(продолжение. Начало в №2-3/2018 и сл.)
Экономические последствия кишинёвского погрома
У Кишиневского погрома 1903 года несколько ипостасей. «Велико постигшее нас страшное горе, но страшнее его позор» [1], — гудит набатом основная мысль поэмы «Сказание о погроме» поэта Хаима-Нахмана Бялика. «Дни скорби и стыда…» [2], — вторит ему другой поэт, Петр Якубович… Практически невозможно просчитать и экономический ущерб от погрома, хотя, казалось бы, речь идет о сугубо материальных вещах.
Надо признать, несмотря на то, что погром произошел в пределах городской черты (вместе с предместьями), то есть был локальным, однако его экономические последствия, если смотреть шире, вышли далеко за пределы только Кишинева. Здесь сказывается природа экономических связей и экономических отношений, которые не признают ни национальных, ни географических границ.
Следует учесть, что в начале XX века Кишинев, главный город Бессарабской губернии, представлял собой крупный центр торговли и промышленности, где первую скрипку играли евреи. К тому же Кишинев был значительным транспортным узлом на юго-западе империи.
Конечно, сохранившиеся архивные документы и воспоминания современников той погромной поры в какой-то степени зафиксировали разрозненные цифры понесенного материального ущерба. Однако совокупную сумму экономических потерь — и то, на наш взгляд, весьма приблизительную — удалось узнать лишь однажды. Ее осмелился назвать в своих «Записках» бывший бессарабский губернатор (назначенный уже после погрома) князь С.Д.Урусов. Миллионный убыток, — вот его авторитетная оценка экономических последствий погрома [3]. По тем временам это огромнейшая сумма! Определение пусть даже приблизительной суммы понесенных убытков, тем более что подсчет ее принадлежит представителю официальной администрации, вдвойне ценно.
Уже в циркуляре тогдашнего министра внутренних дел Плеве губернаторам, градоначальникам и обер-полицмейстерам с изложением официальной версии событий в Кишиневе (от 28 апреля 1903 года) отмечалось, что наряду с людскими потерями (указываются 45 убитыми и 350 раненными) «во время беспорядков, сопровождавшихся расхищением принадлежащего евреям имущества, до 700 еврейских домов и 600 лавок было разграблено…» [4]. Однако указанные цифры далеко не полные, и мы в этом убедимся ниже.
Составленный по горячим следам погрома следователем Кишиневского окружного суда по важнейшим делам господином Фрейнатом протокол осмотра домов, дворов и улиц, подвергнувшихся разгрому, а также мест, где были совершены убийства евреев во время погрома (от 12 апреля 1903 года), свидетельствует, что погром захватил все пять, разделенные на полицейские участки, части Кишинева. Каждая из частей пострадала по-разному. В первой части, где «еврейское население составляет незначительный процент, сравнительно мало пострадала от беспорядков» (разгромлен ряд еврейских магазинов по Пушкинской ул., напротив Николаевского бул., несколько магазинов на Николаевской ул., между Пушкинской и Синадиновской, а также торговых заведений, лавок, винных погребов в других местах).
Во второй части, которая «пострадала более всех других», «особенному опустошению подверглись улицы… Николаевская и Кировская, а равно и … Армянская, Свечная и Гостиная. Всюду на этих улицах разбросаны осколки мебели, зеркала, изуродованные самовары и лампы, части одежды и белья, матрацы и перины с выпущенным из них пером» [5]. В третьей части пострадали многие улицы: Азиатская, Синагоговская, Фаризейская и другие, но «особенно сильно пострадали: Минковская по количеству разгромленных домов, Пушкинская по размеру убытков, и входящая сюда часть… Скулянской рогатки».
«Особенно чувствительно» погром отразился на сплошь населенной «беднейшим еврейским классом» четвертой части. Здесь «наиболее разгромленными» оказались улицы Кожухарская, Остаповская и восточный конец Николаевской… и Бальшевская улица…». В пятой части, куда входили предместья, «особенно пострадавшими оказались жилые помещения на заводах Мунчештской и Бачойской дорог и дачи богатых евреев на Малой Малине» [6].
Итак, согласно упомянутому протоколу в дни погрома были разгромлены и разграблены 2700 еврейских домов, торговые лавки и магазины, молитвенные дома и школы, мастерские и винные погреба, ряд промышленных заведений (например, фруктово-виноградно-водочные заводы Зониса и Мазура, кафельный завод Гугена, мыльный завод Трахтенберга и др.), «всех еврейских лавок разгромлено около 500» [7].
