Анри Труайя
Лучший клиент
Анри Труайя
Магазин четы Эвтерпов счастливо соседствовал с городским кладбищем. Деревянный его фасад был окрашен в приятный глазу темно-зеленый цвет. Над правой витриной — надпись, гравированная золотыми буквами: «Венки — быстрое исполнение: бисер, целлулоид, пластмасса и оцинкованный металл», над витриной левой — простенькое четверостишие:
«Надо ль оббегать Париж непременно,
Чтобы найти подходящий венок?
Лучший их выбор за лучшую цену
Вам предоставит Эвтерп в малый срок».
И это не было одним из тех пустых обещаний, невыполнимость которых клиент обнаруживает довольно скоро. Вот уже двадцать пять лет, в течение коих супруги Эвтерпы владели магазином, конкуренты в округе должны были — один за другим — отказаться от мысли стать у них на пути. Их удача была подлинным признанием замечательного коммерческого и художественного гения. Всегда стремящиеся угодить клиенту как ценой, так и качеством выставленных моделей, Эвтерпы не пасовали ни перед какими новшествами там, где дело касалось материализации вечной скорби. Поистине душой дома была м-м Эвтерп. Эта крупная сухопарая словоохотливая женщина увлекала в своем вихре низкорослого шестидесятилетнего мужа, увядшего и поминутно моргающего. Когда она звала: «Виктор!», он вздрагивал, будто ему тыкали револьвер в область сердца. А когда гладила его волосы, он втягивал голову в плечи с видом виноватой черепахи. Так как продавцов у них не было, а Виктор комплекцию имел мелкую, м-м Эвтерп всю физическую работу брала на себя: опускала и поднимала тяжелый металлический полог, выдергивала из ящиков гвозди, перетаскивала, дыша как борец, разные штуки из бронзы или мрамора. Виктор же не имел себе равных в нанизывании бисера на латунную основу. Он с удовольствием подбирал один к другому грустные цвета, а м-м Эвтерп делилась с соседками, что у него пальцы феи. Однажды вечером, ближе к закрытию, когда м-м Эвтерп подсчитывала кассу, в магазин вошел неизвестный — очень худой, лет семидесяти мужчина. Его озабоченный вид выдавал в нем серьёзного клиента. Чтобы растормошить вошедшего, м-м Эвтерп произнесла не без слащавости:
— Чего вы желаете, мсье?
Он ответил:
— Я хотел бы посмотреть ваши венки.
— О, мсье, прошу вас, — прошелестела м-м Эвтерп с приятной улыбкой. — Они как раз здесь. На какую цену вы рассчитываете?
— Цена не имеет значения.
Ободрённая этой преамбулой м-м Эвтерп пригласила посетителя к товару, горы которого теснились вдоль стен магазина. Круги металлических лавровых венков, противоударных роз, нержавеющих незабудок, нетленного плюща — во всём обнаруживала себя вечность человеческой печали. Этой деликатной продукции достало бы для любого кошелька, для любого сердца. Там и тут ярко-фиолетовые ленты оживляли темную массу венков: «Моей нежной матери», «Моему горячо любимому брату», «Моему дорогому отцу», «Моему лучшему кузену», «Моему незабвенному племяннику», «Моей молочной сестре», «Моему незаменимому зятю»… Все частные проявления горя непринужденно укладывались в обшие формулы. Редко бывало, чтобы покупатель требовал какой-то особенной надписи для выражения своей скорби.
— Вы можете видеть, — сказала м-м Эвтерп, — что выбор у нас довольно обширен. Практически есть всё…
Озабоченная одновременно тем, чтобы не ранить посетителя чрезмерной настойчивостью, но также и тем, чтобы привлечь его внимание к качеству товара, она говорила с беспрерывным одушевлением, с учтивостью, оттенённой грустью. Она знала по опыту, сколь трудно заставить забыть покупателя венков, что счастье их изготовителя, покоится на его несчастье. Из вежливости сделав вид, что сочувствует его душевной растерянности, она сказала осторожно:
— Нередко такие господа, как вы, слишком поглощённые своим горем, колеблются в выборе и берут первое же попавшееся изделие. Если я могу позволить себе посоветовать вам…
— Не надо мне советовать, — прервал её мужчина.
