(продолжение. Начало в №9/2018 и сл.)
Сторож при морге говорил: «Вы мертвых не бойтесь.
Они вам ничего не сделают. Вы бойтесь живых».
Илья Ильф
Из записной книжки
ТРОЙКА ГЕНЕРАЛА ДИТЕРИХСА
25 июля 1918 года передовые части белых вошли в оставленный большевиками Екатеринбург.
Офицеры сразу же бросились к Ипатьевскому дому, где и обнаружили плохо замытые следы недавнего побоища. Бестолковые попытки найти трупы привели к тому, что многие следы преступления были уничтожены. Офицерам, обрабатывавшимся черносотенной пропагандой, было ясно только одно: во всем виноваты евреи.
Следователя по особо важным делам А.П. Намёткина, которому было поручено расследование царского дела, «патриотическая» версия офицеров не вдохновила, и он был отстранен — якобы из-за недостаточного рвения. Затем полгода расследование вел И.С. Сергеев. Он и добыл львиную долю вещественных доказательств и свидетельских показаний. Но так как он был занят раскрытием преступления, а не еврейского заговора, то тоже был отстранен — как якобы тайный еврей и чуть ли ни большевистский агент.
Главную роль в перемене декораций сыграл генерал М.К. Дитерихс. В начале февраля 1919 года И.С. Сергееву было приказано передать ему материалы неоконченного следствия. Без движения они пролежали недолго, так как Дитерихс нашел «правильного» следователя, Н.А. Соколова. Тот и направил расследование в «патриотическое» русло, что и требовалось бравому генералу.
Одна из проблем для «патриотической» версии состояла в том, что решение о расстреле царя и его близких было принято Президиумом Уральского Совдепом во главе с Александром Георгиевичем Белобородовым. Ведущая роль Белобородова мешала национал-патриотам тогда и продолжает мешать до сих пор. Крайние из них пытались его объевреить, перелицевав в Вайсбарда (на идише — Белая борода); но таково достижение «патриотической мысли» более позднего времени. Первопроходцы до этого не додумались.
Первопроходцами я называю авторов трех первых книг о гибели царской семьи. Каждый из них располагал материалами незавершенного следствия, вывезенными из Екатеринбурга после развала армии Колчака. Это британский журналист Роберт Уилтон, генерал М. К. Дитерихс и следователь Н.А. Соколов. Англичанин, чех и русский: полный черносотенный интернационал![1] Им пришлось задвинуть Белобородова в тень Филиппа Голощёкина, ибо о еврейском происхождении «товарища Филиппа» в следственном деле имелись шаткие сведения.
Один из трёх экземпляров следственного дела хранится в архиве Гарвардского университета — я его просматривал. В нём имеются показания свидетеля, который в течение двадцати минут ехал с Голощёкиным в поезде. Этот свидетель показал, что у Голощёкина волнистые волосы с рыжеватым оттенком, из чего он вынес впечатление, что тот похож на еврея. Имея такую зацепку, первопроходцы наградили «товарища Филиппа» еврейским именем и передали ему первую скрипку, отобрав ее у Белобородова. Но сговориться между собой они не успели: у одного из них «товарищ Филипп» стал Исааком, у второго — Исаем Исааковичем, у третьего он Шая.
Генерал М.К. Дитерихс
А.И. Солженицын знал, что «Шая-Филипп Голощекин славы не искал, всю её перехватил долдон Белобородов»; и что «в 20-е годы так все и знали, что это он [Белобородов] — главный убийца царя; даже в 1936 г. гастролируя в Ростове-на-Дону на какой-то партконференции, он еще похвалялся этим с трибуны. (Всего за год перед тем, как расстреляли его самого)» (т. II, стр. 92).
Но и похвальба Белобородова не помешала Солженицыну, в унисон с тремя первопроходцами, наделить ролью закоперщика Шаю-Филиппа, резонерски воскликнув по этому поводу: «О, как должен думать каждый человек, освещает ли он свою нацию лучиком добра или зашлёпывает чернью зла» (т. II, стр. 92).
Полагаю, что каждый человек должен, прежде всего, думать о том, освещает ли он добром или зашлёпывает злом самого себя. Если он об этом не думает, то о нации и подавно не озаботится. Да и не так всё однозначно в многоцветном нашем мире. Сплошь и рядом творящий зло уверен, что делает добро. Не только Белобородов гордился тем, что избавил народ от «Николая Кровавого». Между членами расстрельной команды разгорелась борьба — кому из них считаться прямым убийцей царя. Яков Юровский утверждал, что это он застрелил Николая, М.А. Медведев (Кудрин) приписывал эту честь себе, и у обоих её оспаривал Петр Ермаков. Никто из них не считал екатеринбургское побоище грязным пятном на своей совести; напротив, считали его делом добрым и доблестным.
Следствие об убийстве царской семьи во многом напоминало расследование убийства Андрюши Ющинского, ставшее печально знаменитым делом Бейлиса (1911-13)[2].
Как в Киеве в марте 1911 года, сразу после нахождения трупа мальчика, стали распространяться листовки, утверждавшие, что он убит евреями, так и в Екатеринбурге в июле 1918 года, сразу после вступления в город передовых отрядов армии белых и чехословацкого корпуса, до начала какого-либо расследования, пошла гулять молва, что расправу над царем учинили евреи. В Киеве ее распространяла черносотенная молодежная организация «Двуглавый орел», в Екатеринбурге — черносотенное офицерство. В Киеве, один за другим, были отстранены три следователя по делу об убийстве Андрея Ющинского, после чего уголовное дело передали охранному отделению, то есть политической полиции, где оно и было превращено в ритуальное дело Бейлиса. Менделя Бейлиса арестовал глава киевской охранки полковник Кулябко — тот самый, который вскоре после этого прошляпил — если не спровоцировал — убийство премьер-министра П.А. Столыпина. В Екатеринбурге неугодные следователи тоже отстранялись до тех пор, пока оно не попало в руки угодного — «патриота» Н.А. Соколова.
«Еврейская» версия цареубийства была настолько распространена, что дошла до сведения главы британской военной миссии при правительстве Колчака генерала Нокса, а тот сообщил о ней в свое военное министерство. Попав в печать, она обеспокоила еврейскую общину Великобритании. Для выяснения обстоятельств, она направила в Омск (столицу Колчака) делегацию. Каково было ей добираться до Омска из Лондона через фронты еще не завершенной Мировой и разгоравшейся гражданской войны в России, можно только вообразить.
Делегацию принял министр юстиции правительства Колчака М. Старынкевич. Он объяснил, что генерал Нокс был введен в заблуждение военными кругами. Однако следствие об убийстве царской семьи проводится гражданской властью, в рамках закона. Старынкевич пояснил, что каждую неделю получает донесения и полностью в курсе дела.
О том, как пристально он следил за екатеринбургским расследованием, говорит его письмо управляющему Министерства иностранных дел от 19 февраля 1919 года, которое мы уже цитировали[3].
М. Старынкевич был эсером, в коалиционном правительстве Колчака он представлял самую левую часть политического спектра. Логика гражданской войны вынудила Колчака объединить под своим главенством разные антибольшевистские силы, но черносотенные элементы были крайне недовольны сотрудничеством с либералами и социалистами. Разногласия между ними оставались столь же глубокими, как и до революции.
