В нашей семье всегда любили животных. Любовь эта, несмотря на постоянную нехватку в Советском Союзе многого, необходимого млекопитающим, преодолевала все бытовые препятствия. Вместе с большинством знакомых собако-кошатников, мы изо всех сил стирали грань между псом и человеком, между кошкой и ребенком. Как и в случае с городом и деревней, грань эту не уничтожишь полностью, поэтому, хоть животные и валялись на барских постелях по примеру гоголевского Осипа, они делали это с сознанием своей вины.
Кастрация домашних питомцев в СССР не практиковалась, от воздержания коты и собаки страдали раздражительностью, которую, совсем как люди, выказывали при посторонних. Среди родных и друзей нашего дома было много покусанных и поцарапанных.
У мужа — в школьные годы победителя городских олимпиад по биологии — с детства было тяготение к изысканному. К рептилиям, земноводным и прочим гадам. В их квартире сбежавший из контейнера уж мог обнаружиться на вешалке для пальто, или прикинуться галстуком в платяном шкафу.
Нам с сестрой не сразу удалось сломить сопротивление родителей (Собака? Через мой труп!), но однажды, возвращаясь с работы, отец обнаружил около лифта крохотного, еще слепого, но уже голосистого щенка, который сидел в коробке из-под сахара. Забыв про свою астму, папа схватил щенка на руки и полюбил как родного.
Потом появился кот, ходивший в унитаз и по роялю. Время от времени объявляя перемирие, кот и собака объединялись в преступное сообщество, и это «бандформирование» вскоре не оставило в квартире ни одного недоступного места. С верхних полок летело все, когтистая лапка открывала шкафы, сбрасывая на пол книги и ноты, которые тут же прочитывалдо корешков метис тибетского терьера. Жизнь кипела, лапшой повисали обои на косяках, во время еды земля из цветочных горшков скрипела на зубах, а однажды была уничтожена курсовая работа папиного лучшего студента. Помню тему работы: «Жива ли Доктрина Монро?» Глядя на звериную расправу, я мысленно переделала название статьи: «Жевали Доктрину Монро». Не знаю, выжила ли Доктрина, но курсовую пришлось рожать заново.
В Америке мы с мужем долго не решались повторять советский опыт, но все как-то само собой началось с малого. Сосед подарил нашему сыну крошечного хамелеона. Он сидел в прозрачной камере на камнях и живьем глотал сверчков, которых я жалела, но регулярно ему покупала. Пожирая сверчков, бурый от рождения хамелеон мгновенно зеленел, как ранняя травка. Назвали его Елдырин и, хотя в рассказе Чехова денщик под этой фамилией не запятнал себя хамелеонством, зато имя живописное — хамелеону в самый раз. Елдырин прожил вдвое дольше положенных ему полутора лет и был погребен в саду под красивым булыжником.
Потом долгое время никого не было, если не считать черепахи со знаком фунта стерлингов на панцире и поразительной способностью к полной герметизации. В подобные моменты трудно было принять ее за живое существо и при кормлении действовало правило «там, где брошка — там перёд». Капусту подносили к основанию британской денежной единицы, и Сезам открывался. Найденыша непонятного пола окрестили Музой. Устроив ей как-то прогулку в духе пасторальной «сцены у ручья», который она издали учуяла, засеменив к воде на хорошей скорости, мы решили отпустить Музу на волю. Уплывая, черепашка обернулась несколько раз, как бы говоря: «спасибо, конечно, но что же вы, придурки, сразу не догадались, что я такая плавучая?»
Вновь наступила скука. Муж не соглашался на собак, а я — не представляла себя рядом с игуаной. Так мы и жили около громадного парка, где ручей перетекал в речку, а затем — в озеро. Совершая пробежки, я голодными глазами провожала чужих собак. Но, как бы мне в утешение, в парке все время попадались недомашние звери. Распластавшийся вниз головой на толстом стволе пушистый енот, белоголовый (по-английски уничижительно прозванный лысым) орел, прилетевший с Потомака. Орлу парк понравился, он так засиделся на суку, что люди успевали сбегать домой за фотоаппаратами.
