Сегодня память вернула меня на много лет назад, в то хмурое октябрьское утро, когда в нашей московской квартире на Цветном бульваре раздался телефонный звонок. Звонили из Итальянского посольства с просьбой проконсультировать трёхлетнего ребёнка.
Мальчик сидел на полу, медленно раскачиваясь из стороны в сторону и монотонно ударяя металлической ложкой по дну кастрюли… Его необычайно красивое лицо слегка портили пустые застывшие глаза и на редкость невыразительный рот. Услышав шаги, он вскочил, встал на цыпочки и взмахивая руками, словно крыльями, заметался по комнате. Он то кружился, делая какие-то невообразимые птичьи движения, то подолгу застывал в нелепой позе, словно повинуясь команде «замри».
Анна-Мария тихо прикрыла дверь и жестом пригласила меня пройти в гостиную. Долго тянулся ее грустный рассказ…Николино родился в Милане, в семье известного итальянского дипломата. Отчаянию родителей не было предела, когда на свет появился пятый мальчик.
…Я даже не могла заставить себя кормить ребёнка грудью и на третий день его жизни прервала кормление. Конечно, я понимала, что малыш ни в чём не виноват, но в мои 44 года это был наш последний шанс иметь девочку. Волна какой-то нелепой ненависти, неприязни к этому младенцу накатилась на меня с такой силой, что справиться с этим я никак не могла. Окунувшись в светскую жизнь, я полностью отстранилась и видела ребёнка крайне редко. Его маленьким миром была детская комната, а кругом общения — наша старая няня. Как это было не печально, но моё отношение к ребёнку невольно приняли муж и дети. Мальчик рос в семье практически будучи сиротой, никому не нужный, никем не желанный, раздражающий всех самим фактом своего существования.
Как-то вечером я вошла в детскую сказать няне о нашем с мужем предстоящем отъезде. Николино увидел меня, радостно запрыгал в своей кроватке, потянулся ручонками изо всех сил стараясь дотронуться до меня.
— Мама! Мама!
Но я была уже в вечернем платье и торопилась не банкет.
— Побойтесь Бога, сеньорита, возьмите ребёнка хоть на минуту, взмолилась няня.
— Нет, не сегодня, как-нибудь в другой раз.
Выскочив из комнаты, я прыгнула в машину, поспешно завела мотор и бессмысленно перебирая руль стала кружить по тесным улочкам Милана. Я думала о своем бедном малыше, о его полной изоляции в семье, одинокости и сиротливости при живых родителях и четырёх братьях. Ругая себя последними словами и призывая на помощь весь свой разум, все земные чувства гуманности и сострадания я дала себе клятву принять и полюбить своего собственного ребёнка.
Наутро мы улетели в Японию. Вдали от Николино я мучилась ещё больше, бесконечно перебирая в памяти картинки своей несправедливости и вспышек гнева по отношению к нему. Когда мы вернулись в Италию нашему сыну было уже полтора года. Он начинал делать свои первые шаги по комнате, измеряя её вдоль и поперёк, но не произносил ни единого слова. И то его самое первое слово МАМА я так и не услышала больше никогда.
Тогда на семейном совете мы решили, что каждый из нас будет уделять ребёнку по часу в день; гулять с ним, играть, читать книги. Вот тогда-то, в свои «дежурные» часы, я стала отмечать все больше и больше странностей в его поведении. Он не тянулся к игрушкам, предпочитал блестящие бытовые предметы, впадая в ярость до крови искусывал свои руки, бился головой об стенку, боялся яркого света, шума работающего пылесоса, сторонился людей. Теперь я отчётливо понимала, что в наш дом ворвалась беда. Я отказалась от светской жизни, проводя с ребёнком дни и ночи, как бы прося у него прощение за тот первый год его жизни. Но мой сын не видел меня, не слышал, не признавал. А я полюбила его больше жизни и готова была отдать всё на свете лишь бы оградить от этого чудовищного недуга. Но болезнь не видела моих слёз, не слышала моих молитв, она, словно кара Божья, наступала и наступала, с каждым днём становясь злее и агрессивнее.
