(окончание. Начало в №1/2019 и сл.)
13. Портрет и его автор
Вот, значит, разъехались по аалам и сумонам делегаты, слегка обалдевшие от прослушанных речей и собственных решений. Разъехались и кочетовские отрядники, хотя многим из них, в том числе и командиру, ехать-то недалеко. Хурал проходил буквально за околицей их села Атамановка, ныне — Кочетово. Занялись, прямо, как в народнической утопии, скажем, от Чаянова, своими мужицкими трудами, отложив в сторону винтовку. На дворе-то вторая половина августа, по условиям Тувинской котловины — уборка яровых хлебов. Мировая Революция, она, конешно … а рожь коси! — как мой дед говорил.
Ну, и командир, с молодой женой на поле. Освобожденных работников в ту пору в Туве почти и не было. Вот его портрет. Кто художник — разговор отдельный. А пока просто посмотрим на картину. Правда ведь — симпатичный парень? Лицо, на мой вкус, очень располагающее. Без особенных декадентских изысков, но ведь мы и кастинг нынче проводим не на роль Дориана Грея, а на роль крестьянского сына Мальчиша-Кибальчиша.
Теперь о художнике. Как видите, есть и подпись — Г.Гуркин. Полностью имя этого человека — Григорий Иванович Гуркин, он еще себя называл Чорос-Гуркин, в честь своего рода — чоросов, одного из племен горно-алтайцев. Или еще иногда пишут — ойратов. Тоже, как хакасы и тувинцы, тюркский народ, из тех тюрков, которые не ушли на запад потрясать ханства и империи, а остались в родных сибирских горах жить почти той же жизнью, поскольку удается, которой жили их предки, первые тюрки мировой истории в V веке от Рождества Христова.
Собственно, скорей, это были разные тюркские племена поблизости от Алтайских гор, которые все же ощущали свое историческое и племенное родство и которых потом Советская Власть для простоты управления и прогрессирования объдинила в одну как бы социалистическую нацию, сначала наименовав ойротами, а потом переименовав в алтайцев. По успешности и бесшумности этих операций мы можем умозаключить, что это население тоже, как сказал бы ранее упомянутый Иван Смирнов — «аполитично, никакого значения на жизнь края не имеет».
Но, коли разобраться, то супротив Диктатуры Пролетариата и все так, на просторах СССР, «от молдаванина до финна». В смысле — помалкивали. Знали — широка страна моя родная, много в ней мест столь отдаленных, что и Алтай за Сочи покажется. А этих и вовсе по счету БСЭ всего-то сорок тысяч.
Но и малые народы рождают своих великих людей. Просто пореже. Одним из самых замечательных людей, рожденных этими местами, и был Григорий Гуркин. Славен он, прямо скажем, не этим портретом, а пейзажами своей горной родины. Тоже ведь и Рерих эти вершины и озера изображал. Ну, а мне у этого даже и больше личит, чем у всемирно известного космического гуру. По репродукциям, конечно, судить трудно, но я несколько попробую здесь привести. Качество, конечно, сильно неидеальное. Но ведь мы с вами ради оригиналов ни в Горно-Алтайск, ни в Барнаул, ни даже в Томск или Красноярск не поедем нынче? Придется мириться.
* * *
Художник, действительно, замечательный. При желании, с его живописью можно в Сети познакомиться в «Каталоге произведений алтайских художников». Там есть репродукции, хотя, конечно, очень скудненькие. Но и за то спасибо.
После реабилитации имя его потихоньку-понемногу всплывало. Даже вот в 3-м издании БСЭ в иллюстрациях к разделу «Архитектура и изобразительное искусство» статьи о Горно-Алтайской автономной области рядом с фото войлочного ковра есть и черно-белая репродукция «Озера горных духов». Но, все-таки, к числу беззаветных коммунистов, верных ленинцев, павших жертвой культа личности и банды Берия, он не совсем относился. Короче, не миновать нам, кажется, немного поговорить об его биографии.
Мы тут слегка уже намекнули на нее, вспомнив невзначай шевченкины стихи о молдаванине и финне, которые на всех доступных им языках молчат, «бо благоденствуют». Молдаван в нашей правдивой истории, кроме ранее упомянутых командарма Фрунзе, комиссара Лазо и комсомолки Марицы Маргулис, не было и, видимо, уже и не будет. О финне — это мы как раз невдолге вспомним. А вот биография Гуркина несколько напомнит нам о биографии Тараса. Но без такой уж чрезмерной экзотики и архаики, как крепостное право. Все же он родился в 1870-м. После отмены. Дело было в селе Улалы, которое нынче числится городом Горно-Алтайском.
Рос, получил начальное образование в школе православной миссии, выучился писать иконы. Познакомился с человеком из столицы, студентом Петербургской певческой капеллы и этнографом-любителем Анохиным, тот соблазнил его душу призраком столичной художественной карьеры. В 27 лет Гуркин едет в Петербург поступать в Художественную Академию. В общем, не поступил, но с горя в политики не подался. Академик Шишкин взялся обучать талантливого инородца у себя на дому.
Обучал одну зиму, потом умер, но Гуркин так себя всю жизнь и считал его выучеником. Шишкин … в годы моей юности это как бы считался моветон супротив импрессионистов. Впрочем, мой коллега Валера Бабаев как-то на наши рассуждения о возвышенном после стакана как-то прямо ляпнул: «А я художника Шишкина уже за то уважаю, что он мог природу один к одному передать. Другие и этого не могут!» Нынче сдается, что он был отчасти прав.
Вернулся к себе на Алтай, потихоньку пришли к нему некоторые заработки и даже региональная слава «первого художника Сибири». Мечтал даже о кругосветном путешествии с персональной выставкой через Японию, Америку и Европу. Вот его автопортрет.
В 1917-м его выбрали председателем «Алтайской горной думы». Ну, а кого? Он так же был гордостью своего маленького народа, как, скажем, социолог Питирим Сорокин гордостью всех сколько-то просвещенных коми-зырян. Что-то там смутно говорилось об алтайской автономии в новой освобожденной федеративной России. Все это в течение полутора лет закончилось красной большевистской диктатурой и какое-то время пытавшейся ней конкурировать белой диктатурой адмирала Колчака. Гуркина за автономные разговоры 17-го года потом сажали и те, и другие. Пять лет, уехав через пограничный перевал Дурбэт-Доба еще от белых, он боялся вернуться и при красных, мотался по Туве и Монголии.
* * *
Ну, пообещали не трогать, вернулся. Еще пару раз сажали в периоды обострения классовой подозрительности, приходилось каяться в былых недопониманиях. Но и люди к нему приезжали, знакомились. В том числе — знаменитый Иван Ефремов, который из его картины почерпнул идею своего рассказа «Озеро горных духов». В тридцать седьмом посадили уже совсем всерьез, за японский шпионаж, а десятого не то двенадцатого ноября расстреляли.
Старшего сына Геннадия арестовали и расстреляли вместе с отцом, а младший, Василий, после реабилитации записал воспоминания, из которых как-то так смутно следует, что в Туву его отец прибыл по приглашению партизанского командира, как раз Сергея Кочетова. И вместе с ним (и со своими сыновьями) отражал нашествие белых банд атамана Бакича. Ну, его можно понять, записать отца хоть задним числом в ленинскую гвардию пламенных революционеров — так созвучно со временем Большого Реабилитанса. Но есть, как будто, определенные свидетельства, что в Туву он прибыл как раз в обозе Бакича.
Есть даже, правда, не подписанное Кочетовым, а в передаче через воспоминание третьего лица, сообщение самого партизанского вожака об обстоятельствах его знакомства с художником.