Вернувшись в Лондон, делегация опубликовала авторитетные заверения министра юстиции. Когда об этом стало известно в России, возмущение офицерских кругов многократно усилилось. Ведущую роль в них играл генерал М.К. Дитерихс. Одно время он был командующим Уральским фронтом, но затем был отстранен от командования. Оказавшись в резерве, он рвался к «царскому делу».
Как упоминалось, первоначально расследование убийства царской семьи было поручено следователю по важнейшим делам А.П. Намёткину. Об этом человеке известно мало. Достоверно лишь то, что он не подыгрывал черносотенцам. Сперва он вызвал гнев тем, что отказался приступить к расследованию без официальной санкции прокурора, а когда санкция была дана, повел его так, что вызвал еще большее негодование военных кругов.
Другого профессионального следователя в прифронтовом городе не было, поэтому дело решили передать одному из членов окружного суда. В исключительных случаях закон это допускал. В результате закулисного сговора между военными, председателем суда и прокурором на эту роль был рекомендован некто Михнович. Видимо, он устраивал черносотенные круги. Но решение принимало общее собрание членов суда, и оно дружно прокатило Михновича. Так же дружно оно проголосовало за Ивана Сергеевича Сергеева.
Слухи о «еврейском ритуальном убийстве» царя и его семьи следователя Сергеева не впечатляли. Это снова вызвало гнев в кругах черносотенного офицерства. Был пущен слух о еврейском происхождении самого следователя. Наговоры привели к желанному результату: обойдя министра юстиции, Дитерихс добился его отстранения лично от Колчака. Вскоре должен был уйти в отставку и Старынкевич. За те несколько месяцев, что Сергеев вел расследование, то есть с августа 1918 по январь 1919 года, была установлена львиная доля фактов, которыми потом воспользовался его преемник. Сам Сергеев, после развала фронта, попал в лапы большевиков и был расстрелян.
Генерал Дитерихс сблизился с находившимся в стане белых британским журналистом Робертом Уилтоном и нашел в нем горячего почитателя и единомышленника. Оба сообразили, что могут быть полезны друг другу. Уилтон получал от Дитерихса сенсационные сведения о «еврейских зверствах», творившихся на «немецкие деньги», против царя, России и Великобритании. А Дитерихс, через энергичного и неумного Уилтона, получил возможность вести черносотенную пропаганду на весь мир.
Книга Уилтона «Последние дни Романовых» стала первым опубликованным трудом о екатеринбургской трагедии. Вторым стало двухтомное сочинение самого Дитерихса. Оно было написано в бытность его главой Дальневосточной Республики — последнего оплота антибольшевистских сил на территории России.
Оба автора не жалели красок, чтобы опорочить И.С. Сергеева и А.П. Намёткина как несведущих и нерадивых людей, но проговаривались, что истинные причины недовольства обоими лежала в иной плоскости.
«Следователь Намёткин и член суда Сергеев, независимо от их личных качеств, характеров и политических физиономий, в своей следственной деятельности безусловно были под влиянием… больного политического течения мысли тогдашней гражданской власти и влиявших на нее политических партий бывших учредильцев» (Дитерихс, т. 1, стр. 125. Курсив мой. — С.Р.).
В учредилке, то есть в Учредительном собрании, разогнанном большевиками и затем продолжившим работу в Самаре, доминировали эсеры и близкие к ним партии. По мнению Дитерихса, они были заражены тем же еврейским духом, что и большевики, потому их сторонникам нельзя было доверить расследование «царского дела». С солдатской прямотой генерал излагал свое кредо: «Сергеев хотя и крещеный, а все же был еврей, еврей по крови, плоти и духу, а потому отказаться от своих соплеменников никак не мог» (Дитерихс, т. 1, стр. 129-130). С такой же прямотой Дитерихс излагал высшую цель расследования цареубийства: «для укрепления среди народных масс и в рядах нарождающейся армии монархических принципов и тенденций» (Там же, стр. 124). Стало быть, раскрытия истины, какой бы она ни оказалась, для Дитерихса не было целью. Что же до «монархических» тенденций, то под ними понимался «патриотизм» в духе Союза Русского Народа.
Пороча первых двух следователей, генерал Дитерихс обнаруживал незаурядное красноречие, но, превознося третьего, Н.А. Соколова, он превзошел самого себя.
До октябрьского переворота Соколов работал в Пензе, оттуда бежал на восток, переодевшись крестьянином. Эта обычная для того времени акция по спасению собственной жизни под пером Дитерихса превратилась в величайший патриотический подвиг во имя России.
Но, при всей романтической приподнятости «прозы» Дитерихса, в ней проступают реалистические подробности. Из них явствует, что Соколов был крайне неприятным субъектом и производил отталкивающее впечатление. Нервный, вспыльчивый, ощетиненный, болезненно самолюбивый, он постоянно прикусывал усы и не смотрел в глаза собеседнику. Генерал объяснял это тем, что один глаз у Соколова был искусственный, а другой косил. Зато Соколов был «национальным патриотом» — это искупало все.
Передав дело Соколову, Дитерихс оставил за собой «общее руководство», о чем писал в своей книге, не сознавая, насколько этим компрометирует «независимое» следствие. Когда его книга дошла до Европы и попала в руки Соколову, у того потемнело в единственном глазу. Его протест появился в эмигрантской газете:
«Во время хода предварительного следствия, осуществлявшегося на основании закона единоличной следственной властью, генералу Дитерихсу никогда не только не принадлежало какое-либо руководство делом, но одним из… повелений адмирала [Колчака] ему было категорически запрещено какое бы то ни было вмешательство в следствие»[4].
Однако в той же заметке Соколов подтверждал участие Дитерихса, признавая, что полномочия были выданы не только ему, но и генералу «по некоторым совершенно частным поводам» (? — С.Р.).
Позднее, в своей книге, Соколов снова пытался оспорить «укоренившееся в обществе ошибочное представление» о том, что Дитерихс направлял его действия, но делал это еще менее вразумительно. Его опровержение сводилось к красивой, но малосодержательной фразе: «Дело следователя, как его столь правильно определил великий Достоевский, есть свободное творчество»[5]. Тут же, однако, он признавал, что Дитерихс «оберегал работу судебного следователя более, чем кто-либо. Ему более чем кому-либо обязана истина»[6].
Увы, с тех пор, как следствие перешло в руки Соколова, Дитерихса и примкнувшего к ним Уилтона, поиски истины об убийстве царской семьи отошли на задний план. На первый план вышло раскрытие «еврейского ритуального убийства».
Следователь Н.А. Соколов
Соколов в основном передопрашивал свидетелей, чьи показания уже были запротоколированы И.С. Сергеевым. Чтобы показать, насколько он превосходил предшественника тщательностью в работе, Дитерихс подчеркивал, что протоколы Соколова были в несколько раз длиннее сергеевских. Но он не приводил никаких доказательств того, что они были более содержательными.
Важным вкладом самого Соколова можно считать расшифровку нескольких телеграмм и записанных разговоров по прямому проводу между председателем ЦИК Я.М. Свердловым и председателем Уральского Совета А.Г. Белобородовым. Обнаружил их И.С. Сергеев, но они были написаны цифровым кодом, ключа к нему он не нашел.
