Трагедия момента (трилогия дополненной реальности). Часть 3. Завершение ТЕНЬ СУРКА, или За опущенным занавесом.0

Драматическая комедия в 3-х действиях,
проще говоря, пасквиль

(продолжение. Начало в №4/2019 и сл.)

Действующие лица:

Диктатор (Евсей Евсеевич Жутко). Лет под шестьдесят, подтянут, коренаст, шеи практически нет.

Жена диктатора (Епифания Жутко). За сорок, внешне эффектна, но начинает грузнеть, и этого, увы, не скрыть.

Любовница диктатора (Екатерина Екемекина). Лет двадцати пяти, слегка вульгарные манеры.

Глафира (Глафира Анахоретовна Стразо-Стульчак). Молода, худа, нескладна.

Журналист (Иван Иванович Придорогин). Средних лет, круглолиц, невысокого роста.

Министр (Светозар Силыч Патрубок). Сорок лет, простецкое лицо.

Тень сурка (Пафнутий Жмуров). Немного старше Любовницы, развинченная походка.

Спечкин. Вне возраста.

Лампада (Лампада Исидоровна, жена Спечкина). Неопределённых лет, короткая стрижка, плоское лицо.

Старший следователь. Средних лет, незаметен, острый немигающий взгляд.

Личный пилот. Лет тридцати, высок, худощав, подчёркнутая выправка.

Кузнечики, Свои. Юноши и девушки, опрятные, спортивные.

Оратор. Под шестьдесят, рыж, внушителен.

Депутаты, делегаты. Кто в строгом костюме, кто в джинсах и даже в шортах.

Публика на площади.

Клоун.

Режиссёру. О характере главных героев.

Диктатор, Министр, Старший следователь прямолинейны, тупы, циничны, равнодушны. Диктатор ущемлён комплексом неполноценности, злобен до крайности, за обиды мстит жестоко, не забывая ничего. Министр привык жить широко, важен, при этом от любого отпора сдувается как шарик. Старший следователь — солдафон, весьма респектабелен, эгоистичен до крайности, умелый карьерист. Жена и Любовница — хамелеоны, внешне неуловимо похожи, кокетливы и, в общем-то, недалеки умом. Журналист из молодых да ранний, умён, очень чуток к переменам настроения тех, от кого зависит, переступит через любого. Глафира, несмотря на подчёркиваемую дурость, хитра, расчётлива, всегда добивается чего хочет, влюблена в себя до беспамятства. Тень Сурка вальяжен, подчёркнуто спокоен, но, в целом, дурак и плебей. Спечкин — подхалим со связями, ограничен, соображает с трудом, жутковатый персонаж. Кузнечики наглы, трусоваты.

Все одеты очень дорого — Диктатор элегантно, Журналист неряшливо, Министр с оттенком вульгарности, Спечкин безвкусно, Старший следователь, как чиновник, Жена ярко, вызывающе, Любовница подчёркнуто спортивно, Тень Сурка в дымчато-серые тона, Лампада мешковато, Личный пилот в форме, Оратор в джинсовом костюме.

ПРОЛОГ

На занавесе надпись: ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

Лица, которые попытаются найти в этом повествовании мотив, будут отданы под суд;
лица, которые попытаются найти в нём мораль, будут сосланы;
лица, которые попытаются найти в нём сюжет, будут расстреляны
по приказу автора Генерал-губернатором Начальником артиллерийского управления ГЕКЛЬБЕРРИ ФИНН.

Надпись медленно исчезает. На авансцену выходит Клоун, человек в предельно строгом костюме с накладным красным носом и в желтом парике.

Клоун. Дорогие мои, зрители вы мои! Я рад вам, я немыслимо счастлив. То, что вы увидите, не бред, не больная фантазия, отнюдь… просто от вас это так далеко, что и не поддается описанию. Короче, действие происходит на неведомой вам планете, но о ней — потом. А сейчас… закройте глаза, представьте себе — театр… такой же, правда, больше, много больше. Полон зал. Занавес опущен. Огромный зал! И переполненный. Все ждут, затаив дыхание. На авансцене дымка, туман. Это пролог. Выплывает сыто поющий Скопсон, вокруг него скользит на лыжах Плюйченко, невнятно бредит под музыку, вращая голым торсом, Дебилашкин в окружении хилых мужичков в юбках. Исчезают, типа, растворяются. И только тяжелый занавес. Тень Сурка в углу, еле различимая, дирижирует залом. Спектакль начинается. А занавес закрыт! И не поднимется никогда. Но зал встает в едином, мощном порыве и аплодирует, аплодирует, потому что за занавесом разыгрывают пьесу самые знаменитые актеры этой планеты, прижизненные гении: Махоркин, Амурченко, Мокрочленов, Пупценко, Младочленов, даже всенародные Безмизинцево-Безногтевы… Это великая новация, первая в истории. Величайшая! Зрители не видят того, что на сцене, но дико, невероятно счастливы. «Это наш Путь! Страна, вперёд! — воют они в едином порыве. — Слушай, страна! Где мы, там победа. Всех порвём, оле-оле». О да! Это супер, это фански новое слово: зрители в зале, лицедеи на сцене, а между ними глухой неподъемный занавес. Актеры играют, зрители аплодируют, все в восторге. Родилось новое Зрелище! Родилось единение — всех в театре. Театр начинается с вешалки, а не заканчивается нигде… даже в сортире.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ. Картина первая

Кабинет Диктатора, Обставлен по-деловому, но чем-то неуловимо напоминает женский будуар, возможно, нарочитой пышностью. За столом Диктатор и Министр.

Диктатор. Ну что, друг министр, продолжаем жить? Я тебя зачем позвал? Мы же первые, мы с тобой начинали. И Икарус, и как предшественника моего задвинули. Ты всегда был со мной, ценю, высоко ценю! Хоть ты и Патрубок по фамилии. Шучу.

Министр. Ну что уж, ну чего уж, сделали же.

Диктатор. А знаешь, я сегодня утром сел на толчок, сел и думаю: ведь глобализация — мир един и взаимосвязан, ведь по-другому ни шагу, иначе отсталость, затхлость. А что на мысль натолкнуло? Торжества, когда мы дом-иглу заселяли. 83 этажа — не шутка, чай. И вот каждое утро, во всех квартирах — а их ого-го! — это сколько же людей одномоментно срать садится? А? Выходит, хочешь-не хочешь, а мир — един! Всё замкнуто, все друг от друга, все друг на дружке. Раньше как? Раньше — каждый в индивидуальном сортирчике, когда взбрендит, когда припрёт. Не так садились. А сейчас ни-ни, сейчас не нарушь.

Министр. Вы чего-то, э-э, чего-то не туда.

Диктатор. М-да… Может быть, всё может быть. Впрочем, я не о том. Сколько уж лет, как я правлю, а слово надо держать. Мы, когда дельце с Икарусом провернули и свергли предшественника, я ведь слово давал, что в срок, что выборы. Слово-то надо держать. А вот, кстати, правда это, что слово «олегарх» от оле-оле произошло? Впрочем, не о том речь.

Министр. Ну, и чего? Ну, и выборы. Ну, и выберут! Вы чего? Сам дал, сам и… Вы же у нас суперский. Здорово тогда придумали: летит это тело небесное на нас, то ли комета, то ли астероид — Икарус поганый, и если не вы — взрыв, конец всему миру, полный атас. И вы один знаете, как спасти державу. Прежний-то диктатор — говно, слабак, тоже мне вершитель. Но вы с ним куда благородней: сначала в замы, потом в зад. А он, дубина, сам вас в преемники тащил, аж за ушами скрипело. И втащил ведь, (хихикает) себе на радость.

Диктатор. Так-то оно так, да одному мне не справиться было бы. Ты меня здорово поддержал, чего уж, по гроб жизни не забуду. (Скромно). Я всё же астроном.

Министр. Спасибо! Батяня вы.

Диктатор. Это тебе спасибо, родной ты мой. Слыхал об открытии? (Министр делает удивлённое лицо). Зря. А я вот слышал. Я же, талдычу, талдычу, астроном по профессии, да и по призванию. Есть, оказывается, жизнь во Вселенной и кроме нас. Во как.

Министр. Это ж как это?

Диктатор. А так. Открылось науке, что жизнь есть на Земле и, вроде, вполне разумная.

Министр. Чушь какая. Знаю я Землю эту. Сын давеча ещё урок рассказывал. Откуда там жизнь? Шаричек такой, голубенький, крохотулечка туманная, негде и поместиться.

Диктатор. Может, и негде, а размещаются. Так-то вот. Похоже, сенсация. Впрочем, не будем отвлекаться на мильёны кэмэ. Выборы проводить надо, деваться некуда.

Министр. Ну?

Диктатор. А на душе неспокойно. Вроде всё тихо, вроде всё гладко, а что-то, понимаешь… предчувствие, что ли?

Министр. Да ладно!

Резко, со стуком открывается дверь. Входит Жена диктатора.

Жена. Так и знала. Всё секреты, тайны, как не надоест?

Диктатор. Ты по делу?

Жена. А ты думаешь? Конечно! Пора и кофейку попить. Расслабьтесь, ребятки, отдохните малость, в конце-то концов.

Диктатор. На том свете отдыхать будем, дел по горло.

Жена. Ладно, ладно, милый. Я уже распорядилась. Поболтаем, головы и остынут.

Диктатор. Вот прилипла. Ладно, твоя взяла. (Звонит. Тотчас лакей ввозит сервированный стол, открывает крышки, обмахивает стол салфеткой и исчезает). И что у вас, на Алтыновке, то-бишь?

Жена. Ты меня с алтыновскими-то не ровняй! Не надо. Я бы этих тунеядок… Пиявки чистые, валютные феи.

Министр. Гиеноподобные гиенообразные. Низкие задние проходимки.

Жена (поднимая бутылку). По самое чуть-чуть, мальчики? Чтобы всё сложилось!

Диктатор (сдаваясь). Я же сказал, твоя взяла. Вот прилипала, ну, просто… Погоди, руки надо помыть. (Уходит).

Жена. Почему не пришёл? Засранец, что ты со мной делаешь?

Министр. Да что ты, что… Не мог, никак не получалось. Одно, другое, голова кругом идёт.

Жена. А мобила? А дипкурьера? А фельдсвязь? Горбатого лепишь.

Министр. Прости, прости, зашился, искуплю, не казни, пожалей повинную головушку.

Жена делает движение к Министру, в это время возвращается Диктатор.

Диктатор (подозрительно оглядывая их). И что же вы тут делали?

Жена. Тебя ждали, что ещё можно делать?

Диктатор. Да многое. Шучу.

Усаживаются за стол.

Диктатор. За прорыв, за порыв, за вечные блага всего населения. (Выпивают). И кол в жопу всем врагам. Ненавижу! Понаехали тут. Красножопые. Ещё учить нас вздумали, с кем спать! Вертикаль благородства нам портить вздумали.

Министр. Не горячитесь, берегите нервы, ей-богу!

Жена. На самом деле… Не бери в голову. Столько лет всё на месте, всё спокойно, а ты дёргаешься, дёргаешься. Лапонька ты мой, дружочек. (Министра передёргивает).

Диктатор. Хорошо, хорошо, правы вы. Всё путём, всё на месте. Знаете, ребятки, что я думаю. Думаю я, что одно, самое главное, мы сделали. Это облик, это мировоззрение нашего населения, наше, так сказать, ядро. Монолит ведь, а? Ведь в чём суть, в чём зерно, так сказать, спаянного, спаявшегося населения? Нашли же мы два цвета, всего-то два цвета. А как сразу всё решилось. Все с колен поднялись.

Министр. Да-а. Два-а. Жёлтый и коричневый. И здесь вы направили, ваше, так сказать, дыхание в затылок.

Диктатор. А? Точно. Точно в цель. Шоу, шоумены, шоудивы, шоусплетни, гламур, китч, вся поп-дешёвка. Алтыновка, вон, символом стала. И вот он, жёлтый воистину. Яркая желтизна. Чем желтее окружение, тем прочнее власть. А насрать на всех? А в гробу мы их видели? Мы самые-самые, самейшие, самее не бывает. Это — Путь, и даже говно наше шоколадом для них должно пахнуть. Вот он коричневый, рассамый-самый коричневый. И когда ты предложил лицо наше — стяг государственный, сделать жёлто-коричневым, это было самое то, в точку, безошибочно. Вперёд, вперёд, труба зовёт.

Жена. Он такой милый, Светозарчик, просто гламурчик. Он и к гимну жополиза этого, Степанкова-Распихалова приспособил. За один день написал, а как попсово. Страна, вставай с колен, не то мозоли…

Министр. Чутьё потому, не чета Трепосяну.

Диктатор. Ну уж… Всё ж не перегибай. Их и выучить-то нельзя, слова эти, не то, что петь. Ладно, впрочем, по нему давно крематорий плачет. Но мне мысль пришла конкретная.

Министр. Говорите, конкретная? Ну, ну.

Диктатор. А что? Выборы проведём, и надо новую форму устанавливать, форму правления и руководства — тандемократию. Понимаешь? Будем тандемом возглавлять. И кто ж это второй-то, лапоньки? А поглядим, пораскинем. Может, и ты, может, не ты. Пока подумай об этом, глубоко подумай. У нас, конкретно, всего по дважды должно быть. Цвета на флагах, начальников…жён, ха-ха!

Жена. Трепло. Скажешь же. (Задумчиво). А Степанков-Распихалков обратно текст перепишет, и раз перепишет, и два, как скажете. Легко.

Диктатор. Это так. Мудёр старик, ох, мудёр. А дети, дети какие? И, конечно, неоценимую нам помощь в пропаганде достойного образа жизни оказывает пра-пра-правнук этого, как его, Кагановича. Я уж не говорю о Желтковских, Савловских, вроде противники, а как в нужную дуду дуют. Политтехнологи человеческих душ, тьфу. Только и умеют нос по ветру держать. Да и то никогда не знают, откуда он дует. Учу их, учу, не бойтесь врать. Врите, ребята, нагло, врите беспардонно, конечно, никто не поверит — и хрен с ним, — зато сторонников наберёте уйму. Таких же наглых, таких же горлодёров. Они тебе любых несогласных размажут в порошок.

Министр. Несть им числа, упаси Господи. Одна беда: никак не угадают откуда ветер, на любой сквозняк кидаются. Главное, вы точно отметили, политконкретность. Ведь сумели же вбить всем в голову, что дважды два когда надо три, а когда и семнадцать. Предельно удобно. И вертикаль… как это точно!

Так же резко, как и раньше, со стуком открывается дверь. Влетает Любовница диктатора.

Любовница (обращаясь, в основном, к жене). Вы чего это здесь? Ой, у вас заседаньице? Назначено же. Ой, извините! Я же не знала. Господи, да что ж такое! Я пойду. Потом зайду, ну, потом. Приятного вам аппетитика.

Диктатор. М-да.

Жена. Вот засранец. Ну, засранец. Совсем совесть потерял. Ополоумел просто, говнюк-юморист. Жён ему двух…

Диктатор. Не тарахти. Ты что, не понимаешь? Речь о молодёжной политике. Важнейшая сфера. Выборы на самом носу! И куда мы без Своих, без Кузнечиков? Кому воевать с населением нашим? Тьфу, прости Господи, с протестантами сраными, заступниками краснорожих? Ишь, как обозвались — неподкупные, да покажи им только копейку…

Министр (солидно). Душа моя, вы не правы. Нужна консолидация, время трудное, а молодёжь — это наше всё, наше осветлённое будущее. Катя возглавляет Кузнечиков, опору строя. Сколько у тебя на сегодняшний день отрядов, опора ты наша?

Любовница (входя в роль). Рапортую руководству. Мобилизовано максимально, всех от трёх до двадцати. Все в майках, у всех логотипы, у всех по две бутылки. На Солёном озере лагерь, несколько тыщ душ, боевые молодцы — лужёные глотки. К выборам мобилизованы, ко всему готовы. Только по светлому Пути! Только с вами! Врагов — в мясорубку! Своих — в начальство. Всех с колен!

Диктатор. Ну, тогда присядь за компанию, выпей с нами, золотце светлое. (Любовнице, злым шёпотом). Дрянь, нашла время.

Любовница. Есть, друг диктатор. За вас в огонь и воду.

Жена. Главное, не в постель.

Министр. Ну-ну, не надо нервничать. Давайте, как говорил один гений, сядем и во всём спокойно разберёмся.

Диктатор. Пора бы навестить Кузнечиков наших, взбодрить, так сказать. Какие будут предложения?

Жена (очень тихо). Ну и тварь же ты, милый, гнида подзаборная. (Всем). Я, пожалуй, пойду, дел по горло. А вы харчуйтесь, не стесняйтесь. Пока-пока, бай.

Диктатор. Что уж? Дела есть дела. Не сердись, милая. (Жена уходит, крепко хлопнув дверью). А мы продолжим. Итак.

Любовница. Нехорошо как-то получилось. Я ведь не знала.

Диктатор. Знала — не знала. Послушать надо было под дверью, тогда и не пришлось бы.

Министр. Ладно, сделанного не воротишь. Осторожней надо быть, вот и всё. И вообще. Сейчас, до выборов то есть, вообще ушки на макушке. Лапши покрупнее на уши надо заготовить. А на это главный мастак Сурок. И хватит ему Тенью мастырить, тоже мне подпольный миллиардер. Пущай стать свою, прыть скрытую обнаружит.

Диктатор. Не-не, подостынь. Он сильная фигура, его подгонять не надо. Вон как он этих Персиковых, Смутьяновых во врагов раскрасил, любо-дорого, и массы от смуты предостерёг. Кузнечики юные — его заслуга. Щит, как-никак, от порыжелой смуты. Не-е, он — голова! Да и Кузнечиков наших, попрыгунчиков шустрых, пора на свет божий вытаскивать. Застоялись, чай, Катя?

Любовница. Вряд ли. Ребята боевые. Не зря же зовутся — Свои.

Министр (задумчиво). Сурок…День Сурка…Тень Сурка…Тень дня Сурка…День тени Сурка… Во! А чегой-то евонная фамилия — Жмуров?

Диктатор. Ты-ы… крыша съехала? Впрочем, мне идти надо. Ещё совещание, ещё указы подписывать, пойду я… А насчёт тандема, кстати, хрен его разберёт, может, и ты первым станешь, а? В содружестве, конкретно, равных. Время ещё есть, есть время. Ладно, бывайте пока. (Уходит).

Министр. За женой побежал, утрясать. Лебезит он перед ней, у, зараза. Вот ведь крепко захомутала, ничего не скажешь… А ведь я его боюсь, Катя. Ишь, придумал — первым будешь. Не сообразишь, откуда укусит. Он псих, зло копит хоть сто лет, ничего не забывает, ничего никогда не прощает. Глазки, как буравчики, близко-близко сидят.

Любовница. Я вас понимаю, ох, как понимаю. Жутковатые глазки.

Министр. Да ладно. Чего спишь-то с ним тогда?

Любовница. А вы бы не спали?

Министр. И-то правда. Не любишь его?

Любовница. Если по правде — трушу. Ну, чистый змей.

Министр. О! Точно. (Пристально смотрит на Любовницу). Кать, а Кать.