Более детальная, но достоверная картина экономических последствий погрома просматривается в докладной записке купцов и предпринимателей Кишинева министру финансов империи (от 6 июня 1903 года) с ходатайством о предоставлении кредитов и других видов льгот. В ней, в частности, сообщается, что «… 6 и 7 апреля… разгромлено и уничтожено свыше ста заведений винной торговли (большей частью торговавших виноградным вином), 41 фруктовая лавка, около трехсот бакалейных, 9 шляпных магазинов, 4 завода, 8 рыбных лавок, 2 торговля смушками, 4 торговли овощами и птицей, 1 — сеном, 51 хлебная лавка, 15 посудных магазинов, 16 магазинов готового платья, 21 мануфактурная торговля, 45 магазинов галантерейных товаров, 28 — обуви, 20 — мясных лавок, 2 лесных склада и 3 аптекарских магазина…» [8].
По мнению ходатаев, «экономический кризис усугубляется тем, что и поныне напряженное отношение между отдельными группами населения не может считаться улегшимся… население, преимущественно еврейское, угнетено, потеряло уверенность в спокойствии и неприкосновенности своих личных и имущественных прав, отсюда полнейший застой во всех родах торговли; ёе нет — она как будто упразднена, а вместе с тем подавлен кредит, фабриканты и заводчики, оптовщики, крупные торгово-промышленные фирмы, кредитные учреждения и частные лица сократили свою деятельность до минимума, и нетрудно представить себе, как пагубно влияет такое настроение на всю торговлю и промышленность, какой это вызывает застой, как много еще нужно времени, средств, различных мер и сколько усилий для того, чтобы торговый класс хоть отчасти оправился от того удара, который нанесен ему кишиневским погромом…» [9].
Вышесказанное является, так сказать, свидетельством еврейской улицы. Приводим профессиональную оценку уже со стороны официальных экономических структур. В конце июля 1903 года Бессарабская казанная палата (с разрешения министерства финансов) рассмотрела возможность сокращения дополнительного промыслового налога на торговые и промышленные предприятия Кишинева. В решении, в частности, констатируется, что «убыточные последствия погрома заключаются, главным образом, в том, что прекращение после погрома платежей многими торговцами, а также и потребителями из еврейской части населения, а главное — явившаяся в торговле неуверенность в устойчивости положения вызвали сокращение кредита до минимума, что, естественно, должно было отразиться на значительном (приблизительно до 50-60%) сокращении оборотов. Массовое прекращение платежей, сопровождаемое при том почти полным отсутствием кредита и сокращением торговых операций, неминуемо должно повлечь за собой для многих значительный упадок благосостояния и понижение платежеспособности…» [10]. Общее присутствие (заседание — В.А.) Казенной палаты признало также, что «пострадавшими от погрома… являются не одни евреи, торговые и промышленные заведения которых подверглись погрому, а вся масса торговцев и промышленников Кишинева, косвенно несущая убытки, ввиду понижения оборотов и сокращения сделок» (выделено мною. — В.А.) [11]. В результате, Казенная палата принимает решение «об уменьшении назначенной в текущем году на гор. Кишинев суммы раскладочного сбора 26000 рублей до 13000 рублей…» (решение было подтверждено министром финансов). Подобное решение аргументировалось тем, что «ввиду невозможности собрать точные данные о сокращении оборотов и прибылей торгово-промышленных предприятий, явившемся последствием погрома, вопрос о размере уменьшения назначенной на гор. Кишинев общей суммы раскладочного сбора может быть разрешен лишь приблизительно и гадательно» [12].
Следует заметить, что вокруг ослабления налогового бремени и, особенно, возмещения материального убытка потерпевшим от погрома, было немало цинизма, лицемерия и, естественно, и несправедливости, как со стороны властей, так и последовавшего судебного разбирательства. Характерно в этом отношении сохранившееся в архиве заключение податного инспектора 1-го участка Кишинева, в котором указывалось: «ходатайство о сложении дополнительного промыслового налога возникло не в интересах состоятельных людей, а в интересах бедных плательщиков, которые от погрома были только в выигрыше» (выделено мною. — В.А.) [13].
Не обошлось и без юридического крючкотворства. Так, прокурор Кишиневского окружного суда В.Н.Горемыкин направил вышестоящему начальству (прокурору Одесской судебной палаты А.И.Поллану) секретное представление, в котором необоснованно усмотрел деятельность помощников присяжных поверенных, призванных защищать интересы потерпевших, «не только бесполезной для дела, но и препятствующей умиротворению местного населения…». Получив представление В.Н.Горемыкина, А.И.Поллан переслал его управляющему Министерства юстиции с просьбой «для устранения вредной деятельности этих лиц для дела, не будет ли признано возможным сообщить об их поступках надлежащим советам присяжных поверенных» [14]. Различными судебными инстанциями всячески тормозилось рассмотрение «различного рода ходатайств» потерпевших «о возвращении произведенного следствия к доследованию», в частности о том, что «не все гражданские истцы и их свидетели, могущие удостоверить понесенные ими убытки, спрошены при следствии…» [15]. Без последствий были оставлены многие жалобы потерпевших “на действия судебных следователей».