Соколов их расшифровал и сделал вывод, что Москва заранее дала санкцию на убийство царя и остальных обитателей Дома Особого Назначения. Этот вывод всегда представлялся спорным, а из расследования группы экспертов во главе с прокурором-криминалистом В.Н. Соловьевым (об этом речь впереди) ясно, что вывод был неверным.
Из следственных материалов, которыми располагал Соколов, вытекало, что кремлевские мечтатели планировали публичный суд над царем, — почему же они переменили свое решение? Такие вопросы Соколова не интересовали. Более того, он не допускал самой их постановки. В теорию «еврейского заговора» не укладывались возможные разногласия в Кремле или Екатеринбурге, или трения между ними. Вопрос о степени виновности отдельных лиц — на месте и в центре — тоже отпадал. Само собой разумелось, что главные виновники — евреи, а все остальные — либо орудие в их руках, либо подставные фигуры, призванные закамуфлировать еврейский характер преступления.
Идеологию такого «расследования» с лукавой прямотой изложил Дитерихс:
«Когда совершается какое-либо событие, в котором участвуют евреи, или хотя бы один еврей, то психология народных масс всегда обобщает их участие и относит события к разряду совершенных будто бы всем еврейским народом. В поступках и деяниях одного еврея виновным считается весь еврейский народ. Народная масса не способна пока проводить грани между Янкелем, старьевщиком в Теофиполе, и Янкелем Свердловым, председателем ЦИКа в Москве; между Исааком Юровским, часовщиком в Харбине, и Янкелем Юровским, руководителем идейного преступления в Ипатьевском доме, между Рубинштейном, гением музыкального мира, и Бронштейном [Троцким], гением кровавых социалистических операций. Для толпы, да и для значительной части интеллигентной общественной массы, всякое зло, творимое при участии того или другого Янкеля или Лейбы, исчерпывается нарицательным определением — еврей… Следовательно, преступления Бронштейна, Голощекина, Янкеля, Сруля суть преступления евреев, еврейского народа. Еврей один никогда не действует, за одним, кто бы он ни был, всегда стоят все другие евреи, весь народ. Такова психология масс. Это первая роковая историческая ошибка, осложняющая соответственное разрешение «еврейского вопроса»»[7].
В книгу Дитерихса перенесены все антисемитские мифы, когда-либо появлявшиеся в истории: эрудиция в этом вопросе у генерала была знатная. Особенно пространно он рассуждает о деле Бейлиса (знает кошка, чье мясо съела!). По его логике, существенно не то, совершают евреи ритуальные убийства или не совершают, а то, что «народная масса» в это верит.
Лукавые генеральские потуги на то, чтобы самому дистанцироваться от «народного» антисемитизма, перекрываются энергией ненависти, достигающей большого накала:
«Шайка циммервальдовских революционеров Израиля[8] почувствовала себя полными, свободными и всесильными хозяевами водворения в России царства религии Лжи, опыта, неудавшегося их племенным предкам в Израиле. Начался тот неудержимый разгром жизни былой могучей и сильной духом страны, который поверг ее в современное притупленное, придушенное состояние. Началась та бесконечная Вальпургиева ночь, пляска диких и сатанинских социалистических экспериментов, которая бросила обезумевших и изголодавшихся людей в погоне за куском хлеба в кровавую Антихристову борьбу: брата на брата, отца на сына, сына на мать и матери на дочь. И в триумфе своей победы, упиваясь успехом, вдохновители изуверы готовы крикнуть России: «Мы распяли вашу Россию, мы распяли вашу идеологию…»»[9].
Громокипящая риторика генерала Дитерихса свидетельствовала лишь о предвзятости, которая отнюдь не помогала расследованию цареубийства.
Для доказательства того, что царь и его семья действительно были убиты, требовалось, прежде всего, отыскать трупы. На это и были направлены основные усилия следователя И.С. Сергеева. Вещественные доказательства, найденные в кострище у Ганиной ямы, где трупов не оказалось, путали карты следствия, но можно не сомневаться, что если бы Сергеев мог продолжать расследование, он бы их отыскал.
У Дитерихса и Соколова были иные приоритеты. Для них не так важно было найти убитых, как отыскать евреев. Хотя, как правильно указал Старынкевич, ни одного юридически доказанного факта причастности евреев к убийству царской семьи, выявлено не было. Ведь даже Яков Юровский, еврей по происхождению, был выкрестом и, по российским законам, к евреям не причислялся.
Были ли среди руководителей Уральского совдепа другие лица иудейского исповедания или происхождения?
Вопрос об исповедании лишен смысла, так как все большевики были атеистами.
Что же касается еврейского происхождения руководителей Совдепа и самих расстрельщиков, то оно достоверно было установлено только в отношении Юровского и не очень достоверно — в отношении Голощёкина. Главой совдепа, как мы знаем, был А.Г. Белобородов. Все три автора первых трех книг признали его русским, но сделали подставной фигурой, за чьей спиной будто бы орудовала шайка евреев во главе с Голощёкиным. Парадокс в том, что, будучи связующим звеном между Екатеринбургом и Москвой, Голощёкин был единственным членом президиума Уральского совдепа, который возражал против бессудной расправы над царем, о чем, как упоминалось, телеграфировал в Кремль еще В.В.Яковлев.
Дитерихс:
«Головы членов царской семьи и убитых вместе с ними приближенных были заспиртованы в трех доставленных в лес железных бочках, упакованы в деревянные ящики и отвезены Исааком Голощёкиным в Москву Янкелю Свердлову, в качестве безусловного подтверждения, что указания изуверов центра в точности выполнены изуверами на месте»[10].
Сага о заспиртованных головах нашла дальнейшее развитие. Описывались тайные религиозные церемонии в Кремле, с еврейскими молитвами, песнопениями и танцами вокруг этих голов!
Забегая вперед, надо сказать, что как ни гротескна была эта версия, она была тщательно проверена судебно-медицинской экспертизой «екатеринбургских останков», проводившейся в 1990-х годах.
«При первичных и дополнительных судебно-медицинских и медико-антропологических исследованиях всех костных останков на черепах и шейных позвонках скелетов следов действия острых орудий (режущих, пилящих, рубящих), которые бы могли свидетельствовать об отчленении головы, не обнаружено»[11].
Но это — почти 80 лет спустя.
Отдавая справедливость следователю Н.А. Соколову, надо сказать, что сказок об отсеченных головах он не рассказывал. Однако дух его сочинения такой же. Когда он вел следствие под патронажем генерала Дитерихса, в евреи были зачислены Дидковский, Сафаров, Войков, Сыромолотов, Чуцкаев — почти весь президиум Уральского Совдепа. И действовал он в полном согласии с велениями Кремля.
То, что большевистский ЦК тогда далеко еще не консолидировал власть, да и сам был расколот, в теорию «еврейского заговора» не укладывалось. Между тем, «похабный» мирный договор с Германией, подписанный в Брест-Литовске, вызвал крупные разногласия на большевистском олимпе. Только угрозой уйти в отставку Ленину удалось утихомирить «левых коммунистов», но он прослыл либералом, что стимулировало своеволие уральцев, болевших той же «левизной в коммунизме».