Любовница. Я согласна. Надоело. Не могу.

Министр. Ты же не знаешь, о чём я…

Любовница. Тоже мне загадка. Вас, Светозар Силыч, я как на ладошке вижу.

Министр. Видь, видь. Эх, была — не была. Может, и вправду рискнём, Катенька? Пан или пропал? Зато куш какой сладостный. Тем более сожрёт, нутром чую, слопает. Уж больно он благостен. Не к добру это. Пора. Другого случая не будет.

Любовница. Сообразили, наконец? А вот я давно примечаю, всё вижу. Крутится у него в голове что-то, вздёрнутый он весь, не спрячешь. К Жмурову идти надо, без Пафнутия не сложится. Сомнут, в одночасье стопчут.

Еле заметная, возникает Тень сурка, становится яснее, чётче, и вот она материализуется в невысокого, крепкого молодого человека.

Тень сурка. Желали поговорить?

Любовница громко вскрикивает.

Министр. Ты что? Ты опять? Откуда ты взялся?

Тень сурка. Поговорить желать изволили? Я правильно понял?

Министр. Да!

Тень сурка. Милости просим.

Министр. Ну, ты даёшь, ну-у, ладно… Постой, отдышусь… Видишь ли, Пафнутий, обстановка в государстве сложилась…

Тень сурка. Смутная… Знаю, я всегда всё знаю.

Министр. Да? Точно? Вот и лады, значит, объяснять ничего не надо.

Тень сурка. Не надо. Всё ясно. Я давно утверждаю: наша демократия должна быть независимой, категорически ни от какой суки не зависящей. Кроме нашего. Вершинного. Само собой! Категорически независимая демократия! Вот. Это я такой вот термин придумал. Поди, тронь меня.

Любовница. Господи…это как это? Она же всегда — как это? — категорически.

Тень сурка. Не всегда. Неточно. Мы только что начали вставать с колен, почти уже встали — страна, вперёд! — и наша текущая задача — поднять, наконец, массы с кроватей, хватит пролёживать бока, хватит томиться в беспечности. Слушай, страна. На первенстве поглощения пончиков мы — впервые! — чемпионы мира. Мы — и опять впервые в мире — удлинили хвосты крыс вдвое! Ну, и много чего ещё. Оле-оле! Где ни появимся, мы — впереди. Осталось только собраться в кулак. И здесь у нас большой тыл. Целая армия демагогов. Это ежу понятно. Демос — народ, к тому же — гоги, много гогов. Дивизия демо-гогов. Ого-го! (Хихикает). Промыватели мозгов, только вода у них… грязненькая.

Любовница. А ты не перегибаешь? Когда это мы с колен?

Тень сурка. Какая тебе разница? Не сейчас, так лет через пятьдесят. Всё одно — страна, вперёд! Всех рви, страна! Но разве мы об этом?

Министр. Верно, очень верно. Оле-оле, говоришь? Ну-ну. А Спечкина ты не забыл?

Тень сурка. Да-а, Спечкин… Они с Евсеичем последнее время надолго стали запираться, мол, выборы. И на совещаниях всё перемигиваются.

Любовница. А тебя отодвигают, незаметненько так, но отодвигают.

Тень сурка. Иллюзия. Куда им без меня. Кишка тонка. Я — идеолог!

Министр. Говоришь и сам не веришь. Не тешь себя. Зреют перемены, надвигаются. И Спечкин в лидеры втихаря метит, тихой сапой, но шустренько, а Евсей ему подыгрывает, национальная гордость наша. И — тишина. Охолуели все.

Любовница (выпивает). Ох, Евсей Евсеич — это такая штучка, такая заноза, вы половины не знаете, какой там половины… Хо!

Тень сурка. Всё так, всё так, но у Спечкина козырей-то кот наплакал. Всех делов — Мудаковского размазал по стенке. Ничего не скажешь — ход гениальный. Хотя тот сам дурак — стал советы про заграницу советовать, куда хвосты возить. Вот и загремел, а ничего, всё равно, не понял. Да сколько можно на одной заслуге ехать? Конечно, отобрать такие мильярды, да ещё упечь чуть не навсегда, немалый ум нужен. А дальше?

Министр. Не только, не только. Ты посмотри, сколько у нас начальников на квадратный метр жилплощади нынче. Десять начальников на одного жителя, это ж подумать… Это же прямое административное ожирение сердца получается. Житель, подумай, вообще как бы лишний в этом раскладе…

Тень сурка. А с другой стороны… Ежели он пенсионер, его кормить надо, одевать, селить куда-то. Он тоже житель. Не зря же его Дяди Дзю да Худик обихаживают, протестанты убогие.

Министр. Стоп. Увлеклись. К делу, друзья, к делу!

Любовница (начиная пьянеть). Вам Евсея со Спечкиным не разбить, их деньги намертво стягивают, а это покрепче кандалов. И вам не удержаться. Кончаются ваши денёчки, мальчики, исчерпываются.

Тень сурка. Не каркай, Катерина, не пророчествуй. Сами с усами. Раз я здесь, всё путём. Надо действовать.

Министр. Пора. Страна, вперёд! Не будем балясы точить. Сплотимся. И в едином строю… помолчи, страна!

Любовница. Понесло. Ты, Пафнутий, выпей, выпей, что стоять-то? Давайте вместе выпьем. За успех, за наше безнадежное дело!

Министр. Типун тебе на язык. Но — выпьем. За общее и великое будущее! (Выпивают, закусывают) По персоналиям пройдемся?

Любовница (её заметно развезло). Ребята, ой, ребята! Что же мы делаем? Вы посмотрите, все молчат, затаились, а не к добру это, ой, не к добру. Оборзели — тащат, волокут, ни стыда, ни совести. Племянников везде понапихали, денег у всех немерено, а всё мало. С соседями разлаялись, отношение к нам — хуже некуда. Не-ет, мы главные, нам слова не скажи. Руками машем, машем! А люди-то вам кто, население ваше? Подстилка? Навоз? Удобрение под миллиарды? Балласт он для вас, этот простой житель, балласт. Сняли вы старика, упекли на пенсию. А какой был старик, золото. Обложили, своих понасажали, ему и не рыпнуться было, спёкся ни за понюх. Не успел, жалко. И что? Хвосты расчехвостили и шуровать. Как мальчишки, как самовлюблённые злобные мальчишки. Марионеток насажали, не продохнёшь. Ой, аукнется, ой, не простят… Ой, хоть кто-нибудь, наконец, вытрет стране сопли?

Министр. Ты даёшь, мать. Остынь, ну, перебрала, понятно, ты перекуси, приди в себя. А то мы и вправду решим…

Тень сурка. Что у пьяного на уме…

Министр. Тише, тише. С кем не бывает? Ништяк, оклемается, не бери в голову.

Любовница. Пойду я, мальчики, и вправду полежать надо. Чего меня понесло? (В дверях). А скажите мне почему, чем принципиальней человек, чем больше кричит «не укради, не солги» и прочую ерунду, тем он бессердечней, бесчеловечней, безжалостнее. И беззащитному человеку, беспомощному от него только беды и томление сердца… А?.. Ох, стыдно. (Неслышно закрывает дверь).

Тень сурка. Н-да, нескладно. Учтём на будущее, учтём-с. Но… вернёмся к нашим баранам. Я ничего от вас не скрываю. Но я хотел бы, чтобы вы помнили: есть принцип, которого я всегда и неизменно придерживаюсь в моей общественной деятельности. Я никогда не действую в чьих-либо личных интересах, если это не оправдано и не облагорожено более широкими соображениями общественного блага. Я не уверен, что верующий в Бога имел бы право трудиться для спасения собственной души, если бы труды эти не служили также и спасению его собратий. К тому же, гордостью национальной поступаться нельзя ни под каким видом. И нечего тут за марионеток…

Министр. Ух, ты! Это я понимаю. И не на публике ведь. Прочувствовал, усёк. Хватит, однако, ваньку валять. Давай к делу.

С шумом распахивается дверь, широко шагая, входит Диктатор.

Диктатор. Не ждали? Кто курил? (Тень сурка дематериализуется). Почему курил?

Министр (уверенно). Никак нет. Некурящие мы. Нельзя! Вот — и пепельницы нетронутые.

Диктатор (у стола). Ничего себе. Эт-та кто ж столько высосал? Это вы с Катериной? В рабочее время? С ума пошли, алкаши!

Министр. Да ладно, Евсей Евсеич. По чуть-чуть всего-то, сами ведь…

Диктатор. Совесть иметь надо, тоже мне, чуть-чуть. Вино-то казённое, подотчётное. Едва не всё высосали. Ух, вы, неслухи, но… Рога трубят, время не ждёт. Работать, работать! И придётся, боюсь, Большую палату собирать.

Министр. Надо — соберём. А надо ли?

Диктатор. Друг мой, хоть ты и друг министр, а жопа ты с ручкой. Хотя человек, надо признать, достойный. Но — дурак. Если мы не будем соблюдать нормы, элементарные нормы, принятые во всём мире, нам не простят. Мировое общественное мнение — это тебе не шутка, пропади оно пропадом. С каким же воем, однако, они приняли то, что мы отменили обращения прежние. Нет у нас теперь ни товарищей, ни господ, ни даже кавалеров. Друг — вот истина. Друг министр, человек человеку — друг. Смирились же, высокомерные. Потом, не забывай — наши-то ребята, Свои, свои в доску, впереди лошади бегать просто обожают, хлебом не корми.

Министр. О. В точку! Постойте-ка, постойте. Мне вот что в голову пришло, сейчас, сейчас, сейчас. Есть идея! Предполагаю я, вас в Большую палату ввести надо. Но не членом. Они члены, а вы нет. Вы — руководитель. Хотя и не член. А? Надо только слово найти, должность, грубо говоря. Вершитель? Вы и так вершитель. Сейчас, сейчас, сейчас! Так, так, так. Назовём мы вас — Главный Член или, лучше, лучше, лучше… Первый Член, с большой буквы, естественно.

Диктатор. Член?

Министр. Член!

Диктатор. С ума сошёл. Какой ещё член?

Министр. Самый настоящий, национальный, так сказать. Гордость и верхушка нации, по определению.

Диктатор. Бредишь?

Министр. Никак нет. Первый Член. И кто поспорит?

Диктатор. Ты даёшь. Ни в какие это ворота не лезет.

Министр. Лезет-лезет, ещё как лезет. Мы всех зайцев поубиваем на счёт раз.

Диктатор. Думаешь?

Министр. Убеждён!

Диктатор. Дела-а… Дела! Первый, говоришь? Член, говоришь? И как понимать слово «член»?

Министр. Так и понимать. Только не член, а первый член.

Диктатор. Да слово-то какое-то… Непривычно как-то.

Министр. Ладно уж. Избранники наши, кроме мата да фени, других слов не понимают.

Диктатор. Оно так, конечно, но — непривычно. Член, да ещё и первый.

Министр. Первый, первый, по-другому нельзя. Так ведь и вправду первый. Кто у нас по этой части первый, а? Вот мы официально и закрепим. Баловник вы.

Диктатор. Но-но, не зарывайся, однако. Ты юморист, я смотрю, не знал за тобой такого.

Министр. Катерине должно понравиться. Хе-хе.

Диктатор. Заткнись! Не твоего это ранга дело.

Министр. Прошу извинить, увлёкся. Но мысль-то, мысль?

Диктатор. Не суетись. Будем думать, не с кондачка же решать.

Министр. Вот и лады, вот и лады. Первый Член тандемократии, но тут же вовсе и не член.

Диктатор. Ты что? Как это вовсе?..

Министр. Так вот. Звучит достойно, звучит солидно. И основательно. С этого стоило бы начать новый этап нашей отныне категорически ни от кого не зависящей демократии. Кроме вас, в натуре, сладчайший.

Диктатор. Постой-постой. Ты эти слова откудова взял? Это ж пока госстрогая гостайна. Тебя кто допустил? Не было моего указания.

Министр. Запамятовали, Евсей Евсеич, давеча допустили. За документик я расписался, можете проверить. А тандем, вообще, ваше изобретение, сами только что толковали. Вы же у нас вершитель.

Диктатор. Х-хе, будь по-твоему. Проехали, живи пока. Надо ж такое придумать…

Министр. А кратия от слова кратность? Многокра-атность!

Диктатор. Но-но, расшутился. Вишь, какой юморной. Ой, мужик…

Министр. Прошу простить, прошу простить, увлёкся. Всё-всё-всё, рот на замке.

Бесшумно открывается дверь. Согнувшись в поклоне, входит Спечкин, увидев Министра, резко разворачивается и исчезает.

Диктатор. И чего приходил? Всё секреты, секреты. А жить когда будем? Так-то вот. Знаешь, Силыч, чего-то не прёт у меня с Епифанией, как-то всё не то, раздрызг какой-то… Д-да, забудь. Давай-ка мы, Силыч, призовём всё-таки Кузнечиков наших. Надо их подбодрить, направить, пора, пора заняться общественным мнением, простым народным волеизъявлением.

Возникает не очень чёткая Тень сурка (именно тень).

Тень сурка. Собраны. Ждут. Стол я распорядился удалить. (Слуга укатывает столик). Катерина подзадержится — холодный душ принимает, скоро, однако, будет. С остальными можно поработать. Жду указаний.

Диктатор. Ух, молодец, ну, просто молодец. Не успеешь подумать, а ты уже в деле. У таких только учиться, Силыч… Ну, запускай, чего томить в прихожей? С Богом!

Тень сурка пристраивается в уголочке. Звучит марш. Два солдата распахивают парадные двери. Торжественный голос объявляет: Диктатор всего народа! Вершитель будущего! Друг масс! Нестройной толпой в кабинет вваливаются Кузнечики — развязные молодые люди в одинаковых жёлто-коричневых майках с надписями: «Вперёд, Страна», «Страна, встань с койки», «Нас не догонишь», «Не забуду Страну родную», «Мы — Свои». У главных Кузнечиков на майках изображение велосипеда с двумя сидениями. Бегом вносят телеаппаратуру, устанавливают свет.

Диктатор (очень тихо). И когда успели? Я тандемы имею в виду.

Тень сурка (так же). Если обществу надо, у нас героем становится любой.

Диктатор (садясь меж Кузнечиков). Ну, родные мои, дорогие мои, радость вы моя неизбывная, вот и довелось нам опять встретиться. Это великая честь для меня, Кузнечики мои. Вы — кузнецы, кузнецы ратных, трудовых и сексуальных подвигов. (Возгласы: Не боись! — Мы — свои! — Своим — ура!). Молодость — наша непреходящая надёжа и опора. Вы первые, кого я хочу посвятить в наши стратегические планы и разработки. Страна встала с колен и теперь должна двинуться широким шагом. Есть, правда, некая сложность: лёжнем лежим на койках, и как тут двинешься широким шагом? Но это лабуда, по большому-то счёту. Мы будем говорить о другом. О стратегии. О победах. О Пути. Прежде всего, хочу вас поздравить с разгромом диктатуры в нашей отдельно взятой великой стране. (Недоуменный шум). Спокойно, спокойно! Всё под контролем, всё в наших руках. Мы пошли в своё время на диктатуру из — прежде всего — уважения к великой традиции. Наш предшественник, которого мы с вами уложили в койку (общий смех), был диктатором, и население, как воды, жаждало диктатуры. Мы шагнули навстречу. И никаких порыжевших перемен! Сохранение нации — охо-хо, задачка. Мы с ней справились, без преувеличения, достойнейше. (Входит Любовница, неуверенно пробирается к Тени сурка). Ну вот, и эмиссар с нами. С ней мы всех победим, это точно. Отныне нашей царицей станет демократия, более того — тандемократия. Вижу, вы и маечки успели приспособить, кто только утечку допустил, вот вопрос? Шутка.

Любовница (встаёт, её покачивает). Тандемократии — ура! (Кузнечики подхватывают) Коллективному руководству — ура! Вершителю тройное ура!

Диктатор. Продолжим, однако. Мы окружены кольцом, враг под каждым кустиком буквально. И все-все, просто дикость какая-то, неблагодарны до ужаса. Давно ли мы эти государствочки, что кругом нас, освободили от тараканов и крыс? Сейчас скажу… (считает на пальцах) семь лет… пять… нет, годочка четыре тому, в общем, какая разница?.. освободили мы их от каждого тараканчика буквально, от каждого крысёныша. А что в сухом остатке? Тараканы почему-то к нам переселились. Крысы? Ну, это особый разговор. Наши крупнейшие в мире — да-да, метр восемьдесят, а то и все два — учёные совершили эпохальный прорыв в науке, крысиные хвосты стали вдвое длиннее. Открытие всех эпох. И эт-то наш бюджет: всю Подсолнечную завалили хвостами, им — деликатес, нам — валюта. Ваша задача теперь — избавиться от врагов внутренних, оборзели совсем, свободы им подавай, куда уж больше? Завалили всех свободами этими, из горла лезут, а всё мало. По правде, вшивота эта публика: Дядя Худик, Ананасов меленький, но их надо гнобить и мочить везде, вплоть до спальни… или, к примеру, лоджии. Мелочь они, конечно, пузатая, но опасны. А вот ещё рыжая смута возникла, бунтари прорыжевшие. Безнасы назвались. Как это без них? Или без нас? Не понял. Да хрен с ними. Всех порвём!.. Пасть порвём! Страна, вперёд! Родные вы мои, хорошие. Вам жить, всё для вас, для масс, для исстрадавшегося населения. Гип! (Доверительно). Надо будет мне к вам на Солёное как ни то закатиться, рыбку половить, девочек пообжимать. Хе-хе, это я шучу так. (Общий смех).

Любовница. Не подведём. Не отступим. Не сдадимся. (Громкое одобрение). Гип-ура тандемократам, тамдемократам, здесьдемократам, бумдемократам, вездедемократам. Ур-ра! (Все подхватывают). Спасибо вам, вершитель вы наш. (Целует Диктатора).

Диктатор (смущаясь). Ну, что уж, ну, ладно уж, да что уж там. Единомышленники вы мои сладкие. (Крики: Ура). А теперь в буфет, как выйдете, налево. Там всё накрыто, не стесняйтесь. Всё за казённый счёт. Слушай, страна, друзей Кузнечиков!

1-й Кузнечик. А Вдова Кличко будет?

Диктатор. Ну, ты даёшь, брат. Вдову ему. Обойдёшься. Всем хватит, не боись.

2-й Кузнечик. Спасибо вам, друг диктатор, примите рассамые искренние…

Диктатор. Принимаю. Вперёд, сынки отечества! И дочечки. А для телевидения, кстати, буфет справа.

Все уходят. Бегом уносят телеаппаратуру. Слышны Голоса: До чего прост, умница. —Много лет ему. — Ах, пупсик. — Во, облом! — Опора! — Пасть порвём, не боись. Независимый и уверенный, в дверях возникает Спечкин.

Спечкин. И что же это? Не оповестили, не удосужились? Иду мимо, а тут митинг, сборище. Как понять?

Диктатор. Не кипи, не кипи. Спонтанно. Само оно сложилось. Надо же ребятишек зарядить было. Поговорили, что особенного? Никого не обидели, направили, делов-то. У нас с тобой поважнее задача. Слушай, вот ведь, как заноза сидит. Новость слыхал?