Тогда же подошел ко мне высокий, суровый лицом, похожий на хакаса пожилой офицер без погон, попросил оказать ему лекарскую помощь, если она имеется. Я сказал, что его вместе с ранеными отправят в село Усть-Элегест — там наш госпиталь. Дело в том, что имя Георгия Ивановича Гуркина тогда мне ни о чем не говорило. По документу он числился советником по национальным вопросам при штабе Бакича. Оружия он при мне не сдавал, возможно, он его и не имел. Отпустил я его. Теперь как вспоминаю, лицом он был не от мира сего, скорее похож на ламу или шамана.
14. Еще один сибирский художник
Передает нам эти слова Кочетова тоже совсем небезынтересный человек. Помните, были анонсированы финн и еще один, кроме Гуркина, художник. Ну, так это один человек, как в старом анекдоте про фининспектора Финкельштейна из Карело-Финской ССР. Мы с вами помнится встречали одного человека по имени Тойво. Это второй. Тойво Ряннель. Но он, в отличие от Антикайнена, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, жив. В другое отличие от того знаменитого «Тойско», он родился в России, точнее — на Ижорской земле, в деревне Тозерово Петроградской губернии, а нынче живет в Финляндии.
А в промежутке его со всем семейством свозили в Сибирь. Дело было так, что в 1931 году Советская власть вдруг вспомнила об одном из своих народов, именно, что о ижорских финнах, как, помните, у классика «приют убогого чухонца». Отец одного моего приятеля был родом как раз из подстоличной русской деревни, соседствовавшей с финским поселением. Сыну он, по прошествии нескольких десятилетий, конечно, достаточно подробно передавал мнения своих однодеревенцев о тупых и малосообразительных чухнах. Это, практически, любые два рядом живущих народа могут друг про друга рассказать.
Но вот одно обстоятельство из его воспоминаний откровенно смущало и самого генерала, и, тем более, его шестидесятника-сына. Это — запавшее в память различие в поведении свиней. В то время, как русские поросята были резвы и в хорошей физической форме, позволявшей им легко перепрыгивать через плетень, чухонские были ленивы, прыгать не умели, да и попросту не смогли бы. Эти ходили медленно, без резвости и напоровшись на горoдьбу, скорей уж могли ее проломить своей тушей.
Естественно, что Великий Перелом не мог пройти мимо хозяев таких ленивых животин. Сначала у них, как у всех, начали выявлять кулаков и подкулачников, а потом махнули рукой и выселили всем племенем туда, где, как говорится, «всякая география кончается». Заодно избавились и от потенциальных белофинских шпионов и диверсантов, которых, конечно, среди ижорцев было немеряно.
Десятилетнего Тойво тоже вместе с семейством в «столыпинском» вагоне отвезли в Красноярский край. Тут недавно в одном блоге в связи с волжскими немцами кто-то сослался на «льготы для спецпереселенцев». У разных людей, конечно, разное представление о льготности. Но, конечно, это был не Аушвиц, специально уничтожением никто не занимался, да и приказа такого, думается, не было. Скорей к спецпереселенцам разных потоков, национальных и классовых, от корейцев до подкулачников, можно бы отнести стих Артура Клау из «Новeйшего Декалога»:
Thou shalt not kill, but need’st not strive
Officiosly to keep alive.
Не убий, но и не делай излишнего,
Чтобы оставить в живых.
В общем, финнов, как русских — морозами не напугаешь. Да и Нижняя Ангара — не Колыма, все-таки, и ссылка — не лагерь. Выжили. Ну, не все, конечно. А мальчишка оказался очень способным к художеству. В московскую школу при Академии Художеств, разумеется, сына спецпереселенцев не приняли, но дали совет — попробовать у себя, в Сибири. В Омске же — допустили, несмотря на неудачное происхождение.
Два года он проучился, а на третий началась Великая Отечественная война. Училище закрылось, двадцатилетний Тойво вернулся по месту поселения родителей на Ангару. В армию его не взяли, хотя он, как будто, даже подавал заявления. Видимо, для ссыльных по национальному признаку тут были не те правила, что для кулаков-подкулачников. А вот в Нижневартовске, скажем, все фамилии на стеле у Вечного Огня — из спецпереселенцев, других жителей в то время там и не было. Так и навеки — имена тех сыновей Родины, которых она сначала покарала ссылкой, а потом призвала на свою защиту.
Работал учителем рисования, потом в геологических партиях. Рисовал и писал этюды, когда была возможность. С 1946 и до 1993 года он живет в Красноярске, стал, наверное, самым известным тамошним художником. Писал портреты вождей, передовиков производства, вообще видных местных людей, в том числе попал и Виктор Петрович Астафьев. Но лучшее, что у него есть, на мой взгляд — это пейзажи. Вот я одну репродукцию здесь поставлю — оцените, хоть, конечно, репродукция — не оригинал!
В 1993 он уехал на «историческую родину», в Финляндию. Там он, как художник, кажется, не прижился, но ведь мы с вами, вообще-то, пишем не историю сибирской либо хельсинкской художественной жизни. Живопись у него, действительно, замечательная, но я его вспомнил потому, что он еще и написал немало симпатичной прозы, в том числе — изданные в » Тувинские рассказы». Уже теплее, да?
Ну вот — в одном из этих рассказов, называющемся «К славе художника Гуркина», он рассказывает о своей встрече, ну и, естественно, застолье, с кызыльским персональным пенсионером Сергеем Кузьмичом Кочетовым. Полностью эти рассказы можно найти здесь. А я сейчас дам oчень длинную цитату, хорошо характеризующую, на мой вкус, и Кочетова, и Ряннеля, и Гуркина, и столицу Тувинской автономной области Кызыл 1957 года.
Картины Гуркина «Кочевье в горах Алтая» и «Озеро горных духов» были воспроизведены в цвете в Сибирской Энциклопедии в начале тридцатых годов. Я был тогда рисующим мальчиком, то, что тогда удивляло и волновало, трогает меня до сих пор, и я теплею и оттаиваю, вспоминая те, не очень-то веселые, годы.
Слава Гуркина витала в той среде, где я постигал грамоту и собирал колоски самобытной сибирской культуры. В том же томе энциклопедии был помещен маленький графический портрет и справка о художнике. Были упомянуты его основные картины «Хан Алтай», «Корона Катуни», «Озеро горных духов» и было еще сказано, что родом он из алтайской народности чорос, ученик русского художника Шишкина. Не принял Октябрьскую революцию, связал свою судьбу с националистической верхушкой Алтая, как один из грамотных людей этого края возглавил Горную Думу. С оружием в руках боролся против Советов.
Далее было сказано, что отступил в Монголию в составе разбитых частей атамана Бакича. Разуверившись в действиях этого соединения, Гуркин один скитался по селениям Монголии и Тувы, попросил разрешения вернуться на Родину. Преподавал рисование в школах Улалы и Аноса.
А далее были картины — заказы министерства культуры на варианты его знаменитых полотен для правительственных кабинетов.
Настал 1937 год и Гуркин исчез. Остались его картины. В изданиях о его жизни и творчестве очень мало сказано о его скитаниях, а о последних годах сказано почти шепотом: исчез в 1937…
В Красноярском художественном музее хранится основной вариант картины «Озеро горных духов», послуживший поводом для одноименного рассказа романтика-фантаста Ивана Ефремова. К этой картине я хожу в дни неудач и усталости. Она действует на меня как природа гор, как песни о горах, как бескрайняя тайга — дает силу. В разные годы я встречался с картинами Гуркина в Иркутске, Новосибирске, Барнауле, Томске.