Считая архиважным устроить судилище над «Николаем Кровавым», которое, конечно, приговорило бы его к расстрелу, Кремль планировал обменять его детей на своих германских единомышленников Карла Либкнехта и Розу Люксенбург, а если не получится, то продать их Германии — в погашение огромной контрибуции, которую требовалось выплатить по Брестскому договору. Называлась даже цена выкупа: триста миллионов золотых рублей. Эти далеко идущие планы и порушил Уральский Совдеп в июле 1918-го.
Однако признание за Екатеринбургом какой-то доли самостоятельности подорвало бы версию еврейского заговора, суть которого Дитерихс выразил четкой формулой: «указания изуверов центра в точности выполнены изуверами на месте».
Тут, однако, возникала, казалось бы, непреодолимая трудность. Ведь по этой версии верховным изувером должен считаться глава большевистской власти Владимир Ильич Ульянов-Ленин — потомственный русский дворянин! «Открытие» того, что Ленин «четверть-еврей» (и наполовину калмык, а еще на четверть — разный прочий швед) — достижение новейшего времени. Ни Соколов, ни Дитерихс, ни Уилтон до этого не додумались. Но нет таких крепостей, какие не могли бы взять адепты «еврейского заговора». С Лениным они обошлись, как с Белобородовым: отобрали у него первую скрипку. «Ленин не управлял. Советской системой руководили другие люди»[12], уверенно писал Роберт Уилтон. Отдельную главу своей книги он посвятил «Красному кайзеру», коим изобразил Янкеля Свердлова.
Для еще большей убедительности «еврейский заговор» подтверждался «каббалистическими знаками» и стихотворными строками «еврейского» поэта Гейне, обнаруженными на стене полуподвальной комнаты ДОНа, где производился расстрел:
Belsatzar ward in selbiger Nacht
Von seinen Knechten umgebracht.
В известном переводе М. Михайлова:
В ту ночь, как теплилась заря,
Рабы зарезали царя.
И эти строки, и непонятные «знаки» на стене обнаружил, сфотографировал и приобщил к делу И.С. Сергеев, но он не придавал им сакрального смысла. Зато под пером Уилтона «знаки» стали «каббалистическими», хотя ни один знаток каббалы не мог их распознать. Скорее всего, эти загогулины были пробой пера перед тем, как была сделана стихотворная надпись. А смысл надписи был перетолкован на противоположный истинному.
Стихотворение Генриха Гейне «Валтасар» написано на сюжет библейского сказания из книги пророка Даниила, относящейся к эпохе вавилонского плена.
В плен большую часть еврейского населения Иудеи увел великий завоеватель Навуходоносор. Однако к пленникам он относился уважительно: не притеснял их, разрешал исповедовать свою веру, почитал Бога Иегову, и Бог был к нему милостив. Иначе повел себя после смерти Навуходоносора его сын Валтасар. Одержимый непомерной гордыней, он надругался над святынями иудеев и бросил вызов самому Иегове, за что тот его покарал.
Таков сюжет библейского сказания. Но Гейне, внес в него дополнительный смысл. Валтасар не просто «убит», как сказано у пророка Даниила, а убит своими рабами. В стихотворении есть и такие строки:
Хвастливый дух в нем рос. Он пил
И дерзко божество хулил.
И чем наглей была хула,
Тем громче рабская хвала.
И вот, те самые рабы, которые подбивали царя на богохульство, прирезали его, как только он стал бессилен!
Мог ли такую надпись на стене сделать участник убийства, радующийся тому, что еврейский Бог отомщен? Такое допущение может явиться только в помутненном мозгу юдофоба, который во всем отыскивает тайные еврейские козни. У Дитерихса степень помутнения была такова, что он забыл, на каком языке были написаны стихотворные строки на стене: в его книге сказано, что строки «еврейского поэта» Гейне были написаны на идише. Генерал забыл или вовсе не знал, что немецкий национальный поэт Гейне писал по-немецки, и строки на стене были немецкими. Тот, кто сделал эту надпись, клеймил рабов, убивших своего повелителя, а не ликовал вместе с ними.
Кто это мог быть?
Человек этот должен был знать немецкую поэзию и хорошо владеть немецким языком. Эти простые соображения сужали поиск «подозреваемого» до одного лица — австрийского военнопленного Рудольфа Лахера. Он даже оставил свое имя на стене подвала: «Rudolf Lacher Y. T. K. Jager. Trient«. Эту подробность сохранил для истории тот же пунктуальный следователь И.С. Сергеев. Кстати, в книге Дитерихса упоминается пленный австриец «Адольф». Это, конечно, он — Рудольф Лахер. В ночь расстрела он, видимо, находился поблизости, слышал выстрелы, может быть, видел, как тела убитых втаскивали в кузов грузовика. Когда подвал опустел, он вошел в него и, под впечатлением увиденного, вспомнил строки Гейне о рабах, убивших поверженного повелителя…
ФАРС ПОСЛЕ ТРАГЕДИИ
Убийством Николая II и его семьи завершилась история царского самодержавия, но не история борьбы за российскую корону. Только теперь эта борьба — в силу ее бессмысленности — приобрела гротескную форму. Трагедия стала фарсом. В 1922 году великий князь Кирилл Владимирович, старший из двоюродных братьев Николая II, объявил себя хранителемимператорского престола, а в 1924-м — императором Всея Руси. Однако большинство родственников царя, сумевших выбраться из России и уцелеть, включая императрицу-мать Марию Федоровну и его двоюродного дядю великого князя Николая Николаевича, восстали против «узурпации» несуществующего трона.
Великий князь Кирилл Владимирович (хранитель престола)
Как старший из двоюродных братьев Николая II, Кирилл Владимирович имел основания стать его наследником, ибо Михаил Александрович Романов и другие Романовы, попавшие в руки большевиков, были уничтожены, как и сам царь. Но выжившие Романовы стали оспаривать легитимность притязаний Кирилла. Указывали на то, что брак с дочерью герцога Эдинбургского, хотя и династический, был заключен с католичкой и против воли государя. Правда, позднее молодая жена приняла православие, стала Викторией Федоровной, после чего царь простил непослушного кузена и вернул его в лоно царствующего дома. Однако эта история давала повод для непризнания его прав. Кириллу Владимировичу припомнили и другие прегрешения, ронявшие «честь и достоинство» царственной особы, такие, как поддержка февральского переворота и «дезертирство» из армии в июле 1917 года. Была создана «Ассоциация семьи Романовых» с целью противостоять притязаниям самопровозглашенного императора.
В пылу борьбы с Владимировичами остальные Романовы упорно отказывались признать сам факт гибели Николая II и его семьи. Когда на Западе объявился следователь Николай Алексеевич Соколов, Романовы не захотели с ним разговаривать. Особенно непреклонной была императрица-мать Мария Федоровна. Она упорно отказывалась верить, что ее Никки уже нет в живых. Поскольку трупов следователь Соколов не нашел, привезенные им доказательства гибели Николая II и его семьи считались не убедительными.