Спечкин. Не понял. Вы о чём?

Диктатор. Да о том. О том, что жизнь ещё где-то есть. О Земле слышал когда-нибудь? То-то. Крошечный шарик, и не разглядишь, а живут. Чего живут? И сидит во мне как заноза, ну, точно, заноза. А не эмигрировать ли к чёртовой матери на эту самую Землю? Послать всё, да и поселиться там. Ни ты никого не знаешь, ни тебя никто не знает. Лепота. Хозяйство никакое завести, хозяйку поменять заодно, чего ещё желать. Ти-ши-на… А то — что ни делаем, нам всё не впрок. Даже обидно.

Спечкин (увлёкшись). И то. Надо же. А ведь на самом деле… (Опомнившись). Да ну вас, Евсей Евсеич, шутите всё, а я чуть не увлёкся.

Диктатор (доволен). То-то. А может, по-другому? Может, послать на эту Землю ратников, да и присоединить её к нам? А?

Спечкин. Со своими-то не справляемся, куда нам. Всё шутки. А что значит не впрок?

Диктатор. То и значит. Перемены нужны, нутром чую, на вулкане сидим. Цены взлетели, миллионщиков, как тараканов, обнаглели с этими бриллиантами, яхтами, тусовками. Вон, подумать только, когда я Большую палату на встречу позвал, наглец этот, Худик, на «майбахе» приехал, они что, меня в грош уже не ставят? А кругом — тишина. Ой, боюсь я тишины этой. Когда гладь — не к добру это. Что мы с тобой? На самолёт, да в тропики? Или впрямь на Землю слиняем?

Спечкин. Да почему же, дорогой вы мой Евсей Евсеич? Мы практически создали идеальное общественное устройство. Царство, так сказать, всеобщего благоденствия. Вы запамятовали, а у нас три четверти населения начальники, чинодралы, палец им в рот не клади. Ещё половина по тюрьмам, другая — в охране, люди при о-очень серьёзном деле. Наконец, уж вы их не обижайте, миллионщиков, ребята что надо: и делятся, и участвуют, прямо, шёлковые. Ведь это наша экономическая мощь, откуда бы казна так распухла. Ну, «майбах», мелочь, ну, взбрело попижонить, не берите в голову. А масса сама потихонечку с божьей помощью вымрет, полагаю, недолго осталось. Не впустую ведь столь огромаднейшие достижения в социальной области, нигде о подобном слыхом не слыхали. Если в среднем, немеренные тыщи на буквально каждую душу населения. Да ещё, чуть не забыл шоушантрапу — вот опора, любому баки забьют. Слушай, страна, споём-сбацаем, чего ни попросишь, вся недолга. О чём печалиться? Столько создано, сотворено, а всё ваша голова, ваш план, ваши идеи. Не совру, если скажу, великий вы человек, вам памятников при жизни мало. У Сентропели зря, что ли, вся улица изваяниями вашего лика заставлена, один другого краше. Пора их на площади, да по городам и весям. Выдвигают и идею: столицу вашим именем поименовать. Подумать стоит, полагаю. Не всё же детей Гусями называть?

Диктатор. Всё? Закончил?

Спечкин (робея). В общих чертах.

Диктатор. Ты не понял. Не сержусь я. Ты всё правильно говоришь. Но это прошлое — неоспоримые достижения. А стоять на месте нельзя, застой — смерть. Нужно движение, нужна инициатива, неординарная мысль. А то привыкли на задних лапках стоять, жопу вылизывать. Да невкусно это, чёрт подери. Свежий ветер нужен. Свежий!

Спечкин. Сделаем, Евсей Евсеич, за тем, в общем-то, и пришёл. Потом, мы же с вами уже намётки обговорили, расклад кое-какой, кого куда, как кадры перетрясти, как вообще…

Диктатор. Нужны капитальные перемены, резкие перемещения, революционные однозначно. Грустно мне, Спечкин, ой как грустно. Загнали меня сволочи. А ведь я так люблю эту землю, народ мой, всю массу, всех, сколько ни есть, сердце разрывается. Больно за людей.

Спечкин. Любите вы население, Евсей Евсеич, все знают, но не стоит оно того, сердце беречь надо, что же вы разрываетесь-то. Поберегите себя, без вас в распыл всё пойдёт. Труба.

Диктатор. Болит сердце, болит. Отдохнуть надо бы, отдохнуть, да когда? Некогда отдыхать, что ты сделаешь. Прямо хоть весь народ на Землю туманную переадресовывай. В бессрочный, так сказать, путь. Пускай пообживут её, жизнь наладят. Так хочу благоденствия, ну, всем без исключения. Душа страдает. Бабы ещё достали, тьфу!

Спечкин. Евсей Евсеич, можно слово молвить?

Диктатор. Об чём речь? Слушаю тебя.

Спечкин. Только прямо.

Диктатор. Ну?

Спечкин. Без экивоков?

Диктатор. Естественно.

Спечкин. Без обид?

Диктатор. Само собой!

Спечкин. И чтобы зла не держать, если что?

Диктатор. Зуб даю!

Спечкин. Э, была — не была!

Диктатор. Не тяни ты, знаешь ведь, что я тебя люблю и в обиду не дам. Сколько соли съедено, пора бы и поверить.

Спечкин. Откровенно? Без прикрас?

Диктатор. Что ты заладил одно и то же. Рожай, наконец.

Спечкин. Светозара Силыча надо снять. Снять и посадить.

Диктатор. И что тут нового? Конечно, надо, и — давно. Тоже новость.

Спечкин. Не поняли вы, Евсей Евсеич, не уловили. А у меня агентура, сеть. Мне всё знать положено.

Диктатор. Так. И что же ты узнал мне неизвестного?

Спечкин. А то, что он глава заговора, уже тринадцать министров успел обаять, завлечь, сладких кусков наобещал кучу. Это переворот. Уже буквально на днях, всё спланировано. И супруга ваша, Епифания, замешана. Паутина! И если не одним ударом, то — катастрофа. Чистая хунта. Знаю больше. Вы его вознести желаете, в вице, уж и не знаю кого. Тандем ему понасулили. А он, сука, за спиной…

Диктатор. Спечкин, Спечкин, работаешь ты хорошо, да только секрет это Полишинеля. Называется же, однако, — хорошо проработанные тактика и стратегия. Про тринадцать-то я не знал, правда. Чёртова дюжина, вишь. Я Силыча обезопасить должен? Должен! Что я и делаю. А ты говоришь…

Спечкин. Но они-то, они уже начали боевые действия. Ваше распоряжение снизить в десять раз цены на молоко для бабушек игнорировали, гады, да не просто: цены теперь в двадцать раз выше. Дошло до того, что с краснорожими заигрывать начали. Я понимаю, краснорожие все под завязку малярные должности в столице заняли, никого не пускают, понаехали тут. С другой стороны, никого же и на аркане в маляры не затащишь. А это наш козырь, кричим же: бей краснорожих.

Диктатор. Красножопых! Понаехали тут, точно. А Силыча я в марионетки нацелил. Не понял? Впрочем, я готов принять любую точку зрения, кроме безаппеляционной.

Спечкин. Ну? Я и говорю. Положение напряжённое. Вновь настаиваю: арест, и только арест. Под корень заразу. Наша задача — сделать так, что ни день — день победы, при немеренных толпах врагов окрест. Вся недолга. Причём тут аппеляция, безаппеляция? О каких марионетках речь?

Диктатор (задумчиво). Знаешь, Спечкин, это всё так. М-да. Но вот хочу я с тобой поделиться, с тобой первым. Враги, это ладно, это бог с ними. Мелочь пузатая. Что с друзьями делать? Сам видишь — огромаднейшая ко мне очередь выстроилась, жопу полизать. И получается уравниловка какая-то, непорядок, ценность лизания на нет сходит. А это нехорошо. Непорядок. Нужна, абсолютно во всём необходима иерархия. Давай-ка, займись этим в первую очередь. Установи — и строго — кому позволено и в каких объёмах. Образец мы с тобой уже выработали, когда внуку этого гимнопевца за фильм о моём юбилее, шестьдесят один, видишь ты, стукнуло, наивысший орден секретно дали. Отлично придумано. Но почему-то отвлеклись. А эту практику надо усилить и продолжить. Только тебе могу поручить, больше некому. Займись, Спечкин, займись, и не откладывай. Будем, в конце концов, принципиальны. (Долгая пауза) И вот ещё… А что если нам взять да установить монархию?

Спечкин. Что-о?

Диктатор. Да-да, кроме шуток. Я почему об этом подумал, давно ещё? Есть же у нас королевна гламура, говнюшка эта, баронесса жеманная Стразо-Стульчак, друг Глашенька-стервочка. Дура-дурой, конечно, но штучка та ещё. А? мы её на трон, и как всё засияет в державе нашей! Ярким пламенем. Ах, как пышно будет сиять — потрясная штука! — демонархия, суверенно-ничейная демократическая монархия.

Спечкин. И что, в узде удержите?

Диктатор. Ещё как. Если уж мы демократию захомутали, подмяли-подогнали, то монархию-то зажмём в два счёта. Как тебе моя идея? Короля-то делает свита, закон такой.

Спечкин. Ну, и размах у вас, Евсей Евсеич, за вами не угонишься. Нет слов. А что, она на самом деле баронесса?

Диктатор. Побойся Бога, какая баронесса, дед её прислужником был, потомственным золотарём. При новом режиме лихо себя оказал, да ты знаешь, в замминистры вылез процветания широких масс. И теперь у неё…ой-ёй-ёй, ты был в ейном доме? То-то, а я бывал. Ну, скажу я тебе… Вот где массы процветают. Дедушка, конечно, был мастер, мир его праху. А титулы раздавать, о-о, плати и ты — хоть герцог.

Спечкин (хохочет). А что? Нахохочемся полны штанишки. А помните, ещё Распихалов… боже, он же тоже граф… умолял монархию ввести, на коленях елозил. А мы возьмём, да введём. Потеха… Тут и всем заговорам крышка.

Долгая пауза.

Диктатор. А вот скажи ты мне, Спечкин, Бог есть?

Спечкин. Чего-о?

Диктатор. Бог есть? Я сомневаюсь. Как же получается, кричит человек: верю! на коленях чуть не сутками поклоны бьёт, Писание почти наизусть и по любому случаю, живёт в добродетели. А как до дела — говно говном, за копейку удавится… помочь? да легче сдохнуть… и поучает, поучает: живите, ребята, в любви, так спасётесь. А зачем Бог? Чего по лбу не даст? Шепнул хотя бы: сука ты мерзкая. (Надолго задумывается. Спечкин растерян). Хотя, если подумать, с другой стороны… Помнишь ты, Спечкин, футбол на первенство планеты, года два или три назад? Продули всухую, а счёт помнишь? То-то! И вообще в памяти, будто мы всех разгромили. А почему? Комментарий!!! Ка-акой удар! Как-кая комбинация! Кк-акой проход! Страна, вперё-од! Слово — оно самое главное! Сказано: в начале было Слово. Бог — это Слово, слова, то бишь, по-нашему. Ты говори, говори. Тебя по словам судить станут. Поэтому все самые лучшие слова подлежат государственной национализации, никаких приватизаций. А дела, что дела? Где они? Кто их видит-то? Тот же, наконец, бобровый заповедник, о чём шум сейчас по всей планете. И что? Подарили мы его некогда соседям. И правильно сделали: денег-то в казне кот наплакал тогда, бешеные башли крысячьим учёным платили за хвосты, не до бобров. Да и повымерли они почти под завязку — эпидемия. Но мы же не сказали, что к заповеднику и бобров дарим, вроде подразумевалось. Но слово-то не сказано, не-ет. А когда они заповедник восстановили, бобров выпестовали, поголовье стало — ого-го, мы тут как тут: бобры — наши, и точка. И пусть мир надрывается, а какие же бобры без заповедника? Им жить где-то надо, факт неоспоримый. Это у них у всех двойные стандарты, а мы только за святую правду. И тут наш Силыч номер один, не отнимешь, кричит как оглашенный: бобры исконно наши, не отдадим вражинам, не позволим переписывать историю. Вон уж ему и въезд запретили, а он всё своё, прямо в истерике бьётся. А как он им двойное подданство впарил? Прелесть! Не зря его супруга дворцы по всему миру скупает да города строит. Вот где принципы, вот где сила слова. Так что не прав я был вначале, что уж , ошибки признавать всегда надо, в этом успех руководителя. Есть всё-таки Бог, есть!

Спечкин. Ах, Евсей Евсеич, вы мастер, слов нет, мастерище.

Диктатор. Слова — главное, запомни это, Спечкин, слова, ибо это — политика, большая политика. Правда — в словах. Они тебе — благородство, честь, а ты им в ответ — благородство, честь. И стой на своём. И ты всегда на коне. (Задумчиво) Уж коли делаешь двойные стандарты основой своей политики, начни с того, что припиши их противникам.

Спечкин. Не поспоришь… Общество, предполагаю, чтобы им управлять, следует подравнять, в идеале до плоского. Дабы на равнине никакие выступы не заслоняли историческую перспективу, перспективу неомрачённого будущего. А если при этом ненависть масс направится на всех — и вблизи, и вдали…Это — спасение, это путь. Слава отечества.

Диктатор. Мудро! А как ты думаешь, Спечкин, на Земле в Бога верят?

Конец первой картины

 

Картина вторая

Зал приёмов. У двери два солдата в парадной форме навытяжку. Ещё двое — у знамени. Изобилие государственной символики. Слева вдоль стены длинный сервированный стол. На стене прямо — большой экран для трансляции наиболее значимых эпизодов приёма. Справа, в центре, также накрытый стол для высшего руководства. Много свободного пространства. Понемногу начинают просачиваться приглашённые, по тому, как они входят, виден характер: кто твёрдо, самоуверенно, кто как бы крадучись. Звучит тихая музыка. Приглушённый шум голосов прерывается только при появлении Диктатора. В правом переднем углу столик с напитками, там, по мере появления гостей, накапливается очередь. То в одном, то в другом месте возникает Тень сурка и тут же исчезает.

Первый. А вы, стало быть, журналист?

Журналист. Есть немного.

Первый. Не видал вас прежде, не имел чести.

Журналист. Вы правы, не доводилось.

Тень сурка. Особый случай. Сегодня многие впервые. Ибо — событие.

Журналист. Богато здесь, как посмотрю.

Первый. Само собой. А вы о чём пишете обычно?

Журналист. Вообще-то о многом. Но больше всего о здравоохранении. Сейчас, правда, перехожу на образование.

Первый. Молодец! Самое то. Уж я-то знаю.

Журналист. Вы из министерства?

Первый. Можно считать, и так. Имею отношение, короче. И вот что я вам должен заметить, молодой человек. Все наши успехи зиждутся на одном — на образовании. И основы, всю методологию, скажу без преувеличения, открыл наш, понимаете кто, наше всё. Он открыл, как определить будущее человека буквально с первых его дней.

Журналист. Вы уж извините, я только вхожу в курс. Я, в общем-то, начинаю.

Первый. Это просто, как и всё воистину гениальное. Вот, смотрите. Младенцу в возрасте двух месяцев и одного дня показывают два кубика — белый и чёрный и говорят — это белый, а это чёрный. Убирают. Снова показывают и спрашивают про белый, какой цвет? Если младенец тычет в чёрный, значит, он будущий управленец и тут же зачисляется в особый коллеж. Умение белое называть чёрным — особый дар. Как только вы это освоите, уже ничего не стоит избить человека, говоря, что начал он, отобрать у него всё, утверждая на голубом глазу, что он вор и другого, хоть перед Богом, не заслуживает. И дальше по списку. Вплоть до того, что лучше нашей державы нет и все у неё в неоплатном долгу.

Журналист. Ух ты, здоровски как.

Первый. Да уж! Однако… И кого же сегодня чествовать предстоит?

Старший следователь. Этого нам распознать не дано. И никому.

Первый. Так уж? А Силычу?

Третий. Э-э, не всё и Силычу по плечу.

Первая. Язычок у вас, друг делегат.

Первый. Так ведь что, у нас или шутка, да и от той мурашки по телу, или — приказ.

Третий. Зато свобода, свободы от пуза.

Старший следователь. Ещё бы. Уж коли говорим «свобода», значит, х-ха, неограниченная свобода материться. И набивать пузо только сладким, словно дети, когда без родителей. Если порыв, так порыв, извините, к испражнениям. Никакой цензуры, ни-ни-ни. Кривляться предписано абсолютно безнаказанно. (Вокруг Старшего следователя возникает вакуум). Я что-то не то говорю?

Первая. Ну, что вы, что вы, роднуша? (Отходит боком-боком. В сторону). Принесла нелёгкая, типун тебе на язык. Как таких на приёмы зовут?

Третий (тихо). Кто он вообще, чёрт возьми?

Первая. Мне почему-то кажется, это старший следователь, важняк. Вроде бы я его видела.

Первый. Проник? Сообщим. Совсем с катушек съехал. Он что, считает, сюда трепаться приходят?

Четвёртый (в другом конце). Говорят упорно, что Высшую палату переименуют в Вершинную, не слыхали?

Пятый. Вполне вероятно, вполне. Насколько я понимаю, это от слова «вершить»? Или — «вершинка»? Но очень своевременно. Весьма!

Старший следователь (подойдя). А Вышней не желаете поименовать?

Пятый. Может быть, может быть. Почему бы и нет, в конце-то концов.

Старший следователь. Вы абсолютно правы, дорогой вы мой друг депутат, самое главное свести главное, вы уж простите за тавтологию, к примитиву, а лучше прямо к анекдоту. Идеал — марионетки.

Первая (прислушиваясь, тихо). Это что же творится? Совсем от рук отбились.

Первый. Пустяки, пустяки. Кто надо — слышит.

Первая. Не пойму только: и чего сердится? О-о, и Глашенька-тёлка здесь, ничего себе приёмчик. (Бросается навстречу входящему). О-о, дорогой вы наш! Друг личный пилот, как я рада вас видеть! Здравствуйте, здравствуйте.

Пилот. Приветствую вас.

Первая. И куда же летим? Шучу, шучу. Сверхгостайна.

Пилот. Извините. (Отходит к столику с напитками).

Появляется Любовница, направляется прямо к столику с напитками.

Любовница (Пилоту). Не забыл?

Пилот. Обижаете. Что, друг Екатерина, прикажете налить?

Любовница. А давай-ка по такому случаю да по шампанскому.

Пилот. Рано гулять. Не стоит привлекать внимание. Эвон как насторожились, ушки на макушке.

Любовница. Да ну, не до нас сейчас. Мы с тобой ширма. Нынче главный — председатель. Приседатель, проседатель…

Пилот. Да никак вы уже.

Любовница. Уже… не уже… Не бери в голову. И как, по-твоему, увидим мы небо в алмазах?

Пилот. В стразах, скорее.

Любовница. Не нравится мне твоё настроение. Трусишь?

Пилот. Это я?.. Не троньте меня, ладно? Устал я, как же я устал. Не для меня затея наша. Жалею, если честно. Но слово дал. И слово сдержу.

Любовница. Всё-всё-всё. Проехали. Будь готов! Главное, будь готов.