В сумерках, которые на вашингтонщине рано наступают, часто можно было наблюдать «явленье оленье», иногда целую семью. В темноте они могли встать кучно на тропинке, расступаясь только от прикосновений человека. Но днем удирали, издали дразня пушистыми белыми хвостиками.
Как-то раз дорогу в парке переходила черепаха величиной с хороший таз, из-под которого выглядывала старушечья голова на непомерно длинной шее. Мне как музыканту очень повезло, что попался прохожий, объяснивший, что этот тазик — опаснейшая порода «оттяпывателей» пальцев*. В отличие от нашей безобидной Музы, так называемой «Коробчатой черепахи»**, эта особь передвигалась очень проворно и к поглаживанию не располагала.
Весной я добегала до речки, что уже грозило встречей со змеями. В Америке они иногда висят на ветках и бывают хоть и не толстыми, но двухметровыми. Так и называются “tree snake”. Это отвратительное явление, раз обнаруженное прямо над головой, научило меня активно пользоваться периферийным зрением.
Хорошо запомнился яркий эпизод, чуть было не погубивший на моих глазах целый выводок золотистых гусят. Их было штук десять, на противоположной стороне речки. Вокруг хлопотали три гусыни, мать и две, скажем так, снохи или золовки. А птенцы были величиной с кулачок. Их негромкий писк и озабоченное бормотанье мамаш привлекли чье-то внимание, слева от гусей зашевелилась высокая трава, там кто-то был, а я не могла им помочь, нас разделяла вода. И вдруг мелькнул оранжевый отблеск солнца на шкуре вытянувшегося в струнку зверя. Лиса! Кажется, я вскрикнула одновременно с ее прыжком, который был как молния, как вспышка огня! И спина, и хвост лисицы так и горели пламенем, таких рыжих на севере России называют «лиса-огнёвка».
Но это был предварительный, горизонтальный бросок. Она настигла гусиное семейство, следующий прыжок предполагался всеми четырьмя одновременно, сверху на жертву. Как показано в передачах Николая Дроздова***, к чему я в ужасе и приготовилась. Но тут мамаша и золовки вытянули толстые шеи, зашипели, подняли гогот, часто прерываемый сипло-кларнетовыми вскриками, так, что было слышно на несколько миль в округе. Распахнули клювы, чтобы покрепче, с вывертом, прихватить роскошный хвост. А уж крыльями подняли такой ветер, как будто норовили сдуть лису с берега в воду. И огненный красавец, а это был, по-видимому, молодой лисенок, удрал на хорошей скорости. Гоготанье продолжалось, гусиные бабы озабоченно пересчитывали выводок. Потом выстроили всех в рядок, как октябрят перед походом в Мавзолей, и увели в заросли. А у меня долго еще перед глазами мелькал шикарный рыжий хвост.
Из зверей, живущих в этих краях на законном основании, остается упомянуть бобра. Его мы обнаружили, пытаясь перебраться с «людской» стороны речки на островок, целиком принадлежащий фауне и густо загаженный цаплями, в надежде увидеть что-нибудь поинтереснее птичьего помета. Из воды у берега торчал толстенный меховой зад, а затем мы увидели и всего бобра — меланхоличного и равнодушного. Он грыз, жевал и не обращал на нас никакого внимания. Вокруг валялись «объедки», поверженные кусты, корни и обгрызанные этим буржуем деревья.
***
В том году май выдался нежаркий. Еще можно было за десять минут добежать, не вспотев, до озера. Но все мои тропинки уже порядком заросли высокой травой, особенно ближе к воде, где приходилось снижать скорость, глядя под ноги, помня о змеях. Собаки у нас все еще не было, поэтому в тоске по живности я устремилась туда, где у глинистого берега плавали все те же гуси, золотисто-серые комочки под присмотром крупной горластой мамки. В кармане у меня был хлеб, а в душе — предвкушение удовольствия. Я швырнула им первую порцию, да так и застыла в дирижерском жесте…
Он (она?) сидел на глинистом берегу, почти доставая передними лапами до воды. Рот у него был открыт, образуя угол в 90 градусов. Он остался абсолютно неподвижен даже после того, как парочка гусят приблизилась, польстившись на мою подачку. Наивные гуси! Откуда им было знать, что бывает в природе такое…
От него до гусиного семейства было метра три по воде. А до меня — столько же, но по суше. Я не знаю, завтракал ли он и был ли голоден. Но знаю, что, наряду с гусиным мясом, от моего он бы тоже не отказался. Потому что он был крокодил.
