меньше становится меж нами тех, кто — бросил бы?..
Это либеральное «идолопоклонство» — хуже, страшнее естественного, первично-почвенного язычества древности. Когда-то варвары поклонялись небу и морю, грому и молнии, воде и огню… Стихиям, которых страшились и которые — олицетворяя их, — стремились умилостивить, молясь и принося жертвы… иногда, увы, и человеческие… Но эти стихии — пусть жестокие, — действительно существуют и предстают перед нами величественно и непреложно. И они не только жестоки, но и живительны: они дают дождь и урожай, пищу и сокровища… Можно по-человечески понять трепет полудиких душ перед ними, желание — и их тоже «одушевить», ибо тогда будет надежда на то, что они глянут на нас и поступят с нами «по-доброму»… Кумиры же, о которых я здесь пишу, — мёртвые абстракции, их и по-сказочному не олицетворишь. Для поклоняющихся же им — и готовых приносить им жертвы, — идолы эти оборачиваются хищным, пустоглазым и острозубым воплощением небытия. В поклонении им есть нечто от самоуничтожения.
Но оно, это поклонение, вершится. Наши идеологи миропоклонничества страдают неким, если можно так выразиться, «либерально-демократическим нарциссизмом» и очень хотят, чтобы наш народ был «всех румяней… блин, нет — всех гуманней и святее». И мы постепенно самоотрекаемся. Мы почти забыли, что такое нормативная позиция народа, желающего, чтобы с ним считались.
Но если мы всё же хотим, чтобы считались, то обязаны — лучше поздно, чем никогда, — вспомнить и усвоить её. Позицию несокрушимой, стальной, победной уверенности в своих правах.
И обязаны твёрдо заявить миру: что можно кому-то — можно нам; чего нельзя нам — нельзя никому. Если никем не оспаривается право Англии на Лондон, Франции на Париж, России на Москву, — кто, спрашивается, смеет подвергать сомнению право Израиля на Иерусалим?! Если кому-то можно жить безопасно и спокойно, — почему нам нельзя? Нет, в самом деле, почему, скажем, мы, возвращаясь из-за границы, не можем в любом аэропорту, пройдя досмотры и паспортный контроль, вплоть до посадки оттягиваться в дьюти-фри и кафешках; почему именно нас, израильтян, если не везде, то в некоторых странах держат в карантинном отстойнике? А когда я ездил со своим сыном — было ему тогда неполных одиннадцать, — во французский Диснейлэнд, а потом в Бельгию и Голландию (организованно — так удобнее совершать рейд по детским аттракционам), — ему пришлось в Брюсселе переодеть футболку. Одна женщина из группы спросила меня — «Не боишься? Надпись на иврите, а здесь полно палестинцев…» И я послушался её, решил перестраховаться… За что, почему нам это?..
Кому-то можно жить безопасно и спокойно. Кому-то можно — значит, само собой разумеется, и нам. Так кто же запретит нам бить насмерть тех, кто стремится отнять у нас причитающееся нашему народу благоденствие?
Что можно кому-то — можно нам; чего нельзя нам — нельзя никому
Тут мне, предвижу, могут возразить: нам запрещает это не «кто-то», а здравый смысл. Страна у нас небольшая, уязвимая, ресурсами бедная, нельзя нам чересчур настраивать против себя мир, который нас и так не любит. Мы должны быть особенно осторожны; да, хотелось бы уничтожить, истребить вражью стаю раз и навсегда, но… что тогда будет с нами, не окажемся ли мы тогда в кольце всеобщей ненависти? Нет, нельзя бить изо всех сил, обидно, но — такова наша доля…»Всех сил» у нас, увы, не хватит: мы восстановим против себя, заодно с этими врагами, весь мир — и погибнем…
И ещё мне скажут, наверное: это не только мы одни — весь «просвещённый» мир ныне таков? Что сделали американцы в ответ на сентябрь 2001? Истребили всё, что поддерживает террор? Как бы не так… Что сделали французы в возмездие за жуткие теракты в Париже?.. Цивилизованный мир терпит и сдерживается, и мы — плоть от плоти его, — можем ли поступать иначе?
А я отвечу на это: именно «сдерживаясь», именно не нанося сокрушительного удара, мы отступаем к гибельной пропасти. Да, не одни, вместе со всем «цивилизованным миром». Но, во-первых, именно мы — на самом острие, именно мы — в фокусе постоянного прицела, именно нас мурыжат в отстойниках в значительной части аэропортов, именно ивритскую надпись на одежде рекомендуют прятать в некоторых городах и странах… Боже, как же мне надоело это проклятое «именно»!