Характерно, что фактически почти все из около двухсот гражданских исков, поданных потерпевшими на возмещение разгромленного и расхищенного имущества, не были удовлетворены судебными инстанциями. О наиболее крупных материальных убытках в гражданских исках заявили Абрам Португейс, Нафтул Рохланд (по 800 рублей), Ривка Брейзин и Иосель Гольдбарг (по 1000 рублей), Рухля Коган и Рейзя Кантор (по 1200 рублей), Бейла Мекель, Борух Барбарош, Бенцион Коган и Мених Шлейзингер (по 1500 рублей), правление молитвенного дома на Табакерии (2600 рублей), Ушер-Бером Фудим (он же Фудман) и Айзик Эйдельман (по 3000 рублей), Сруль Гисифинер (5000 рублей), Мойше Буджакер (5050 рублей), Хайкель Паскарь и Бер Зельцер (по 6000 рублей), Сура-Ривка Шлиомович (15000 рублей), Герш Руди (20000 рублей). У остальных истцов сумма заявленного ущерба определялась в пределах от 50 до 600 рублей [16].
Причины, по которым гражданские иски потерпевших не были удовлетворены, связаны с нежеланием властей взять на себя покрытие убытков. В этом им помогали судебные инстанции, выискивающие формальные поводы для отказа (требование указать лиц, участвующих в каждом конкретном случае в порче и расхищении имущества, нахождение свидетелей со стороны, «непредставлением доказательства размера причиненных им убытков») и т. д. Более того, судебная палата отклонила даже иски пострадавших за утрату ими трудоспособности от полученных во время погрома физических увечий. В частности, были отклонены иски Меера Вайсмана (потеря зрения), Бера Зельцера (увечье) и других истцов.
Разумеется, кишиневские евреи не остались один на один с постигшей их бедой. В различных города России и в других странах были созданы специальные Комитеты по сбору пожертвований и оказанию помощи пострадавшему от беспорядков еврейскому населению. Такой же комитет «открыл свои действия» и в Кишиневе 15 апреля 1903 года. «По 25 января 1904 года Комитет рассмотрел 892 заявления о пособиях. По всем заявлениям разрешено пособий на общую сумму 510 491 руб. 58 коп.» [17]. Довольно значительные пожертвования были перечислены в адрес кишиневской еврейской общины и из-за рубежа. «Убытки, — писал впоследствии член Кишиневского комитета помощи и главный врач еврейской больницы города М.Б.Слуцкий, имея в виду материальные потери, — были в достаточной мере покрыты пожертвованиями, сыпавшимися щедрой рукой со всех концов мира» [18].
Известно также, что Кишиневский погром 1903 года вызвал определенный резонанс в деловых кругах ведущих стран мира. Это возымело неблагоприятные для царской России экономические последствия. Специалисты-международники, в частности, отмечают резкий спад (в 25 раз!) поступлений иностранного капитала в Россию особенно в период с 1903 по 1905 годы по сравнению, например, с предыдущими годами [19]. Крупнейшие банкиры, и не только еврейские, кредитовали в 1904 году Японию в ее противостоянии с Россией на Дальнем Востоке. Годом позже Россия не смогла достойным образом разместить один из своих займов на европейском рынке ценных бумаг.
Подытоживая изложенное, следует заметить, что как бы ни были велики экономические убытки, понесенные в результате Кишиневского погрома, они не и коей мере не могут сравниться с потерей ни в чем не повинных жизней большого числа евреев. Вот почему память о жертвах погрома будет жить века. (Статья подготовлена для сборника «Кишиневский погром 1903 года: взгляд через столетие. Материалы международной научной конференции 7-8 апреля 2003 г. Кишинэу, «Pontos», 2004. c. 88-95).
Библиография
-
Краткая еврейская энциклопедия. Иерусалим, 1976. т. «К». с. 580.
Якубович П.Ф. Стихотворения. Ленинград, 1960. с. 256.
Урусов С.Д. Записки губернатора (1903-1904 г.). Т.1. Москва, 1907. с. 14.
Кишиневский погром 1903 года. Сборник документов и материалов. Кишинэу, 2000. с. 50.
Указ. соч. с. 204.
Кишиневский погром… с. 204, 205.
Указ. соч. с. 214.