Мне приходилось встречаться с людьми, знавшими его — с художниками А.Хмылевым и Н.Григорьевым я учился в разные годы в Омском художественном училище имени Врубеля и в Москве на курсах «Всенохудожника». Рассказы об их учителе были очень разные, как и сами эти люди.
К сожалению, надеясь на свою память, я ничего не записывал. Возможно, запомнились не самые важные детали, из которых я собирал свой образ Гуркина. Не случилось мне еще быть в Горно-Алтайске, где хранятся его прекрасные этюды, и сама земля алтайская хранит его следы.
Но мои дороги пересекались с его путями и в Туве, и в Красноярске. О них рассказ.
КАК-ТО ЛЕТОМ, кажется в 1949 году, я работал в Туве с интересным художником и веселым человеком Василием Фадеевичем Деминым. Однажды работники музея пригласили нас на опознание, или экспертизу, небольших живописных работ, свободных вариантов известных гуркинских картин, показанных на выставках в городах Сибири в 12-16 годах. Они украшали стены юрт и убогих домов Кызыл-Хорая, задымились, потускнели — и решили перенести их в музей, может, на самом деле они принадлежат кисти Гуркина. Говорят, в начале двадцатых годов бродил здесь высокий дервиш с лицом сибирского горца, за чашку проса и туесок сухого творога писал картины маслом.
Эти гуркинские пейзажи были написаны на кусках хорошего грунтованного холста, устойчивыми масляными красками; разбавителем, возможно, был керосин, так как глубокая матовость очень занижала силу цвета интересных красочных смесей.
Возможно, помимо этих вынужденных заказов, писал он и настоящие этюды, которые не продавал, а возможно — военные походы по этим местам не оставляли сил для творческой работы. Я хотел сходить к владельцам этих работ, но сразу не получилось, а потом — отложилось.
В том же музее В. Демин показывал свои работы, созданные здесь в годы затянувшейся командировки. Был среди других и портрет С. К. Кочетова — командира Урянхайской Красной Армии, в составе тувинской конницы участвовавшего в 1941 году в боях под Москвой…
— Можем сходить, — сказал Демин, — интересный человек, в 1919 году брал в плен Гуркина, не зная, что это знаменитый художник, и отпустил его на все четыре… Пойдем, он будет рад. Живет на улице своего имени… Может, согласится посидеть для этюда.
Демин позвонил Кочетову. Сказал, что с ним просит принять очень известного художника, лауреата таких-то премий и т. д. К деминским розыгрышам его знакомые привыкли, а нас, своих друзей, он иногда ставил в неловкое положение.
В условный час мы постучали в дверь скромного бревенчатого дома, в котором жил герой Гражданской войны, инвалид Отечественной, пенсионер. Иногда он принимает любопытных гостей вроде нас, иногда сам ходит на встречи со школьниками.
Нам открыла хозяйка и сказала, что хозяин ушел в обком партии, может, в буфете достанет коньяк, ждет — какие-то знаменитые люди должны прийти.
— Это мы, не очень знаменитые, но все же! Неладно вышло, не окажется коньяка — расстроится Кузьмич. Мы все принесли, правда, коньяка не достали, но… все же! — и поставил Василий Фадеевич на стол бутылку с латинскими буквами.
Сергей Кузьмич пришел веселый. Ему на такой случай дали две бутылки коньяку и килограмм диковинных в то время апельсинов.
Хозяин жаловался на занятость, из-за которой все никак не мог рассказать о встречах с художником Гуркиным, или хотя бы записать свои воспоминания.
— Молод я был и ничего не знал о художниках, и вообще, откуда мне знать — войны захлестнули мою молодость. В девятнадцать лет я командовал тувинской Красной Армией. Вы не смейтесь, это была хоть небольшая, но настоящая армия, в основном конная. Была и пулеметная рота, и рота разведки, и рота особых назначений, «серебряная» рота — местные партизаны, примкнувшие к нам добровольно. Это были бывалые солдаты Японской и Германской…
Бакич с остатками своих, когда-то сильных, соединений, отступил из Монголии к нам в Урянхайский край сквозь горы Танну — Ола по реке Элегест. Тут при выходе из гор, на виду у села Атамановки мы решили его встретить. Была весна, Элегест хоть и не большая река, но опасная ледяными заторами и внезапными подъемами воды. Мы предвидели, что Бакич будет по выходе из гор переходить на правый берег, там легче по степным увалам идти на Кызыл-Хорай. Местных войск он не боялся, а все знали, и его разведка тоже, что мы завязаны на севере в мелких боях с усинскими казаками, поддержавшими Колчака. После ночного марш-броска мы засели поротно недалеко от реки, за тальником, по всему правому берегу.
Как мы потом убедились, и пленные подтвердили, в план Бакича входило немедленное форсирование реки, как только его части окажутся на равнине, там, где Элегест течет в одном русле. Советники Бакича знали, что ниже по течению, в ивняковых зарослях, река разливается на множество рукавов, переходящих в болота, непроходимые для конницы и артиллерии Бакича.
На месте, где дорога от села идет в сторону Кызыл-Хорая, через Элегест, на перекате сохранились ледяные мосты, неудобные, но все же проходимые и вполне пригодные для перетаскивания артиллерии. Здесь и начали. Мы видели это и ждали, когда перетащат все пушки. Комплекты нас не интересовали. Пехота начала переправу небольшими группами на двух небольших плотиках. Со всех участков переправы поступали сведения. Конница пока отдыхала вдали. Командиры рот были предупреждены, что атаку надо начать по всей линии засады, когда начнут переправляться обозы Бакича, а пехота будет переодеваться, и менять белье после холодного купания. Но получилось, что «серебряная рота» начала атаку без общей команды.
Теперь, спустя тридцать лет после тех событий, Сергей Кузьмич вспомнил и рассказал о своем опрометчивом обещании.
— Не видел я проку в сельских стариках в составе регулярной армии. После разгрома Бакича я обещал отпустить их домой — пусть пашут и сеют, а гонять банды — наше молодое дело. Вот старики и решили отличиться!
И получилось неожиданно удачно. Атака со стороны села и тополиных зарослей привлекла внимание всех, кто не переправился и кто уже перешел реку. Стала развертываться и артиллерия Бакича, готовая ударить по атакующим с левого берега. Тут и мы поднялись, да пошли с таким рвением, что казакам Бакича только и осталось, что сидеть на земле с поднятыми руками. Не успевшие переправиться обозы и конница Бакича быстро отступили в ущелье Элегеста. Преследовать их у нас уже не было сил. Это был самый мирный, без потерь, бой, предпринятый мною. Мы захватили все семьдесят пушек со всеми комплектами — тягой и запасом снарядов.
Пленные казаки подтрунивали над нами:
— Что же вы обозы-то упустили, там у Бакича гарем — более ста красавиц со всей Азии.
Мы видели, как радовались наши противники, усталые русские люди, — война для них кончилась и ненавистный им генерал бросил их. К телеге, где я принимал донесения, подошла группа офицеров штаба Бакича, людей немолодых и очень усталых. Старший из них сложил холодное оружие и, отдавая честь, четко отрапортовал:
— Начальник штаба генерал Шеметов…
Я встал, отдал честь и, не узнавая своего голоса, сказал:
— Генерал Шеметов, назначаю вас начальником штаба Урянхайской красной армии. Ребята, подайте генералу саблю.
Я чуть не прослезился, видя, как затряслись усы, и вздрогнул, сдерживая рыдание, старый солдат.