Во-вторых же — мы не обязаны заботиться ни о «мире», ни о «мiре». Если кто-то или даже «многие» катятся к пропасти, — это их дело, но кто дал им право диктовать нам, чтобы и мы катились туда вместе с ними? Не пора ли нашему народу заботиться только о себе? И, коли так, — исходить из своих и только своих интересов и отбросить прочь проклятое «неудобно» перед кем-то там… И заявить: мы — ни из солидарности, ни во имя чьего-то спасения, — поживой не станем. Вы — как знаете, но мы — больше не будем уступать и сдерживаться. Ибо осознали, что это — путь в пропасть.
Каждый отдельно взятый шаг туда, к ней, ещё не грозит падением, но что мы будем делать, отступив вплотную к самому её краю? Даже если мы согласны быть периодически отстреливаемой и загрызаемой дичью, — нам не позволят и этого! Они хотят уничтожить нас — именно так, — и даже не скрывают! И если у нас «нет сил», то надо самораспуститься. Единственный шанс — предположить, что сил у нас всё-таки достаточно, и исходить из этого допущения.
И ещё мне, наверное, скажут: в международной политике нет места эмоциям, тут только разум и дальновидность нужны.
Так ли? Нет, не так. Политику делают — люди. Любую политику, везде — и у нас, и в самых «державных», уверенных в себе, пытающихся диктовать нам странах. Эмоциональный настрой, мир чувств, любовь и ненависть — влияли и будут влиять на всех без исключения людей.
На всех. Не только на «политиков», что светятся на экранах, делая вид, что правят, но даже на «серых кардиналов» от банковских концернов и разведки; на тех, чьих имён мы зачастую не знаем, но в чьих силах — не засвечиваясь и не желая этого, обеспечивать лоббирование нужных им программ действия или бездействия. В чьих силах формировать так называемое «общественное мнение» — иными словами, выбрасывать на «рынок идей» и ввинчивать в псевдомозги толпы нужные им клише — и властно, ультимативно диктовать «политикам» лозунги и решения…
Но и эти — и они, — тоже люди. А значит — даже и они подвержены воздействию эмоций. И психологический настрой играет если не обязательно решающую, то всегда — очень важную роль.
И «мировое общественное мнение», и позиция тех самых политиков и заправил в любой стране — это всегда отношение общностей — коллективных личностей, — к действующим лицам происходящего на той или иной «арене». В разбираемом мною случае — к нашему, израильскому национально-государственному «я» (к народу-стране-государству как сверхличности) и к столь же коллективному «образу» тех, кто нам противостоит.
И огромное значение имеет — как же «окружающие» воспринимают каждую из сторон — нас и «их», — психологически. Наш народ — и всю эту стаю: «хамас», «джихад», «хизбаллу», огрызки «Сирии» и «Ирака», иранское «аятолловое» чудище… Кто мы и кто они в качестве образов, предстающих перед «мировым сообществом»?
Согласны ли мы, чтобы в нас — коллективно, — видели жертву? Как, допустим, видит её в еврейском мальчике из интеллигентной семьи пацанва с цепями да кастетами во дворах-пустырях фабрично-заводской окраины. Или в очкарике с университетским дипломом — блатная масть на зоне…
Если не согласны, — пора, наконец, осознать, где мы находимся.
Мы — на арене противостояния кланов, по большей части бандитских либо состоящих под покровительством сильных мафиози. И вместо заточек — бомбы!.. И не сбежишь, не переселишься никуда.
Подчеркну этот момент: такова арена действия.
И как же нам себя, спрашивается, держать? И что важнее всего, чтобы выжить? А очень просто: внушить страх. И ещё раз — громче, грозней, — страх! И третий раз — так, чтобы мурашки заплясали по коже у отморозья, — СТРАХ! Да, чтобы мурашки — до кондрашки! Чтобы половину этого отморозья вот этот самый кондратий хватил, а вторая половина бросилась нам сапоги целовать…
И вот тогда с нами и будут — считаться! Считаться! Считаться! Тоже три раза, чтобы ощутилось: именно это важнее всего.
Да, именно и только это. Чтобы «любили» — не обязательно. «Любить» — по-разному можно. Как балтийскую кильку, например. Или как заводную игрушку интересную, которую в силу этой самой её «интересности» очень быстро разобьют или разберут — посмотреть, что там у неё внутри (вот так же и тот, кто слишком «рефлексирует», — пожива для психологического садиста).