Чеховская фраза «этого не может быть, потому что не может быть никогда», даже не процитировалась, а заново родилась у меня в мозгу. И поэтому, отведя глаза от картины, которой мои глаза не поверили, я полезла в карман за новой порцией хлеба. Но тут же повернула голову и посмотрела опять. Это был небольшой, но явный крокодил, вне всякого сомнения. Оставалась надежда, что он — резиновая игрушка, кем-то из местных дурней установленная в качестве пугала. Смелости моей хватило ровно на два шага, чтобы проверить крокодила на достоверность. Скорость, с которой он прыгнул в воду, глаз мой не зарегистрировал. Потом возник вопрос, а вот что бы я сделала, если бы…не в речку, а на меня?! Но он прыгнул в воду, тут же вынырнул и уставился на меня двумя буркулами и двумя ноздрями. Субмарина чертова. Я начала приходить в себя. Огляделась вокруг. Высокая трава. Крокодил небольшой. Может, он еще дитя? Но, с другой стороны, к дитю прилагается мать, ведь есть же мать у гусят!
Мысль о крокодильей матери плавно перешла в рассуждение о моей собственной, о том, что она почувствует, если меня съедят. И я дала деру по пересеченной местности, пытаясь вспомнить: что это нам говорили во Флориде касательно удирания от крокодилов? По прямой надо бежать, или зигзагами?
Только оказавшись в безопасности, я почувствовала, с какой силой меня распирает новость и, плюнув на репутацию, на пару дней превратилась в деревенского сумасшедшего. Дома мне заявили, что я видела бобра, мать сказала, что это у меня — возрастное, а в оркестре я отважилась рассказать о крокодиле только самому вежливому, интеллигентному скрипачу. Он долго изучал мою физиономию, а потом осторожно сказал: «вообще-то народ довольно часто привозит и безответственно выпускает на волю опасных животных. Случается такое.»
Не помню, как уговорила я домашних проверить меня на вменяемость, но назавтра мы вооружились фотоаппаратом и пошли. Муж, сын и я.
Крокодил сидел на прежнем месте в той же позе. Муж издал тихое матерное восклицание. Ребенок лишился речи на обоих языках. Мы сделали несколько кадров издалека, после чего крокодил прыгнул в воду и «всплыл глазами». Он казался вполне дружественной рептилией, дав посниматься на фоне себя у воды. По дороге домой я ликовала, как Дрейфус, которому вернули гражданские права и дали Орден Почетного легиона. А муж за обедом долго молчал, потом заявил: «я его поймаю!» И тут я поняла, что на семью надвигается катастрофа.
Дня два я звонила в инстанции: в отдел по контролю за природой, в администрацию парка. Мне не верили, просили предъявить фотографии, но ведь сначала надо их проявить, а крокодил тем временем плавает. Звонила я и в зоопарк в надежде, что он избавит наше озеро, по которому дети катаются на катамаранах, от рептилии с семьюдесятью двумя зубами. «У нас уже есть крокодил» сказал зоопарк.
Соседи наши были выходцами, а точнее, беженцами из Флориды. Одной из причин (помимо жары) их переезда в Вирджинию как раз и были аллигаторы, выползающие из придорожных канав, в чем мы сами могли убедиться, когда ехали на машине по полуострову. Бывшая флоридка позвонила на местное телевидение. Репортеры приехали моментально, мы пошли на место, но герой передачи отсутствовал. Тем не менее, репортаж состоялся, ситуация раскручивалась.