В феврале 1920 года, в Берлине, полицейские спасли молодую женщину, пытавшуюся утопиться. В больницу ее доставили в беспамятстве, никаких документов при ней не было, ни полиция, ни врачи не могли установить, кто она. Придя в себя, неизвестная назвалась великой княжной Анастасией Николаевной Романовой — дочерью Николая II.
Она неплохо знала обстоятельства жизни и смерти царской семьи и хорошо вжилась в принятую роль. Некоторые Романовы — в пику Владимировичам — охотно признали ее истинной Анастасией, и потом эта экспансивная женщина дурачила мир на протяжении десятилетий, озадачивая следственные и судебные органы и экспертов многих стран, пытавшихся разрешить тайну ее происхождения.
Анастасии
Названная Анастасия умерла в 1984 году. Через 10 лет после ее смерти появилась возможность сопоставить строение ее ДНК с ДНК останков царской семьи. Молекулярно-генетическая экспертиза показала, что Анна Андерсен (она же Франциска Шванцковская) не могла состоять в родстве с Романовыми.
Анна Андерсен была лишь одной из ряда «чудесно спасшихся Анастасий». Но особенно обильным оказался урожай на «чудесно спасшихся» царевичей Алексеев.
Первый из них объявился в столице Колчака Омске еще в 1919 году, где он был предъявлен для опознания учителю царевича Алексея П. Жильяру. Мальчик был очень похож на царевича и так искусно играл свою роль, что доверчивый и простодушный Жильяр чуть было не признал в нем своего воспитанника. Но при жестком допросе в колчаковской охранке мальчика уличили во лжи.
В книге Эдварда Радзинского об убийстве царской семьи вполне серьезно обсуждается версия «чудесного спасения» недобитых Анастасии и Алексея из грузовика, в котором трупы везли хоронить. Впервые рассказанная на страницах весьма популярного флагмана перестройки — журнала «Огонек», эта версия вызвала поток читательских писем. Из одного из них автор узнал историю некоего Ф.Г. Семенова, узника сталинских лагерей, доставленного в 1949 году в психбольницу города Петрозаводска, где он и назвался царевичем Алексеем.
Поразителен не бред сумасшедшего, а то, с какой серьезностью к нему относились в постсоветской России. Проверяя полученные сведения, Эдвард Радзинский отыскал в архиве образцы почерка царевича Алексея, а затем просил Институт криминологии Академии Наук сопоставить его с почерком больного Ф.Г. Семенова, благо после него тоже осталось какое-то письмо. Почерки оказались разными. Тем не менее, вопрос о том, был ли Ф.Г. Семенов царевичем Алексеем или не был, автор книги оставил открытым[13].
Пожалуй, наиболее примечательна история учителя географии Василия Ксенофонтовича Филатова, рассказанная тремя солидными учеными. В их книге, изданной в переводе на английский язык нью-йоркским издательством «Эйбрамс», проанализирована огромная литература, прямо или косвенно касающаяся гибели царской семьи, включая многие малодоступные публикации, архивные документы, многочисленные фотографии. Все источники тщательно сопоставлены и подвергнуты строгому научному анализу. Подсчитано число пуль, выпущенных расстрельной командой в узников Дома Особого Назначения, подвергнуты анализу пули, которые были обнаружены следствием, уточнено оружие, из которого стреляли убийцы, и все это сопоставлено с сохранившимися свидетельствами Юровского, Никулина, Медведева (Кудрина) и других убийц. Отмечены бесчисленные противоречия в этих свидетельствах, вызванные ошибками памяти, либо намеренными или ненамеренными умолчаниями. Заново прослежен и нанесен на карту маршрут грузовика, в котором вывозили тела казненных, отмечены все его возможные остановки, вызванные плохим состоянием дороги или другими причинами. Все это изложено в первой половине книги с большой тщательностью и основательностью — на уровне самых высоких стандартов научного исследования. За исключением, может быть, одной небольшой передержки.
Авторы многократно подчеркивают, что трупы не были освидетельствованы врачом, из чего заключают, что факт смерти всех расстрелянных не был удостоверен профессионалом. О том, что начальник расстрельной команды Яков Юровский был фельдшером и особо оговаривал, что перед погрузкой тел в грузовик лично проверил и удостоверил, что все они мертвы, авторы умолчали. Признавая большую достоверность отчетов и воспоминаний Юровского, авторы в то же время не верят его утверждению, что два трупа были сожжены, и потому в общей могиле было зарыто девять трупов из одиннадцати. По их версии, повторяющей версию Э. Радзинского, двое расстрелянных могли бежать во время одной из остановок грузовика. Если так, то для Юровского и его команды это был бы непозволительный «брак» в работе, так что у них были причины его скрывать.
Чтобы сделать такую версию мало-мальски правдоподобной, авторы пускают в ход весь арсенал современной науки, в частности, доказывают, что на открытом воздухе трупы вообще не горят. Они также пытаются «научно» объяснить, как предположительно недобитый, но изрешеченный пулями царевич Алексей мог не истечь кровью и выжить, хотя с рождения страдал гемофилией и тяжело заболевал при малейшем ушибе.
Все это сделано лишь для того, чтобы во второй половине книги рассказать историю жизни провинциального учителя географии Василия Ксенофонтовича Филатова, который от рождения был хромым, поздно женился, о своем прошлом говорить не любил даже самым близким людям, на расспросы отвечал иносказательно. Учитель умер в 1988 году. И вот после его смерти, анализируя задним умом то, что он рассказывал о себе, его дети пришли к заключению, что их отец был вовсе не Василием Ксенофонтовичем Филатовым, а чудесно спасшимся царевичем Алексеем Николаевичем Романовым. Авторы книги с доверием отнеслись к версии названных внуков Николая II и понесли эту благую весть городу и миру[14].
Василий Ксенофонтович Филатов — названный царевич Алексей Романов
Будучи серьезными учеными, авторы признают, что их версия недоказуема, но прилагают неимоверные усилия, чтобы сделать ее правдоподобной.
А в 2016 году вихрем пронеслась по российским СМИ еще одна сенсация. Кто-то вдруг вспомнил о «сталинском наркоме» Алексее Николаевиче Косыгине. После снятия Хрущева Косыгин возглавил правительство, с его именем связывали намечавшийся частичный перевод экономики «на рыночные рельсы», в нем многие видели альтернативу генсеку Л.И. Брежневу. В подковерной борьбе на кремлевском Олимпе Брежнев взял верх, попытки оживить экономику провалились, Косыгин, оставаясь номинально главой правительства, утратил влияние. Он умер в декабре 1980 года и вскоре был основательно забыт. И вдруг ожил в новом качестве. В нем признали чудесно спасшегося царевича Алексея: ведь того тоже звали Алексеем Николаевичем!
Какие-то ясновидцы сопоставили ушные раковины на фотографиях двух Алексеев и якобы установили их полное сходство. Оказывается, и Сталин, который благоволил к молодому Косыге, называл его «царевичем» и продвигал вверх, потому что приходился ему двоюродным дядей (!), а самому царю Николаю — двоюродным братом (!!).
А.Н. Косыгин рядом с «двоюродным дядей» И.В. Сталиным
Если Косыгу (как и В.К. Филатова) сделали престолонаследником уже после его смерти, то глава общества «Память» Дмитрий Васильев претендовал на эту роль при жизни. Сыном Николая Второго он не мог быть по возрасту, зато сыном «чудесно спасшегося» царевича Алексея, — вполне! Говорил он об этом не прямо, но намеки делал прозрачные, чем приводил в неистовый восторг многотысячные аудитории своих красно-коричневых почитателей[15].