Кишиневский погром… с. 92.
Там же.
Кишиневский погром. с. 136.
Там же.
Кишиневский погром… с. 137.
Там же.
Кишиневский погром… с. 140.
Указ. соч. с. 141.
Кишиневский погром… с. 309, 310.
Указ. соч. с. 168.
Слуцкий М.Б. В скорбные дни. Кишиневский погром 1903 года. Кишинев, 1903. с. 95.
См.: Донгаров А.Г. Иностранный капитал в России и СССР. Москва, 1990. с. 19.
Исаак Красильщик: Учёный-Энтомолог европейского уровня
Те, кто считает, что в начале XIX столетия в Бессарабии серьезной наукой и не «пахло», рискуют сильно ошибиться. Конечно, современные научные достижения гораздо шире и глубже по сравнению с успехами науки рассматриваемого нами периода. Вместе с тем масштабы и направленность научных исследований, развернутых в Бессарабии, в частности, в области естествознания, не могут не вызывать уважения. Доктор естественных наук, профессор Исаак Матвеевич Красильщик в те далекие годы был среди немногих бессарабских ученых, кто находился, как принято говорить сейчас, на переднем крае отечественной энтомологии (раздел зоологии, изучающий насекомых). В настоящее время исследованиями в этой области небезуспешно занимаются целые институты…
Начнем с того, что И.М.Красильщика можно по праву считать одним из членов-учредителей Бессарабского общества естествоиспытателей, возникшего в начале 1904 года в Кишиневе. Событие это было, несомненно, знаковым. И.М.Красильщик, известность которого к этому времени далеко перешагнула границы родного края и даже России, был избран в состав редакционной комиссии. Основной обязанностью ее членов являлось определение ценности поступающих в редакцию научных сообщений и материалов и последующая подготовка их для опубликования на страницах готовящихся к выпуску «Трудов» общества естествоиспытателей.
Примерно раз в месяц в зале заседаний губернского земства происходили общие собрания членов общества, открытые и для публики. Здесь делались научные доклады и сообщения, а затем читались публичные лекции по разным направлениям науки, сопровождавшиеся по необходимости опытами и демонстрацией рисунков «при посредстве волшебного фонаря» (похоже, диаскопа. — В.А.). Разумеется, И.М.Красильщик был среди наиболее активных лекторов. Его первое научное сообщение называлось «О причинах усыхания древесных насаждений». Тема эта в то время имела большое научное и практическое значение. Не случайно, по выводам ученого члены общества приняли решение о создании специальной комиссии из наиболее компетентных лиц для более глубокого изучения этой проблемы. Актуальным было и второе научное сообщение И.М.Красильщика — «О микробах перемежающейся лихорадки в связи с учением о паразитарном происхождении заразных болезней». Свои научные сообщения ученый-энтомолог, как правило, завершал полезными практическими рекомендациями.
В первый довольно объемистый выпуск «Трудов» общества, изданного в 1906 году, отредактированного, в том числе и И.М. Красильщиком, вошли две его научные статьи. Одна из них звучала так: «О вредителях льна в Бессарабской и Херсонской губерниях и на Северном Кавказе». Кстати, посевы льна в нашем крае были довольно значительными и соответственно — потери от вредителей. Новые сведения о вредителях льна, добытые энтомологом, позволили, по его словам, «пополнить и отчасти исправить некоторые наши сведения о вредителях льна и их паразитах». Так, И.М. Красильщику удалось «сравнительно подробно, хотя и не полно» изучить биологию двух видов блошек, вредящих льну. Ему удается «открыть» несколько новых вредителей льняного растения, о которых в «Трудах» общества сообщалось впервые. В ходе своего исследования энтомолог обследовал в разных районах края посевы льна, поврежденных вредителями (совка, синяя и коричневая блошки, листовертка и др.), тщательно изучал их биологию, выращивая личинки вредителей в лабораторных условиях, заводил опытные делянки, проводил сравнительный анализ с результатами исследований коллег как отечественных, так и зарубежных. Его практические советы всегда были глубоко обоснованными.
Важно выделить исключительно перспективную сторону деятельности талантливого энтомолога-исследователя. Изучая вредителей сельскохозяйственных растений и намечая практические меры борьбы с ними, он, не умаляя значения использования химических средств, а также применение передовых «приемов агрокультуры», уделял огромное внимание исследованию возможных «паразитов», губящих самих вредителей растений. По сути дела, И.М. Красильщик своими «пионерскими» исследованиями закладывает основы нового направления науки — системы биологической защиты растений.