Но считаться… Будут ли в этом нашем мире по-настоящему считаться с такими вот не осмеливающимися бить насмерть? В переводе на нашу текущую реальность — не решающимися, отринув «сдержанность», уничтожить полностью всю террористическую нечисть и всё сколько-нибудь содействующее ей, — чтобы навсегда прекратились теракты, чтобы никогда больше не летели на наши города ракеты?
Считаться — не будут. Зачем, если мы «сдерживаемся»?
Зачем, если мы отказались от позиции уважающего себя народа, который ни за что не «стерпит», который на удар ответит мега-ударом?
И к тому же мы презрели, отринули основополагающий принцип отношений — любых, — и между людьми, и между общностями. Принцип взаимности. Если бы наш мир стоял на трёх китах, — я уверен, что самого большого и умного из этих китов звали бы «Взаимность».
Но мы отбросили и это, мы словно бы согласились: нас — можно, нам — нельзя.
Мы — словно бы «разрешили» вражьей нечисти вести против нас «игру» в одни ворота и без лимита времени. По нам — бьют, а мы — защищаемся. Да, стараемся не допускать теракты; да, «Железный купол» у нас против ракет. Но финального свистка не будет, а время не ограничено. И даже если защищается «Реал» или «Ювентус», а атакует команда третьей лиги Замбии, Гамбии или Мамбии, то — насколько вероятно ни разу не пропустить?
Но мы — мы практически лишь защищаемся… И кто же мы, в конце-то концов?..
Чем дышим мы? Чего от мира ждём,
Не смея — словно чуждая планета
Нас приютила, — грянуть: «Здесь наш дом,
И смерть тому, кто не признает это!»
Ужели нам отваги не дано
Промолвить… прогреметь планете в очи:
«Мы здесь — для счастья! Сбудется оно,
И смерть тому, кто помешать захочет!»
Иль вправду нам — когда же, где и кем? —
Не волчий, нет, — овечий выдан паспорт?…
Иль нам нельзя того, что можно всем —
Спасать своих! И бить — наотмашь, насмерть!
… Не доброта — холуйство и позор, —
Быть добреньким к врагам непримиримым.
Коль выбирать — народ-конкистадор
Иль племя жертв, — ужель второе примем?
Мораль гонимых — хлам, что в души врос, —
Пора исторгнуть… Хватит лжи бездонной!
Будь проклят враг! И вместо наших слёз —
Да будут вражья кровь и вражьи стоны!
Народ, решись же! Твёрдо отчекань:
«Своих детей, своих седых старушек
Мы защитим! И лютой будет казнь
Зверью, что их покой хоть раз нарушит!»
Беречь своих — вот долг и вот девиз.
Их смерть, их кровь вовеки не отмолишь…
Спасай же их — иль о врагах пекись:
Одно из двух. Воистину, одно лишь!
Кто же мы, в конце-то концов?
В капище, которое я описал, жрецы «мира» и иже с ним увещевают нас блюсти гуманность односторонне. Так интеллигента иной раз убеждают — порой даже в суде или в социальной службе, — когда «наедут» на него и тяжбу некую навяжут: «Его же не изменишь… он бандит и хам — так воспитали… а ты человек понимающий — будь выше этого… уступи, прояви терпимость». Получается, что удел понимающего и нравственного — терпеть, а хаму и бандиту надо дать всё, чего он хочет… надеясь пробудить в нём «добрые чувствования», смягчить и облагородить его отношение к миру… Как бы не так! Это действует прямо противоположно — и во взаимоотношениях отдельных людей, и в масштабе государств… И теперь, в данном контексте, — вот совсем иные, мудрые и достойные слова той же самой Голды Меир (из интервью журналу «Ньюсуик», 70-ые годы):
«Мне не нужен либеральный, антиколониалистский, антимилитаристский — и мёртвый, — еврейский народ».
И вот призыв, то и дело звучащий у нас из уст людей, не забывших, что такое забота о себе и национальное достоинство: «Дайте армии (ЦАХАЛу) победить!»
И к этому — сказанное лет пятнадцать назад, во время волны терактов начала века (и тысячелетия), одной религиозной женщиной: «Если уж, допустим, уничтожение народа, — то почему именно моего?»
Что ответила бы ей «мировая общественность»? Вернее, что общественности этой самой «подумалось» бы?