Недавно наши друзья, работники Итальянского посольства в Москве, прочитали о Вас в поэме «Фуку» Е. А. Евтушенко. Сначала поездка в Союз казалась просто бредовой идеей, но как только Вы согласились на консультацию, я начала лихорадочно учить русский язык. И если только Вы сочтёте возможным лечение, муж получит назначение в Москву.
Спустя несколько месяцев всё семейство Джовани, включая няню, горничную, домработницу и двух собак поселились в доме дипломатического корпуса на Кутузовском Проспекте. Ребёнку переезд дался не легко; новая обстановка, незнакомый язык, другой климат. Симптомы его заболевания значительно обострились и с каждым днём проявлялись всё ярче и ярче.
Синдром Каннера или Аутизм, которым страдал Николино, проявлялся в болезненном погружении в себя, агрессивностью, отсутствием потребности общения, нулевым глазным контактом. Его стереотипные движения, моторные штампы возникали так часто, что он то метался в страхе, ища у кого-то защиты, то кричал, ударяя себя кулаками по голове, то вздрагивал от малейшего шума, или надолго застывал в какой-то неподвижной позе.
Мои усилия заставить мальчика увидеть и услышать меня, войти в контакт, включиться в игру долгое время были абсолютно безрезультатны. Николино был сам в себе, в своём мире, ему никто не был нужен, как совсем недавно он не был нужен никому. Погружение в работу протекало весьма болезненно и критически медленно. Изначально это была своего рода бессловесная терапия. Копируя полностью все его действия, я пыталась глубже проникнуть в его сферу, понять его мысли, однообразные игры, стать партнёром в его ритуальных движениях. Я вторила ему во всём, как заводной робот, воспроизводя заданную программу. Я стучала ложкой, когда стучал он, бегала на цыпочках рядом с ним, кричала, взмахивала руками, забивалась в угол. И если Николино просиживал в одной позе по десять -пятнадцать минут, то столько же сидела и я изнывая от боли во всем теле. Никаких слов, только по возможности тактильный контакт, чтобы он почувствовал тепло моих рук, приблизился, потянулся ко мне.
Так некоторое время я только контролировала его поведение и совсем не форсировала общение. Мальчик по-прежнему не замечал меня, игнорируя все мои старания и усталость. Но однажды, когда я полностью изменила привычную форму работы и перестала быть обезьянкой, он ужасно удивился. Подбежал ко мне, заглянул в лицо, схватил за руку, впихивая в неё любимую ложку, подталкивая ближе кастрюлю, как бы приглашая меня в свою игру. Пожалуй, это был первый день, когда он впервые осмысленно увидел меня, принял и начал общаться. Теперь надо было вовлечь его в другие игры, переключить на игрушки, заложить фундамент общения, который обычно закладывается матерью в первые дни кормления ребёнка.
Дни наших занятий летели один за другим, бежали часы, бежали недели… А улучшение наступало так медленно, что было едва-едва заметно, но всё равно каждый новый день дарил нам маленькие радости. Поведение его становилось более адекватным, вспышки гнева и ритуальные движения значительно уменьшились, он начинал видеть, слышать и понимать.
И через некоторое время на смену кастрюлям и крышкам пришли игрушечные зверюшки, кубики, картинки, книжки. Мальчик учился общаться, учился играть, учился говорить. И наконец-то наступил день, когда Николино начал повторять слова. Пускай за каждым его словом стояли недели изнурительного труда, которые так же сводили на нет его приступы агрессии и сглаживали черты аутизма. Я постоянно стимулировала и поддерживала развитие сохранных аспектов его психики, прививала бытовые навыки и умения, навыки самообслуживания и повседневного поведения. Казалось, самое трудное позади и теперь можно приступать к работе над предложением. Родители безмерно радовались нашим успехам и постоянно выражали мне свою признательность и благодарность.
