***
Дрожь пробегает по телу земли – несутся составы.
Как саксофон в джаз-оркестре – гудок паровоза!
Земля постарела со дня сотворенья и лечит суставы,
с поэзии древних времён переходя на прозу,
переходя на язык технологий гордый.
Только по-прежнему кто-то тоскует в лесах и саваннах:
крик прорезает бархат ночи потёртый
Птичий ли крик, человечий? Охотник? Странник?
Только по-прежнему много живущих в чащах –
тысячи глаз притаились меж трав и деревьев.
Как же вместить целый мир – шелестящий, кричащий,
как уберечь от беды тот оазис древний?
Мёртвым дельфином лежит на песке природа,
мёртвою птицей падает перед нами.
Мы проезжаем, и все слышней год от года,
как всё сильнее трещит земля под ногами.
***
Есть глаза у камней, уши, губы, носы,
у воды – переменчивый лик,
руки есть у деревьев, душа – у лисы,
этот пень своим видом – старик.
Филигранны рисунки древесных листов –
их искусный создал ювелир.
И великую книгу полей и лесов
зачитал уже ветер до дыр.
Главный Библиотекарь за книгой следит,
и страниц её не сосчитать.
Он с любовью глядит, хоть бывает сердит,
но листает опять и опять.
В этой книге мы все, как рисунки пером –
эфемерны, мгновенны, легки.
Камень – брат наш, мы рядом с водою-сестрой…
Нам подобны её родники.
***
Моему дедушке Павлу Осиповичу Видишеву
Я никогда его не видала, он не был героем войны,
ни ордена, ни медали не осталось после него…
Лишь несколько писем с фронта – полны ощущенья вины
и боли невероятной – и это страшней всего.
«Воспитай дочерей в моём духе», – он написал жене,
«Быть честным – какая скука!» – ей написал потом.
Письмо последнее (на войне, брат, как на войне):
«Он застрелился из ржавого пистолета», – жене сообщили в нём.
Писалось о том, что дошло до большого скандала,
что он опорочил звание коммуниста, и нет прощенья ему!
Я не знаю, случилось что, я тебя никогда не видала…
Почему же в меня перешла твоя боль сквозь времени муть?
Почему же во мне твоя боль, твоя боль, твоя боль?!
Почему мне так больно жить, словно кожного слоя мало?
Только сыплется времени снег или времени соль…
Я тебя никогда не видала.
ПРИБАЛТИКА
Литвы янтарной ли или немецкой Риги
мне дороги черты в холодном ноябре.
Иль Таллина дождливого интриги
с неярким солнцем в сумрачном дворе.
Янтарные ликеры – капли солнца
в них растворились – пусть согреют нас.
И пусть ведут друзья мои, эстонцы,
о Таллине неспешный свой рассказ.
Но чайки всех перекричат неистово!
Они доверчивы и так нахальны здесь.
И на бортах судов, перед туристами
они позируют, изображая спесь.
А после хлеба требуют насущного –
ведь каждый как умеет, так живёт.
Они кричат: «Мы первые, мы лучшие!»,
мы им кидали крошки прямо в рот!
Зайти в харчевню тёмную «Дракон»
и пить глинтвейн из глиняной посуды…
А Марта наливает всем бульон
и пирожки даёт, хрустящие, как чудо!
И так потом мозаика всё вертится:
то башни Таллина, неспешные слова,
органы Риги, ветряные мельницы…
Янтарная Литва – янтарная листва…
Стихи Галчинского на вильнюсской стене –
в копилке памяти всё это ценно мне.
БЫТЬ АГНЕШКОЙ
Родиться Агнешкой в маленьком польском местечке,
далеко от столицы, и тихо расти, играя
с соседскими Басей и Анджеем, недалеко от крылечка.