Прошло несколько дней с момента моей встречи с крокодилом, я в парке не показывалась, но муж и сын все время куда-то исчезали, пока я учила детей музыке. В доме была старая надувная лодка, дававшая течь сразу после спуска на воду. В ней можно было переплыть узенький ручей, но то, что в течение двух последующих дней происходило на озере, было настоящей русской рулеткой. Один греб, другой — вычерпывал воду. Глядя по-очереди в театральный бинокль, они искали рептилию по всему озеру, то и дело погружаясь в воду.
Крокодил между тем скрывался. Я умоляла мужа передать инициативу в руки профессионалов, тем более, что фотографии были готовы. Услышала в ответ: «для чего я ехал в эту страну, если я даже крокодила не могу поймать?»
И вот однажды, задолго до окончания рабочего дня я увидела у дома две припаркованные машины — мужнину и его друга. Оба домой не зашли и я, заподозрив худшее, собралась идти на озеро. Я плохо себе представляла мою спасительную миссию, но хотела убедиться, что наш сын, прогуляв школу, не присоединился к двум безумцам.
Но тут распахнулась входная дверь и события закрутились в бешеном темпе. Муж стоял на пороге и, лишь отдаленно напоминая себя, командовал: звонить телевизионщикам и в «Вашингтон Пост»; срочно у соседей взять детский бассейн и наполнить водой; загнать соседских детей по домам, на всякий случай. «Где крокодил?!» спрашиваю. «Здесь, мы его принесли».
Отлов выглядел так. Другу показали крокодила, который, по причине потепления, снова вылез из камышей, где, скорее всего, ночевал. Тут же была предпринята попытка накинуть на хищника лассо, которое смастерили из шнурка кроссовки. Почему-то не сработало. Тогда крокодила попросили никуда не отлучаться, съездили в магазин за сачком для рыбы с длинной ручкой, что было мудрым решением. Рептилия сопротивлялась, но сетка была наброшена, а морда угодила в одну из секций, как в намордник. Опасный маневр — обвязывание шнурка вокруг зубастой пасти — выполнил отважный друг. После чего они пронесли крокодила через парк, а проходя через детскую площадку (!!), одолжили велосипед и майку у подростка, который тоже, оказывается, следил за событиями, но был не так решителен. Крокодила прикрыли майкой, чтобы не смущать прохожих и погрузили на велик. Я его увидела уже на пороге дома в сачке. Соседка на подгибающихся ногах принесла голубой, разукрашенный рыбками, бассейн, в котором крокодил расположился, как стерлядь на большой сковороде, грациозно изогнувшись. Сетку мы продолжали по-очереди придерживать. Глядя на то, как покорно он лежит, мне невольно захотелось проявить гостеприимство. Ведь не по своей же воле он родился крокодилом. Да и в озере с нами фотографировался охотно, даже как бы позировал. Я уже прикидывала, чем бы его угостить, но вовремя одумалась, поглядев на ряд зубов, прикусивших сетку и мертвенно-болотный глаз, вертикально перечеркнутый зрачком.
Наш гость расположился на заднем дворе, под соснами. Он неподвижно лежал в бассейне, только косил глазом, когда мы с сыном подливали воду, стараясь заходить с нерабочего конца. Мама вынесла складное кресло и тоже уселась в хвостовой части. Вдруг, вытянув руку, она дотронулась до темно-зеленого гребня. В ответ на мои выпученные глаза привела уже знакомый мне по мужу аргумент: «Я покинула родину, мне скоро восемьдесят лет, могу я раз в жизни погладить крокодила?»
Телевизионщики приехали на автобусе и понеслись на задний двор, кто в обход, а кто и почесал напрямик, через столовую. «Вашингтон Пост» прислал веселого журналиста, который, не мешая им работать, фотографировал, ожидая своей очереди поболтать с нами. Крокодил, которому мы на скорую руку присвоили имя Джордж (элементарная вежливость в отношении гостя), продолжал никого не кусать, но смотрел все менее дружелюбно. Думаю, приближалось время его обеда.