Но… В это время Анна-Мария решила вернуться в Италию, чтобы её сын учился говорить на родном языке и рос в своей стране. Она уверяла меня, что всё самое страшное позади, что она прочитала массу литературы по аутизму и наблюдая наши занятия многому научилась, так что теперь вполне сможет справиться сама.
А ещё в её планы входила идея оплаты ускоренного интенсивного курса обучения логопедии какой-нибудь итальянской студентке, которая по окончанию учёбы приедет ко мне на практику и потом будет работать в Италии по моей методике. Итак, после года изнурительной, но весьма успешной работы мы расстались, и Николино вернулся в Милан. Первое время Анна-Мария звонила часто, рапортуя свои успехи и достижения ребенка. Но со временем, звонки раздавались все реже и реже и вскоре тема «Николино» совсем исчезла с повестки дня, заменяясь картинками светской жизни, наконец-то вошедшей в свою привычную колею.
Прошло пол года. И вот однажды, сняв телефонную трубку я услышала взволнованный голос Анны-Марии. Она плакала, корила себя за поспешный отъезд, умоляла начать все сначала.
… Николино меня не узнал, к великому моему огорчению, он полностью утратил все обретённые навыки и умения. Он снова вернулся в свой замкнутый мир стереотипных движений и полной отрешённости от внешней среды. И снова день за днем и неделя за неделей… Радость и разочарование, усталость и надежда… Было трудно, но всё‑таки наши занятия постепенно уводили ребенка всё дальше и дальше от болезни. Мальчик втягивался в работу, становился усидчивее, внимательнее и обретённые раннее навыки и слова постепенно возвращались назад.
А сегодня Анна-Мария влетела ко мне в кабинет задыхаясь от возбуждения и размахивая газетой.
— Нет, вы только посмотрите! Открытие! Великое открытие! Водная терапия… лечение всех болезней, даже роды под водой. Я только получила дипломатической почтой. Поймите, я не могу упустить такой шанс, это жизнь моего ребёнка, его там вылечат, я уверена в этом, — уговаривала себя Анна-Мария. Она была так одержима новой идеей, что любые слова были совершенно бессмысленны.
— Ребёнок Ваш, решать Вам, — только и сказала я. Через несколько дней она улетела во Францию на стодневный курс водной терапии.
Когда они вернулись в Москву Николино было уже больше пяти лет. Он заметно подрос, окреп, но черты аутизма стали намного очевиднее. Ребёнку были не по плечу многочисленные переезды, новые лица, смена обстановки, другой язык. Временами он был просто невменяем, кричал, кусался, бился головой об стенку. Появились новые неуправляемые штампы; требуя чего-то, он подбегал к матери ударяя её своей головой.
Итак, после длительного перерыва мы снова перевернули страницу и начали всё сначала. Николино опять потерял обретённый багаж, разучился играть, общаться. И снова ежедневная работа и бессонные ночи, снова поиски путей и подходов. Терпение и труд, труд и терпение. Да только Анне-Марии ее терпение изменяло, не хватало его на своего собственного ребёнка. И сколько я ни говорила, что, нельзя терять время, ждать и надеяться на чудо, она шагала своей дорогой.
Спустя некоторое время Анна-Мария была поглощена новым планом. Она решила финансировать конгресс ученых, занимающихся проблемой Аутизма. Имена видных генетиков и биологов, невропатологов и психиаторов, врачей и логопедов были внесены в списки приглашенных на Миланский конгресс. Анна-Мария искала иной путь — путь ускоренной терапии. Но время не стояло на месте, шли годы… мальчик подрастал… а вместе с ним прогрессировала болезнь. А у Анны-Марии было еще много разных идей и начинаний. Она металась в своих поисках, утопала в новых идеях, перемещаясь с ребёнком из страны в страну. Наверное она следовала порыву сердца , а не разума. Конечно, то был её выбор, её материнское право решать, что лучше для её сына. Но, только сегодня, в свои шестнадцать лет, Николино так и не научился говорить.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2019/nomer9/laraberman/