Тогда же подошел ко мне высокий, суровый лицом, похожий на хакаса пожилой офицер без погон, попросил оказать ему лекарскую помощь, если она имеется. Я сказал, что его вместе с ранеными отправят в село Усть-Элегест — там наш госпиталь. Дело в том, что имя Георгия Ивановича Гуркина тогда мне ни о чем не говорило. По документу он числился советником по национальным вопросам при штабе Бакича. Оружия он при мне не сдавал, возможно, он его и не имел. Отпустил я его. Теперь как вспоминаю, лицом он был не от мира сего, скорее похож на ламу или шамана.
Интересно сравнить это описание с другим. Оно исходит от Василия Григорьевича Гуркина, того из сыновей художника, которого почему-то не расстреляли вместе с отцом. Он был участником Великой Отечественной войны, из-за ранений стал инвалидом II группы. До 1958 года он жил в Туве, вернулся на Алтай после реабилитации отца и брата (1956 г.), прилагал немало усилий для восстановления усадьбы и мастерской в Аносе. Скончался он в возрасте 54 лет в туберкулезном диспансере г. Барнаула. Естественно, что в своих воспоминаниях, написанных в пору Реабилитанса, сын прилагает все усилия, чтобы представить отца беспартийным большевиком, активным участником Великой Октябрьской Социалистической революции, большим энтузиастом Генеральной Линии и всех ее изгибов
Понять его можно, да ведь и таких , каким он пытается представить своего отца, тоже, бывало, расстреливали. Но Гуркин, как можно судить по всем остальным сведениям, таким не был. Впрочем — давайте его выслушаем. Кое-что он скажет и проо нашего Мальчиша-Кочетова.
Воспоминания сына художника Василия Григореьвича Гуркина
В августе (числа не помню) вдруг к нам в Улясы приехали три человека верховых с оружием военным, но в разномастной одежде. Один из них был старший. Держались свободно и оценивали наше житье критически, «как монголы» -— говорят. А мы в самом деле были одеты уже частично в шкуры зверей, кожаные брюки были у всех из кожи выделанной. На другой день отец уехал с партизанами в Уланком. А на другой день один человек пригнал двух лошадей с запиской отца, где он требовал, чтоб Ванюшка и я явились в Уланком и привезли свой военный карабин. В Уланкоме мы увидели большой лагерь, человек 500-600 партизан расположились на окраине широким, пестрым табором. Нас провели к трем палаткам, там помещались командиры, в средней был Сергей Кузьмич Кочетов. Он был приветлив, расспросил о жизни и рекомендовал ехать -— «где люди живут». Приняли у нас карабин и дали нам 5 вьючных быков, две лошади, чтобы вывезти имущество. Что было сделано на другой день. А на другое утро, когда мы встали, то там, где был лагерь партизан, оказалось пустое место, только кое-где дымились остатки костров. Куда делись партизаны? Никто не знал. Отец спешил. Упаковывали в тюки, ящики с картинами, монгол привел верблюдов и несколько лошадей. Кочетов оставил транспорт для желающих ехать и Тувинскую Самоуправляющуюся трудовую колонию. С нами ехали Дробинин, Пятерников, Кутергин, и др. с семьями. Это были все торгаши и служащие торговых фирм. Караван в 25-35 верблюдов, 15-20 верховых, 5-6 тележек, упряжек двинулись от Уланкома на восток. День-два пути -— показалось озеро Убса-Нур, путь по северо-западному берегу, затем перепал через Танну Ола и спуск по долинам реки Элегест до Атамановки. Когда мы приехали в Атамановку, то с удивлением узнали, что Кочетов и все партизаны по домам -— убирают урожай…
Не то в ноябре или в начале декабря 1920 года мы бродили с Ванюшкой далеко выше Огневки и заметили вооруженные 6 человек. Четверо из них. оставив лошадей в лесу, сами поднялись на высоту и в бинокли рассматривали Огневку. Мы были встревожены, но осторожны. На другой день Ванюшка один ходил в том же направлении и также видел конных людей вооруженных и в разномастной одежде. На некоторых были монгольские шубы и малахаи, чего среди партизан не замечалось. Мы быстро собрались и двинулись обратно. В селе Элегест (в 7 км от Атамановки) мы оказались в военном положении. Партизаны в полном вооружении битком набили каждую хату. Тут мы узнали, что генерал Бакич с отрядом движется из Монголии в Туву по дороге, которой мы прибыли из Уланкома. Видимо паши около Огневки люди были разведкой отряда Бакича. В Атамановке мы обнаружили ту же картину -— готовность партизан к бою. В селе было много партизан и регулярных красноармейцев -— до одной роты. Ванюшка записался в отряд партизан, жил с отрядом в клубе, спали не раздеваясь. Геннадия не приняли -— по несовершеннолетию.
Бакич развернул отряд к Элегесту. Там уже шли небольшие стычки разведок. Но вот 12-го января 1921 г. часа в 4-5 утра по Атамановке заиграл сигнал боевой тревоги горниста, раздались выстрелы галопировавших по улице конных, забил колокол около клуба, там же был цейхгауз. Партизаны и красноармейцы умчались к северо-западной стороне села -— направление с. Элегест, там уже слышались выстрелы. Было еще темно, холодно -— около 35-40 -— мглистый туман. Мы с Геннадием кое-как одевшись, бежали к клубу. Там все гудел колокол. Около цейхауза толпилось много мужиков -— получали винтовки. Зав. цейхаузом Барабанов записывал оружие получателям, но его вытолкали за дверь и винтовки и патроны быстро пошли по рукам. Геннадий и я, схватив винтовки с патронами, подались на край села. Светало. Я, как и другие, на опояске волочил по дороге за собой цинку с патронами. Встретились трое конных, один был без оружия, соскочил с коня, схватил цинку с патронами, подал товарищам, те умчались обратно. Винтовку он повертел в руках и забросил в снег -— «не годится -— ржавая!» затвор не работал.
Руки, ноги в дырявых валенках у меня застыли к тому времени, и сам я продрог, плача шел я домой. Отогревшись в тепле, с другими ребятами, с крыши дома мы наблюдали за полем боя. Почти па всех крышах торчали бабы и ребятишки. В лучах восходящего солнца было видно наших бойцов, рассыпавшихся вдоль поскотины (там были готовые окопы) и наступавших цепью, среди кустов белых. В морозном воздухе выстрелы глохли дробной воркотней, пули, долетавшие в село, шлепались о стены домов. От Элегеста доносилась перестрелка, там тоже шел бой. Часов в 10-12 со стороны Элегеста, обходя фронт слева от нас, появился конный отряд человек 200. Бой затих, гадали -— чьи?! Левый фланг наших наращивался, туда катили пулемет. Один конный мчался к нашим, наш пеший к нему, парламентеры быстро разошлись и как только пеший вернулся к нашим частям -— закричало, загудело, застреляло пуще прежнего, а над конным отрядом ярко сверкнула сталь шашек и отряд лавой покатился на правый фланг белых. Урра-ааа -— конников слилось с фронтом обороны Атамановки в сплошной рев. «Ура», -— кричали бабы и ребятишки на крышах, летели в воздух шапки мальчишек.
Фронт -— конные и пешие бросились навстречу белым, те несколько мгновений торчали истуканами, затем бросились бежать… Через несколько минут, километра за 3, на горе появился конный отряд человек в 300, это генерал Бакич убегал с конвоем из-под Атамановки, через полчаса там показался отряд конников Кочетова. Но Кочетову в этот раз не удалось захватить Бакича. Бакич бежал в Монголию, но Кочетов опередил его, выслав небольшой отряд конников, которые встретили Бакича в Уланкоме и принудили сдаться. Итак, генерал Бакич с отрядом около 13 тысяч человек был разгромлен.