В дверях появляется Жена. Тут же часть гостей бросается к ней, немалая же — делает вид, что занята разговором, однако внимательно наблюдает за происходящим. Жена направляется прямо к Любовнице, и тут же их окружает толпа.

Первый. Женщины спасут мир. Потому что они — красота. Неземная красотища.

Жена. Катенька, золотце, до чего же я рада. Сколько зим. (Обнимаются. Поцелуй). А сколько народу! Какая прелесть. А мой что? Опять опаздывает? Никак не приучу к пунктуальности. Люди же ждут! Хоть бы ты взялась за него.

Любовница. Горбатого могила… Такая уж привычка. А может, мера воспитания?

Седой (в другом конце). Сумеете мне объяснить, почему у нас такое дерьмо актёры эти, поэтов множество, писателей как собак. Лица — вполне, всё — в норме, а ни играть, ни писать — полный ноль, не умеют, хоть кол на голове теши. Стыдобища.

Моложавый. Потому всё и при них. Другого и вправду не надо, были б лица солидные. Не дай бог, мысли станут пробуждать. А зачем мысли? Мысли это вредно. К тому же — ущерб державе, по головке за такое гладить нельзя.

Старший следователь (проходя). Мысли? Ни-ни, всех делов: покривлялся, и — всенародный. А вам совет, юноша, — фарт скорее ловите, фарт.

Жена (отводит Любовницу в сторону). Как пилот, Катюша?

Любовница. Дёргается. Но вида не показывает. Говорит — слово дал. Не стоит беспокоиться, завяз он по самые ушки.

Жена. Как бы не оборвался в последний момент. Не всё у нас ладно, Катенька. Скажу тебе — у военных измена, Катюша, измена. За нас нынче всего-то взвод, церемониальный взвод, да и те больше по пьяни. И тринадцать словно растворились. А вон, я гляжу, важняк. Зачем это? Что вынюхивает? Может, продали нас?

Любовница. Прорвёмся, зуб даю. Без паники, прорвёмся. Столько сил положено, и чтобы впустую? Да никогда! (Показывает Жене сумочку).

Жена. Ого! Ты молодец. Я в тебя всегда верила. (Весело) Горы свернём и своротим, горы, точно. Но пойти нам придётся, Катя, другим путём. (Напевает). Мы пойдём другим путём.

Любовница. Да? Как это? (Похлопывает по сумочке) В это я больше верю.

Моложавый ( случайно услышав). А говорят, поэтов нет. Чего языки чешут?

Жена. Не спеши. Сейчас всё объясню. И держи пилота в поле зрения. Сомневаюсь я в нём.

Торжественный голос. Внимание всем! Вершитель нации! Судьбоносец! Первый Член!

Входит Диктатор, с ним Спечкин, материализовавшаяся Тень сурка, Министр.

Диктатор (проходит к столу для руководства). Приветик всем, здрасьте, здрасьте. О-о, Глашенька. (Машет рукой, кричит) Маме привет передай, отчего не пришла? Будем по-простому, все свои, сплошь родные. Соль народа, так сказать, сливки нации. Объясню, почему я вас всех созвал. Возникла нужда выслушать глас масс. А где ж их ещё и услышишь? Не на рынок же идти, не на базар. (Лёгкий одобрительный смех) Вы — удостоенные представители. Вас вон как много. По сути, население во всём, так сказать, объёме, как мы говорим. И это позволяет мне считать вас голосом. Я правильно изъясняю, Спечкин? (Голоса: Об чём речь? — Само собой! — Лучше не скажешь) Хорошо. Объясняю. Вы все назначаетесь референдумом. С решающе-совещательным голосом: и советуете, и командуете. На Вершинной палате, как это теперь называется, полагаю, слышали, где я отныне Первый Член и тут же никакой вовсе и не член, мы учредили многое. Оглашаю главное. Все карательные органы с первого числа ликвидируются напрочь. Под завязку. (Недоумённый шум) На-всег-да. Не будет безопасности всех от всех, не будет наблюдения всех за всеми, не будет Министерства доносов, одним словом, не будет ничего. (Гул) Взамен учреждается единое ведомство — Полиполиция. Ну, чтобы понятно было, как поливитамины, — всё в одном. А в этом намёк, мол, о врачах речь. В случае чего пришлём доктора и зачистим ситуацию. В сумме сможем самым решительным образом сократить штаты, резко, экономя тем самым неслыханное количество государственных средств. В то же время численность сотрудников будет расширена в два, три, десять, тысячу раз. Тем самым, мы избавимся от проблемы занятости, проблемы рабочих мест в полном объёме, и навсегда. Представляете себе, в одном только доносном ведомстве сколько можно будет использовать пенсионеров, инвалидов, это наше, можно сказать, ярмо, нашу головную боль. Взяли, видишь ли, моду: бодаются, кусают исподтишка, нехорошие. Да и дети, не надо сбрасывать со счетов и этих дармоедиков. (Голоса: Дети — наше богатство! — Дети — наше будущее!) Да. Это так. Меня всегда угнетало изобилие карательных органов, несмотря даже на то, что я сам оттуда, астроном-чекист, астро-чекист со стажем. Но не надо об этом, в глубине души я всегда был, есть и буду — астроном.

Моложавый. Ура! Вы — водитель.

Первый. Загнул, так загнул. Чего выводитель? Или — куда?

Моложавый. Всего! И — в самое светлое. В это, как его, в свет в конце туннеля.

Первый. Да-а, тебе палец в рот…

Диктатор. Да постойте вы. Никогда договорить не дадут. Я не кончил. Хотя мы органы и распустили — хе-е, и в прямом, и в переносном смысле, — а они работают. Причём, не покладая рук. И что же они выяснили? А выяснили они, что лежал у дороги камень. Вот так вот. А в камне связь. И не какая-нибудь — электронная! Враг не дремлет, чёрт бы его драл. В камне такие подробности, что уши вянут, то-бишь, волосы встают дыбором. Вплоть до верхних эшелонов. (Жена боком-боком начинает сквозь толпу пробираться к выходу) Измена! Заговор против всего прогресса. В недрах созрела измена. Нарыв. Который необходимо вскрыть. Калёным железом. (Возмущённый гул: У-у-у-у!) И следствие уже идёт. Подробности, в его интересах, следствия, понятно, я раскрыть хотел бы, а не могу. Пока! Свидетели арестованы. Подозреваемым скрыться не удастся. Меч правосудия занесён. Кара неотвратима. Я кончил. Аплодисменты! (Бурные аплодисменты) О, другое дело. Пифа, душа моя, иди сюда, предлагаю выпить за наши великие успехи. Чего вы? Можно и «ура» кричать. (Жена с побелевшим лицом подходит к Диктатору. Гул голосов усиливается)

Жена. Поздравляю, милый.

Диктатор. Спасибо, работаем. И Глашенька! Глашенька, иди сюда. Иди сюда, милая ты наша.

Жена. С ума сходишь? (Подошедшей Глаше) Боже, как я рада. Уж так давно не виделись.

Глаша. А я, а я как рада, словами не передать.

Диктатор. Вот и мир, вот и славно. Лепота и благолепие. Выпьем, дети мои, у меня ещё немало новостей.

Жена. Чем ещё огорошишь?

Диктатор. Терпение, терпение. Всё ещё впереди, всё впереди. Катюша, Катенька, а ты что же? Сюда, сюда! Люди добрые, посмотрите, какая красота! Какие красотки здесь, любо-дорого.

Первый (очень громко). Это моё кредо — кроме женщин, кому спасать мир? То-то! Во как.

Жена (тихо Тени сурка). Что происходит? Что он задумал?

Тень сурка. Не сейчас. Не здесь. Кругом уши. Спокойствие.

Жена (так же тихо). А пилот? Что пилот?

Тень сурка. Внушает особые опасения. (Громко) За свершения! За победы!

Отовсюду слышен звон бокалов. С окаменевшим лицом сквозь толпу пробирается Пилот, в руке у него бокал шампанского.

Седой (ник кому не обращаясь). Однако. Понять ничего нельзя. Какие камни? Какие заговоры? Кого посадят? Что, в конце концов, происходит?

Старший следователь. Вы с луны свалились? Или дурочку валяете?

Седой. Дорогой мой, я не понимаю, с кем ни поговоришь, у всех свои правила, тебя слушают, а ни хрена не слышат, какая-то скорлупа, а сверху словно лаком — вежливость, и ничего кроме. А ты бревно бревном. Ни сказок о них не напишут, ни песен о нас не споют. Не понимаю.

Старший следователь. Пить надо меньше.

Седой. Да что это, в конце концов, что ни скажешь, один ответ: а не шёл ли бы ты… А впрочем, да, абсолютно точно. Да, задача цивилизованного общества — давать верное направление, указывать каждому своему члену куда идти.

Пилот (резко). Вот общество и говорит вам: идите! Идите, идите, идите.

Старший следователь. Вы чем-то взвинчены, дорогой?

Пилот. А не пойти ли и вам?

Старший следователь. В своё время, в своё время. И не надо нервничать.

Пилот теряется в толпе. К Следователю подходит Министр.

Министр. Всё ли спокойно? Все ли на месте?

Старший следователь. Так точно!

Министр. Изображаете свободомыслие?

Старший следователь. Так точно. И весьма успешно.

Министр. Не позволяйте никому расслабиться. Никакого спиртного.

Старший следователь. Никак нет!

Министр. Сам вот-вот объявит главную новость. Все рухнут. Будьте настороже. Действовать придётся немедленно.

Старший следователь. Понял. (В микрофон на плече) Готовность номер один.

Диктатор (стучит вилкой по пустому бокалу). Секунду внимания. Прошу тишины.

Министр. Началось?

Старший следователь. Мне кажется, рановато. Впрочем… (В микрофон) Внимание, ждём!

Диктатор. Вот теперь, когда все хорошо выпили, когда все достойно закусили, и прежде чем объявить новую новейшую новость, думаю, нам надо расслабиться. Вы знаете, что для народа все зрелища идут за закрытым занавесом, счастливцы. Но мы высший слой, нам приходится терпеть. Мы всё увидим вживую, и — вытерпим. Через пару минут концерт. Лучшие силы! Не буду называть имён, увидите сами, всё увидите. А пока артисты готовятся, небольшая пауза, и мы введём вас в курс. Спечкин, скажи!

Спечкин (откашливается). Конечно. Между прочим, если эстрада, то перед занавесом, заслужили. Ладно. О демократии. Не о гнилой. О нашей, не зависящей ни от кого. У них что? Меньшинство подчиняется большинству? Да ничего подобного. Всё наоборот. И всё наперекосяк. У нас другое дело. Не нравится — уезжай… куда-нибудь… на поселение… даже поможем с транспортом. (Задумчиво). Лучше всё же, уж ежели сидеть, то перед занавесом.

Диктатор. Не тяни. Ближе к делу.

Спечкин. Конечно. Итак. Демократы себя изжили. А диктатура? Позорное наследие прошлого. Хотя о-очень полезное. Но — устарело, морально и оно себя изжило. Что демократы, что диктаторы — язвы на теле мирового сообщества. (Голоса: Ого! — Смело! — Вот-те раз!) Это стало, наконец, понятно. Каков выход? Нет? Есть! Как? Не знаю. Но знает пролагатель пути, Первый Член, ума палата, Вершинной, конечно. (Бурные аплодисменты)

Диктатор (стучит по бокалу). Я поддерживаю. Это назрело. Но не будем забывать и о язве заговора, о гнидах бунта, о подполье, свившем гнездо. Затаились? Притихли? Нет, не уйти им от суда масс, от заслуженного наказания. Трепещите, твари! Грядёт возмездие.

Бледный, никого не видя, вытянувшись в струнку, к столу руководства идёт Пилот.

Министр. Остановите его.

Старший следователь. Взять!

Пилот. Назад!

Диктатор. Уймись, лётчик. Иди на место. Полёт отменяется, выпей за моё здоровье. Подойди, чокнемся. (Сразу забывает о Пилоте. Пилот обмякнув чуть не падает. Возле него тут же вырисовывается фигура) Назначаю паузу. Музыкальную, для услаждения душ. Спечкин, что у тебя? Чего ждём?

Спечкин. Сию минуту. И-и-и р-раз! (Хлопает в ладоши) Замечу в скобках, это отличные ребята. Для карьеры на всё готовы, даже жениться на деньгах, развестись, разве проблема? А уж бизнес какой-никакой прикупить на старость лет, это само собой. И-и-и начали! Хиты! Для вас — сплошь хиты.

Режиссёру! Концерт полностью на усмотрение режиссёра, подчёркнуто пародийный, минут на десять, максимум, на пятнадцать. Главное, всё должно быть предельно серьёзно. Пародировать следует то, что актуально на текущий момент.

Диктатор. Браво, браво! Не подкачали. Цвет, можно смело сказать, мирового искусства. Квинтэссенция интеллигенции. Гордость нации и мировой цивилизации. И все живы, главное, и живы, и увековечены. Сколько же гениев породила наша культура, наша неслыханная духовность, куда ни плюнь. Умом не обнять.

Седой (очень тихо). Ни голоса, ни слуха, развязные кривляки. Это цвет? И это — гордость?

Пятый (тоже тихо). Родной вы мой, а как ваша фамилия?

Седой падает в обморок. Крик: Врача! Седого уносят.

Спечкин. Спокойно, спокойно. Незначительный инцидент. Ничего существенного.

Пилот (оттолкнув охранника, кричит). Слушайте все! Не могу молчать! Я присягу принимал, офицеру изменничать нельзя. Христопродавцем не буду, не хочу.

Спечкин. Продавцом?!

Министр. Продавцем!!!

Пилот. Да. Завлекли. Да, обаяли, обволокли. Временное умопомешательство. Как я мог поддаться? Не ведаю. Но я всё скажу, не утаю ничего. Все имена, все явки! Я — гад!

В зале растерянность. Немного в стороне Любовница, воровато оглянувшись, достаёт из сумочки пистолет, хладнокровно навинчивает глушитель.

Диктатор (очень резко). Лётчик, очнись! Не скандаль. Иди сюда и всё расскажи. Как на духу.

Спечкин. Взять его! (Следователю). Арестовать немедленно! Быстро, быстро! Не спите, чёрт вас возьми.

Следователь и охранники бросаются к Пилоту. Звучит почти неслышный выстрел, Пилот падает. На Любовницу никто не обращает внимания. Она незаметно выбрасывает пистолет.

Любовница. Какой ужас! Какой кошмар! Кто допустил? Какая гадость! (Падает в обморок)

Жена. С ума пойти. (Бежит к Любовнице. Очень тихо) Ну, ты и снайпер! Умница. Какое же ты золото!

Любовница (так же тихо). Всё спокойно?

Жена. Лежи, лежи. (Всем) Ей нужна помощь! Врача! Ранена? Что происходит, в конце-то концов?

Диктатор (гневно). Уберите всё здесь. Немедленно.

Пилота уносят. Порядок восстанавливается. Охранник находит пистолет, передаёт его Старшему следователю. Врач оказывает помощь Любовнице. В зале лёгкая паника, но никто не уходит.

Спечкин (Диктатору). Похоже, надо всё отменять. Беда. Недосмотрели.

Диктатор. А не шёл бы ты. Отменять… скажешь тоже. И куда этот летун полез? Будто мы неграмотные. Да у нас всё как на ладони.

Министр. Паникёр. Понял, что под колпаком. Вот и получил. Молчал бы в тряпочку.

Старший следователь (подходит). Полагаете, начать следствие? Или опросим свидетелей позже, когда слегка утихнет?

Диктатор. Как там Катюша? (Спечкину) Позови-ка ты, наверное, Лампаду к нам. И не будем поддаваться панике. Продолжим, я думаю, в установленном порядке. (Следователю) Займитесь своим делом. И без шума.

Старший следователь. Слушаюсь. Расследование не займёт много времени, есть улики, пальчики, даже помада на стволе. (Жене) Позволите вас навестить поутру? (Не дождавшись ответа, уходит)

Диктатор (залу). Дорогие мои, несчастье, беда. Но ничто не может нас остановить. Враги не хотят уняться. Мерзость, происки. Но мы сильны, сильны, как никогда. Почтим же память великого героя, моего личного пилота. Можно сказать грудью он закрыл всех нас от злой вражеской пули. Вечная ему память! Враг не уйдёт от ответа. Прошу всех встать.

Третий. Так ведь никто и не сидит.

Министр. Тихо. Согласно полученным указаниям прошу всех продолжать. Ничего плохого не бывает без хорошего. Чтобы снять стресс, давайте-ка выпьем, не чокаясь, в память, конечно, закрывшего амбразуру, закусим, восстановимся, а потом продолжим. Жизнь не может остановиться, даже когда умирают герои, тем более, жизнь нашей державы, тем более в канун революционных переделок. Героя мы увековечим. На его родине. Но вершитель наш ещё не закончил.

Жена (Любовнице). Ты что, и ствол не вытерла?

Любовница. Смеёшься? Когда?

Министр. Продолжаем прения, нет, что я, доклад. Нет, нет — указания.

Диктатор (снисходительно). Заговорился, дружок. Я скажу просто. Друг Спечкин уже доложил о крахе демократии, об изжитости диктатуры. Мы согласились. Надо, стало быть, искать выход. И мы нашли, простенький и со вкусом. Широкие народные массы давно ставили вопрос о монархии. Вон даже Распихалов-пер… или фис… в общем, граф… на коне государя изобразил, очень изобретательно. А тут и Глаша, дворянских кровей, Стразо, видишь ли, под рукой обнаружилась. Я не очень путано излагаю? (Глаша падает в обморок, её приводят в себя) Не многовато ли у нас лишений чувств? Однако продолжаю. Итак, мы вводим монархию, свою, особую, не как у всех там, те — чепуха, не стоят внимания. Глава дома — Глаша, Глафира Первая. Но сохраняем реорганизованную демократию — тандемократию. Ещё один сюрприз! Тандем отныне — тихо! — супруга моя Епифания и вторая супруга, уже Спечкина, Лампада. Получается, триумвират. Красота спасёт мир, как известно. Женская, само собой! Я бы даже сказал больше. Новейшее слово в развитии цивилизации — тандемонархия. Вершинная палата сохраняется в прежнем значении. Надо только ввести туда побольше молодёжи, понятно, спортсменок, гимнасточек, ранеток, одним словом. К женской плюсуем девичью. Молодость всё победит, чего уж там. Государственные задачи им просто по плечу. Или по задику? (Пауза) Х-хе… Но решать вам. Вы, как я уже сказал, референдум. Кто «за»? (Бурные аплодисменты) Вот как хорошо, как мило, всех делов. Указы заготовлены, и, поскольку нынче всё несколько скомкалось, я вечерком их и подпишу. В действие вступят, как у нас и принято, с первого числа. Народные традиции это святое!

Жена (потрясённо). Нет слов! Просто нет слов. Мог бы и предупредить. Так и до инфаркта недалеко.

Диктатор (жёстко). Не зарекайся.

Жена. А Лампада-то причём?

Диктатор. В своё время, всё в своё время.