А подумалось бы ей, этой самой «общественности», так: потому что твой народ предназначен быть не тем, кто бьёт, а тем, кто страдает; потому что именно ваш образ таков в нашем восприятии; таков привычный нам расклад ролей, и не извольте нарушать то, что сложилось… Вы не должны вести себя иначе, нам это «некомфортно». На бандита не «сердятся» за то, что он бандит, поскольку с ним — «таким», — свыклись, он так поставил себя; а на тихого и порядочного интеллигента, если решится действовать силой, — зашикают, зашипят возмущённо. И не на «умеющего отказать» — нет, именно на того, кто всегда просьбу выполнит, обиду затаят, если вдруг не сможет чем-то там услужить… Если вы — такие, то будьте уж такими и дальше… Таков роман о вас в веках. To be continued…
Такими нас, может быть, даже отчасти и «полюбят». Отчего же не полюбить любовью-жалостью… и не ощутить себя при этом милосердными, сострадательными, великодушными?..
Но мы-то — согласимся ли мы с этим? Веками, веками складывался и культивировался этот стереотип народа-страдальца, народа-жертвы!.. И неужели мы действительно это заслужили, неужели мы и вправду таковы?
В том-то и дело, что нет! Можно — и должно, — совершенно иначе взглянуть на нашу историю.
А ну-ка попробуем сделать себе «рефрейминг»! Переосмыслить нашу участь в веках, изложить нашу историю, глянув на неё под другим углом. Не получится ли тогда совершенно иной «нарратив»? И мы можем, мы вправе изложить о себе иную повесть! Совершенно иную, нежели та, которую привычно жаждет читать «просвещённый мир»…
Итак — кто же мы?
Заметим в качестве предисловия: история может показаться чередой сплошных злосчастий, если фиксировать внимание на самых драматичных, «интересных» моментах — «интересных» в том смысле, в коем это слово звучит в проклятии «Чтоб тебе довелось пожить в интересные времена». Об этих периодах чаще всего пишут, они являются самыми броскими. Но, скажем, и французская история может показаться сплошным кошмаром, если судить о ней по романам и повестям, действие которых происходит в 16-ом веке, в эпоху религиозных войн. Благополучные периоды куда «скучнее», и их поэтому меньше «замечают».
Так что же всё-таки можно сказать о нашем историческом послужном списке? Относительно древности — будем основываться на «Ветхом Завете»: едва ли кто-то не признает, что любое национальное предание — верить или нет в его исчерпывающую правдивость, — основано на воспоминаниях о реально произошедшем. Итак — бросаем взгляд в былое. Египетское рабство? Да, верно; но мало кто из народов не бывал ни разу под чьею-то пятой. И те же французы в большинстве своём — потомки галло-римлян, несколько веков пребывавших под властью франков, по чьим «салическим» законам даже за жизнь «римлянина» платили вдвое меньше «солидов» штрафа, чем за германского господина… И ничего, стоит себе около Нотр-Дама статуя Карла Великого… Мы-то, по крайней мере, в пору Исхода расквитались с лихвой. Потом — при Иисусе Навине, — чем не «конкистой» было завоевание Земли Израиля? Чем оно уступает берсеркским подвигам тех, чьи потомки ныне благоденствуют и благодушествуют на севере Европы — и, заметим, чувства вины решительно не испытывают…
(И позволю себе в скобочках заметить: если я в той или иной мере вправе решать и выбирать что-либо для своих потомков, то — чем подвергаться опасности терактов и ракет, пусть уж лучше испытывают «чувство вины»).