Пленные тысячами проходили по Атамановке, обозы с женщинами на коровах верхом и пр. пр. зарисовывал отец. Он много сделал рисунков с пленных.
* * *
Ну, как видим, рассказчик несколько подправил ситуацию, переместив своего отца из рядов побежденных в ряды победителей. Понятно, причины мы уже разбирали. Естественна также аберрация с увеличением численности бакичевского войска на порядок — все военные историки всех времен отмечали этот феномен. А в остальном — драгоценный источник. Есть на нем неподдельный отпечаток подлинности. Видимо — так оно и происходило
Что же до первого, исходящего от Кочетова, описания событий, так и в нем есть сомнительные места. Скажем, «все семьдесят пушек», в которые превратилась оставшаяся к тому времени единственная макленка. Да и генерал Шеметов , по достоверным данным, начальником штаба у Бакича не был, а вел колонну гражданских и нестроевых, которая, видимо, и составила большую часть кочетовских пленных.
Мы с вами, однако, слышали это не непосредственно от Сергея Кузьмича, которому в момент рассказывания около шестидесяти трех, а со времени событии прошло 36 лет. Мы это узнаем от Тойво Ряннеля, который услышал историю во время совместного закусывания в 1957 году, а изложил, как можно понять, где-то в 90-х, во всяком случае, напечатал он эти рассказы в 1998, спустя еще более 40 лет. Конечно, тут могут быть довольно крупные аберрации.
Что встреча Ряннеля с Кочетовым была именно в 1957-м, а не в 1949-м, как припомнилось, это и проверять не надо. На пенсии знаменитый партизан только и был, что последний год своей жизни. А до этого работал на достаточно высоких должностях. в системе Советской власти, в снабжении и торговле, так что кило апельсинов и пара бутылок коньяку для него специальной экспедиции в обкомовской буфет не потребовали бы. Да и следующий в рассказе эпизод с выбиванием справки о том, что Гуркин был репрессирован — никак не из 49-года, а из середины 50-х.
Ну, расхождения в описании боя — дело естественное. Но есть в эфире, правду сказать, еще одно описание событий, совсем уж малоправдоподобное, но зато оччень романтическое.
15. Крутая атаманша, лихая командирша и мальчиш-плохиш
Следующий текст разбирать на цитаты бессмысленно. Я его приведу полностью, хотя, вообще говоря, в таких случаях положено давать линк — и все. Но вы сами знаете русские сайты. Сегодня он есть, а завтра умер. А эта статейка из газеты «Вечерний Красноярск» не имеет права на исчезновение.
Ну, конечно, постараюсь в меру своих скромных сил все это несколько пониже прокомментировать.
Как атаманша партизанам помогла
Семен Кузьмич Кочетов в Туве — личность легендарная. Его имя носит одна из центральных улиц столицы республики. Участник трех войн: Первой мировой, Гражданской и Великой Отечественной. Воевал под Москвой, бился под Курском, освобождал Киев: Вернувшись в Кызыл, долгое время работал председателем горисполкома.
Семен Кочетов родился 7 ноября 1894 года в деревне Колдыбай Минусинского уезда. В 1914 году семья переехала в Туву и поселилась в Атамановке. Семен, как и отец, работал плотником, занимался крестьянским хозяйством, дружил с местными аратами, хорошо освоил тувинский язык. Кочетов организовал первый в Туве отряд Красной гвардии. Он состоял из шести рот по 100 штыков в каждой и кавалерийского эскадрона. Именно отряд Кочетова разгромил войска белогвардейского генерала Бакича, которые по численности в четыре раза превосходили отряд красных партизан.
По воспоминаниям его друзей, Кочетов был очень общительным человеком, за «рюмкой чая» любил вспомнить дела давно минувших дней. Мало кому рассказывал один эпизод, связанный с ошеломляющей победой красных партизан над войсками генерала Бакича у родного села Кочетова — Атамановки в 1921 году. Одним из немногих, слышавших эту историю, был кызылский пенсионер Василий Афанасьевич Мерзляков, многие годы возглавлявший Тувинский областной совет профсоюзов.
…Успех в этой операции официальные источники всегда приписывали исключительной храбрости и стойкости партизан отряда Кочетова. Сам же красный командир лишь перед самой смертью признал, что разбить белогвардейцев под Атамановкой удалось лишь благодаря умелым действиям разведки. Дело в том, что разведчики Кочетова сумели выкрасть у Бакича его красавицу жену, постоянно находившуюся при генерале и знавшую все планы белогвардейцев.
Белогвардейская разведка докладывала, что партизанских войск в Урянхае почти нет, и это несмотря на то, что тувинские партизаны в марте 1921 года разгромили китайские отряды в местечке Дас-Ужу близ города Шагонара и в долине реки Чадааны. Предводитель китайцев Лиин-Ван спасся бегством. Доверяя донесениям своей разведки, Бакич вел войска по территории Урянхайского края, не представляя, какое мощное сопротивление встретит он в лице отряда партизан Кочетова.
Бакич не знал, что Кочетов еще в 1918 году создал мобильный партизанский отряд в Подхребетинском районе (ныне это Тандинский район Тувы. — Ред.). Боевой опыт, полученный на фронтах Первой мировой войны, помог ему организовать из местных русских и тувинских мужиков, тех, у кого были винтовка, сабля и лошадь, мощный отряд. Партизанская жизнь — особая. Сегодня ты просто крестьянин, пастух или охотник, а завтра можешь стать бойцом. И лошадь, и оружие были всегда при партизане, даже в поле во время работы. Собирали партизан в отряд эстафетным способом, его штаб находился в Атамановке. Требовались считанные часы, чтобы собрать в боевые порядки разбросанных по всему району партизан из Березовки, Бай-Хаака, Арголика, Межегея и других деревушек.
Может, поэтому и докладывала разведка Бакича, что партизанских войск в Туве нет. Эта недооценка партизанских отрядов и привела к полному поражению всех белогвардейских банд.
Вот как-то просыпается генерал Бакич рано утром, а жены нет. Где она? Исчезла! Ее украли разведчики Кочетова. На допросе красавица держалась гордо.
«Говорить, — сказала, как отрезала, — буду только с самим командиром!»
Кочетов остался с ней с глазу на глаз. И вот что она ему заявила, об этом рассказывал потом сам красный командир: «Все планы генерала я раскрою тебе лишь после того, как ты пообещаешь жениться на мне».
Пришлось красному командиру пообещать выполнить ее просьбу, на самом деле практически невыполнимую, ведь Семен Кузьмич был давно женат… Ну, а хорошая память, знание карт военной обстановки, повседневное нахождение в штабе генерала позволили жене Бакича точно передать все сведения о составе белогвардейский войск. Благодаря полученным от жены Бакича сведениям, недалеко от деревушки Ал-Кежик окружили и уничтожили войска Бакича. Сам Бакич попал в плен и по приговору военного трибунала был расстрелян.
Когда партизаны праздновали победу, Кочетов решал, как же ему выполнить данное жене Бакича обещание. Та требовала свадьбы, и она состоялась. Но… Когда на свадьбу начали собираться любители выпить, кто-то из партизан, вскочив на коня, поскакал в Атамановку к жене Сергея Кочетова Ольге. «Ты здесь сидишь, чаи распиваешь, а твой Сережа свадьбу играет с белогвардейской красавицей!» Вскочив на боевого коня, вооружившись саблей и наганом, Ольга через полчаса уже была в Ал-Кежике. Дверь в дом, в котором шумела свадьба, она открыла ногой и с порога хотела в упор расстрелять жениха с невестой. Но кто-то вовремя схватил ее за руку, выстрел пришелся в потолок.