Однако И.М. Красильщик не ограничивается изучением биологических особенностей естественных врагов вредителей культурных растений. Он пытается выявить «механизм, при помощи которого сама природа старается поддержать равновесие между отдельными группами населяющих ее существ, не позволяя одним чрезмерно возобладать над другими…».
Как известно, Бессарабия являлась одной из крупных зерносеящих губерний империи, и потери зерна от насекомых-вредителей были немалыми. Выполняя поручение Бюро по энтомологии, И.М. Красильщик заинтересовался известной в природе мухой микрофтальмой. Дело в том, что эта муха, в отличие от других, производила на свет живых личинок. Откладываемые на поверхности земли, они обладали свойством паразитировать за счет других находящихся в почве личинок, выедая их содержимое. Впоследствии личинка микрофтальмы росла и окукликовалась внутри личинки соперника. Зная это, И.М. Красильщик задумывает «натравить» личинки микрофтальмы на личинок сильно размножившегося хлебного жука. И этот метод был признан учеными-энтомологами весьма перспективным.
Несомненной заслугой И.М. Красильщика является создание в Кишиневе Биоэнтомологической станции (июнь 1911 г.) при Бессарабском губернском земстве. На него было возложено заведование станцией. Исследования, проводимые здесь, тесно увязываются с насущными задачами развития земледелия, садоводства, виноградарства и овощеводства края. В частности, в течение летних месяцев 1911 года завершаются работы по сбору данных по морфологии и биологии яблоневой и сливовой плодожорки. «Изыскать простейшие способы борьбы с этим вредителем» — стало главной задачей сотрудников станции. Им удается выявить два важнейших признака, позволяющих «ясно различать эти два вида гусениц» по окраске, наличию или отсутствию бляшек и т. д. Уже в следующем году сотрудники станции приступили к широкомасштабным опытам борьбы с гусеницами плодожорок, как в помещичьих, так и в крестьянских хозяйствах.
К вреднейшим в сельском хозяйстве насекомым принадлежали и так называемые проволочные черви. В Бессарабии с ними повсеместно связывались заметные повреждения посевов пшеницы, ржи, ячменя, овса, кукурузы, а также табачных плантаций в Оргеевском уезде, самом табакосеющим в крае. Применяемые до этого методы борьбы с этими вредителями были малоэффективны. И.М. Красильщик и его сотрудники проводят серии опытов по применению интексидов («парижская зелень» и хлористый барий, белый мышьяк и сулема). Ядовитые вещества сделали свое дело, и на следующий год опыты продолжались в полевых условиях. Главное внимание было обращено на поиск такого состава веществ-отравителей, концентрация которых были бы не опасны для здоровья человека.
Первые пятнадцать лет двадцатого столетия явились вершиной научно-прикладной деятельности И.М,Красильщика. Сама же тяга его к исследовательской работе закладывалась исподволь в годы добротного семейного воспитания и учебы, сначала в кишиневских земской прогимназии и первой мужской гимназии, а затем и в Ананьевской гимназии, которую он закончил с золотой медалью. Именно в старших классах он пристрастился к естественным наукам и, особенно к биологии беспозвоночных. Закономерным явилось его поступление на естественное отделение физико-математического факультета Новороссийского университета в Одессе. Окончив курс со степенью кандидата, он поступает на службу исследователем-экспертом в Одесскую филоксерскую комиссию, где, естественно, принимает участие, в выработке мер с этой страшной болезнью виноградников. Вскоре по предложению известного ученого-биолога, зоолога и микробиолога, будущего лауреата Нобелевской премии по физиологии и медицине — И.И.Мечникова, в имении графов Бобринских (местечко Смела, Киевской губернии) он почти год (1884) занимается совершенно новым направлением в науке — разработкой вопроса о «фабричном производстве заразных грибков, производящих эпидемии у некоторых насекомых-вредителей». Через год он в составе группы экспертов Одесской филоксерской комиссии командируется в Румынию и Австро-Венгрию для ознакомления с состоянием «филоксерского дела». После этого он снова отправляется в путь, на этот раз в Измаильский уезд Бессарабской губернии, а затем и в румынскую Добруджу, где изучает причины скопления «больших залежей саранчи» в дельте Дуная и рекомендует эффективные меры борьбы с нею. Наконец, осенью 1887-го года И.М.Красильщик выезжает на пять месяцев в Германию, Францию и Швейцарию для ознакомления с «новейшим состоянием филоксерского дела, а также для создания некоторых новых приборов и для осмотра заводов, производящих сернистый углерод». Здесь он публикует несколько статей о положении филоксерского дела в России и особенностях этой болезни виноградников. Результаты всех этих поездок отражаются в виде отчетов и статей, опубликованных в «Записках Киевского отделения Русского технического общества», «Записках Новороссийского общества естествоиспытателей», в «Трудах» энтомологического областного съезда в Одессе, в изданиях Одесской филоксерской комиссии и Одесской энтомологической комиссии.