Далее — веков шесть, если считать эпоху Судей, — евреи были независимым и довольно сильным народом. Конечно, не всегда побеждали; а кто — всегда?.. Этот период включал державное величие при Давиде и Соломоне; увы, потом — разделение на два царства, междоусобицы и естественно вытекающее отсюда ослабление. Но далеко не любая из уважаемых европейских наций имеет шесть-семь столетий непрерывнойгосударственности в своём активе. Это — далеко не мало. Далее, при персах и эллинистических огрызках македонской лоскутной империи иудеи не были никем ни покорены, ни порабощены. Они входили в многонациональные державы на федеративно-автономной основе; тех же, кто пожелал уничтожить их, они истребили сами. Они были сильны, богаты и влиятельны, имели все преимущества интенсивных культурных и торговых связей с партнерами по федерации и в отдельной государственности нуждались не больше, чем в наше время, допустим, шотландцы. Когда же Антиох Эпифан вздумал навязать им (да и то с помощью «пятой колонны») то, что они принимать не хотели, — взяли эту государственность, расправились с врагами, как с бешеными собаками, и обессилили при этом селевкидское царство настолько, что оно вскоре досталось практически без борьбы Риму. А сами остались ещё на целый век независимыми, и Хасмонейское царство было могущественной державой — почти империей, ибо включало подвластные земли. Потом было поражение от римлян (но против них никто не мог тогда устоять); при этом, однако, Иудея до войны 67-70 гг. н. э. всё ещё имела статус царства, пусть даже вассального…
А потом? Да, было изгнание, и почти две тысячи лет евреи жили в чужих странах, и были меньшинством, и порой подвергались кровопролитным гонениям; но это позорит не нас, а тех, кто нападал, грабил и убивал, пользуясь численным превосходством. Когда же можно было защищаться с оружием в руках, евреи прекрасно умели побеждать.
И к тому же сила — не только в оружии. Экономическое могущество евреев и сила, которую давала им относительная образованность, были таковы, что их массовый приход в ту или иную страну всегда играл благотворную роль для государства — будь то западные страны, Польша или Оттоманская империя. Многое, очень многое зависело от еврейского купечества. Далее, еврейские общины были великолепно организованы и сплочены, в них действовал восходящий ещё к библейским заповедям принцип взаимовыручки. Еврейскому бедняку было лучше, легче, уютнее, чем обнищавшему крестьянину или феллаху. Да, мы жили лучше, и не стыдливо опускать глаза, а гордиться этим надо!..
Наконец, на протяжении разных эпох и в самых разных странах евреи, с очень и очень древних времён осознав ценность книжного учения и образованности, век за веком совершенствовали и оттачивали чрезвычайно эффективную систему обучения детей. И, вооруженные кругозором и объёмом знаний намного более широкими, чем у окружающих народов, евреи в любой стране, в которой селились, выдвигали из своей среды, кроме купцов и банкиров, ещё и врачей, аптекарей, юристов и т. д., а в новое время — часовщиков, оптиков (это тоже знаний требовало), с 19-го же века (эпоха эмансипации) — представителей и гуманитарной, и технической интеллигенции. Естественно, при таком раскладе средний уровень благосостояния евреев был гораздо выше того, который имело, в массе своей, «почвенное» население. А социально-экономически слабая часть еврейского населения поддерживалась пожертвованиями тех, кто преуспевал.
Итак, евреи шагали по истории, в общем и целом, как достаточно сильный, сплочённый и уверенный в себе народ и, несмотря на всю нелюбовь окружающих общностей, умели достигать высокого положения и благополучия.
И, конечно, за три с половиной тысячелетия постигали наш народ трагедии; но за это — всегда и всем, — отмщалось и будет отмщаться. А сейчас у нас процветающее, экономически развитое государство, одна из сильнейших армий мира и блистательный победный актив.
Вот такова наша история, таков наш народ.
Стать народом-властелином
Настало время нам скинуть страдальческое рубище, окончательно выломиться из пагубного стереотипа «народа-жертвы». И приучить, уж наконец, и самих себя, и «мировую общественность» к тому, что мы — совершенно иные, нежели окружающим нас хотелось бы. И пусть им будет некомфортно — переживут… а не переживут, — плакать не станем.
Не мы будем хорошими — нам будет хорошо.
Казаться «сверхгуманными»? Чтобы нас любили? Нет, увольте, не надо. Мы должны приучить всех к тому, что мы — себе на уме. Мы беспощадны к беспощадным. И ни в коем случае не должны страдать за то, что мы цивилизованнее соседей (будь то племена, кланы, бандформирования или что-то там иное). И мы будем в ответ на теракты и ракеты бомбить всмятку террористические логовища, пока не изничтожим до последней особи исчадия, избравшие своим оружием террор, и тех, кто поддерживает их. Мы будем изничтожать их бомбами и танками — независимо от того, где именно эта нечисть подло прячется: в садике, школе, жилом доме или больнице. Именно так, если это понадобится для того, чтобы защитить своих. Чтобы не дать зверью ударить по нашим садикам, школам, домам, больницам… И кровь невинных с той стороны, если мы её прольём, будет не на нас, а на тех, кто рассчитывал прикрыться ими!..