Жена (отходит к Любовнице). Я в панике. Он что-то страшное задумал, он нас кровью зальёт. Лампада — страшная баба, мало столицу под себя подмяла, ей теперь чужие города да заповедники подавай. Скандал международный. Ополоумела от денег. С мужиком своим на пару, ну, чистые звери. И мой совсем с ними с катушек съехал, в войну, что ли, хочет поиграть? Или ждёт, чтобы его свергли? А нас с тобой заметут, попомни моё слово, и, скорее всего, убьют. Боюсь, недолго ждать.

Любовница. Похоже, вы совершенно правы. Мне следователь впрямую угрожал, мол, помада и ещё чего-то. Не утерпел, прямо у выхода.

Жена. Что-нибудь найдут. Не найдут — сфабрикуют. Сгноят, сволочи.

Любовница. Что делать, что же делать-то?

Жена. Я знаю. Теперь всё, я решилась. (Направляется к Диктатору) Евсевочка, золотце, какие будут указания? Что следует делать? Я же понимаю, всё равно ты и всегда — главный. Но я-то?..

Диктатор (угрожающе). Это, подожди, цветочки, все ягодки ещё впереди.

Спечкин (подойдя). Вот и славно, как всё гладенько, чистенько. Сплошное удовольствие. Лампада моя на седьмом небе. Такое привалило. Теперь-то точно, заповедник бобровый наш. Уж Лампада не отпустит. А что, шутки шутками, тут и до десанта на Землю рукой подать.

Диктатор (счастлив). Так и должно быть. В новых-то условиях развернёмся. Расчистим плацдарм, помехи выкорчуем. Заживё-ом! И десант — не проблема.

Спечкин. Заживём. Это точно.

Жена. Заживёте, заживёте. Дай срок нашему теляти волка съесть.

Жена отходит к большому столу, быстрым движением достаёт пакетик из сумочки, берёт два бокала шампанского, воровато оглянувшись, насыпает в один из них порошок, подходит к Диктатору.

Министр. Спешу поздравить. Неслыханная победа. Вот он, Путь в действии. И вот они, наши семимильные. Веселись, страна!

Диктатор (окончательно расслабившись). Семимильные, семимильные… Семиструнную бы сюда… Глафирочка, Глафушенька, иди сюда, иди поближе, государыня ты моя, императрица Божьей милостью. И Лампадушка, золотце ты моё, полдемократии. Вот как устроилось, вот как сложилось. Ну, чистая троица теперь, с моей благоверной, её не откидывайте, приласкайте. Благорастворение душ, по-другому и не скажешь.

Жена. Друзья мои, разрешите предложить тост. За победу! За того, кто первый! За несгибаемость народа! Пей, страна. Пой, страна. (Протягивает бокал Диктатору) И конечно, за государыню. Страна, вперёд!

Чокаются, выпивают. Невнятный гул голосов усиливается. Диктатор пошатывается, хватается за горло, хрипло вскрикивает. Тяжело падает. Растерянность. Паника.

Министр (после очень долгой паузы). Ну, и денёк выдался.

Конец первого действия

 

 

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ. Картина третья

Гостиная на вилле Диктатора. Просторно, очень светло, обставлено с изыском плебейского оттенка. На широком диване перед столиком — Жена и Любовница. На столике чайный сервиз, бокалы, бутылка коньяка.

Жена. Я с тобой, Катюша, откровенно. Мужик он был, в, общем-то, ничего, нормальный мужик, не лучше других, но и не хуже. Это его власть покорёжила. И публика вокруг — Патрубки, Лампады, Супчаки — мама с дочкой. А вначале — просто золото. И не дни — годы. Но запомни, пока для кого-то есть кто-то, или что-то главнее другого, вы — не муж и жена. А в результате — мелочи, мелочи, ничего, кроме мелочей. Из капель море собирается. Один раз какая-то ерунда важнее твоих дел. Другой раз твоей беды главнее ещё какая-то ерунда. Забудешь, не обратишь внимания, но царапина, царапина-то осталась. Незаметно, незаметно, глядь, уже язва, не заживает, а её ещё и расковыривают. И накапливается, накапливается. Так и приходит одиночество, а следом крадётся равнодушие. Равнодушие, поверь мне, хуже этого нет. Правда, когда ему плохо, тебе уже глубоко наплевать. И это хоть отчасти утешает… и ты можешь застрелить его, отравить, ничто в тебе не дрогнет, ни одна клеточка. Потом бабы пошли, ты у него не первая, сто первая. Я что? Я на тебя с самого начала зла не держала, ты фигура подневольная. И хорошо, что мы вместе. А скажи ты мне, замечала ли, что по фамилии его никогда не называли. Жутко, это ж надо такое придумать. Ну, на «о» ударение, и что? Откуда только взялось? Жутко! Евсей Евсеевич. Надо же. Диктатор сраный. Абсолютной власти и святой не выдержит, а уж этот… Мозгляк, вшивота. Что покойник — не жалко, вот те крест, не жалко.

Любовница. Убийцы мы, Пифочка, безжалостные убийцы. Что мы натворили?

Жена. Скажи ещё: супостаты, изверги. Натворили, подумать только… по-твоему, был выбор? Лётчик ещё этот, дурак, какая вожжа под хвост попала? Сам виноват. Реакция у тебя — блеск! Всё! Нам, милая, надо теперь очень чётко действовать. Не нас будут жрать, а мы. Знаешь ведь, какая там свора, орава недобитков. Что Лампада, что Глафира жеманная, что Патрубок, что все эти прочие. Отступать нам с тобой некуда. Сгнобят.

Любовница. А вы — что делать, знаете?

Жена. Почти. Скажи-ка, что за фамилия у тебя такая странная, Екемекина?

Любовница. Понятия не имею. Может, папа инопланетный? Я его с рождения не знала. То ли сбёг, то ли сгинул. Уж не с Земли ли он, — говорят, обитаема.

Жена. Сиротинушка ты наша, бесприютная. Знаешь что, давай немного расслабимся, снимем напряжение, а потом сядем и всё обмозгуем, с кем вы, мастера культуры, а с кем мы. Задача наша — выиграть победу. Однако, прежде всего — время.

Любовница. Если сумеем их переиграть. Но на иховом поле, на ихнем.

Жена. Точно. Умница! (Наливает коньяк) И не забывай — побитая собака не лает. Твоё здоровье. Твои успехи.

Любовница. Наши успехи! (Чокаются, пьют) Так победим. (Смеётся) Слушай, какой дурак его Первым Членом придумал звать? Вот уж не гигант, ну, никак не гигант.

Жена (хохочет). Точно, точно, и чего только не перепробовал, а не в коня корм. (Выпивают) Как думаешь, кто союзники? Есть они вообще-то?

Любовница. Нет. Вряд ли. Разве что Пафнутий, Сурочек, Жмуров сладкий. Вообще-то нас продадут, как пить дать, продадут. Тот же пилот, чего ему, кретину, крышу снесло?

Жена. Одно всё ж имей в виду, лапонька. Все перемены, вся передряга объявлены, но указы-то не подписаны. Не успел, суслик! Сейчас самая суета начнётся. Отменить никто не решится, а ввести — силёнки нужны немалые. Вот их-то и нет. Кто высунется? Склюют они друг дружку, а мы тут как тут. Хочешь — не хочешь, а Евсей всех в кулаке держал, дрожали дряни. И что нам известно, никто не догадывается. Может, у нас секретное оружие, может, мы про каждого всю подноготную знаем. Они же нас в расчёт никогда всерьёз не брали. И потом не забывай, принцип был у Евсея, а мы то, что правильно, забывать не должны. Обещай! Обещай как можно больше, обещай всё, обещай невозможное, обещай как можно искреннее. А потом? Э, что потом. Или забудут, или отбрешешься, мол, обстоятельства сильнее. Права я, подружка?

Любовница. Оно, конечно. Не поспоришь. Но делать-то что? Убрать ведь нас легче лёгкого.

Жена. Легче? Да для этого… думаешь, обвинят тебя в убийстве?

Любовница. Если не предадите.

Жена. Я? Ни за какие коврижки. Даже думать не смей!

Любовница. Спасибо. Нет, я знала, это я так… Боюсь я, что ни говори. Всё равно, страшно.

Жена. Вот чего не надо, того не надо. Мы пойдём напролом. Видишь, опять стихи.

Любовница. Продайте Хлопушиной. Споёт, толстоногая проблядушка. Кстати, никак не возьму я в толк, почему вдруг нувориши наши стали такими революционерами. Смотри, как диктуют нормы и принципы, да просто законы искусства. Зачем им поощрять разрушение устоев? Зачем самодеятельность называть вдохновением гения, вводить её в безаппеляционность нормы? Неужто непонятно, что устои одни — нравственность и совесть. И всё, и хватит.

Жена. Не революция это — политика, голая и циничная. Тот, у кого нравственное чувство атрофировано полностью, всегда считает себя святым.

Возникает Тень сурка, очень медленно материализуется.

Тень сурка. Рад приветствовать милых дам. Не реагируйте, беседуйте, беседуйте. Мило, что вы в добром здравии. Зашёл вас проведать, успокоить. Следует несколько выждать, дожидаясь развития. И будем действовать.

Любовница. Ух! Как хорошо. Я в вас всегда верила. Хоть у неё спросите.

Тень сурка. Допускаю. Впрочем, знаю. Всё хорошо, и в порядке. (Дематериализуется. Из пустоты) Кстати, Старший следователь мгновенно пошёл на большое повышение, очень большое. И отправлен очень далеко, о-очень, очень. А материалы следствия все у меня, подробные и полностью.

Любовница. Эй, ты где? Исчез, без фокусов никак не может. Говорила же, что он с нами? Всегда в него верила. Умница, Жмурчик!

Жена. Однако. Материалы, видишь ты, у него. Ладно, пока и он союзник. И на том спасибо. Значит, ждём, Екемекина?

Любовница. Значит, ждём, Епифания… Жутко. О!

Жена. Вот и добро. (Наливает). Как, по-твоему, Лампада — кто, чем грозна? Я её совсем не знаю.

Любовница. Лампада? Спечкина?.. Гм-м… Пару раз видела, в президиумах сиживали. Трудно сказать. Но палец ей в рот не клади, это точно! Бой-баба. Знаешь, есть такие бабушки, транспортные старушки, всем замечания делают, имеют, поди ты, право. Сейчас, когда огрызаться люди стали, притихли слегка бабули. Она — из этих. Её точка зрения как бы самая окончательная, другие не обсуждаются, не существуют, просто-напросто. И жутко агрессивна. Что чуть не по ней, сбычится, посинеет, аж жуть.

Жена. Картинка. У меня такое же впечатление. Одно обнадёживает — С Пафнутием у них, вроде бы, не очень, нелады, мне кажется. Как мы с ней державу делить станем? Вишь ты, тандем женский. Напридумывал покойничек, сам-то хоть понимал, что творит. Где теперь решаться будет? В каком ключе? Опасное это заблуждение, что сильная воля движет народы вперёд. Туман это декадентский. Но власть брать придётся. Тут уж думать нечего. Если не мы, кто, кроме нас?

Любовница (робко). Может что ли, Пафнутия в президенты? Самим-то не сдюжить, думается. Ведь наш строй, если вглядеться, пирамида. Всё дерьмо, что наверху, словно по граням, вниз стекает и растекается-расплывается аж до самого низа. Попробуй, сломай такое, опрокинь. Какой здравый смысл? Вся система — будто те старушки, нет, будто капризный, развращённый безнаказанностью мальчишка неслух.

Жена. Меньше думай. Посмотрим, что у нас в сухом остатке. Мало Лампады, о Глашке нельзя забывать. Этот покойничек наш, кретин чистый, он же демонархию задумал. Головная боль, сплошная головная боль, под завязку. Триумвират. С двумя неизвестными.

Любовница. Уж так неизвестными?

Жена. Всё, всё, всё.Успокоились! Хватит стонать и ныть. Пойдём вперёд, труба зовёт. Начнём! (Поднимает бокал) Для храбрости. Позвоню-ка я, почина ради, хотя бы Глашеньке. (Берёт телефонную трубку) Глафира Анахоретовна? Это я, Епифания. Узнали? Я так и думала. Рада слышать. Да-да, горе несказанное. Как гром среди ясного неба. Да, несчастье. Да, беда. Диагноз? Увы, банален. Подавился куском. Ужас какой-то. Да, сама не своя от горя. Завещание? У меня, естественно. (Делает знаки Любовнице, та поднимает параллельную трубку) Черновик, конечно, он и думать не мог. Да, в самом соку, можно сказать, в расцвете. Нет ещё, не вскрывали. Вот он на нас с вами какую гору взвалил, ах, какую тяжесть. Придётся волочь, конечно. Отказываться нельзя, не имеем права. Конечно, надо встретиться, всё обсудить, решить. Маму привлечём, не беспокойтесь. Какое отречение? Бог с вами. Это политическое завещание. Как можно такое нарушить? Лампада? А что нам с вами Лампада? Хорошо, хорошо, это я беру на себя. В ближайшие же дни, в ближайшие дни. Ни о чём не беспокойтесь, горя и без этого хватает. Рада была вас слышать. До встречи. До самой скорой встречи! И с мамой, конечно. Ей самый низкий поклон. (Вешает трубку, Любовнице) Всё слышала? Вот шлюшка!

Любовница. Вы чего-то другого ждали?

Жена. Ты права. Всё равно обидно. Слушай-ка, а ты мои картины видела? Всё новинки. (Ведёт Любовницу вдоль стен) Вот это Гвоздев. А тут Веков. Я — обнаженная, так он придумал. Вот и сам Никас Кочетов. Этот с фотографии. А? Каково? Здесь меня Тварев причёсывал, перестарок этот, волоса лохмотьями, Серж. Класс! А?

Любовница. Бред. Полный бред. Вы что, вы это живописью называете? Господи, как хорошо, что я на выставки не хожу. Покачнуться можно, мазня.

Жена (снисходительно). Тебе не понять. Бабок стоит немерено, в страшном сне не представить. Подарки. Дары! На аукцион если, с руками оторвут. Рублевосберг, нувориш-то наш, три миллиона давал, умолял на коленках.

Любовница. Так вперёд!

Жена. Да шёл бы он. Не до того. Он и так пять сунул, не поморщился. Мой, правда, ему завод тут же пообещал. Ты же знаешь его принцип — обещай-обещай, не убудет, обещай как можно больше, обещай всё, обещай невозможное. Кто вспомнит? А человек за тебя! Этот принцип наследуем без вопросов.

Раздаётся телефонный звонок. Жена берёт трубку.

Любовница. И кто бы это?

Жена. Слушаю вас. О-о, Лампада Исидоровна? Да-да, конечно, Лампада. Рада слышать, рада, рада, рада. Как здоровье супруга? Да. Да! Ужас, просто ужас. Да. Держитесь, прошу вас. Я тоже стараюсь, получается плохо. Спасибо. Спасибо, спасибо. Как такое пережить, не представляю. Надо! Конечно. Это всенародное горе. Конечно, конечно, по высочайшему разряду. Вы меня понимаете, Лампада. И супруг ваш. Да, надо придти в себя. История ждать не будет, я понимаю. Конечно, заезжайте. Вдвоём, конечно. Наброски он успел оставить. У меня. Нет ещё. Нет. Создали комиссию? Быстро, однако. Понимаю. Целую вас, и супруга. Мы ведь теперь на одном поле. Вместе тащить этот воз, да в гору. Жду вас. Жду. Вперёд, страна. (Выключает телефон) Вот зараза. Переиграть меня хочет. Но время, время. Не всё коту масленица.

Любовница. Быстро они, однако. А мы коньяк пьём.

Жена. Тише едешь, дальше будешь. Глаша пока наша. И Пафнутий. Уже немало. Для начала. А эта-то, эта. Переиграть меня вздумала, это же надо, перехитрить. Кишка тонка. Думает, муженёк её в силе, как прежде? Дудки! Начальничками себя возомнили. Кончилось ваше время. Лапша недоеденная.

Любовница. Чегой-то недоеденная?

Жена. Какая разница? Не бери в голову.

Любовница. Ладно. Меня иное страшит. Я о денежных мешках, совсем их не знаю. Их же не счесть, как это в секунду ухитрились размножиться. Братья, муж с женой, сын с деверем, дядья какие-то, ужас, сколько их, и какие деньги там. Ведь стоит им слово сказать…

Жена. А вот не скажут. Привыкли горбы гнуть, Евсей их в узде держал жёстко. Не скоро разогнутся. Им безопасность всего важнее. А мы пока ещё в силе, на то и аппаратная власть. Пока в расчёт их брать незачем, точно тебе говорю. Кого жирно прикармливают, те и наглеют мгновенно. Но место своё знают. Они думают, мы такие, пусть думают.

Любовница. Что ты ни говори, всё равно беспокойно. Время идёт, а мы сидим. Неправильно это.

Жена. Конечно, неправильно! И кое-что я придумала. Вот выпьем, и начнём. (Щёлкнув пальцами, наливает). Есть мысль. Рискованная. (Сама с собой). Он, конечно, меня знает, вроде, может и получиться. Впрочем, отступить есть куда. А, была — не была. (Роется в справочнике) Это вы? Жутко. Да, да, я. Жму руку. Ещё не уехали? Слава богу! Дорогой мой, очень нужно свидеться, пока вы здесь. Правда? Как мило. Рядом? Ну, совсем великолепно. Буду так рада. Здесь, кстати, и Катюшенька. Тем более, тем более. Обнимаю вас, дорогой мой. До скорого. (Кладёт трубку) А? Может, и вправду скорая помощь?

Любовница. И кто бы это мог быть?

Жена (удовлетворённо потирая руки). Угадай с трёх раз. Ни за что! Ну? Ну!

Любовница. Сдаюсь. Где мне за вами угнаться.

Жена. И то верно. Следователь! А? Старший следователь. Тот, что тебя посадить было собрался. Х-хо.

Любовница. Я пойду. Сдать решили? Ухожу! К чёрту! Ах, вы и…

Жена. Сядь! Заткнись! И молчи в тряпочку. Тоже мне целка. Надо будет — и в тюрьму пойдёшь. Раскисла, видишь ты. Всего-то раз и пальнула, а туда же, мать-героиня. Цыть! Я слову хозяин. Сказала, не сдам, значит, не сдам. Дурочка ты. Мы ещё поборемся. И что мне за корысть тебя сдавать? Не волнуйся ты, дурочка бедная.

Любовница. Кто вас знает. Извините, ну, извините меня. (После паузы) Не знаю, конечно, как сложится, но жить, как раньше, нельзя.

Жена. Ну, наконец-то. Глаза открылись. Конечно, нельзя. Иначе, зачем всё это? Тщеславие потешить? Если победим, всё изменится, всё переменим. Иначе, тупик. Сгинем ни за понюх. Мой расчёт на то, что человек, который дорывается до власти… или денег, меняется необратимо. А дорываются всегда самые дерьмовые, и дерьмо из них так и прёт. А уж он…

Стук в дверь. Появляется Лакей.

Лакей. Старший следователь по особо важным делам. Позволите?

Жена. Милости просим.

Входит Старший следователь.

Следователь. Разрешите войти?

Жена. Не надо и спрашивать. Как я вам рада, как рада.

Следователь. Приветствую вас. От души. И Екатерину… как по батюшке, извините?

Жена. Здравствуйте, здравствуйте. Без церемоний. Присаживайтесь, дорогой вы наш. Чаю? Коньяк?