По поручению Департамента земледелия имперского правительства И.М.Красильщик выезжает в Терскую область (Северный Кавказ) для организации опытов борьбы с саранчой. Он блестяще испытывает против этого опасного вредителя ядовитое средство — так называемую «швейнфуртскую зелень». Здесь же он попутно изучает биологию и намечает меры против другого вредителя — льняной совки.
Научный авторитет И.М.Красильщика настолько высок, что к его помощи не раз прибегают и Департамент земледелия, где он является советником, и земства Подольской, Полтавской и Херсонской губерний. Именно ему поручается испытание новых ядовитых веществ, действующих против насекомых-вредителей и возбудителей грибковых заболеваний у растений. Он неоднократно с научными целями бывает в странах Западной Европы, внедряет их передовой опыт на родине. Ему поручается разработка проекта создания в г. Одессе станции для дезинфекции ввозимых из-за границы растений и семян. Он продолжает возглавлять свое детище — Биоэнтомологическую станцию вплоть до 1919 года. Скончался талантливый ученый-исследователь в 1920 году и похоронен в г. Кишиневе. (Статья подготовлена на основе документов, хранящихся в фондах Национального архива Республики Молдова).
Налог на кипу
Изгибы, вернее выкрутасы царского российского законодательства о евреях поражают воображение современного человека. Не случайно, бывший бессарабский губернатор, небезызвестный князь С.Д.Урусов, сменивший своего предшественника после погрома 1903 года, в мемуарах (Москва, 1907 г.) сравнивает российское законодательство о евреях с сорокалетними плутаниями их предков по Синайской пустыне.
Не известно, кому из ближайших царских сановников пришла в голову совершенно дикая даже по тому времени мысль о взимании налога с евреев за ношение одежды. Как бы то ни было, именно об этом свидетельствовал третий пункт 68 параграфа Положения о коробочном сборе с евреев, «высочайше» утвержденного 19 декабря 1844 года императором Николаем I. Официально сбор за ношение одежды назывался «вспомогательным» и якобы предназначался, в частности, и на покрытие возможных расходов, связанных с переселением еврейского населения на так называемые «казенные земли» (кстати, этот проект был благополучно провален). Тем не менее, как свидетельствуют архивные документы, налог на ношение национальной одежды неуклонно взимался с евреев сборщиками податей в городах и местечках Бессарабии. А суммы сбора, надо сказать, были немалые. Так, к началу июня 1847 года этот сбор составил в Кишиневе — 38 рублей, в Ганчештах — 20, в Теленештах — 60 и в Криулянах — 24 рубля серебром.
Сложилась четка отработанная «схема» этого сбора. Уполномоченные еврейских обществ составляли предварительные списки потенциальных «носителей» национальной одежды, так называемые «раскладочные регистры». Сборщики получали на руки из соответствующих дум и ратуш «беловые книги», куда пофамильно заносили имена уплативших сбор за личной подписью. Собранные деньги вручались гласному думы, ответственному за этот участок работы. В Кишиневской думе эту обязанность одно время выполнял купец Дувид Рабинович. Дума же отправляла деньги в уездное казначейство на пополнение казны. Городские управления, в свою очередь рапортовали о собранных суммах губернатору.
Каково было отношение евреев к поборам? Разумеется, они рассматривали сбор на ношение одежды как излишнюю тяготу, поскольку существовали и многие другие налоговые повинности. Городские думы и ратуши часто обращались с рапортами в Бессарабское областное правление с просьбой «о понуждении полицейских мест к оказанию сборщикам податей предписанного законом содействия», поскольку сбор «сбор поступает от некоторых сборщиков в незначительном количестве», а в особенно крупных «Кишиневском, Оргеевском и Ясском уездах таковой и вовсе приостановился». Это, естественно, приводило к накоплению «значительных недоимок».
В одном из рапортов кишиневской городской думы губернатору говорится, что «она, не получая содействия от полиции на местах, вынуждена оградить себя от ответственности за несвоевременное производство вспомогательного сбора». В ответ на жалобы городских самоуправлений бессарабский губернатор предписывал земским судам и полицмейстерам «понудить сборщиков к немедленному взысканию с еврейских обществ денег в доход вспомогательного сбора за ношение еврейской одежды…».