И станем тогда именно мы, мы сами — теми, которых «не изменишь». Теми, кого «так уж воспитали» (а что — нет? Жизнь — вот она-то и воспитала, спасибо ей…) Станем сами — теми, кому уж лучше уступи, а то мы на такое способны…
И очень бы неплохо, чтобы враги наши считали нас способными на всё. Включая использование любого оружия — даже атомного. Чем больше будут они опасаться нас в этом смысле, тем менее вероятно, что нам нечто подобное понадобится на самом деле. И не дай Бог, чтобы думали — мы не ответим тем же. Не дай Бог… Нет, ни одна из стран христианского мира никогда не решилась бы использовать против нас что-либо неконвенциональное — здесь их главные святыни. Но тех, кто ныне противостоит нам, — не только террористические стаи, но и так называемые «государства», — надёжно удержит лишь одно: страх, лютый страх перед тем, что мы сделали бы с ними в ответ на удар. Так пусть боятся — люто, безмерно!
И если мы решимся быть такими, — те, что окружают нас, очень скоро будут вымаливать у нас пощаду и мир. И тогда мы — истребив террористическую нечисть, — сможем властно, победно, на удобных нам условиях дать мир тем, кто не виновен в терроре и не причастен к нему. Тем, кто, наверное, не «полюбит» нас и не захочет «дружить» с нами, но будет бояться нас — таких. Бояться — и трепетать от одной мысли о том, чтобы нарушить даруемый нами, драгоценный для них мир; от одной мысли о нашем возмездии за любое возможное нарушение. И вот тогда, может, со временем и дадим им «автономию» некую — если будут вести себя пристойно…
И «мировая общественность» вынуждена будет свыкнуться с нами «такими» — сбросившими лягушечью кожу «жертвенно-уступчивого» образа.
И мы потолкуем с ней, с этой «мировой общественностью», по душам. И скажем ей вот что:
Мы — народ-хозяин на этой земле. Мы твёрдой рукой властвуем здесь. И мы будем властвовать, процветать и наслаждаться, а не страдать — нравится вам это или нет. Наш народ — не жертва, а победитель и властелин, который уничтожит любого, кто посмеет напасть на него. Мы не указываем другим народам, как жить, и не посягаем на их страны; но мы не позволим никому что-либо навязывать нам — здесь. И не будем стыдливо соотносить ни наш образ жизни, ни наши законы с чьими бы то ни было мнениями и «неодобрениями».
Всё наше вокруг! Почему же и здесь
Мы язвой уступчивости больны,
И вновь по-холуйски боимся — задеть
Изгибчики чьей-то душевной струны?..
А нам бы, лелея прогулочный шаг,
Промолвить с улыбкою тех, кто силён:
«Здесь прихоти наши и наш кавардак,
Здесь наши законы и наш закидон!»
И, в шёпот не вслушиваясь ни в чей,
Добавить бы так, не вступая в спор:
«Здесь наши желания — мера вещей;
К услугам задетых — аэропорт».
Читатели, автора можете клясть,
Но всем вам — признайтесь-ка, — ясно вполне:
Так скажет, нисколечко не стыдясь,
Любой иноземец в своей стране.
И знайте: народ наш пребудет и впредь
Пред гулом клевещущих толп уязвим,
Пока не научимся — мочь и сметь
И мерой за меру не воздадим.
Так будем же соблюдать что-либо и считаться с чем-либо только на основе взаимности. Не домогаясь ничьей любви — и к тем, кем «не любимы», претензий за это не имея.
«Коль не нравимся мы вам, — не ходите в гости к нам».
А если нравимся, а если хотите в гости, — пожалуйста, но помните: здесь наши желания — мера вещей. Если мы ездим к вам, то принимаем как должное ваши причуды: в Америке сдаём при въезде отпечатки пальцев; в России, если хотим пожить у друзей или родственников, регистрируемся на почте, заполняя громоздкие анкеты… Что ж, так у вас заведено… Но — взаимно, — и вы за то, чтобы осматривать наши достопримечательности и посещать ваши святые места, которые находятся здесь, на нашей суверенной земле, должны будете приспособиться к нашим законам и закидонам.
Мы должны врасти, вжиться в образ народа сильного, торжествующего, созданного для благоденствия. Народа, предпочитающего мир — войне, дружбу — враждебности, но беспощадного к тем, кто посмеет избрать вражду, и уверенной рукой бросающего ту самую «гранату», с которой я начал своё эссе.
Мы должны позволить себе — побеждать.
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/y2019/nomer7/manfish/