Следователь. Благодарствуйте. Может быть, позже.

Жена. Позже, так позже. Но ты, Катя, всё же налей, коньяк стоит того. Вы, я вижу, человек деловой. Берёте быка за рога. Это прекрасно, это по-нашему. Да ты сядь, Катя, не мелькай перед глазами. Это и тебя коснётся. Я, если позволите, без экивоков.

Следователь. Конечно. Я догадываюсь, о чём предстоит разговор.

Жена. Вот и мило. Так берём быка за рога?

Следователь. Как прикажете.

Жена. Я не поздравила вас с повышением, извините.

Следователь. Благодарю вас.

Жена. Не стоит благодарности.

Следователь. Так точно.

Жена. Вы довольны, надеюсь.

Следователь. Безусловно. Очень большая должность.

Жена. Вас же покупают.

Следователь. Ежу понятно.

Жена. Но все материалы следствия у Жмурова?

Следователь. Не совсем точно. Но в его доступности.

Жена. И вас это устраивает?

Следователь. А вас?

Жена. У вас блестящая реакция.

Следователь. Вы ожидали иного?

Жена. Мы здесь вдвоём с Екатериной. Могу я вам задать прямой вопрос?

Следователь. Зачем я, по-вашему, пришёл?

Жена. Хорошо. Лады. Вы обнаружили улики?

Следователь. Прямые — нет, косвенных — без числа.

Жена. Отлично! А вам не кажется, дорогой вы мой, что прокурор генеральный у нас слегка подзадержался в должности?

Следователь. Прямое предложение взятки?

Жена. Да вы что? Окститесь! Обычный разговор о кадрах в государстве.

Любовница. Давайте, я всё-таки налью чаю.

Жена. Умница. Налей. Итак?

Следователь. Итак. Я, пожалуй, выпью вашего чая.

Жена. Положение в государстве после безвременной кончины незаменимого…

Следователь. Примите искренние соболезнования.

Жена. Благодарю. Мяч всё время на вашей стороне.

Следователь. В юности увлекался футболом. Но я понимаю вас.

Жена. И?..

Следователь. Могу ли я подать заявление о приёме в команду?

Любовница и Жена (хором). Уф! Слава Богу! Вы — золото. Просто чудо.

Следователь. Это очень рискованно. Вы ещё не у власти. Вы, извините меня, пока никто. И против вас орава, беззастенчивая орда. Скажу честно, это меня и привлекает. Откроем козыри?

Любовница. Я поняла: для вас риск — всё.

Жена. Не скажи… так, да не так. Ему, как и нам, те, кто во власть нацелился, поперёк горла.

Следователь. Точно. А в вас что-то есть, что мне импонирует.

Жена. За это отдельное спасибо. А как вы отнесётесь к тому, что у меня — совершенно случайно — оказалась помада Лампады? Чёрт, что меня сегодня на рифмы всё тянет?

Любовница. Поэзия — народная душа.

Следователь. Так. Помада. Это хорошо. А пальчики на ней? Чьи будут?

Жена. Чьи надо, те и будут. Уф, как же мне хорошо стало. Я в вас поверила. Боялась. Теперь — верю. Как самой себе. Что дальше, дорогой вы мой?

Следователь. Дальше? Дальше вы передаёте мне помаду, и это уже моя забота. Или, скажем точнее, моя работа. (Жена отдаёт ему тюбик) Благодарю вас. Что ни говори, а женщина — объект неопознанный. Или — непознаваемый?

Отталкивая лакея, в гостиную врывается Лампада.

Лампада (кричит истерически). Заговор? Государственная измена? Думаете, тайна? Думаете, прослушек нет? Мерзавцы! Заговорщики! Тело остыть не успело. (Только сейчас замечает Следователя) Ах!

Следователь. Лампада Исидоровна! Успокойтесь. По-вашему, для чего я здесь? Всё под контролем. И никакой самодеятельности.

Лампада. Вы не уехали?

Следователь. Как видите. И, судя по всему, не напрасно. Вы правы: заговор! И опять вы правы: измена. И как же нам быть? И что же нам делать?

Лампада. Вызывайте арестантов, тьфу, ну, тех, кто арестовывает!

Следователь. Вы кого-нибудь обвиняете?

Лампада. Вас, конечно. Ой, извините, их, конечно. Заговорщицы. Спелись на одной постели.

Следователь. Хорошо. И какие же у вас основания?

Лампада. Факты. Факты! У меня даже распечатка есть.

Следователь. Это серьёзно. У вас была санкция на прослушивание?

Лампада. Какая ещё санкция?

Следователь. Значит, не было. Впрочем, неважно. Вы хотите, чтобы я взял под арест этих дам?

Лампада. Именно. И немедленно.

Следователь. Понял.

Лампада. Не-мед-ленно! Иначе, Спечкин… иначе, не поздоровится…

Следователь. Это аргумент. Серьёзный аргумент.

Жена. Вы-ы, вы!

Следователь. Против вас выдвинуто обвинение. Насколько я слышал, в измене. Это очень серьёзное обвинение. Я здесь при исполнении, я не имею права не реагировать.

Любовница. Вот тебе бабушка…

Лампада. Это не бабушка, это я вас на чистую воду вывела.

Следователь. От имени следствия приношу вам свою благодарность.

Лампада. Не стоит. Это мой гражданский долг.

Любовница. Это ты-то гражданка? Тварь подзаборная.

Лампада. Прошу занести в протокол!

Следователь. Не стоит беспокоиться. Всё будет оформлено в полном соответствии.

Лампада. Я могу сообщить другу Спечкину?

Следователь. Безусловно!

Лампада шумно выбегает из гостиной.

Жена. И это вы? И это ваши разговоры? Вы — дешёвый провокатор, вы, конъюнктурщик несчастный. Но берегитесь, игра не кончена. Что я с вами сделаю, боже мой, что же я сделаю.

Следователь. Поберегите нервы. Советую коньяк. (Берёт телефонную трубку) Это ты? Я, конечно! Вот что, сейчас выйдет мадам Спечкина. Взять её. И к нам. Абсолютно тихо. Хорошо, давай! Жму! (Достаёт мобильник) Это друг Спечкин? Узнали? Спасибо. Я распорядился об аресте вашей супруги. В покушении на убийство и организацию заговора. С отягчающими. Вы? При чём здесь вы? У нас сын за отца не отвечает, не отвечал и не будет отвечать. Жена за мужа, конечно, может, но вы же не жена. Хотя, с другой стороны, муж. Чёрт, надо кодекс полистать. Но вам не следует беспокоиться. Во всём, во всём разберёмся, у нас же, вы-то знаете, самое правовое государство в мире.

Жена и Любовница (одновременно). Ничего себе.

Конец третьей картины

Картина четвёртая

Сцена разделена на две неравные части. Большая представляет собой зал заседаний Вершинной палаты, меньшая — комната отдыха руководства палаты, в ней ничего лишнего, стол с напитками. В начале действия зал заседаний пуст. В комнате отдыха Жена и Министр.

Жена. Наконец-то, наконец. Я уж думала, так и не увидимся. Какой кошмар! Невозможно выдержать. Ужас, просто ужас.

Министр. Лапонька моя, держись! Всё кончилось, всё. Мы свободны. Мы одни. Дай я тебя поцелую, зайчик ты мой.

Жена. Ненаглядный, как я соскучилась! Ты и представить не можешь.

Министр. Могу, как ещё могу. Я так волновался, ночь не спал. Но всё позади, ушло, забудь. Как там, что там, наконец, со вскрытием?

Жена. Нормально. Вскрытие, сам понимаешь, кто проводил. Всё путём. Несчастье. Подавился куском мяса, сердце, увы, и не выдержало — инфаркт, просто лопнуло, не знаю уж, как это по научному.

Министр. М-да. А Спечкина-то Жмуров протащил в председатели похоронной комиссии. Нехорошо. Сурок мерзкий.

Жена. Плюнь, да пожиже. Дай я тебя поцелую, радость моя. Лампаду мы нейтрализовали. Победа! А с Глашкой уж разберёмся как-нибудь. Блин, как она говорит.

В зале заседаний понемногу начинают появляться депутаты, это те же лица, что и на приёме.

Министр. Отзаседаемся, поедем к тебе?

Жена. Милый! Конечно! Боже, сколько пережить пришлось.

В зале заседаний.

Первый. Вот вам, батюшка, и тандемонархия в действии. Это что, когда один пугает, а другой успокаивает? Начальства что-то не видно.

Первая. Рановато ещё. Когда похороны, не знаете?

Первый. Боюсь, через неделю. Пока массы попрощаются, пока то да сё. И Спечкину сейчас не до того.

Первая. Что значит не до того, он же государственное лицо. Мало ли у кого жён сажали? Это не причина отлынивать.

В комнате отдыха.

Министр. Я подумал, пока у тебя траур, пока приличия, пока горе, я затеюсь с разводом, времени уйдёт немало.

Жена (пылко обнимая его). Золото ты моё, мальчик мой золотой.

Министр. Так бы тебя и съел. Замучаю, дай срок.

Жена. Мучай, родной, мучай. Сколько влезет.

В комнату отдыха заглядывает Любовница.

Любовница. Что ты поделаешь, никогда вовремя не могу зайти, прямо, беда.

Жена (расслаблено). Вовремя, вовремя, нам ты помешать не можешь, одна упряжка. Пора в Палату идти, пора уже, однако. (Задумчиво). Хоть слова и стёрлись, как медные монетки, всё равно расплачиваемся мы ими, как золотом.

В зале заседаний.

Третий (журналисту). Я намерен внести законопроект. Вы понимаете, как делаются революции? Очень просто. Всегда и везде находится пара авантюристов, рвущихся к власти, это норма. И вот они пыжатся, вот они суетятся, выдвигают свои идиотские идеи. А кругом неприкаянная интеллигенция. Дёргаются, кричат, лезут к кормушке, беда. И всё, что могут, — кокаин нюхать, ну, план ещё. И почему-то все — прорыжевшие. Как один. Мозги у них от ущербности собственной, от бесприютности воспаляются и красноту дают. Хочется им чего-то неземного. Они на авантюристов, как рыбка на крючок, ап, и вся недолга. Начинают в газеты писать, на телевидении выступать, мутят массы. А тех только помани. И законопроект мой прост — запретить наркотики, в первую голову, кокаин, а кто употребляет — срок, и таким манером пересажать всех рыжих интеллигентов как класс. Вали, дороги строй, дома крась, пользу приноси. Всё!

Журналист. Вы — гений. Они себя чёрт-те кем мнят, провидцы будущего, вишь ты.

Третий. Да. Мы создаём врагов, всех пугаем до полусмерти, а потом громим. Подчистую. Без врагов нам нельзя! Это тяжёлая ноша, это наш крест. Но нести его надо с достоинством.

Журналист. Это точно. Смотрите, смотрите, Жутко. Сама. Здорово!

В комнате отдыха.

Министр. Катюша, Катюшенька! Не бери в голову. Ты же всё знаешь. Ведь мы же…

Любовница. Цыть! Не суетись. Не ребёнок, чай, да и я не шмакодявка. Ты же у нас министр успехов всего поголовья, значит, всё в твоих руках. Вот и не веди себя как мальчик. Я же ничего не требую, я — не Пифа. С Пафнутием надо что-то делать.

Министр. Ой, надо. А то опять материализуется.

В зале заседаний. На трибуне материализуется Тень сурка.

Тень сурка. Минуту внимания. В порядке ведения. У нашей державы достаточный исторический опыт, чтобы самим решать и разобраться с тем, что такое «демократия», «тандемократия», «тандемонархия» и какой она должна быть в контексте нашей политической культуры. Тандемонархия — это политическая система, которая действует на пределе сложности. Это хрупкая конструкция, которая может сохранить себя только в динамике, непрерывно развиваясь. Как езда на велосипеде: если не крутишь педали — останавливаешься и падаешь. Когда останавливаешься — начинаешь деградировать. После кончины Вершителя, решать вам, и решать сегодня. Я кончил. Рассаживайтесь, думайте.

В комнате отдыха. Тень сурка материализуется здесь.

Любовница. Слава тебе, Господи, появился.

Тень сурка. Мы ничего не изобретаем. Мы должны требовательно и самокритично посмотреть вокруг себя. Мало стремиться к повышению уровня. У нас много болтовни. Об этом надо задуматься. Надо поднимать желание менять мир.

Любовница. Ты… ты же не на трибуне.

Тень сурка (не может остановиться). Надо находить людей, приобретать людей, заниматься людьми поштучно, тратить на это кучу времени и денег. Уф!

Любовница. Остыл?

Министр. А дело стоит. Болтаем. Люди же собрались, каждая секунда дорога.

В зале заседаний.

Первая. Чего ждём?

Третий. Сие никому неизвестно. Кроме начальства. А оно мыслит.

Второй. Надо же, тело ещё не остыло, а уж такие либералы, клейма негде ставить.

Четвёртый. Разговорились на распутье, ничего, скоро язычки прикусят.

Спечкин (в дверях, очень громко). Друзья! Друзья депутаты и делегаты. К вам обращаюсь я, друзья мои. Пришла пора начать это — без пафоса — всемирно-историческое заседание. Будем ли мы менять строй? Будем ли мы двигаться семимильными? Как почтить, наконец, память великого покойника? Нам, мне кажется, надо заземлить наш идеализм.

Жена. Не вижу именинницу. Куда это помазанница наша делась?

Глафира (из толпы). Я здесь. Не надо, блин, истерики. Я здравый человек, и я, зуб даю, не позволю…

Жена. Кому ты нужна? Помолчи пока.

Глафира захлёбывается от гнева, не находя слов. К ней перемещается Тень сурка.

Тень сурка. Спокойно. Главное, спокойствие.

В комнате отдыха.

Министр. Катя, надо пройти через это, надо победить. А потом мы с тобой всех к чертям сомнём.

Любовница. Я и не сомневаюсь. Я в тебя всегда верила. И не ошибалась. Пора, я думаю, и нам в зал.

Министр. Рога трубят. Ох, и сюрпризик мы сейчас преподнесём!

Любовница. Это точно. Только б не сорвалось. (Уходят. В комнату отдыха врываются Кузнечики. У стола возникает небольшая давка)

В зале заседаний.

Спечкин. Друзья! Предлагаю почтить память усопшего. Великого. Незабвеннейшего. Ах! Вставанием. Рыданием. (Все встают) Можно садиться. Можно расслабиться. Хотя нельзя! Слишком многое предстоит решить. Он завещал нам… не могу, душат слёзы. Не дожил! Недолюбил, недописал, недосвершил. Оставил нас. (Зал изображает скорбь)

Жена (тихо). Сиротинушек.

Спечкин. Что-с? Недослышал.

Жена. Неважно, это я так.

Спечкин. М-да. Как видите, здесь наличествуют две особи из троих, из завещанного нам руководства. Третья, (грозно) я предполагаю, присоединится к нашему собранию позднее. Такова была ясно выраженная воля покойного. Обстоятельства несколько усложнили её полное выполнение. Спешу известить, что старшему следователю выражено служебное недоверие, и в настоящее время он под домашним арестом. (Шум в зале)

Министр. Кем это — недоверие?

Спечкин. Общим руководством. Единым-с. Так-то.

Министр. Прекрасно. А я кто?

Жена (отстраняя рукой Спечкина). Вы, по моему указу, в руководстве, друг министр успехов всего поголовья. Вы! Так завещал Великий! И я как единственный тандемократ. И (долгая пауза) государыня Глафира. Триумвират в полной сохранности и неприкосновенности. Воля покойного исполнена. В полной мере.

Глафира. Ёлки-палки! Мать твою за ногу. Ну, нет слов, блин. Во, отмаза!

Жена. И хорошо, а то хоть святых выноси. Итак. Тандемонархия в действии, при абсолютном её исполнении. Прошу всех встать — прозвучит государственный гимн. Споёмте, друзья!

Спечкин. Нет-нет-нет. Это самоуправство, произвол негодяйский.

Министр. Со словами осторожнее, ибо — прямая измена. Оскорбление гимна — уголовное преступление.

Жена. Не забывайтесь, одно на вас уже висит.

.Спечкин (в полнейшей растерянности, руки трясутся, не может сказать ни слова). Я… я… с ума сошли… эй…

Министр. Тихо. Вон! Уберите его. (Спечкина уводят) Итак. Кто выскажется по текущему моменту? Тандемонархия, спешу напомнить, это демократия без малейших границ, сверхподлинная безмерно. Велосипед, как сказано, — то, что надо.

Спечкин (в дверях). Негодяи! (Его выталкивают)

Министр. Друг Жутко, будучи отныне при исполнении, продолжит. Прошу! (Уходит в комнату отдыха, за ним — Любовница)

Глафира. Браво! Брависсимо. (Хлопает в ладоши) Ждём, ждём. Говорите, пожалуйста.

Жена. Конечно. Благодарю вас, царица Глаша. Самое время, похоже, трон приспособить.

Глафира (всё ещё хлопая в ладоши). Ах, трон. Какая прелесть. И какой же он? Это мне? А какие туфельки подобрать? Круто.

В комнате отдыха.

Министр (отодвигая Кузнечиков, Любовнице). Ох, этот Спечкин. Видишь, как странно всё поменялось. Летят наши планы, Катенька. Ума не приложу, что делать. Катавасия какая-то.

Любовница. Поцарствовать захотелось? Ты на Глафире ещё женись, дурачок! Мало тебе Пифы?

Министр. Ну, Катя, ну, лапушка… подумай сама. Это ж для отвода глаз…

Любовница. Господи, и куда я попала? Сплошной стёб.

В зале заседаний.

Жена. Позвольте продолжить. Мы вступаем в полосу стабильности. Спечкины, этот внутренний враг, бессмысленный и беспощадный, изолирован, и, надеюсь, навсегда. Точка. На троне отныне основательница династии императрица Гэ.

Глафира. Ой, блин, не могу! Ой, держите меня! Блин!

Жена. Оно, конечно, царица у нас — позавидуешь. Но — выбирать не приходится. Умеет, правда, чувства выражать одним лишь матюжком, но партию свою, однако, создавала. Вернёмся к гимну. Сейчас мы его споём, но прежде обсудим, что с ним делать. Новая метла — новый гимн? Или?

Голоса. Как прикажете. — А какие предложения? — Чем он плох-то?

Жена. Мнение народа понятно. Очень ценное мнение. Тогда так. Гимн, представляется, следует оставить в целостности и сохранности. Ибо — достояние истории, многовековой и поучительной. Это слоган, известный всему человечеству. «Страна, подымайся с колен, проклянем эпоху измен». Умри, хлеще не придумаешь. Или — «в ихово дерьмо их ткнём, а не лягут, пасть порвём». Чётко, ясно, зримо. Оставляем? Хорошо! Распихалову отдельное спасибо. И лауреатство, пожизненно и вместе с детьми. (Все встают и поют)

В комнате отдыха.

Министр. Слушай, может, молодёжь эту попросить всё-таки? Вроде бы уже без нужды…

Любовница. Губы раскатал. Не дождёшься. Перевёртыш ты мелкий.

Министр. Кать, ты не обижайся. Обстоятельства, куда от них денешься. Но я же всё равно без тебя ни шагу. (Хихикает) Кандалы.