«Крутая атаманша», как сами партизаны называли жену Бакича, долго не могла успокоиться. Кочетову ничего не оставалось делать, как убрать ее с глаз долой. Он отправился с ней в Туран, городок, расположенный на административной границе с Красноярским краем, под предлогом дальнейшей отсылки «атаманши» в Минусинскую тюрьму в качестве пленницы. Но, пока добирался вместе с ней до Турана, Кочетов передумал. Он понял, что не сможет так быстро расстаться со своей новой любовью. Общение с этой очень красивой женщиной (имя ее Кузьмич так, к сожалению, и не назвал), которая доверилась ему как мужчине, было необходимо ему как воздух. Оставив ее на попечении батюшки православной церкви в Туране, Кочетов вернулся в Атамановку к своей суженой. Но очень часто его можно было видеть скачущим на коне в Туран, на свидание к «крутой атаманше». И продолжалось это не один месяц.
Однажды до командира дошел слух, что звонарь церкви, здоровый рыжий парень, не просто ухаживает за новой возлюбленной, но и вступил с ней в «близкие» отношения. Оставив все свои заботы, Кочетов появился в церкви Турана и начал наводить там порядок. Узнав о его приезде, звонарь спрятался так, что Сергей Кузьмич несколько дней не мог его отыскать. Но когда нашел, то объяснил не только на словах, что приставать к этой женщине нельзя. Звонарь пообещал не приближаться к его любовнице даже на шаг. И слово свое сдержал.
Влюбившаяся в Кочетова красавица осталась одна. Ее не устраивали редкие свидания с красным командиром. Она страдала, когда его не было рядом с ней. В последний раз ее видели сидящей на подводе: женщину увозили в Минусинск, в психиатрическую больницу. Потупив очи, она робко перебирала нарезанные квадратиками бумажки, считая их, как деньги, и что-то рассказывала неведомому слушателю про себя.
На этом любовная история закончилась, но в памяти героя трех войн она осталась на всю жизнь. Кочетов даже записал ее на магнитофонную пленку. Единственная просьба была у Сергея Кузьмича — не публиковать этот рассказ до ухода из жизни его жены Ольги. Что и было сделано.
* * *
Ну, что Кочетов в ходе очерка плавно превращается из Семена в Сергея, вы, наверное, и сами обратили внимание. Явно, что по ходу сочинения автор проверил по книжкам, как именно звали его героя на самом деле. Либо это спонтанно всплыло на поверхность сознания его информатора тов. Мерзлякова. Так что с этого пункта версия имени не противоречит общепринятой. Правда, за недосугом забылось исправить уже написанную часть. Но не будем ловить блох, однако. Сама идея использования боевой подруги вместо лэп-топа для хранения карт и другой оперативной информации уже настолько хороша, что на мелочи можно не глядеть.
Я, однако, не думаю, что мы должны критиковать версию кызыльского корреспондента красноярской «Вечорки» А.Филатенко. Скорей, мы должны сказать ему, как Синдбад-мореход Синдбаду-сухопутному: «Ты развеселил меня сегодня!» — и подарить сто дирхемов.
Фольклор, конечно. Но как хорошо-то! Чего стоит хотя бы законная Ольга с саблей и наганом врывающаяся чуть ли не прямо на коне в избу, где пируется свадьба ее мужа? Коня на скаку остановит … ну, и так далее. А как вам Атаманша? Мне она представляется не какой-нибудь хлипкой задрыгой, подобной героиням нынешней светской хроники Первого Канала, а статной Юноной, вроде Нателлы Болтянской. Да! — у нее ж есть, на самом деле, песня как раз про атаманшу. Слышали? Вот здесь, называется «Персияночка«.
Мне, правду сказать, хотелось бы верить, что за этой историей что-то все-таки стоит. Какой-то эпизод с одной из пленниц, взятых в бакичевском отряде. Что действительно — скакала кочетовская жена и была какая-то стрельба в потолок. Им, участникам, нынче уж все равно за давностью происшествий, а мне было б так романтично!
Тем более — тут у нас зафиксировался бы и Мальчиш-Плохиш. Никакой измены в смысле Особого Отдела, выдачи Государственной и Военной Тайны не образовалось бы, но то, что один из отрядников нарушил Святую Мужскую Солидарность и пролегавил про амуры своего предводителя его законной кобре… это, товарищи, хуже всякой измены Родине и ее закромам в пользу корзины печенья и бочки варенья!
Впрочем, это все-таки, крестьянское ополчение… все всех знают… может, он сам под это дело рассчитывал на Ольгину, хоть мимолетную, благосклонность? Все равно — извинения такой подлянке нету!
16. Смерть на чужой стороне
Так или иначе, но воинство Бакича было разбито наголову. И важную роль в этом сыграли молодые партизаны Кочетова. Хотя… в бою-то кроме них участвовали и вполне регулярные красноармейцы стоявшей поблизости роты 231-го стрелкового полка. Как-то в виденных нами мемуарах это не так заметно, но имело место. Явно, что Всаднику на вороном коне со светлой саблей и красной звездой не надо было скакать день и ночь по горному Усинскому тракту, чтобы достичь далекой Красной Армии.
Часть побежденных, как мы видели, попросту сдалась, а часть, вместе со своими беженцами, ушла назад, в Монголию. Надежды у них уже не оставалось никакой. Сражение при Атамановке происходило 8-10 декабря по новому стилю (по другим данным 1-2 декабря), а климатологи дают для этого времени в тех местах температуру от минус десяти до минус двадцати. С дальнейшим быстрым понижением к концу месяца. Вот и представьте себе, как они пешком бредут через хребет Танну-Ола назад в монгольский Уланком. Будто бы, сам их предводитель бросил личное оружие, поднял большой деревянный крест и пошел впереди колонны. Так, во всяком случае, пишет Карл Байкалов. Его, правда, в Монголии к тому времени уже не было, уехал воевать в Якутию, но интереса к теме он не потерял.
Возможно, что рассудок генерала к тому моменту уже не выдержал испытаний. В любом случае, путь их, на этот раз, был недлинным. У Уланкома их встретили части Хатан Батора Максаржава, того самого, который в 1919 году приходил в Туву во главе беломонголов, а нынче решительно все осознал и командует, наоборот, красномонголами. Чтобы закончить о Хатан Баторе, скажем, что через пару лет он будет военным министром Монгольской Народной республики, членом ЦК, а потом вдруг случайно и внезапно погибнет на охоте.
* * *
Монголу они, конечно, были совсем не нужны, а вот советским товарищам — очень! Бакича и других высших офицеров передали Советам 3 февраля 1922 года, отвезли в Новониколаевск — столицу Советской Сибири и начали готовить к процессу. Опыт уже был. Здесь же, в Новониколаевске, в городском саду «Сосновка» на улице Фабричной 15 сентября предыдущего года состоялся показательный процесс над Романом Федоровичем Унгерн фон Штернбергом. За один день осудили и к вечеру расстреляли. Этих, Бакича и еще 16 его генералов и старших офицеров, положили судить 25 мая. Заранее продавали билеты для публики. В качестве общественного обвинителя был известный Емельян Ярославский. Он же, кстати, обвинял и Унгерна в сентябре.
Но барон — он был монархист и даже с большим уклоном в теократию, а Бакич, как помните, служил в Народной Армии, флаг у него был красный с небольшой трехцветной нашлепкой, лозунги у него были никак не монархические. А вот это как раз и оказалось главным подарком Власти Трудящихся. Сибирь — Сибирью, а в Москве вот-вот начнется процесс эсеров (8 июня — 7 августа). Вот тут очень хорошо было скомпрометировать социалистов-революционеров, навесить на них те убийства и прочие ужасы без которых невозможна любая война, а тем более такая экзотическая.
