Семёна Липкина я встречал в Переделкино, где он часто отдыхал и работал (в Доме творчества) вместе со своей женой, скромнейшей и талантливой Инной Лиснянской. Семён Израилевич как-то рассказывал, что родился он в 1911 году в Одессе. Отец его был портным. Лет в пятнадцать он решился отнести свои «поэзосочинения» в «Одесские известия». Там его встретил человек с огромной шапкой волос, с довольно женственной на фоне коротких стрижек тех лет, причёской.
– А кого вы знаете из поэтов?
– Пушкина, Жуковского, Некрасова, Фета.
– Хорошо, но это всё давно было!.. А из современных? Из советских? – спросил лохматый человек Семёна.
– Да, знаю. Демьяна Бедного и Багрицкого.
– Демьян Бедный совсем плох.
– А Багрицкий хорошо про море пишет.
– Я и буду этот Багрицкий. И пишу не только о море. Я выберу из твоих стихов что-нибудь для газеты, причем выберу самое плохое, потому что в газетах хороших стихов не печатают. И беру их за то, что ты научился чередовать длинные и короткие строки. Ты ко мне приходи, я тебе расскажу о настоящей поэзии.
Дома, узнав, что Семён удостоился приглашения от известного в Одессе поэта, самого Багрицкого, пошили из портьеры курточку, дали 20 копеек на дорогу, так как трамвай стоил 10 копеек в один конец, и он отправился «в гости». Чтобы сэкономить деньги, он отправился пешком. За час дошёл. Довольно легко нашёл домик сторожа футбольного поля, где по бедности Багрицкий снимал комнату… Открыл дверь. Вошёл в прихожую, в темноту. Из темноты послышался голос: «Дурак, куда Ви прёте, Ви прёте на корыто».
Там стояло посреди коридора корыто, в которое из трещины в потолке стекала дождевая вода. Вошёл, познакомился с его женой, Лидией Гусаровной. Она сидела с сердитым видом в углу.
Он читал мне наизусть Случевского, Мандельштама.
– У меня астма, – говорил Багрицкий, – я лечу её, наизусть читая Мандельштама… Легко меня нашли? – отвлёкся от чтения стихов Багрицкий. Я сказал, что пришёл пешком, хотя у меня есть 20 копеек, которые мне дали на дорогу. Тогда, в 1926 году это были серебряные деньги. – Так у вас, юноша, есть деньги? – спросил Багрицкий. И тут Багрицкий обратился к своей жене: – Лидия Гусаровна, этот капиталист даст тебе денег, ты пойдёшь и купишь шпроты. Она поднялась, очень сердито накинула плащ и с нескрываемой злостью отправилась за шпротами, которые вскоре и появились на столе, резко поставленные её рукою.
– Сейчас поедим шпроты! – сказал Багрицкий Семёну Липкину, скромно сидевшему на табурете под злобновато-ревнивым взглядом жены Багрицкого. Багрицкий, открыл банку шпрот прилагавшимся к ней ключом, взял ложку и… съел всю коробку. – Правда, вкусно? – нагловато-смешливо обратился он к своему пятнадцатилетнему гостю…
Он потом, бывало, заходил за Липкиным в художественную школу и уводил его раньше с уроков. Они шли к морю, на пляж под названием Камушки. Липкин говорил, что Багрицкий, которого он называл певцом моря, не умел плавать… И купавшийся Семён обрушивал на Багрицкого брызги…
Потом Багрицкий уехал в Москву.
– Ты тоже поезжай, Семён, здесь пропадёшь… – сказал Багрицкий на прощание.
Я ещё в Одессе был в литературном кружке, – продолжал Липкин, – Багрицкий показал Мандельштаму несколько стихов. Причём как-то ловко показал собственное своё стихотворение, стихотворение Асанова, поэта старше меня, и ещё моё. Мандельштам отметил именно моё стихотворение.
Я позвонил (уже в Москве) Мандельштаму и пришёл в его комнату, где из всей роскоши писательской выделялся аквариум с рыбами, и ещё у него был телефон. Я принёс ему пачку стихотворений. Он разложил их в три стопки, разделив на три разряда. О самой большой он вообще ничего не сказал, видимо считал, что она не стоит слов. В следующей сделал 5-6 исправлений, исправил одесские ударения.
– Что-то в них есть – сказал он. Потом решительно выбрал два стихотворения и сказал, – это уже стихи! – И позвонил о них одному поэту, другу его по временам акмеизма. Их опубликовали.
Семён часто бывал у него и в доме Герцена и когда он жил в районе Маросейки, у его брата. Осип Эмильевич, по его словам, был весьма неаккуратен. Его приличный костюм, купленный в торгсине, был запачкан тем, чем он питался. К поэтам и к их стихам Мандельштам был отменно строг. Семён был в том возрасте, когда женщин оценивал наиболее с точки зрения красоты, а жена Мандельштама, с которой он познакомился, была некрасивой. Но у неё были замечены прекрасные золотистые волосы, которые она однажды распустила после мытья. Он видел, что Мандельштам без неё жить не может. Осип Эмильевич влюбился однажды в Марию Петровых. И Надежда Яковлевна пишет о ней в воспоминаниях очень плохо. Впрочем, о ком она пишет хорошо… Семен Липкин поехал к ней с женой Инной и сказал ей:
– Вы несправедливо относитесь к Марусе. Она не виновата в том, что Мандельштам влюбился в неё. Но между ними ничего никогда не было. Мне Маруся сама говорила…– Вы считаете? – несколько смягчилась Мандельштам, которая многим в своей книге выдала нелестные и подчас несправедливые характеристики. Не избегла этой участи, сколь помню, и её ближайшая подруга Эмма Герштейн…
Семёна Липкина печатали. Выходили его стихи и в альманахе «Земля и фабрика» и в журнале «Октябрь». Но с 1932 года, с года «великого перелома», печатать надолго перестали. Занимался он только переводческой деятельностью. Перевёл национальный эпос «Джангар», который хвалил в «Правде» Корней Чуковский… Потом «Махабхарату». А авторскую первую книжку издал, когда ему было уже 56 лет…
Вот что я запомнил из рассказов Семёна Липкина, восстановив их по беглым заметкам в старой, ветхой записной книжке… До сих пор жалею, что подробно не расспросил его об Андрее Белом, я поздно и случайно узнал, что Семён Израилевич с ним встречался и немного об этом написал…