— Незабудка смотрится с более далекого расстояния, — продолжала м-м Эвтерп невозмутимо, — зато фиалка нашей выделки останавливает взгляд самой своей неброскостью. Что же касается фарфоровых роз, их я бы рекомендовала вам скорее для ушедших в нежном возрасте или для женщин. Не будет ли нескромным спросить о степени родства, соединяющей вас с усопшим?
При этих словах лицо неизвестного исказила гримаса физического страдания. Взгляд стал неподвижен. Губы между двумя резкими складками сжались. Он глубоко вздохнул и пробормотал:
— О степени родства?
— Да, — подтвердила м-м Эвтерп. — Речь идет о мужчине, о женщине?
— О мужчине.
— Кем он вам приходится?
Покупатель поднял подбородок и, словно струю холодной воды, метнул взгляд прямо в лоб м-м Эвтерп.
— Ваше любопытство просто удивительно, мадам.
— Это не любопытство, — смешалась она. — Я обязана навести у вас эти справки, чтобы узнать, желаете ли вы венок для кузена, отца или же брата…
Человек поднял ладонь, дабы остановить это горестное перечисление, и сказал:
— Я хотел бы все венки по одному.
— Простите? — просипела м-м Эвтерп.
—Все венки по одному, — повторил покупатель с раздражением. — Но только для мужчин. Мне кажется, это ясно!
М-м Эвтерп сглотнула слюну и промямлила:
— Хорошо, мсье. Итак, скажем: дорогому отцу, дорогому брату, дорогому сыну, дорогому племяннику…
— … и дорогому дяде, — подхватил мужчина с беспокоящей горячностью, — и дорогому кузену, и дорогому другу, и дорогому коллеге, и дорогому жильцу, и дорогому тестю, и дорогому зятю! Весь перечень, весь!
Его зрачки посверкивали в неприятном высокомерии. Кровь подкрасила скулы. Без сомнения, это был какой-нибудь сумасшедший, маньяк, извращенец…
М-м Эвтерп, чувствуя смутный страх, отступила к стойке и позвала:
— Виктор! Виктор!
Но муж был в задней части магазина и ничего не слышал.
— Ну, — сказал необычный посетитель, — да или нет? Вы решитесь меня обслужить?
Не можете ли вы подождать до завтра? — выдавила из себя м-м Эвтерп.
Нет, я спешу. Очень спешу. Я взял такси, чтобы увезти всю партию. Если вы отказываетесь, я обращусь в другое место!
Пока он говорил, отчаянная борьба происходила в душе м-м Эвтерп.
Имела ли она право отказаться от выгоды этой массовой продажи по той причине, что её клиент вёл себя как-то странно? Столь эксцентричный тип не доставит ли ей неприятностей, если она будет настаивать на своём?
— Так что же? Я жду, — сказал посетитель.
— Ладно, — отозвалась м-м Эвтерп, — сейчас обслужу вас.
Вспотевшая от страха, она брала венки, один за другим и несла их к такси. Целая семья сгрудилась на заднем сиденье машины. Отец приналёг на зятя, сын теснил племянника. Как ни привычна была она к зрелищу посмертных почестей, но эта скорбь по сонмищу усопших взволновала м-м Эвтерп. Внезапно охваченная озарением, она вскричала:
— Я поняла, что произошло: все мужчины вашей семьи погибли в катастрофе!
— Именно, — отчеканил неизвестный. — Но поторопитесь. Разместите чуть лучше венок дяде. Отлично! А я сяду рядом с шофёром.
— Он с минуту размышлял, потом добавил:
— Дайте-ка мне и дедушку.
— Вы потеряли вашего дедушку тоже?
— Раз я вам это говорю…
— Он, должно быть, был очень старым?