Любовница. Заткнись! Заткнись, тебе говорят.

Министр. Ты не думай, я только о тебе забочусь.

Любовница. Да пошёл ты…

В зале заседаний.

Жена. А вот с гербом что-то надо делать. Какие-то незабудки, колоски, ландыши, чистая ботаника. Зелёные мы что ли? Несолидно.

Глафира. А что, если всё такое, ну, гламурное, чтобы круто. Завиток какой-нибудь, блин, в бриллиантах. Или слон, блин. Или шатенка в креме.

Жена. Разговорилась, ослица Валаамова. Какой слон? Какая шатенка? Хотя постой. Думаю, нам вполне подойдёт дракон треглавый, дракошечка такой славный, огнь извергающий. Чтобы саму память стереть о лихих предыдущих.

Глафира (бьёт в ладоши). Точно-точно. Вот славно. Блеск, блин. Блондинчик дракоша.

Жена. Быстро, однако, в роль вошла, трясогузка. И что же это мы одни говорим? Высказывайтесь, друзья, как голоса масс.

Первый. Я, конечно, всё понимаю. Но. Диктатор он и есть диктатор. И это значит, как ни верти, — зажим.

Третий. Вас?

Первый. Что — вас?

Третий. А то и вас. Вас — кто зажимал?

Первый. Меня?

Третий. Ну, не меня же.

Первый. Как всех. Как всё поголовье страны.

Третий. Ишь ты, пасть разинул. Зажимали его.

Первый. Ещё как. Рта не раскроешь.

Третий. Вот и закрой пасть.

Первый. Х-ха, не то сейчас время.

Третий. То не то, а заткнись, я сказал. (Громко) Как вы здорово обозначили — лихие предыдущие. Блеск!

Жена. Диспут плодотворный, но попрошу без личных выпадов. А время на самом деле наступает другое. Стабильное благополучие.

Журналист. Можно мне? Я ещё молодой, здесь в первый раз. Но — наболело.

Жена. Да бога ради. Чем больше мнений, тем скорее построим социум.

Журналист. Уж коли о другом, и я о том. Знаете, мне кажется, если мы перестанем писать слово «родина» с прописной буквы, у нас всё станет налаживаться. И «отечество». И зачем это — тандемонархия? Может, просто — демонархия.

Первая. Всё?

Журналист. Да. Всё.

Первая. Не густо.

Журналист. А что тут непонятного? Родина — это где мы родились. И всё. А если с прописной, значит, ого-го, лучше нас нет. Такие, прямо, дальше некуда.

Третий. Ну, понесло. Что же это всех несёт так. Прямо, понос какой-то.

Журналист. Нет, вы не поняли. Это же так просто. Хватит строить из себя первых в мире. Мы же такие же, как все, не лучше, не хуже. Они живут, и мы живём, давайте просто становиться лучше, никому не мешая, никого не поучая, не принуждая. Потом, я ещё хотел сказать вот о чём. Великий покойник, сам, кстати, диктатор, отменил диктатуру. Достойный жест. Диктатура, вернее, привычка к диктатуре — страшная вещь. Она порождает кучу начальников, чистые амёбы, а ихняя цель одна — угадать желание вышестоящего, угадал, значит и твой карман полон. И, конечно, неограниченная власть над шмакодявками. У нас это, к несчастью, неистребимо. Вот и всё!

Первая. Всё?

Журналист. Ну, конечно!

Первая. Ах ты, тварь ползучая.

Третий. Его посадить мало. Как это пробрался? Кто пустил? Кто аккредитовал, чёрт подери?

Журналист. Ну, извините. Я не хотел. Что я сказал-то такого?

Жена. Не порите горячку. Красиво же, негодяй, излагает, хотя ничего он особенного не изрёк. Свобода отныне — святое. Свобода мнений, свобода слова, свобода говорить даже то, чего не думаешь. Монархия при дуодемократии — мир подобного не знал, и не надо, но надо подтверждать деяниями, и ежечасно. Может, и вправду — демонархия? Надо подумать. Так вот, друзья… А где же министр? Где эмиссар Кузнечиков? Почему манкируют? И монархиня отчего-то в тени. Непорядок. Я подобного не потерплю. Глаша, займите подобающее титулу место, до поры пока трон изготовят. А тех — найти.

В комнате отдыха.

Кузнечики (хором). Чего ждём-то? Пора бы! И выпивки не осталось. Либо стопаря, либо пойдём мы. Сколько ещё ждать! Дело, так дело, сколько можно штаны просиживать?

Министр. Идите, ребята, идите с богом. Чего, действительно, штаны протирать.

Любовница. Э-э, нет. Я здесь командую пока что. Никто меня не снимал. И решаю тоже я. А насчёт выпивки нет смысла волноваться, сей секунд свистнем. (Взрыв радости) Угомонитесь, ребятушки, попейте вволю, а мы пойдём. (Нажимает звонок, лакею) Вы не видите? Стол пуст. Освежить! ( Министру) Ну-ка, ну-ка, двигай, милый! (Уходят в зал заседаний. Материализуется Тень сурка)

Тень сурка. Ребята, и что вы так к ней прикипели? Что она вам? Не пора ли становиться взрослыми, хватит за юбку цепляться!

Кузнечики (вразнобой). Ты кто такой? — Это ж сам! Ведь дело говорит. — И что ты предлагаешь? — Гоните его в шею. Мы — свои, и не базарь. — Налейте ему, хлопцы. — Да пусть стебается, не жалко.

В зале заседаний.

Жена. Наконец-то все в сборе, слава тебе, Господи. Никак мы государственную машину не наладим, пора бы и смазать все механизмы. Не забывайте: того, кто о вас думал, больше, увы, нет. Увы! Самим пора мозгами шевелить. Вон, молодой человек, и тот решился, мысли излагает, и не совсем дурацкие, но не суть. А вы — взрослые люди, солидные, при орденах и чинах, пример берите. Взять власть — наша задача, а уж удержать — тем более. (Любовнице) Ты где была?

Любовница. Потом, потом. Слушай, ну и мужики пошли, скажу я тебе, в страшном сне не увидишь. Гони ты в шею блядуна этого, министра всех технологий. Он на меня глаз положил, а под тебя бочки катит, совсем оборзел. Тоже мне, конь с яйцами. Гони, без него справимся.

Жена. Сама уж подумывала, что я, слепая, по-твоему? Но армия, полиполиция? Он нас в порошок сотрёт. Его епархия!

Любовница. Какая армия, ты что? Это пшик один: либо пьют, либо первогодков калечат. Разложились донельзя. А полиция? Ну да, теперь она полиполиция. Так! Не пришло ли время следователя к делу приобщать? Вытаскивай, пока не поздно. Заслуги его перед нами, не забывай, дорогого стоят. Это — решение.

Жена. Молодец! Просто золото. (Быстро пишет записку, отдаёт курьеру) Гениально.

Любовница. Друзья! Дозвольте слово молвить по ходу ведения. Я о прежнем стиле правления. Склоняю голову перед покойным. Как бы его ни критиковали, какие бы ярлыки на него ни вешали, главного не отнимешь. Это он воспитал, это он поднял на непостижимую высоту, это он приобщил к руководству нашего нынешнего вождя — Епифанию Жутко. И ведь — женщина! Столь великую заслугу не сотрёшь со скрижалей истории. А в зале ли славный наш, гениальный наш зодчий Сентропели? Нет? Жаль. Такую тусовку пропустил! Пусть ему передадут, однако, — пора ваять мадам, а то перехватят. Шесть метров высоты, в тоге, в обнимку с самой императрицей. Впрочем, ему виднее. (Жене) Объявляй перерыв. Поговорить надо, обсудить многое.

Жена. Да, конечно. За тобой не угнаться стало, такая шустрая, жуть. (В зал) Объявляется перерыв. Обеденный. После — договорим, дорешим. Важное. И важнейшее.

Любовница. И Глашку зови. А то неудобно получится.

Жена. Зачем? Заговорит до смерти. Глупостями своими.

Любовница. Брось ты, просто предупреди — без мата. Она и замолчит, она же другим словам не обучена.

Уходят в комнату отдыха, Жена жестом приглашает Глафиру, та послушно бежит за ними. Министр в растерянности бродит по залу. Зал значительно опустел.

Первый. Как важно быть в центре событий. На что-то влиять, решать судьбоносные задачи.

Министр (злобно). Быть пупом земли.

Первый. Простите? Ах, что вы, что вы, я вовсе не то имел в виду.

Министр. Поди ты. Не до тебя.

Первый. Поймите меня правильно. Не гневайтесь. Я совсем не то… я вас имел в виду.

Первая (тихо). Не лебезите. Скажу вам по секрету: сняли его уже, прямо на глазах, прямо сей секунд. Вот клёво!

Первый. Не может быть. Что же вы молчали? (Министру) А позвольте вас спросить, по какому праву, вы — кто такой? Я уполномочен массами, а вы…

Министр. Что за гнида. (Подошедшему Журналисту) Никогда не ешьте поганки, которые мнят себя опятами.

Журналист. Конечно. А ещё лучше, скажу я вам, — жить так, чтобы даже гробовщик пожалел, что вы умерли.

Третий. Чтой-то давненько мы друга Пафнутия, Жмурова нашего не видели. Очень большой теоретик, а как же в нашей ситуации без теории. Нельзя. Вот я вчера «ящик» смотрел, как славно. Весь день кто-то кого-то ловит: инспекторы — браконьеров, полиполиция — нарушителей и бандитов, потом их же, ловцов, ловят на взятках, на пьяном вождении, на связях с криминалом. Круговорот просто, славно. Ибо главное — тишина и благолепие.

Первая. Интересно, а фрейлины восстановятся? И что, титулы обратно введут? Дворцы раздавать станут?

Третий. Дворцы уж розданы. Теперь только кешем. И только супруге министра. Боже, ведь его сняли. Кому же теперь? Неуж, супруге мэра?

В комнате отдыха.

Любовница. И что вы такие смурные? Что носы повесили? Что молчите? Э, тут уж Пафнутий наследил, похоже. Вот шустряга. Молодец парень, ничего не скажешь. (Жене) А что? Хватит, скажи, нам его фокусов. Дематериализуем стервеца навсегда, и пусть Кузнечиками вместо меня командует. Как считаешь, права я?

Жена. В принципе, полагаю, права. Но не сейчас, это попозже. Других дел, что ли, мало? В принципе, твоя заслуга, что с их помощью ты нас от всех несогласно-рыжих фантазёров спасла. Спасибо тебе. А его то зачем примазывать?

Любовница. Так теорию-то всю, о рыжих, я имею в виду, он подложил, иначе никто бы и не поверил. У него мозгов палата, без него нельзя.

Жена. Скромница ты наша.

В комнату отдыха входит Старший следователь.

Следователь. Позволите?

Любовница. Наконец-то!

Жена. Снова в строю. Снова на коне.

Следователь. Рад видеть всех в добром здравии. Спешу признать вашу победу.

Жена. Не будем торопиться. И министр уже отправлен в отставку. Полагаю, мы в расчётё?

Следователь. Безусловно. Жду дальнейших указаний. О! И Глафира Анахоретовна, я вижу, в наличии. Полный, так сказать, набор ингредиентов. Нетрудно догадаться, что во главу угла отныне становится дамский триумвират. Слава феминизму! Я прав, полагаю? Неплохая идея, отнюдь. Превосходная идея. Готов служить верой и правдой.

Жена. Вы — умница. Вы — настоящий талант. И как всегда у нас с вами, могу предложить руководство полиполицией. И прокуратурой, да вообще всем.

Следователь. С моим превеликим удовольствием. Если, конечно, прикажете.

Жена. Считайте, вы назначены. С неограниченными полномочиями.

Следователь. Слушаюсь. И повинуюсь.

Любовница. Вот и устроилось. И — вперёд! Зови Глашу, чего ей в сторонке мотаться? Застоялась, чай, царица морская.

Глафира. Я здесь! Уж и не знаю…

Жена. И не надо знать. Об одном умоляю — без матюгов.

Глафира. Да-да, да-да. Блин!

В зале заседаний.

Журналист. Что за неопределённость? Сколько же это будет продолжаться?

Третий. Они там куски делят, а мы что, твари бессловесные?

Первая. Вы бы помолчали, вы-то уж точно…

Третий. Что вы сказали? А вы сами…

Первый. Спокойно, спокойно, не надо ссориться. Скоро всё образуется, определится.

Журналист. На самом деле, чего ждём? Вы же власть! Кто они такие?

Третий. Призвать! И немедленно.

Первый. Вдруг и вправду. Как же это, без определённости?

Журналист. Пока не поздно, надо их власть ограничить, окоротить.

Третий. Подрезать крылья.

Первая. Точно. Чтоб не трепыхались. А то ишь какие. Распухшие такие.

Третий. Может быть, комитет создать? Учредительную палату?

Первый. Вся власть народу! В нашем лице. Правильно?

Журналист. Точно! Они же сами диктатуру отменили. Вот пусть и расхлёбывают. Шустро мы в бой пойдём за власть народа. На какую патриотическую высоту поднимаемся, страшно подумать.

Собирается небольшая толпа.

Голоса. Правильно. Натерпелись. — Пора вернуться к народовластию. — И мы не лыком шиты. — Ведите нас. — К победе. К массовому счастью. — Избрать председателя. — Хотим свежего воздуха. Откроем окна свободы.

Журналист. Окна настежь! Никто не посмеет заткнуть нам рот. Свобода — что её дороже?

Хор. Ура!

Журналист. Вот и дождались. Тиран умер, да здравствуем мы!

Хор. Ура!

В дверь зала заседаний заглядывает Любовница, некоторое время прислушивается, появляется в комнате отдыха.

Любовница (хохочет). А там сплошной бунт. То ли митинг, то ли тусовка. Нас увольнять собрались. Кричат, толкаются. Хотите в отставку?

Жена. Хотим, хотим.

Глафира. Вы что, вы что? Я же ещё ничего из нарядов не подобрала! Вы что, блин?

Жена. Ша, красавица, нишкни. Твоё слово впереди. Сейчас мы говорить будем.

Следователь. Пока не очень ясна судьба министра. Может быть, всё-таки изолировать окончательно? Спечкины, министр — чем не заговорщический комитет?

Любовница. А нехай побродит, успеем, дел и без него по горло. Одна жена уже сидит, пока и хватит.

Следователь. Вот что, Глафира Анахоретовна, ваша задача, задача самодержицы, привести всех в чувство, образумить, прекратить болтовню, двинуть процесс вперёд. И без репрессий. Пора взять направление на правовое гуманное общество всеобщего благоденствия.

Глафира. Круто! Согласная я. Мне бы только приодеться, чтоб согласно соответствовать. И не выговоришь, чёрт.

Жена. Это не бери в голову, это в момент. Ну, публика.

В зале заседаний.

Журналист. Мы никому не отдадим нашу историю. Никому не дано права её переписывать. Наша история — наше самое святое. Кто не знает прошлого, не может творить будущее.

Первая. Каков, однако, шустрик? Так и рвётся, так копытами и стучит.

Первый. Вот пусть и шустрит. Впрочем, я готов в замы. Если, конечно, собрание не возражает.

Третий. Видал, миндал? Эт-то ещё как посмотреть.

В комнате отдыха.

Любовница. Хорошо. Но мы ещё ничего не обсудили.

Жена. А что обсуждать? И так ясно, что жить по-старому нельзя. Мы отвергнем наследие, мы осудим злоупотребления, мы отвернёмся от зла, мы провозгласим вечные ценности. Чего ещё мы сделаем? Кучу! Где, наконец, Пафнутий? Почему не при исполнении?

Тень сурка (материализуется). На посту, готовлю речь, выступление перед массами. Очень ответственно. Прошу время, чтобы успеть всё продумать.

Жена. Да бога ради, успевай. Ждём предложений.

Следователь. Вершинную палату нельзя оставлять надолго. Чего доброго, всерьёз решат, что вершители. Сложнее будет справиться.

Любовница. Справимся, справимся. Не позвать ли сюда журналиста? А то несёт его, я слышала, без руля и без ветрил. Пора к рукам прибрать.

В зале заседаний.

Первая. И кто же уполномочил вас, роднуша моя, выступать от нашего имени? Вы — депутат? Делегат?

Третий. И в самом деле?

Второй. Что, некому представительствовать? Некому выступать от имени масс?

Журналист (тушуясь). Разве я? Я в порядке предложений. И всё! Вы чего цепляетесь?

Материализуется Тень сурка.

Тень сурка (Журналисту). Пойдёмте, дорогой, есть разговор.

Журналист. Меня не так поняли. Я вообще…

Тень сурка. Конечно, конечно. Сейчас мы всё решим, придём, как говорится к общему знаменателю.

Первая. Вот и замели, слава тебе, Господи. Туда же, щенок.

В комнате отдыха.

Тень сурка. Разрешите представить, бунтарь-одиночка.

Журналист. Нет, это не я…

Следователь. Вы, не вы. Болтать надо поменьше. Давайте к делу. Мы хотим предложить вам работу, причём, серьёзную, не бола-бола.

Журналист. Всегда готов.

Жена. И в самом деле — шустрик. Вот проходимец задний.

В зале заседаний. Министр, до сих пор болтавшийся неприкаянно, берёт себя в руки. Вызывает из комнаты отдыха Любовницу.

Министр. Катя, Катюша! Не казни. Ошибся. Я эту старуху никогда не любил, я ж говорил. Что она мне? Она меня запугала, тюрьмой грозила. Ты же помнишь Евсея, страшная фигура. А она могла ему только намекнуть, и мне бы конец. Я её никогда не любил. Ну, спали, да. Только ты мой свет. Только тебя любил, поверь. Вернись! Прости! Давай, пошлём всё к чёрту, уедем, забудем всё. У них свои дела, не до нас будет. Спрячемся, место знаю, надёжнейшее.

Любовница. Не верю я тебе. Обман это. А если б тебя не уволили?

Министр. Не обман, клянусь, не обманываю я. Устал, издёргался. Пойми, мне ничего не надо, ни власти, ни денег, ничего. Только ты. Устал я посылать людей головами в футбол играть.

Любовница. Не верю я тебе, не верю, и всё.

В комнате отдыха.

Глафира. Как вы только справляетесь? Жутко подумать. Вся полиполиция, всем управлять, всё в голове держать, ужас, блин.

Следователь. Это нормально. Это работа.

Глафира. Вы такой опытный. Вы такой надёжный. Фенечки ваши — просто таю. Такой мужественный! Чудо, блин. Я просто тащусь.

Жена. Эй, остынь. Туда же, помазанница. Смотри, уж, коли я помажу, так помажу.

Глафира. Вы чего, чего, блин? Я в порядке признания заслуг. А вот скажите мне, доктор, которого вы зачищать пошлёте, — это доктор Смерть?

Жена. Ну и ну! Устами младенца…

Следователь. За дело, друзья, за дело. Отложим интриги до лучших времён. И прежде всего, мне кажется, следует покончить с мистикой.

Жена. Вы о Тени сурка?