Что касается вида одежды, за ношение которой нужно было платить специальный сбор, то в сохранившихся архивных документах речь идет, главным образом, о ношении ермолок. Только за кипу сборщики податей взимали определенную таксу. Интересно, что Российский Комитет об устройстве евреев в декабре 1847 года предложил своеобразную «вилку» «разнообразно от трех до пяти рублей серебром». Однако император не согласился с мнением Комитета и «повелеть соизволил обложить всех евреев, желающих носить ермолки, постоянною податью не более и не менее как по пяти рублей серебром в год с каждого…». Бессарабское областное правление немедленно предписало городским думам и ратушам, а также руководству еврейских обществ составить «самые верные списки под страхом предания суду и всякое неправильное отношение евреев к платежам и приступить без замедления к взысканию акциза по пяти рублей серебром» (сохраняется текст архивного документа).
Взыскание налогов вообще было делом нелегким, взимание сбора за ношение одежды еще труднее. Не случайно некоторые сборщики податей отказывались от этой «почетной» обязанности. Случались и растраты сборщиками общественных сумм с вытекающими из этого неприятными последствиями для отдельных еврейских обществ.
Первое еврейское братство милосердия
К сожалению, не сохранилось прямых документальных свидетельств о первых евреях, поселившихся в Кишиневе. Из чудом сохранившейся книжки конца XIX столетия известно, что в 80-х годах восемнадцатого века здесь проживало до ста еврейских семейств…
Малочисленность еврейского общества подтверждается тем, что в Кишиневе в ту пору не было даже синагоги, хотя, по установленному испокон веков еврейскому религиозному закону, благочестивому еврею не следует жить в тех местах, где ее нет. Кроме того, «сия пустынная страна», беспрерывно разоряемая жестокими набегами татар, скорее отпугивала, чем привлекала. Словом, люди вполне сознавали всю шаткость своей оседлости. Недаром после очередного такого набега жители селения, и не только евреи, бросив свои жилища, вынуждены были для безопасности поселиться по другу сторону реки Бык, на земле, принадлежащей помещику Рышкану. Здесь же располагалось и старое еврейское кладбище, долгое время являвшееся скорбным свидетельством существования в Кишиневе еврейского общества.
Однако существует и другое, весьма любопытное свидетельство, «умственного и нравственного развития кишиневских евреев», начиная с далекого 1773 года! Речь идет об «Уставе первого еврейского погребального братства местечка Кишинэу», мастерски написанного на древнееврейском языке неизвестным автором. Документ этот, о котором мало кто знает, в начале девяностых годов XIX века находился у одного из духовных лиц Кишинева, некого Хасилева. Об этом «Уставе», объединившем сто сорок четырех членов братства, и скрепленным письменным согласием Ясского раввина, считавшегося в 1773 году официальным духовным главою евреев местечка Кишинэу, поведал единоверцам преподаватель гимназии, журналист и редактор газеты «Южное слово» Абрам Львович Лион [3], написавший и издавший небольшую книжку «Хроника умственного и нравственного развития кишиневских евреев (1773-1890 гг.). Обзор еврейских благотворительных учреждений в Бессарабской губернии» [2].
Даже в кратком переводе на русский язык большинство пунктов «Устава» погребального братства свидетельствуют о высоких гуманистических и демократических кондициях существовавшего еврейского общества. В первом же пункте устава заявлено, что «все члены святого братства должны жить дружно между собою, быть готовыми во всякое время к исполнению своих святых обязанностей. В случае возникновения между членами братства недоразумения, следует им тотчас делать взаимные уступки…».
Душой, «первым распорядительным лицом» святого общества являлся старшина братства. Его указания должны были беспрекословно исполняться, так же, как и мнение большинства. В противном случае нарушитель исключался из списков или уплачивал денежный штраф и приносил публичные извинения перед старостой и братством. Старшина избирался ежегодно тайным (закрытым) голосованием в дни празднования Песаха. Кандидат в старшины обязан был состоять в членах братства не менее трех лет.
Прием в члены братства происходил строго индивидуально во время одного из трех еврейских исторических праздников с согласия старшины и большинства. Вступающий в члены братства вносил в кассу определенную сумму по усмотрению старшины или большинства членов братства.
В случае серьезного заболевания одного из членов братства, независимо от его имущественного положения, старшина направлял к больному «двух почетных прислужников» для оказания больному помощи. Очень строго в уставе регламентировались обряды омовения и погребения тела умершего. Провинившиеся неумолимо штрафовались. Средства на приобретение орудий для погребения, похоронные потребности, установку памятника и т. д. отпускались из общей кассы братства. Все расходы, а также приход братства в виде вступительных взносов, добровольных пожертвований зажиточных членов накануне главных праздников (Песах, Йом Кипур, Симхат Тора) строго вносились в специальную книгу под личную подпись дарителя [1].