Наконец-то приехала машина от «контроля за животными». Но им тоже пришлось подождать, так как в это время известный журналист со станции CBS, еще недавно посвящавший зрителей 9-го канала в интимные подробности событий в Овальном Кабинете, с профессиональным азартом опрашивал всех нас по-очереди. Он интересовался всем — кто мы, откуда, чем занимаемся в перерыве между ловлей крокодилов. И не удержался, уже отключив микрофон, воскликнул: «Ну наконец-то мне настоящий сюжет попался!» Да уж, эпопея Президента и практикантки, хоть и была «клубничкой» для публики, но кто станет отрицать, что адюльтер на высшем уровне случается чаще, чем отлов рептилии в американском парке русской парочкой.
Контролер за животными вооружился большими рукавицами и стал Джорджа вытаскивать. Тот сразу обнаружил немалую энергию и подвижность, показав, что «Cила наша — в хвосте, коль морду зажали, лишив тем самым свободы слова!» Казалось, что крокодил был знаком с Первой поправкой, гарантирующей гражданам США множество свобод. Он не соглашался с тем, что люди «покусились на не укусившего»! Посему у самой двери автобуса Джордж, освобожденный от сачка, вырвался на свободу, устремившись к водостоку между тротуаром и мостовой. Пространства ему бы хватило, чтоб туда нырнуть и начать увлекательную, подземную, водопроводно-канализационную Одиссею Южно-Американского Каймана**** в духе Жюль Верна. Контролер, до этого не ловивший крокодилов, все-таки проявил сноровку, Джордж был накрыт и водворен в автобус.
Все это было показано по разным каналам, напечатано в нескольких газетах. Пресса в те времена еще допускала разночтения, поэтому так и не удалось установить точную длину нашего гостя. Ему давали от трех с половиной до пяти футов, но правда была где-то посередине.
Были и неприятные моменты. Вашингтон Таймз опубликовала интервью с администрацией парка, которая с 4-го по 12-ое мая не удосужилась отловить хищника, а ведь о нем, как выяснилось, сообщали не только мы. В процессе звонков и переговоров с парком некая начальственно настроенная дама, которая Джорджа в пасть не видела, уверяла, что эта особь ест рыбу и мелких черепах. Администрацию больше всего беспокоило, что рептилия, которой будет хорошо в парке летом, не переживет зимы. Я же задавала им вопрос, переживут ли лето посетители парка.
Нам, ловцам, за «незаконную поимку живности в парке» туманно пригрозили судебным преследованием. Я пожаловалась журналисту с девятого канала. Он дал свой телефон: «если будет хоть один намек в этом роде, позвоните, мы им покажем!» Он также обещал проследить, чтобы Джорджа пристроили в специальный крокодильник в Западной Вирджинии.
Власти оставили нас в покое, было еще одно мое интервью с молодежной радиостанцией, по которой тогда играли замечательный джаз и вполне сносный рок. Вообще было много разговоров и проявлений любопытства к нашим персонам.
После того, как Джордж покинул наш гостеприимный задний двор и постепенно все страсти улеглись, в наших душах наступило опустошение. Не могу сказать, что в семье нам недоставало крокодила, но всем захотелось привнести в атмосферу дома больше человечности, а ведь ни для кого не секрет, что «очеловечить» семейный очаг по самому высшему разряду может только одно существо: собака. И мы без промедления ее завели. Но это уже совсем другая история.
Примечания
* Snapping Turtle, Каймановая черепаха, возможно, прозванная так за кусливый характер.
** Вox Turtle, американская черепаха самых разнообразных расцветок.
*** Николай Дроздов, знаменитый советско-российский зоолог, ведущий легендарной телепрограммы «В мире животных».
**** Кайман южно-американский, длина обычно не превышает 2-х метров. Ест тех, кого может одолеть (меня — сможет! О.Я.), его самого — тоже иногда едят. Случаи каннибализма редки.
News Reports: TV channel 4 & 9
https://www.youtube.com/watch?v=n2By0kVSv7s
https://www.youtube.com/watch?v=v9pBIj-0LDY
Photo Gallery:
https://www.dropbox.com/…/so37tv…/AAB8dZfW8nUjeGsogELolpaqa…
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2019/nomer9/janovich/