Дмитрий Васильев, лидер общества «Память»
Как мы видели, русская история густо заселена самозванцами. Может быть, это вызвано не только тем, что самозванщина была одним из способов борьбы за власть. Однако, основная причина обильного урожая на «чудесно спасшихся» Алексеев и Анастасий мне видится в том варварстве, с каким большевики учинили расправу над царской семьей. Элементарное чувство справедливости восстает против того, чтобы такое жестокое злодеяние могло в полной мере удастся. Стойкости мифов и легенд способствовало и то, что большевики окутали происшествие плотным слоем таинственности и лжи.
Расправа над царской семьей покончила с царским самодержавием, но не с российским деспотизмом. Он принял иную, гораздо более тотальную форму. Самовластие партийных вождей сомкнулось с самовластием бунтующей черни, аракчеевщина с пугачевщиной. Жестокая борьба за власть на большевистском Олимпе — это лишь продолжение того, что происходило на вершинах власти в царской России. Но эта тема за пределами нашего повествования.
ЦАРСКИЕ ОСТАНКИ
Кремлевские власти скупо повторили трусливую ложь Уральского Совдепа, то есть официально подтвердили, что «Николай Кровавый» казнен, а его семья переведена в «надежное место». Позднее признали и то, что вместе с царем были убиты члены его семьи.
В 1921 году, к четырехлетию «Великого Октября», в Свердловске был издан сборник «Рабочая революция на Урале». Одна из статей называлась «Последние дни последнего царя». Автор, Павел Михайлович Быков, был одним из самых значительных революционных деятелей на Урале, основателем и первым главой Уральского Совета рабочих и солдатских депутатов, уступивший этот пост Белобородову. Сборник вышел огромным по тем временам тиражом, 10 тысяч экземпляров. Большевистские власти Урала придавали ему большое значение.
А.Н. Соколов, продолжавший в эмиграции расследование цареубийства, нашел статью Быкова полезной для себя, хотя и крайне тенденциозной, в чем был, безусловно, прав.
Однако, при всей ее тенденциозности, статья Быкова содержала подробности, которые «не украшали» кровавую оргию, учиненную советской властью над царем и его семьей. Сборник вскоре был изъят из обращения и запрещен.
В 1926 году тот же П.М. Быков выпустил книгу «Последние дни Романовых». На этот раз она была написана по заданию Кремля, как альтернатива книге А.Н. Соколова, вышедшей годом раньше на Западе, где она имел заметный резонанс. В книге Быкова с циничным торжеством рассказывалось не только о расстреле Николая II и других обитателей Дома Особого Назначения, но и о столь же гнусной расправе над Михаилом и другими Романовыми, попавшими в руки большевиков. То был очередной «наш ответ Керзону».
«Своей победой над последними защитниками монархизма трудящиеся России еще глубже вогнали кол в могилу династии Романовых, и какие бы меры не предпринимали оставшиеся в живых охвостья этого дома заграницей, покойника из могилы не вернуть»[16].
Таков стиль и пафос этого произведения.
В январе 1928 года пролетарский поэт Владимир Маяковский, посетив Свердловск (бывший и будущий Екатеринбург), захотел побывать на месте захоронения царской семьи. Председатель областного совета А.И. Парамонов не был прямым участником убийства или захоронения, но место знал и с готовностью проводил туда столичного поэта. Специалисты отмечают, что в стихотворении В. Маяковского «Император» место захоронения царя описано с документальной точностью. Допущена лишь одна поэтическая вольность: вместо берез, на которых были оставлены зарубки, у него фигурируют кедры, коих в Поросенковом Логе никогда не росло.
В черновом варианте стихотворения высказывалось некоторое сочувствие к беззащитным жертвам:
Я вскину две моих пятерни
Я сразу вскину две пятерни
Что я голосую против
Я голосую против
Спросите руку твою протяни
казнить или нет человечьи дни
не встать мне на повороте
Живые так можно в зверинец их
Промежду гиеной и волком
И как ни крошечен толк от живых
от мертвого меньше толку
Мы повернули истории бег
Старье навсегда провожайте
Коммунист и человек
Не может быть кровожаден.
Но это — в черновике. В опубликованном варианте нет ни тени сочувствия к убиенным. Одно лишь глумление.
Император
Помню —
то ли пасха,
то ли —
рождество:
вымыто
и насухо
расчищено торжество.
По Тверской
шпалерами
стоят рядовые,
перед рядовыми —
пристава.
Приставов
глазами
едят городовые:
— Ваше благородие,
арестовать? —
Крутит
полицмейстер
за уши ус.
Пристав козыряет:
— Слушаюсь! —
И вижу —
катится ландо,
и в этой вот ланде
сидит
военный молодой
в холёной бороде.
Перед ним,
как чурки,
четыре дочурки.
И на спинах булыжных,
как на наших горбах,
свита
за ним
в орлах и в гербах.
И раззвонившие колокола
расплылись
в дамском писке:
Уррра!
Царь-государь Николай,
император
и самодержец всероссийский!
Снег заносит
косые кровельки,
серебрит
телеграфную сеть,
он схватился
за холод проволоки
и остался
на ней
висеть.
На всю Сибирь,
на весь Урал
метельная мура.
За Исетью,
где шахты и кручи,
за Исетью,
где ветер свистел,
приумолк
исполкомовский кучер
и встал
на девятой версте.
Вселенную
снегом заволокло.
Ни зги не видать —
как назло.
И только
следы
от брюха волков
по следу
диких козлов.
Шесть пудов
(для веса ровного!),
будто правит
кедров полком он,
снег хрустит
под Парамоновым,
председателем
исполкома.
Распахнулся весь,
роют
снег
пимы.
— Будто было здесь?!
Нет, не здесь.
Мимо! —
Здесь кедр
топором перетроган,
зарубки
под корень коры,
у корня,
под кедром,
дорога,
а в ней —
император зарыт.
Лишь тучи
флагами плавают,
да в тучах
птичье враньё,
крикливое и одноглавое,
ругается вороньё.
Прельщают
многих
короны лучи.
Пожалте,
дворяне и шляхта,
корону
можно
у нас получить,
но только
вместе с шахтой.
Вирши были опубликованы в апрельском номере журнала «Красная новь» того же 1928 года. По мнению литературоведа Олега Лекманова, то был отклик на Шахтинское дело: театрализованное судилище над мнимыми вредителями — горными инженерами Донбасса. Они якобы устроили заговор против советской власти, дабы возвести на престол нового царя, а шахты вернуть бывшим владельцам. Им и предназначалась издевательская концовка: Пожалте /дворяне и шляхта, / корону/ можно / у нас получить, / но только / вместе с шахтой.[17]
Кажется, это был единственный отзвук «царского дела» в советской художественной литературе.
Не только из-за тотальной цензуры.
К убийству царя и его родичей не было интереса — ни у писателей, ни у читателей.