Не то чтобы там в раю, но на окраине рая…
Ходить по субботам в костёл и на воскресную мессу
с бабушкой Ханной, с сестрёнкою Катажинкой…
Вот Анджей подрос, и как-то смотрел с интересом,
как ты поправляла торчащий локон из-под косынки.
Петь в хоре «Швента Мария» и «Мизерере»,
смотря как луч скользит по стене костёла.
И верить всегда в Надежду, Любовь и Веру.
А лучик на стенке играет с тобой, весёлый.
Выйти замуж за Анджея, родить ему Ежи и Збигнева,
а после ещё Малгожату и Каролину.
В свободное время плести кружева столь дивные –
как снег или облако они чисты и невинны.
И так вся жизнь плетётся как некое кружево…
Побыть Агнешкой хотя бы мысленно – тоже чудо!
А рядом с Агнешкой всегда её верный суженый.
Быть Мартою, быть Хеленою, быть Гертрудой…
РОЖДЕСТВО
И как по заказу – в Сочельник снег
ложится под ноги – искристый, хрустящий.
Минуты свой замедляют бег
и в ночь Рождества замирают всё чаще.
Вот первая в небе сияет звезда.
В домах ароматы из зимнего леса…
Вот первая где-то звучит коляда,
И падают хлопья, лишённые веса.
Младенец в вертепе родился в тот миг
и криком своё возвестил появленье.
Тот крик самых дальних селений достиг –
все славят по-своему Бога Рожденье!
Тот радостный плач достигает ушей
того, кто умеет и слушать, и слышать.
И кто-то у моря услышал уже,
А кто-то в лесу на стремительных лыжах.
А кто в океане, на гребне волны,
во время свирепого, страшного счастья!
И те, кто родился в ту ночь, видят сны
о том, что Христу и они сопричастны.
И ёлочным шаром сияет Земля…
Чуть ярче сейчас голубая планета!
С рассветом проснётся природы семья,
местами в пелёнки из снега одета.
***
Мандарины с хурмою
полыхают весь день. Снег идёт.
Накрываются мглою
в пять часов. День устал от забот.
Но с сияющим утром
мандарины, бананы, хурма
на прилавках как сутры –
отступает пред ними тьма.
Эту яркую сладость
люди несут в дома.
Это радости малость –
это просто зима, зима…
Полыхает на белом,
греет душу фруктовый ряд.
Так не греют ни спелый
персик, ни виноград.
И горят купола с утра,
золотые, как апельсин.
Это жизни свет и игра,
даже если ты в мире один.
***
Все времена возможно одновременны…
Только любовь началась, но было уже расставанье.
Во время любое можно войти степенно,
там поселиться и жить, но без привыканья.
Ибо привыкнешь ты и уже не сможешь
скользить по волнам времён на лодочке белой.
Приучишься быстро выхватывать меч из ножен
и даже выскальзывать на рассвете от королевы.
Губы её тонки, волосы в цвет листопада,
лоб чистый её высок и так безмятежен.
А старый король недалёк и на лесть очень падок.
Хоть гнев короля жесток, но вспышки его всё реже…
Не привыкай к любви, не нужно любить серьёзно.
Ведь страсть – это сеть! Иди, развлекись с гетерой
в древних Афинах. Влюблённые неосторожны
и гнев на себя навлекут короля иль пэра.
Будь лишь созерцателем и наблюдай биенье
жизни в любых временах, на любых широтах.
Но лучше всего горячей мысли движенье,
и лучше люби здесь и сейчас кого-то!
СЛОВА
Этих слов сахар и хлеб,
этих слов горечь и спирт…
Больше всех остальных потреб
мне потребен словесный пир.
Вся словесная чепуха,
мишура, цветной серпантин –
чтобы тело литое стиха
создавать один на один.
Этих слов искрящийся снег,
ураган, кружевная метель…
И проходит за веком век
под словесную канитель.
Говорю я слова взахлеб,
вынимаю звёздный улов.
Добрых слов сахар и хлеб,
горьких слов пепел и кровь.