По дурости или с заранее обдуманным намерением, но и адвокат стал уговаривать суд, что его подзащитный не бандит какой-нибудь, а имел в своих рядах социал-демократов-меньшевиков и социалистов-революционеров.
На радость Емельяну Ярославскому.
Результат вы уже, однако, поняли. Бакичу и еще пятерым — вышка. Как изящно формулирует известный некогда певец ВЧК-ОГПУ Д.Голинков в своей недавней книжке «Правда о врагах народа»: «Все они были сурово наказаны». Куда ж суровей! Другим по нескольку лет или условно, но ждет их постоянный учет в Органах и — всех до одного — ранняя смерть. «Под гром аплодисментов зрителей».
Лучше бы он вернулся из Самары на свою далекую родину, в Черные Горы тогда, в начале 1918-го …
Вот его фотография незадолго до суда и расстрела. Видите сами, что бородатый русский крестьянин не очень похож на того молодцеватого, немного опереточного балканоида, который был на более ранних снимках. Ну, так и прожито за эти немногие последние годы!
17. Четыреста пятьдесят километров по прямой
Ну, хорошо. С Мальчишем-Кибальчишем мы, кажется, определились. Главного Буржуина похоронили. А при чем тут Гайдар? Где в это время был любимый детский писатель?
В начале ноября 1921-го он в Башкирии, командует отдельным 3-м коммунистическим батальоном ЧОН в Белорецке. Потом уезжает в Москву за новым назначением. С января (по другим данным — с февраля) 1922-го — в Сибири. Как он сам писал в автобиографии: «был назначен начальником второго боевого района, на границе Монголии (Тана-Тувы), где только что прошли части белого полковника Олиферова и остатки офицерской банды Соловьева».
Совершенно точно, что в приказе по шестому отряду ЧОНа от 24 марта 1922 года обозначено :
«Прибывшего в мое распоряжение штаб ЧОНгуба Енисейского 19 марта сего года товарища Голикова зачислить в списки отряда на все виды довольствия с вышеуказанного числа, с назначением на должность комбата вверенного мне отряда. Тов. Касьянову командование батальоном сдать и прибыть в мое распоряжение.
ОСНОВАНИЕ: личное приказание Команчонгуба.
Командир отряда КУДРЯВЦЕВ».
После этого Голиков, будущий Гайдар на протяжении двух с половиной месяцев носился по тайге, пытаясь выловить и уничтожить Горно-конный партизанский отряд им. Великого Князя Михаила Александровича, как именовали себя повстанцы местного атамана Ивана Соловьева. Не преуспел. Уже без него были штурмы гор и лесов и, наконец, гибель есаула в мае 1924 года. Уже 10 июня его отстранили от командования и затребовали в Красноярск, в губернский штаб ЧОН. Там разбирались с его самоуправством, а после и с физическим и психическим здоровьем. В сентябре из Красноярска его отослали в Центр, а через год и вовсе списали из РККА. Все-таки, знаете ли, командовать полком, хоть бы и запасным, в семнадцать — рановато. Непосильная нагрузка.
Но это же Гайдар! Имя приметное и само по себе, а тут еще широко известный внук. Разумеется, на эти два с половиной месяца навалили в советское время море подвигов, а в послесоветское — целый океан ужасов. Ну, чукчи, конечно, писатели, а не читатели, многие даже члены ССП — но попробовали бы хоть сообразить, что столько всего человек за такой короткий срок не успеет. Тот же Солоухин привел море документов о терроре, только что ни в одном из них Аркадий Голиков не фигурирует.
Слава Богу, появилась хоть одна толковая статья местного абаканского кандидата исторических наук Шекшеева, которую можно и в Сети почитать (начало, продолжение). Пишет сибирский историк, что много занапрасну лилось крови в его земле (как, заметим, и в остальной стране), что попачканы, по видимому, руки кровью и у будущего детского писателя, но было это тогда попросту нормой жизни. С обеих сторон. Не хуже, чем в Пугачевщину. Но вот остальные так это нормой и считали, а тут, видимо, натура не такая закаленная — да и пацан же по годам, он это запомнил и всю оставшуюся жизнь это его мучило.
Тут на память приходит советский фильм «Выбор цели» об атомщиках. Фильм вполне патриотический и воодушевляющий, собственно, чего же вы ждали от режиссера Бондарчука? Но вот случайно получилось или как, но очень бросались в глаза моральные муки насчет бомбы у Роберта Оппенгеймера в исполнении Юрского и, с другой стороны глобуса, полное отсутствие терзаний и вообще каких либо сомнений у Курчатова-Бондарчука и его соратников. Там вся проблема была — успеют порадовать Родину бомбой к Первому Мая или задержится до Седьмого Ноября. Так что даже было некоторое сомнение — а люди это или все же высококачественные андроиды?
Но в любом случае мы знаем, что будущий Гайдар апрель и май, когда готовился и проводился процесс бакичан, находился в нынешней северной части Хакассии. Был он в это время «начальником Второго боерайона, включающего территорию шести нынешних районов на юге Красноярского края: Ужурский, Шарыповский, Орджоникидзевский, Ширинский, Боградский и часть Усть-Абаканского». По прямой тут около 400 верст до урянхайской, впрочем, уже тувинской с августа 21-го, Атамановки, где в декабре сражались партизаны Сергея Кочетова и воинство Андрея Бакича. И чуть меньше до Новониколаевска, ныне Новосибирска, где в мае судят генерала и его соратников. По-сибирски, прямо скажем, рядом.
То есть, не знать ему эту историю об одном из последних набегов побежденных на территорию победителя, произошедшем совсем рядом … воля ваша, это невозможно. Конечно, мы уже с вами убедились, что полную истину тут не знал и, уж точно, не помнил спустя годы, никто. Но какой-то профессиональный чекистский фольклор на эту тему, видать, запал Голикову в память. И всплыл десять лет спустя, когда корреспондент «Тихоокеанской звезды» Аркадий Гайдар лечился от запоя в хабаровской психушке и там же написал свою удивительную «Сказку про военную тайну, Мальчиша-Кибальчиша и его твердое слово».
18. Судьбы и жребии
Ну вот, пришла нам пора расставаться с нашей сказкой и с реальной историей, которая, как кажется, послужила сказке некоторым прототипом. Простимся и с ее героями, еще раз назовем некоторых из них.
Дутовского производства генерал-лейтенант Андрей (Андро) Степанович Бакич. Прожил он на белом свете сорок три с половиною года и сложил свою буйную голову за четыре с половиной тысячи километров от своей Черногории.
Атаман Дутов Александр Ильич. В сорок один год убит чекистами при попытке похищения в китайском Суйдине. Другой атаман — Анненков Борис Владимирович. В 1927 году похищен из Китая чекистами и увезен в Советский Союз. Там его судили и расстреляли. Было ему тогда тридцать восемь лет. Барон Унгерн фон Штернберг Роман Федорович, несостоявшийся создатель желтой буддийской империи. Тоже, как помните, расстрелян после революционного суда в возрасте тридцать шести лет. Пепеляев Анатолий Николаевич, сибирского производства генерал-лейтенант. Этого советский суд приговорил к смертной казни. Но смерть ВЦИК заменил на десять лет заключения. Потом, правда, все-таки расстреляли. Было ему тогда сорок семь. Иван Соловьев, тот самый командир «Горно-конного партизанского отряда им. Великого Князя Михаила Александровича» из хакасских гор. Застрелен чекистами во время переговоров о сдаче. Было ему тридцать два года.