С годами все, кто был причастен к цареубийству, отошли в мир иной. Некоторые были расстреляны или сгинули в тюрьмах и лагерях, другие умерли своей смертью. В начале 1964 года умер М.А. Медведев (Кудрин). Перед смертью он просил сына передать в ЦК партии его воспоминания и преподнести первому секретарю ЦК Н.С. Хрущеву реликвию: браунинг, из которого был убит Николай II. До конца жизни М.А. Медведев был уверен, что царя застрелил именно он.
Выполняя волю отца, его сын М.М. Медведев послал письмо Хрущеву. Он предлагал «разыскать место захоронения Николая II, его семьи и слуг… перезахоронить останки в Петропавловском Соборе, тем самым дать возможность наладить контакты с русской эмигрантской общественностью»[18].
Хрущева идея заинтересовала. Он наложил резолюцию: изучить обстоятельства расстрела и определить место захоронения царя и его семьи. С этой резолюцией письмо легло на стол А.Н. Яковлева, будущего «архитектора перестройки и гласности», а в то время — сотрудника Отдела пропаганды ЦК партии.
М.М. Медведев указал Яковлеву на двух еще живых участников тех драматических событий: Г.П. Никулина и И.И. Родзинского. Никулин мог рассказать о расстреле, но в погребении он не участвовал. Родзинский участвовал в погребении, но на старости лет мало что помнил.
В октябре 1964 года, когда Хрущева отстранили от власти, проблема для Яковлева стала неактуальной. Закрывая дело, он подвел итог: «считаю, что искать и вскрывать могилу не вызывается необходимостью».
По мере того, как в обществе иссякали надежды на реформирование коммунистического режима, стал расти интерес к судьбе последнего царя. Дом Особого Назначения — в нем много лет размещался областной партийный архив — стал местом паломничества. Каждый приезжавший в Свердловск хотел там побывать. Власти обеспокоились. В 1977 году, по указанию из Москвы и по приказу Первого секретаря Свердловского обкома Б.Н. Ельцина, Ипатьевский дом снесли и сравняли с землей.
Но интерес к судьбе царской семьи продолжал нарастать.
Гелий Трофимович Рябов был известным прозаиком и сценаристом. Большим успехом пользовался его роман (в соавторстве с А. Нагорным) «Повесть об уголовном розыске». В нем рассказывалось о подвигах «народной милиции, созданной Великим Октябрем». Действие начиналось в 1917 году и охватывало несколько десятилетий. По роману был поставлен телевизионный сериал «Рожденная революцией» (10 серий). Он много раз транслировался по телевидению, был удостоен Государственной премии. Министр внутренних дел Н.А. Щёлоков сделал Гелия Рябова своим консультантом по печати и кино. В одном из разговоров с ним Щёлоков упомянул о том, как однажды, будучи в Свердловске, посетил дом Ипатьева, чтобы «постоять на том месте, где упали Романовы»[19].
Дом Особого Назначения (Дом Ипатьева)
Интересы главы МВД Щёлокова были широки и нетривиальны. Он дружил с Мстиславом Ростроповичем и Галиной Вишневской. Если верить Википедии, Щёлоков покровительствовал опальному А.И. Солженицыну и даже направил в Политбюро записку, в которой ратовал за публикацию его романа «Раковый корпус», запрещенного цензурой; помогал писателю в сборе материала для «Августа 1914». У Щёлокова часто бывал скандально знаменитый живописец национал-патриотического толка Илья Глазунов; он, между прочим, подарил министру книгу-фотоальбом о царской семье, которую привез из Англии.
Я был далек от этой среды, но и мне довелось узнать о нетривиальных интересах главы МВД — от одной приятельницы-юристки, имевшей знакомства в самых неожиданных для меня кругах. Как-то она спросила, не могу ли я достать книги А.С. Шмакова. Я был поражен уже тем, что ей известно это имя. Шмаков умер в 1918 году, до этого был одним из ведущих идеологов черной сотни. Он разоблачал «жидо-масонский заговор против тронов и алтарей», был гражданским истцом на процессе Бейлиса. В каталогах советских библиотек книги Шмакова не значились: либо их там не было, либо они были упрятаны в спецхран. Я спросил, зачем ей понадобились сочинения Шмакова, и услышал в ответ: «Да это не мне! Щёлоков их ищет для своей библиотеки».
В Свердловске Гелий Рябов, при содействии городского управления милиции, посетил дом Ипатьева. Но этим не ограничился. Познакомившись с местным краеведом Александром Николаевичем Авдониным, геологом по образованию, Рябов предложил ему совместно заняться поисками останков царской семьи.
Авдонину идея показалась дикой, затея донкихотской и далеко не безопасной. Он решительно отказался участвовать… Потом стал колебаться… Потом согласился!..
«Был скреплен клятвой, данной друг другу и перед совестью, тайный союз. Началась поисковая работа. Как драматург, собирающий материалы для фильма, Гелий Рябов обратился к министру Щёлокову за разрешением попасть в спецхран — учреждение, доступное только для посвященных»[20].
Щёлоков знал, для чего понадобились Гелию Рябову допуски к супер-секретным архивам. Пробить их было непросто даже для шефа МВД. Так, во всяком случае, он говорил своей дочери: «Гелий даже не представляет, чего мне стоило достать эти пропуски в архивы»[21]. Но он их достал.
Знакомясь с секретными материалами, Рябов обратил особое внимание на записку Я.М. Юровского, которую тот в свое время написал для ведущего историка-марксиста М.Н. Покровского. (Говоря точнее, Покровский написал ее своей рукой со слов Юровского, который затем поправил неточности в машинописном экземпляре). В ней детально сообщалось о захоронении царской семьи и описывалось место захоронения — с указанием ориентиров для его опознания. У сына Я.М. Юровского, на которого Рябов вышел тоже при молчаливом содействии Щёлокова, имелась копия той записки. Рябов снял копию для себя и смог детально ее изучить.
Современному читателю почти невозможно понять, почему преуспевающий московский литератор и сценарист, сделавший впечатляющую карьеру на воспевании подвигов советской милиции, и вполне благополучный свердловчанин-геолог занялись столь рискованным делом. Еще труднее понять негласное содействие Н.А. Щёлокова — министра внутренних дел, генерала армии, члена ЦК КПСС, осыпанного наградами и привилегиями. Тем, кто жил в то время, понять это тоже непросто, но все-таки легче. Характерной особенностью эпохи было двоемыслие. Оно было разлито в воздухе — им дышала не только интеллигенция, но и партийная номенклатура. Говорили одно, думали другое, делали третье, на душе лежало четвертое…
Утром 1 июля 1979 года, взяв на подмогу своих жен и двух друзей, Геннадия Васильева и Владислава Песоцкого, Рябов и Авдонин явились в Поросенков Лог. Вблизи железнодорожного переезда 184 они разыскали тот самый мосток из шпал, от коего уже почти ничего не осталось.
Поросенков Лог. Место захоронения
Стали раскапывать хлипкую болотистую почву. И почти сразу наткнулись на что-то твердое. Думали, какая-то железяка, а вытащили тазобедренную кость человека…
Все, конечно, были сильно взволнованы, но радость ожидаемого и все же неожиданного открытия тут же была перекрыта страхом.