— Почти ста лет.
Утешенная м-м Эвтерп принесла венок для дедушки и счёт за всё. Клиент без звука его оплатил, сел в такси, хлопнул дверцей и коснулся края своей шляпы. Машина взяла с места. Стоя неподвижно на краю тротуара, м-м Эвтерп смотрела, как уносятся к неизвестному месту назначения эти символы поразительной скорби.
Вернувшись, она увидела Виктора, который выходил из задней части магазина, застегивая при этом неверным пальцем брюки.
— Виктор! — возопила она.
Он вздрогнул, поморгал и произнёс кротко:
— Я тебя слушаю, душенька.
Она ему рассказала всё. Виктор насупил брови и буркнул:
— Чудовищно!
— Почему? Этот бедняга потерял всех мужчин своей семьи в катастрофе.
—Ты веришь в эту историю с катастрофой? — нервно прервал её Виктор.
— Н-нет, — замялась м-м Эвтерп. — По здравому размышлению, не верю. Но найди тогда другое объяснение, если ты такой умный! Может быть, это какой-нибудь конкурент, приехавший за товаром для своего магазина?
— И который платит полную цену? — парировал Виктор. — Ты шутишь! Он не просит ни малейшей скидки, ни даже бесплатной вещи после оплаченной дюжины. Истина в другом. Я не должен был тебя оставлять в магазине одну. Этот человек садист.
— Садист?
— Субъект, покупающий венки для всех мужчин семьи, может быть только садистом. Без сомнения, он намерен их умертвить одного за другим или всех сразу в ближайшие же дни. И наши венки появятся на похоронах жертв. Это ужасно! Надо во что бы то ни стало предотвратить готовящуюся бойню. И поспешим. Ты спросила его фамилию, адрес?
— Я об этом не подумала.
— Ну хоть заметила номер такси?
— Правду сказать, нет.
Виктор прищелкнул языком в знак недовольства:
— Какая жалость! Надо поговорить об этом с Симоном. Он нам посоветует.
Симон, племянник Эвтерпов, был полицейским. В тот же вечер Виктор пригласил его, чтобы обсудить ситуацию. Все трое сели в столовой, в задней части магазина, перед парой бутылок — малаги и старого рома. Симон потягивал ром, Эвтерп — малагу.
Выслушав рассказ своего дяди, полицейский, владевший дедуктивным методом, погрузился в размышления. После долгой паузы он объявил, покачав головой, что случай этот не из простых, но что, по его разумению, никакая статья уголовного кодекса не запрещает покупать одному человеку несколько погребальных венков сразу. В этой операции нет ничего преступного, невозможно начинать судебное дело против неизвестного.
— Но! — взволновалась м-м Эвтерп, — ведь мы уверены, что этот молодчик купил наши венки, замыслив убить стольких людей.
— Мы арестуем его сразу же после совершённого и надлежащим образом зафиксированного преступления, — сказал Симон с глубоким вздохом. — Вот так вот.
Несчастная с жаром втолковывала своему племяннику, что дюжина человеческих жизней находится в настоящий момент в опасности из-за халатности властей. Симон, укрываясь за статьями кодекса, опустошил бутылку, обтёр усы и покинул чету Эвтерпов, поблагодарив прежде за качество рома.