Братством практиковалось проведение (согласно существующим религиозным обрядам) еврейских праздников, сопровождавшихся «братскими трапезами» с соблюдением внутриобщинной иерархии, определяющейся сроком пребывания в братстве, а также соблюдением правил этикета.
Все сорок три пункта устава в целом демонстрируют верность древнееврейским религиозным традициям, высокую нравственность и организованность. Свидетельствуют о демократичности отношений между людьми. Словом, по своему назначению братство было многофункциональным. Автор упомянутой книги, Абрам Леон, называет имя одного из первых учредителей и старшин кишиневского погребального братства: Мордха Меримс.
Практически до конца XIX столетия первое кишиневское погребальное братство оставалось единственной еврейской благотворительной организацией в главном городе Бессарабии. По примеру кишиневских евреев, в 1777 году погребальное братство возникло в Сороках, а спустя тридцать с лишним лет — и в Бендерах [1].
Библиография
-
Аникин В. Кишиневское братство милосердия. «Еврейское местечко» (Кишинев), № 14, 2004. С. 5.
Лион А. Хроника умственного и нравственного развития кишиневских евреев (1773-1890 гг.). Обзор еврейских благотворительных учреждений в Бессарабской губернии. Кишинев, Типо-Литография С. Лихтмана. 1891.
Румянцев Е.А. (составитель). Румыния, Молдова, Бессарабия… Генеология. Доступно: www.bessarabia.ru/1000.htm
В Кишинёве баловались пейсаховской водкой
Летом далекого 1832 года, по личному распоряжению тогдашнего министра финансов Российской империи графа Канкрина, в Кишинев прибыла специальная комиссия в составе чиновников Департамента разных податей и сборов — статского советника Шнайдера, титулярного советника Лавровского и прикомандированного чиновника министерства внутренних дел действительного статского советника Гамалея. Им было поручено «немедленно приступить к исследованию злоупотреблений, открывшихся по кишиневскому питейному откупу».
Откупщиком являлся небезызвестный в торговых кругах юга России купец первой гильдии Герш Карасик. Один из многих пунктов пространной жалобы — о якобы злостном превышении откупщиком своих обязанностей — сводился к тому, что Герш Карасик неправомерно, в ущерб конкурентам, «устроил завод для выделки кошерной пасочной водки…».
В «повестке», направленной откупщику, проверяющие потребовали от него «письменным видом и в подробностях» объяснить «происхождение некой пасочной водки». Создавалось впечатление, что проверяющие были совершенно не в курсе, о чем вообще идет речь.
В своей объяснительной записке купец Герш Карасик, видимо, не догадываясь о дефиците специальных знаний у проверяющих, сдержанно ответил, что «по этому предмету исследования уже происходили, и хотя НИКТО не заносил подобных жалоб, но к этому, однако же, добавляю, что питейными условиями — параграфами тринадцатым дозволено откупщику выделывать разного наименования водки высшей пробы на манер иностранных, а семнадцатым — продавать…».
Вероятнее всего, проверяющих не удовлетворили объяснения откупщика, поскольку они запросили подробности этого «дела» от кишиневской городской полиции. Из полученной информации стало известно, что купец Герш Карасик для выделки «пасочной водки» использовал котёл, названный жалобщиком «водочным заводом». Котёл принадлежал компаньону откупщика «еврею Шмулю Тоскарю». «Сей котёл, — говорится в отзыве питейной конторы, — учрежден здесь с давнего времени для выделывания евреям кошерной пасочной водки один раз в году для употребления во время праздника Пасхи…».
Спрашивается, зачем же было «заводить» специальный котёл, когда у купца Герша Карасика в аренде находился целый водочный завод? Так вот, этот самый котёл «с давнего времени» использовался только для перегонки кошерной водки. В этом котле перегонке подвергалась водка, завозимая из соседней «картофельно-свекловичной» Подольской губернии. Эта самая водка (проще сказать, первач) «имела всегда неприятный запах, и она перегонялась вновь к отнятию онаго на том котле…».
Хотя перегонка, в частности, «пасочной водки» по условиям питейного откупа не была «подвержена отчетности», тем не менее, питейная контора предоставила проверяющим соответствующие «документальные доказательства», подтверждающие факт выделки посредством перегонки «60-ти вёдер пейсаховой водки».
Как видно, кишиневские евреи знали толк в крепких напитках и употребляли кошерную водку с давних пор. В свою очередь, проверяющие пополнили запас своих специальных знаний и по существу согласились с откупщиком Гершем Карасиком в том, что жалобщику «… о сём предмете вовсе не известны откупные правила», и саму жалобу определили как «недостаточный донос».
(продолжение следует)
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/y2019/nomer8_9/anikin/