«Мы все испугались,— вспоминал Г.Т. Рябов. — Кто-то обнаружил испуг непосредственно, по-детски немного. Кто-то холодел внутри. Всё по Блаженному Августину: мгновение назад мы были законопослушные советские люди (это прошлое), сейчас мы — с точки зрения Лубянки — враги пролетарского (кажется, уже общенародного?) государства. Это тягостный миг незримой линии между прошлым и будущим. Что-то нас ожидает в этом будущем?»[22].
Выкопали еще несколько костей, черепов. Все тщательно осмотрели. В. Песоцкий, отличный фотограф, сделал множество снимков…
Гелий Тимофеевич Рябов
Гелий Рябов привез в Москву три черепа и обратился к знакомым криминалистам, прося провести научную экспертизу, чтобы удостоверить их принадлежность. Узнав, откуда эти черепа, спецы шарахались от него, как от прокаженного. Обратиться за помощью к Щёлокову Гелий не решился и пребывал в наивной уверенности, что тот ни о чем не подозревает.
Щёлоков все знал, но помочь не мог. Дочери сказал: «Это совершенно невозможно! Он плохо понимает, что делает, если об этом узнают, — ему головы не сносить»[23]. Через третьих лиц, дабы самому не засветиться, он дал понять Гелию Рябову, что ему следует, говоря словами Владимира Высоцкого, «лечь на дно, как подводная лодка, чтоб не могли запеленговать».
Щёлоков был из днепропетровской «мафии» Л.И. Брежнева, с ним и поднялся на Олимп власти. Он очень заботился об «имидже» своего ведомства и всячески старался поднимать авторитет милиции. Потому покровительствовал таким литераторам и кино-теледеятели, как Гелий Рябов. При поощрении и содействии Щёлокова фильмы и телесериалы о доблестях советской милиции не сходили с экранов.
Оборотной стороной проводимой им линии было замалчивание злоупотреблений милиции. Жалобы прятались под сукно, скандалы заминались, расследованию преступлений милиции чинились препятствия, чем вольно или невольно поощрялись ее беззаконные действия.
За несколько дней до Нового 1980 года группа блюстителей порядка, на одной из конечных станций московского метро, отдубасила и обобрала подвыпившего мужчину, задремавшего в поезде и проехавшего свою остановку. Потерпевшим оказался майор КГБ В.В. Афанасьев.
Милиции было строго запрещено задерживать сотрудников КГБ. Когда Афанасьев показал избившим его блюстителям порядка свою ксиву и пригрозил, что «это дело так не оставит», они запаниковали.
… Труп Афанасьева был найден на следующее утро далеко за городом, на обочине дороги.
Расследованием убийства своего сотрудника занялся сам КГБ, а милиция делала все, чтобы преступление не было раскрыто.
Нашла коса на камень.
Председатель КГБ Ю.В. Андропов и министр МВД Н.А. Щелоков, между ними генсек ЦК КПСС Л.И. Брежнев
Следствие длилось два года. В конце концов, преступники были изобличены. А с ними и те, кто им покровительствовал.
После смерти Брежнева генеральным секретарем стал недавний глава КГБ Юрий Андропов. 17 декабря 1982 года Щёлоков был снят с министерского поста. Новый глава МВД В.В. Федорчук стал раскрывать злоупотребления, творившиеся при его предшественнике. Сотни высокопоставленных чинов милиции были уволены, многие оказались за решеткой. Щёлокова вывели из ЦК партии, потом лишили звания генерала армии, героя труда, орденов… В феврале 1983-го его жена Светлана Владимировна покончила с собой. 13 декабря 1984 года, после того, как его исключили из партии, Щёлоков выстрелил себе в голову из охотничьего ружья. Мозги разлетелись по комнате. За три дня до рокового выстрела он послал письмо генсеку Черненко (Андропова уже не было в живых), в котором писал, что законов не нарушал, и просил пощадить детей…
(окончание следует)
Примечания
[1] Robert Wilton. The Last days of the Romanovs. London, Thornton Butterworth Limited, 1920; Дитерихс М.К. Убийство царской семьи и членов дома Романовых на Урале. Тт. 1-2. Владивосток, 1922; Соколов Н.А. Убийство царской семьи, «Слово», 1925.
[2] См.: С. Резник. Убийство Ющинского и Дело Бейлиса: К столетию процесса века. // Спб., «Алетейя», 2013.
[3] «Сборник документов, относящихся к убийству императора Николая II и его семьи» // 1999, http://rus-sky.com/history/library/does.htm#16 // Док. № 15. Компьютерная распечатка в архиве автора.
[4] «Последние новости», № 974, 26.6.1923.
[5] Н. А. Соколов. Убийство Царской семьи. «Слово», 1925, стр. 4.
[6] Там же.
[7] Дитерихс, Ук. соч., т. 1, стр. 325-326.
[8] Имеется в виду Циммервальдская конференция левых социалистов-интернационалистов 1915 года. На ней была принята пацифистская резолюция, осудившая войну и призывавшая рабочий класс воющих стран к неучастию в ней. В.И. Ленин предложил более радикальную резолюцию: о «превращении империалистической войны в гражданскую». Но большинство делегатов его не поддержало.
[9] Дитерихс. Ук. соч., Т. 1, С. 388
[10] Дитерихс. Ук. соч., С. 273-274
[11] Царская семья: последние дни. Расстрел. Обретение останков. http://www.nik@.ru/documernts.htm?id=267, пункт 13. Компьютерная распечатка в архиве автора. С. 35
[12] Wilton. Ук. соч., С. 26.
[13] Эдвард Радзинский. «Господи…спаси и усмири Россию». Николай II: жизнь и смерть, New York, Liberty Publishing House, 1993.
[14] Vadim Petrov, Igor Lysenko, Georgy Egorov with Never-Before-Published Personal Reminiscences by the Family of Vasily Filatov. The Escape of Alexei, son of the Tsar Nicholas II, Harry N. Abrams, Inc., Publishers, N. Y., 1998.
[15] Резник С. Красное и коричневое: книга о советском нацизме. Вашингтон, «Вызов», 1992, Глава 7: Говорит Дмитрий Васильев, С. 190-215.
[16] Быков П.М. Последние дни Романовых / Под ред. и с предисл. А. Таняева. Свердловск: Уралкнига, 1926. 130 с.
[17] Олег Лекманов, Последний император, «Знамя», 2014, № 2. Трупы расстрелянных в доме Ипатьева были первоначально сброшены в шахту, об этом ниже.
[18] Цит. по: Лыкова Л.А. Следствие об убийстве императорской семьи, С. 34; Розанова Н. Ук. соч., С. 197-198.
[19] Рябов Г. Как это было. Романовы: Сокрытие тел, поиск, последствия. М., 1998, С. 23. Цит. по: Розанова Н. Ук. соч., С. 164.
[20] Розанова Н., Ук. соч., С. 168.
[21] Цит. по: Розанова, Н. Ук. соч., С. 205. Автор указывает, что «Воспоминания об отце» И.Н. Щелоковой хранятся в ее личном архиве.
[22] Рябов Г. Как это было. С. 70. Цит. по: Розанова, Ук. соч., С. 207-208.
[23] Розанова Н., Ук. соч., С. 209-210.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2019/nomer8/sreznik/