Непоколебимое спокойствие полицейского утихомирило в конце концов и Виктора, который объявил о снятии с себя всякий ответственности в свете того факта, что представитель порядка, в униформе, посоветовал ему забыть об этом происшествии. Зато м-м Эвтерп, будучи, как и большинство женщин, почти нечувствительной к юридическим аргументам, провела беспокойную ночь. Тогда как Виктор под боком у нее полудремал — губы его подрагивали от тайного супружеского томления, — она глядела в темноту глазами, расширенными от беспокойства, словно у одержимой. Облик клиента маячил перед её мысленным взором с удручающей ясностью. Она припоминала малейшие детали его физиономии, его костюма. И в чертах лица, равно как и в одежде, она усматривала следы извращения. Потёмки и тишина поощряли её вообразить настоящую семейную резню. Может, в эти самые минуты оптовый покупатель венков переходит на цыпочках из комнаты в комнату, удушает младенцев в колыбели, потрошит дедушку с окладистой пушистой бородой, уродует бритвой дядю и племянника, проламывает череп спящему брату, обезглавливает беззащитного отца, мелко шинкует кузена, кастрирует зятя… смеясь адским смехом и шлепая по пролитой крови. Назавтра она купила толстую пачку газет в уверенности найти на первой странице сообщение об убийствах, ею предвиденных. Но напрасно она пролистывала их от передовицы до объявлений: они упоминали лишь о самоубийствах без фантазии да о банальных убийствах, осуществлённых любителями. Без сомнения, решила она, злодей ещё не свершил своего чёрного дела. Он выбирает подходящий момент, он принимает все предосторожности… М-м Эвтерп поклялась не ослаблять бдительности и, действительно, в течение многих месяцев у ежедневных газет утренних, как и у газет вечерних, не было более верного, более усердного читателя.
Прошло около года, а таинственный покупатель не обнаруживал своей человекоубийственной активности. Уже давно м-м Эвтерп не делилась больше с мужем своими тревогами. Она даже притворно смеялась в присутствии Виктора, когда вспоминала о своём давнем опасении. Но втайне была убеждена, что драма разразится внезапно, когда её ждут меньше всего.
Однажды в пятницу вечером, когда Виктор корпел над срочным заказом, она, сунув за щеку леденец и набросив на голову кремовый кружевной платок, уселась у двери магазина подышать свежим воздухом. Прошло едва ли пять минут, как она увидела на противоположном тротуаре это чудовище, одетое в черное; он шёл вдоль стен домов. М-м Эвтерп будто в грудь ударили. Не раздумывая, она вскочила на ноги, пересекла мостовую и пошла за неизвестным. Человек, ни о чем не догадывающийся, двигался неверной походкой. Плечи его были опущены, руки болтались у бедер; он посматривал по сторонам, как это делал бы любой, не чувствующий за собой вины. Но м-м Эвтерп не позволила втянуть себя в эту комедию. Она гордилась тем, что напала на след этого человека, что бы там ни считали её мямля муж и лишённый воображения племянник. Она любой ценой заставит его признаться в ужасном умысле. Она уже подумывала догнать его на улице, как он остановился перед заурядной по виду гостиницей и, сняв шляпу, переступил её порог. М-м Эвтерп прошла в здание за ним. Человек поднимался по лестнице, отдуваясь на каждой ступеньке. Она на расстоянии шла так же медленно. Он повернул в коридор. Она затаилась, чтобы следить за ним издалека. Увидев, что он открывает дверь, она рывком приблизилась и крикнула:
— Подождите!
Он остановился на пороге с удивлённым лицом, полуоткрыв рот.
— Позвольте-ка мне войти, — сказала она решительным тоном.
И, не ожидая разрешения, проскользнула в комнату. Это было самое обычное жилище, оклеенное сиреневыми обоями в разводах, с кроватью, украшенной медными шишечками и умывальником, скрытым за бамбуковой ширмой. У стен в зловещем порядке стояли венки, предназначенные родственникам по восходящей, нисходящей и боковой линиям. Короткого взгляда хватило м-м Эвтерп, чтобы увидеть: ни одно изделие из этого мрачного ассортимента не исчезло.
— Что вы хотите, мадам, — пробормотал мужчина, прикрывая дверь. — Я вас не знаю.
— Зато я знаю вас, — сказала м-м Эвтерп с инквизиторской ноткой в голосе. — Как вас зовут?
— Меня?.. Морис Балотен.
— Семья у вас есть?
— Я не женат.
— Сколько вам лет?
— Семьдесят… Но по какому праву вы задаёте мне эти вопросы?