Следователь. О нём самом. Есть также мысль, как пристроить Журналиста. Потом! Кузнечики застоялись. Не обратили внимания? Стыдно. Молодёжь должна быть на первом месте. Мальчики, девочки! Идите сюда. Нам с вами предстоят большие дела. Наступает перелом. (Кузнечики оживляются, жестикулируют) Кстати, жене Спечкина необходимо обеспечить все конституционные права. Тюрьма — тюрьмой, права — правами.

Жена. Согласна. Пусть качает, сколько влезет. Полна камера прав. А заговор — это прелестно.

В зале заседаний. В стороне — Министр и Любовница.

Министр (видно, что очень устал). Если ещё ты уйдёшь… Хоть в петлю, честное слово.

Любовница. Какой же ты… Рада бы тебе поверить. Да боюсь. Сколько вас таких, перевёртышей?

Министр. Разве ты не видишь, что у меня ничего не осталось? Ничего! Пусто. Устал я, Катя, сил нет.

Любовница. Сдох? Не стыдно?

Первый. И что же мы здесь делаем, позвольте спросить?

Первая. А в самом деле.

Третий. Какая-то катавасия. Ждём, чего ждём?

Второй. Объявят. Придётся дожидаться. В буфет, что ли, смотаться по-быстрому?

Первый. Ой, ой, не слышали? Заговор! Заговор, говорят, раскрыт. Заговор против основ. Как только их земля носит? Бесстыдники.

Второй. Беспардонная шантрапа. С ними нам не по пути. А кто это?

Первый. Кто, кто? Известно, кто. Под нож! Под статью!

Третий. Категорически!

Первая. Стрелять таких мало. Прилюдно.

Первый. Вы абсолютно правы, дорогая. Кошмар, ужас! Надо объявить о нашей позиции. Немедленно. Где же, где руководство?

В комнате отдыха.

Следователь. Поскольку необходима реорганизация, предлагаю совместное решение. И поскольку Кузнечики, именуемые Своими, авангард борьбы с псевдорыжим переворотом, более чем успешный авангард, они станут авангардом борьбы вообще. Их возглавит, по установившейся традиции, столь успешно себя проявивший на этом поприще друг Жмуров, именуемый Тень сурка. При условии полнейшей материализации. Хватит с нас мистики, уверяю вас, хватит! Его заместителем утверждается не менее именуемый… э-э, уважаемый нами Журналист.

Журналист. Я? Боже мой, конечно же. Оправдаю, слово даю. Уже даже мысли есть, уверяю вас.

Следователь. Позвольте продолжить. Все Свои выдвигаются в зал заседаний, где мы и затвердим, наконец, необходимый порядок, установим церемониал и начнём, в конце концов, жить уже в свободной стране. Идея демонархии, в данной нам ситуации, представляется мне более чем плодотворной.

Глафира. Ух, блин. Во излагает. Ну, точно регент, блин.

Любовница. Но вот, скажу вам, теория заговора себя не оправдала. На этой теории далеко не уедешь.

Жена. Не совсем так. Без неё массы заскучают, начнут по сторонам глядеть. Не будем горячиться раньше времени. Другое дело — кто заговорщик? Друг министр? Это неправильно, тут я согласна. А Спечкины — почему нет?

Следователь. Позвольте изложить дислокацию. Свои немедленно выдвигаются в зал заседаний. И рассредоточиваются вдоль стен. Этого, полагаю, будет достаточно.

Журналист (хохочет). Без вопросов. Только под градусом они.

Любовница. Мои ребята крепкие орешки, их стаканом не собьёшь. Так, орлы?

Кузнечики (хором). Х-ха!

Жена. Ну, запашок.

Следователь. Тогда, орлы, вперёд. На бой святой и правый.

В зале заседаний.

Первая. Идут, идут. Ой, сейчас всё узнаем. Всё, всё, всё.

Первый. Боже, что такое? Почему мы? Что это?

Второй. Это Свои. И что? Бить будут?

Третий. С ума пойти. При чём здесь мы… мы же тоже… За что бить-то?

Тень сурка. Друзья! Мы продолжаем дебаты. Это (обводит зал широким жестом) ваша охрана, золотые мальчики и девочки, в обиду вас не дадут никому. Вы суверенны, как никто другой.

Первый. Но заговор, ведь заговор раскрыт. Мы готовы осудить…

Тень сурка. Что вы всё вперёд лошади норовите? Приближается руководство. Прошу всех встать!

Все встают. Входят Следователь, Жена, Любовница, Глафира, чуть позже — Министр.

Журналист. Заседание Вершинной палаты прошу считать продолженным. Присаживайтесь.

Любовница (очень тихо). Ну, гусь.

Следователь. Позвольте мне. Согласно решению Палаты демонархия у нас введена повсеместно и введена на века. Как минимум.

Глафира. Вот именно, блин, во, отмазал.

Следователь. Не перебивать!

Жена. Нет, так не годится. С этого момента мы все свободны и независимы. Во всех своих проявлениях. Лучше свободной страны только свободная страна. А свобода лучше несвободы. И мы будем жить именно по законам права. И — без коррупции. При всех выдающихся заслугах предшествующей диктатуры, при всех неоценимых заслугах предыдущей тандемократии мы отныне союз равных.

Министр. Есть предложение назначить на первую роль, согласно историческим заслугам, роли в мировом сообществе, выдающемуся вкладу в развитие Вселенной, друга Жутко, самую первую среди самых равных.

Любовница. Опять за своё! И что неймётся?

Следователь. Мысль, не лишённая глубочайшего смысла. Вероятно, придётся изготавливать двуспальный, тьфу, дву… как это?.. ну, одним словом, трон на двоих.

Глафира. Я — согласная!

Любовница. Кто тебя спрашивает?

Жена. Мнение государыни Глафиры неоценимо и будет учтено в должном порядке.

Глафира. Ой-я! Во сне не приснится, блин.

Следователь. Однако продолжим. Кстати, спешу сообщить, что Кузнечики, Свои и так далее по списку отныне переходят, как бы это получше выразиться, на подножный корм. Увидели способного мальчика или девочку — надо его поближе, пусть будет где-то рядом, дайте ему первые восемь копеек на опыт с какой-нибудь железкой, похвалите его, проявите к нему уважение. Мы должны поощрять дух экспериментаторства. Нам нужны дерзкие люди. И мы ничего не изобретаем. Это так.

Жена. Может, всё-таки стоит что-нибудь изобрести? Что мы всё на одном месте толчёмся?

Следователь. Это я фигурально. Это — образ. Точка, от которой надо начинать отсчёт.

Жена. Образ так образ. Тогда хорошо.

Следователь. И вот ещё что. Главным над Кузнечиками стал отныне друг Жмуров, совместно с нашим любимым и выдающимся Журналистом. Как видите, и здесь тандем. Кругом тандем.

Любовница. Так и порешим. (Тихо) До поры до времени.

Третий. Я дико извиняюсь. Прошу разъяснений, хочу быть уверен, что всё правильно понял. Это как же? Он же самый главный теоретик, и он же практический руководитель?

Следователь. Вы всё правильно поняли. Да. Был теоретик. Стал теоретически-практический руководитель. Вырос в общем мнении, можно сказать.

Третий. Хорошо. Понял. Да, руководитель. Но ведь это же его теория — про восемь копеек, он первым об этом сказал. Он их раздавать будет?

Жена. И что неясного? Будет. Не гоже утрировать. С Тенью покончено раз и навсегда. Отныне он не тень, а полновесный, полноценный друг, друг Жмуров, глава всей неувядаемой молодости.

Первый (мечтательно). А вот, может, мне кто-нибудь объяснит? Иду я, значит, вчера по улице, а на светофоре собака бродячая стоит. Свет красный, машин ни одной, а она стоит. Зелёный — и пошла. А? Как это прикажете понимать? Это что, как две крысы? Пришли, понюхали и ушли?

Журналист. Ну, братцы, это уж ни в какие ворота не лезет. Мы зачем здесь? Это же Палата. А не чёрт знает что!

Следователь. Весьма справедливое замечание. Мы собрались, дабы напрячься и подумать о благополучии и благосостоянии, о процветании. В конце концов, о ремонте несколько подзаржавевшей политической системы. О том, чтобы, дав ей толчок, направить в достойное нашего архидуховнейшего общества русло. Широкой рекой — в океан, ну, не знаю, чтоб научить, чтобы плыть…

Любовница. Вот именно. Под вождением нашего всемирно-признанного кормчего, рука об руку с монархом.

Второй. Государыня-матушка, дозвольте ручку облобызать.

Глафира. Ну, блин, точно, во сне не приснится!

К её руке выстраивается очередь. Всех опережает Министр.

Любовница. Ах ты, проститутка. Ну, погоди. Ещё не вечер, совсем не вечер.

Глафира (тихо). Блин, я царь или не царь, блин? Царица я. (Следователю) Можно ли рассчитывать на антр-ну?

Следователь (внимательно на неё смотрит, после паузы). Царица, однако… Не сейчас. В своё время, в своё, милочка, время.

Глафира ( так же тихо). Кто она такая? С Министром спит, Спечкину потакала. Блин!

Следователь. Не сейчас, дорогая, не сейчас. (Задумчиво) Вон и собаки стали только на зелёный переходить. Это ж надо такому случиться.

Первый. Есть вопрос по ходу ведения.

Жена. Прошу вас.

Первый. Объясните, пожалуйста, что же, наш крупнейший вклад в мировое искусство, то, что театр наш, величайшее действо, и все вкупе с ним Махоркины, Безногтевы там, при жизни безмерно увенчанные, что, занавес отменяется ввиду того, что лихие предыдущие отменяются, что ли?

Жена. Дорогой наш друг! Это граничит с паникой. То, что достигнуто, достигнуто. Занавес — это святое, это одна из вершин, Эверест искусства, можно сказать. И отменять великое никому не позволительно. Как можно лишиться духовного? Будет, как было! И мы с вами как вершина духовности остаёмся за занавесом, здесь мы вершим. А массы, осчастливленные массы, достойны не менее великого — рукоплескать. Плескать в ладоши… до посинения. Так вот, дорогой вы наш.

Любовница. Прелестно, браво! Однако пора, мне кажется, выйти на авансцену, предстать перед публикой в её массе, перед великим народом, я имею в виду, в полном не то чтобы облачении, а великолепии, в единстве руководства, в блеске уверенности в будущем. Внушить эту уверенность кучке сомневающихся, увлечь бесконечно бесчисленных поклонников. И двигаться вперёд.

Следователь. Поддерживаю. Безусловно, одобряю.

Тень сурка. Я, представьте себе, понимаю. Конечно, и про велосипед — я, и про восемь копеек — я. Никто этого не отнимет, вот-вот в учебники впишут. Я своего достиг, не поспоришь. Но я хочу всемерно поддержать новое направление, новые тенденции и веяния. Кузнечики все как один. Просто гарантирую. И обещаю: никаких якобы рыжих реставраций нигде и никогда не произойдёт. Мы — кулак на страже завоеваний. Нас не сдвинешь! Не задушишь, не убьёшь. (Кузнечикам) Ну?

Кузнечики (дружно). Пасть порвём! Слушай, страна!

Тень сурка. Вот! Заткнись, страна.

Журналист. Под единым новым руководством Кузнечики сметут всех и всё. Я имею в виду, кто и что стоит на пути. Дружные ребята. За жёлтых и за коричневых, ура!

Министр. Призываю всех поддержать овацией. (Все встают, аплодируют) И срочнейшим образом изготовить двоякий трон. Закрепить успехи, так сказать. Двояковыпукло или двояковогнуто?

Любовница (Жене). Не знаю, как ты, а по мне — все границы перешёл.

Жена. Правда твоя. Совсем потерялся мужик. На пенсию пора, не сажать же.

Любовница. Наверное. Как можно было спать с ним?

Жена. И то. Ума не приложу, Умопомрачение.

Любовница. Прямо, напасть. А теперь свободны.

Жена. Гора с плеч. Было от чего с ума сходить?

Любовница. Мелочь пузатая. Ни уха, ни рыла.

Жена. Зато легко-то как!

Любовница. И не говори, подружка.

Жена. Освободились, слава богу. Теперь за дело.

Любовница. С расправленными крыльями.

Жена. Точно, подружка.

Глафира (Следователю, тихо). Без дураков прошу, блин, антр-ну. Ну, блин?

Следователь. Повинуюсь, ваше величество. (Громко) Я ненадолго отлучусь. (Глафире, тихо) Следуйте за мной. Спустя некое время. (Уходит в комнату отдыха)

Третий. А на самом деле, дышать легче стало. Просто, словно окна открыли.

Первая. Чистый сквозняк. Воздух будто ароматами напитался. Благорастворение воздухов. И никаких лихих предыдущих!

Второй. Что значит, освобождение. Что значит, ничего не бояться. (Смотрит на Кузнечиков) Слушайте, а эта пьянь нам ничего не сделает? По-моему, они лыка не вяжут.

Первая. И в самом деле? О них-то я подзабыла. Но ведь там Жмуров нынче в апостолах. Должен же справиться.

Первый. Должен-то должен, не ровён час, позабудет.

Журналист. Мальчики, девоньки, устали? Думаю, здесь делать уж нечего. Подежурьте под окнами, пока не свернёмся, и — по домам. Вы славно поработали, честь вам и хвала. Благодарю вас от имени и, конечно, по поручению. Спасибо.

Тень сурка. Ты кто такой? Ты с чего раскомандовался? Орлы! К утру собраться, найти порыжевшего и побить крепко. Но не увечить. Сообщить в прессу о сброде негодяев, о том, как они шакалят у посольств, и возмущении масс народа. О вас должны знать. И только хорошее. Благодарю за службу. Так-то вот, милый мой.

Глафира уходит в комнату отдыха.

Журналист. Виноват, недопонял, исправлюсь.

Тень сурка. На первый раз, куда ни шло. Но чтоб не повторялось.

Журналист. Так точно!

Тень сурка. Свободен. Надо же, чуть что, и распускаются. Только хочешь по хорошему…

В комнате отдыха.

Глафира. Вы что, блин, думаете, за регента я зря базарила? Моё слово крепче стали. Гадом буду, на вас вся надёжа, вы же, блин, мужик, да нет, вы пахан, орёл, хирург глубокого бурения. Ну чего? Ну? Завязывайте вы с этими, прости господи, сопляками, блин.

Следователь. Ух ты, коготки, однако. Не ожидал, не ожидал прыти такой.

Глафира. Время! Время поджимает. Я, блин, надо будет, и одна справлюсь. Так в бой и рвусь. Вышло время. Если мы двое — горы сшибём. Пошёл, ну, пошёл, блин. Сопли не распускай.

Следователь. Однако! Рисковая вы… ваше величество.

Глафира. Вот и лады, блин. Договорились, сучёнок?

Следователь (хохочет). Чего не ожидал, того не ожидал. Действуйте, мадам. Клин вам в руки.

Глафира. Вот и умница. Не зря я в вас поверила, блин. Ну, вы и сучёнок.

Следователь. А как вы, государыня-матушка, насчёт пальца во рту?

Глафира. Это, блин, с нашим удовольствием, завсегда пожалуйста. (Хохочут) Айда, перетрём-ка, милый!

В зале заседаний.

Любовница. Пора бы телевидение приглашать. Пора объявлять городу и миру. Великие перемены нельзя скрывать. Мир станет рукоплескать. Заслуженно. Вам, великая, (тихо) ну, и этой шлюшке, куда от неё пока денешься?

Жена. Вы правы, скрывать больше нет смысла. Телевидение, конечно, без него нельзя. Но я хочу обратиться непосредственно к любимому народу, ко всем широким массам всего населения. Напрямую. Лицо к лицу, лицо в лицо.

Любовница. Здорово! Это по-нашему. Режь, жги, гуляй.

Жена. Вот балкон. С него и выступлю. Где там матюгальник?

Журналист. Сей секунд. Понял вас, понял. Обождите, совсем недолго. Сию минуту организуем. Эй, там!

Любовница. Кстати, вы уж простите великодушно, не имела чести знать вашего имени-отчества.

Журналист. Извините, извините, времени просто не было. Придорогин. Иван. Иван Иванович.

Жена. Простенько и со вкусом. Смешать и не взбалтывать?

Журналист. Уж как Бог дал.

Жена. Кто ж спорит? Чего вы обижаетесь?

Появляются Глафира и Следователь.

Жена. Балкон, именно балкон. Конечно, занавес это святое. Но один раз в жизни мы с вами откроем в занавесе окно — пробьём окно в народ. Покажем, кто мы, на что способны. Окно к народу. Такого не было. Отныне, сохраняя святые традиции, всё станем творить впервые.

Министр. Но ведь это даже не прямая трансляция. Это — больше. Как бы чего не вышло?

Любовница. Да там сплошь Кузнечики.

Министр. А понапишут потом?

Журналист. Позвольте сказать, я-то знаю. Никто ничего лишнего не напишет. Вы здесь даже не знаете, что это такое — сэмэи. Вы ещё ничего не придумали, а они и сигнала не ждут, чтобы вперёд броситься, откомментировать, что вам в голову только начинает приходить. А-то и вовсе не приходить. Чёрта им сигнал?

Министр. Выходит, правда, вторая древнейшая?

Журналист. Господь с вами, это позапрошлый век. Даже денег не просят. Сами себя дрессируют — ещё одна новация.

Министр. Здорово я отстал. Нельзя столько дел на одной шее тащить.

Жена. Снимем ярмо, снимем, дай час.

Министр. Что ты, что? Я не в том вовсе смысле.

Глафира. А время идёт, дорогая! Уходит драгоценное.

Следователь. Итак, это мудро. Балкон! Телевидение! Массы! Начинаем?

Любовница. И в самом деле, нет смысла кота за хвост тянуть. Вперёд, сыны отечества.

Следователь. Дочечки!

Любовница. Конечно, дочечки.

Жена (решительно берёт под руку Глафиру, направляется к балкону). Начинаем новую эру.

Следователь (отстраняя их, первым выходит на балкон. Слышен его голос). Друзья! Наша великая страна вступила на новый — великий одухотворённый путь. И ведёт нас императрица-матушка, государыня Гэ. Вот она, сама, сияющей персоной.

Глафира (выходя следом, тащит за собой Жену, очень громко). Ура! И со мной рядом, можно сказать, демократическая, блин, основа строя — другая, ну, как это, половина, как бы это, оппозиция, что ли. Вот, блин, мы двое. Вы видите, как горячо я её обнимаю. Мы как любовники отныне. Любовники державы, блин, твою мать!

Любовница. Погодите, погодите! Переворот, так это же переворот.

Журналист. И бескровный, заметьте.

Министр. Что вы, что вы, родные мои? Разве не так задумывалось изначально. Тандем, дуо, как это, двойное управление. Или я отстал, чего-то не понял?

Следователь (на балконе). Вива, матушка! Да живёт вечно царица Глафира! Ура!

Полнейшая тишина.

Министр. Что? Э-э? Народ, что, безмолвствует?

Журналист. Дайте срок, разговорятся. Не в первый раз.

Любовница. Фуфло! Это ещё бабушка надвое сказала. Ну, шлюхи!

Журналист. А почтение свидетельствовать и преданность придётся. Хо-ороший ход.

Жена (врывается с балкона). Ах! (Падает в обморок)

(окончание следует)

 

Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2019/nomer8/kotler/