Морис Балотен стоял перед посетительницей. Кожа его лица, серая и дряблая, свисала по обе стороны носа острыми складками. Печальные глаза были полны слез. Левая рука дрожала на лацкане пиджака. Но м-м Эвтерп знала, вычитав у лучших авторов, что иные старики скрывают под личиной дряхлости силу и гибкость тигра. Отдавая себе отчёт о грозящей опасности, она ни на миг не спускала глаз с пальцев своего собеседника. Когда он сделал движение к двери, она закричала:
— Не шевелитесь!
— Но, видите ли, мадам, я ведь у себя, я имею право…
— Вы не имеете никакого права. Вы в моих руках. Это я вам продала венки!
Услышав эти слова, Морис Балотен поднес обе ладони к липу, его колени чуть ослабли. Убеждённая, что знает правду, м-м Эвтерп продолжала:
— Да. Тогда я не понимала, зачем вы купили столько венков. Но очень скоро всё стало для меня ясным. Вы извращенец Вы замыслили, не знаю уж в каком порядке, расправиться со своими близкими. Полиция предупреждена…
— Полиция предупреждена? — прошептал Морис Балотен.
Он сел на стул. Она не видела его лица, но слышала, как он плачет. И эти тихие звуки были ей приятны.
— Не надо было предупреждать полицию, — произнес он между всхлипами. — Я не вынашивал преступления. Клянусь вам…
— Что ж, мне приходится вам верить, — откликнулась она с иронией. — Но объясните, для кого были все эти венки, которые я вам продала?
Человек поднял голову, стало видно его лицо, скомканное и мокрое, как тряпка под дождём. Губы его дрожали над жёлтой, полоской зубов. Он заговорил с запинкой:
— Это… это тайна… Но вам я скажу всё… Вот… Я стар… У меня больное сердце. Врачи меня приговорили… Ещё несколько месяцев, может быть, дней… надо ли упоминать, что я постоянно думаю о своей смерти, о своих похоронах. Но я один в мире. Ни родственников, ни друзей. Никого. Ну и… Представьте, катафалк плетётся через город без провожающих, без венков, без цветов, всеми заброшенный. Чтобы избегнуть такого унизительного конца, я придумал обзавестись целой роднёй. Я купил венки, на лентах которых выражают скорбь от потери в моём лице отца, дедушки, сына… да вы и сами знаете. Я запасся заранее всеми этими знаками симпатии, пусть и поддельными. Я обвил себя этими многочисленными связями. С тех пор я стал спокойней. Я чувствую себя защищённым, любимым. В моём сердце тепло. Такое ощущение, что меня и в самом деле пожалеют…
С горлом, перехваченным волнением, м-м Эвтерп смотрела на этого человека, которого считала преступником, но который был наделён на редкость чувствительной душой. И ещё он добавил одними губами:
— Я должен вам казаться глупцом… Извините меня…
— Это я должна просить у вас прощения, — вздохнула м-м Эвтерп.
Она схватила ладонь Мориса Балотена, крепко сжала её своими сильными пальцами. К концу этого рукопожатия они пристально смотрели в глаза друг другу, и тут м-м Эвтерп вскричала:
— Приходите обедать к нам завтра вечером! Мы познакомимся поближе.
Так Морис Балотен стал самым нежным другом Эвтерпов. Он умер несколько месяцев спустя, впрочем, как это и предвидел. Его похороны удивили зевак.
За погребальной колесницей шли рядышком только супруги Эвтерпы. Но катафалк исчезал под горой последних почестей, воплощённых в бисере, медных листьях и пластмассовых лепестках. Охапка фиолетовых лент свидетельствовала о скорби плодовитого и верного клана. И над всем этим высился громадный венок от семьи Эвтерпов с простой надписью на ленте: «Нашему лучшему клиенту».
[Дебют]Жак Стернберг
Представитель
Жак Стернберг
Когда он покидал цех, где над ним трудились десять лет, его считали столь совершенным, что некоторое время даже размышляли, а не снабдить ли его в самом деле удостоверением личности?
Но в конце концов он был всего лишь роботом.
Внешность он имел самую заурядную: не слишком высок, не так уж привлекателен. Мужчина как любой другой — именно таким он и был задуман. Может быть, для того, чтобы хоть как-то затушевать феноменальные способности, заложенные в его электронный мозг. А способности эти были и бесспорны, и универсальны, так что возникла новая проблема: к какому делу его приставить, этого робота?
Существовала лишь трудность выбора, поле же выбора было безграничным. Фирма, создавшая робота, внезапно обнаружила, сколь относительна сложность её менеджмента, потому что робот без малейшего напряжения сумел бы руководить и самой фирмой, и всеми её отделениями. Одновременно он сумел бы вести бухгалтерию, управлять персоналом, решать административные задачи и задачи, относящиеся к компетенции секретариата. Он мог без малейших колебаний дать не просто эффективное решение, но наиболее эффективное из бездны возможных решений.
Так как генеральный директор фирмы считал себя незаменимым и его подчиненные держались того же мнения, решено было смотреть на робота как на самого что ни на есть нормального служащего, одарённого не более и не менее других.
Решили также, что ему не следует перепрыгивать через ступеньки служебной лестницы. Вот почему его отправили для начала в подвал, в отдел рассылки. За один только час робот ликвидировал недельную задолженность, выполнил всё дневное задание и задание на завтра. Его перевели на первый этаж, ибо сочли этот пример пагубным для людей из отдела рассылки. Робота сделали секретарем. Через полчаса он закончил работу всех машинисток, после чего принялся отвечать на письма, которые ещё не поступили, гениально предугадывая их содержание, — так он блистательно расправился с будущей корреспонденцией.
Административный совет фирмы осознал, что никогда не сможет использовать робота там, где ему надо трудиться рядом с другими служащими. Робот был срочно отозван, чтобы не породить у всех сотрудников — наподобие сокрушительной эпидемии — комплекса неполноценности.
Так робот стал представителем фирмы. Его обязанности были сложными, но точно определёнными: переезжать из города в город, налаживать связи между филиалами, регулярно отправлять отчёты и, если надо, рекомендации.
Свою миссию представитель выполнил к концу года. Координируя, организуя, рекомендуя, путешествуя, не отдыхая и часа, без единого сбоя в своём ритме мыслящей железки. Что касается сделанных им тысяч рекомендаций, они позволили фирме утроить ежемесячную цифру сделок и спустя полгода стать трестом, нити управления которым вконец опутали руководство, короче, колосальным предприятием, подмявшим под себя директоров, а равно и их заместителей — у них только и осталось забот, что считать себя на высоте положения (иллюзия тем более полная, что дело приносило миллиарды, а двигалось как бы само собой). Но вот однажды связь с представителем прервалась. До этого он был отправлен в Рим, куда — это точно установлено — прибыл и откуда выслал первый отчёт. И больше ничего. Больше никаких новостей. И никто не знал его римского адреса.
Прошли месяцы.
Руководство фирмы пыталось разобраться в запутанейшем лабиринте небывало сложной структуры, созданной мозгом робота: оно пыталось решить не терпящее отлагательств проблемы с помощью интегрального расчёта и корпения до седьмого пота. Но всё напрасно. Надо было не только идти на немедленное понижение деловых цифр, но и ожидать банкротства в самом ближайшем будущем.
Тем временем представителя искали частные сыщики, искал Интерпол. Тщетно. Не могли даже напасть на его след. Высказывались догадки, что его электронная схема распалась на составные элементы.
Но это было не так.
Робот жил. Причём в Риме. Но о делах он больше не думал. Он напрочь забыл о своих функциях, своей роли, своих обязанностях. Забыл всё.
Он проводил дни в маленьком зале столичного музея. Он приходил сюда утром и уходил лишь с закрытием. В его существовании не было другой цели, кроме этой. Потому что он без памяти влюбился в одну вещичку, украшавшую музейную витрину, — прелестные часики XVIII века.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2019/nomer9/eshechtman/