Но и победители тоже не все дожили до старости. Вот победитель Пепеляева чекист Иван Яковлевич Строд. Расстрелян в 1938 году в возрасте сорока трех лет. Другой знаменитый сибирский чекист, Карл Байкалов-Некундэ, пули тогда избежал, получил за троцкистский шпионаж десятку, умер в ссылке в 1950-м. Было ему тогда уже шестьдесят четыре. Знаменитый красный партизан штабс-капитан Петр Щетинкин. Был в Монголии инструктором Государственной Военной Охраны и погиб в 1927 году при очень странных обстоятельствах в возрасте сорок два года. Их общий начальник, «Сибирский Ленин», Иван Никитич Смирнов. Расстрелян по делу «Антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского блока» в 1936-м. Было ему пятьдесят пять.
* * *
Ну, а где и как жили и помирали десятки миллионов людей, по судьбам которых проехалась Гражданская Война — да кому это интересно? Я, впрочем, позволю себе вспомнить двоих людей, важных лично для меня. Скажем сразу, что этим двоим — повезло.
Дед мой, Александр Дмитриевич, совершенно сознательно не хотевший принять ни белую, ни красную сторону — и по сказочному везению смогший это выполнить — дожил до девяносто четвертого года своей жизни. Он умер в 1981 году, за несколько лет до того, как Советская Власть начала показывать первые признаки трупного окоченения. Я прилетел на похороны из Нижневартовска. На поминках я сказал: «Сегодня мы похоронили последнего, наверное, члена партии социалистов-революционеров в нашей стране …». Мой отец, член Башкирского обкома КПСС, покосился на меня, но перебивать не стал. Понимал, что его тесть так и не полюбил эту власть, в отличие от большинства своих соотечественников, готовых страстно, до оргазма, любить любую Власть, лишь бы покруче да попарадней.
Баба Хима … нынче ее тоже нету в живых, конечно. Иначе ей было бы уже под сто десять, а такие люди по планете наперечет. Тем более — в Амурской области. А сорок лет назад была она, вдова красного партизанского командира и первого председателя колхоза в селе Петропавловка, погибшего под Курском, крепкой, активной и красивой старухой. Жила на двенадцатирублевую пенсию от добрых Партии-Правительства, огорода, на котором гнулась каждый летний день, сдачи углов, кормежки и обстирывания гарнизонных офицеров — конкретно нас со старлеем Володей. Ни во что, сколько понимаю, не верила — кроме себя и своего труда.
* * *
Вспомнить еще чоновца Аркадия Голикова из Арзамаса, недолго противника атамана Соловьева. В 1924 году его списали из РККА по здоровью, в общем, более по психическому. Прожил он после этого семнадцать лет, стал знаменитым детским писателем, а в октябре 1941 год погиб в возрасте тридцать семь лет. Был он в это время в партизанском отряде, куда попал после окружения в ходе «киевской катастрофы».
В общем, одним из немногих участников этой затянувшейся истории, дожившим более или менее до старости, оказался как раз наш Мальчиш-Кибальчиш — Сергей Кузьмич Кочетов. Был он на разных руководящих кызыльских должностях до 1957 года, воевал во время Великой войны в Красной армии. В 1957 году, по некоторым воспоминаниям, была у него небольшая стычка с тувинским местным первым секретарем Салчаком Токой. Тут его отправили на пенсию, а вскоре он и умер. Но пока был жив — пользовался большим уважением, как герой Гражданской воины. Приходили к нему достаточно регулярно пионеры: получать заряд патриотизма и героизма непосредственно от ветерана.
* * *
Вот какую сказку на Востоке рассказал мне старый аксакал…
Приложение.
Несколько дат из жизни и смерти А.С. Бакича, С.К. Кочетова и А.П. Голикова-Гайдара
31 декабря 1878 г. В городе Андриевице, Черногория родился Андро (Андрей Степанович) Бакич
7 ноября 1894 г.В деревне Колдыбай Минусинского уезда. Енисейской губернии родился Сергей Кузьмич Кочетов
Февраль 1900 г.После трех лет жизни и учебы в сербском Белграде Андро Бакич выслан за политический заговор против династии Обреновичей и переехал в Россию, где зачислен на службу в Российской армии и учебу в Одесском пехотном училище.
22 января 1904 г.В городе Льгове Курской губернии родился Аркадий Петрович Голиков (Гайдар)
Апрель 1912 г.После четырех лет временного жительства в поселке Вариха и городе Нижнем Новгороде Аркадий вместе с семьей переезжает в город Арзамас Пензенской губернии
12 июня 1912 г.В городе Никольске-Уссурийском Приморской области штабс-капитан А.С.Бакич ушел в отставку по состоянию здоровья
Лето 1914 г.Семья Кочетовых, включая 20-летнего Сергея, перебирается в недавно взятый под российское покровительство Урянхайский Край, в русское переселенческое село Атамановка
Август 1914 г.Начинается Первая Мировая война. Штабс-капитан А.Бакич и новобранец С.Кочетов отправляются на германский фронт. Аркадий Голиков еще мал, но на ту же войну уходит его отец рядовой Петр Исидорович Голиков.
Февраль 1917 г.Революция в России. Ставший к этому времени орденоносцем, полковником и командиром 55 Сибирского стрелкового полка, воевавшего в составе 12 армии под Ригой, Бакич по требованию солдат вынужден покинуть свой полк. В эти же дни и на том же фронте прапорщик Голиков избран однополчанами комиссаром 11 Сибирского стрелкового полка. Где-то неподалеку воюет на империалистической войне и рядовой Кочетов.
Весна 1918 г.Сергей Кочетов возвращается после демобилизации с империалистического фронта и организует в своей Атамановке вооруженный отряд при Совете крестьянских депутатов.
15 июля 1918 г.Бакич в Сызрани участвует в антисоветском восстании и становится командиром Народной Армии
29 августа 1918 г.Четырнадцатилетний А.Голиков принят в РКП(б) «с правом совещательного голоса по молодости и впредь до законченности партийного воспитания».
Декабрь 1918 г.Аркадий Голиков уходит в Красную Армию, для начала — адьютантом командующего обороной и охраной железных дорог Республики.
5 апреля 1919 г.Командир IV Оренбургского армейского корпуса А.С. Бакич произведен в генерал-майоры.
Август 1919 г.После окончания Пехотных Киевских курсов красных командиров А. Голиков командует взводом, потом ротой на петлюровском фронте.
Ноябрь-декабрь 1919 г.Бакич и его корпус участвуют в отступлении — «Голодном Походе» армии Дутова от Кустаная до Семиречья.
Июль-август 1919 г.Крестьянское ополчение под командованием С.Кочетова участвует на стороне партизанской армии Кравченко-Щетинкина в боях против колчаковцев есаула Бологова.
22 марта 1920 г.А.Бакич с отрядом переходит в Китай. Интернирован в лагере на реке Е-миль.
Июль 1920 г.Бакич произведен Дутовым в генерал-лейтенанты. Высшая точка его военной карьеры.
23 мая 1921 г.Отряд Кочетова разбил в бою у Тарлашкын Эрзинского кожууна отряд белогвардейцев под командованием прапорщика Поползухина, помощника атамана Казанцева.
24 мая 1921 г.Части РККА перешли китайскую границу. Начался джунгарский поход отряда Бакича.
30 июня 1921 г.Тамбовская губ.. После окончания курсов «Выстрел» семнадцатилетний А.Голиков вступил в командование 58-м отдельным полком по борьбе с бандитизмом. Вершина его командирской карьеры.
8-10 декабря1921 г.Окрестности села Атамановка (ныне Кочетово). Бои между войском Бакича и Урянхайской Красной армией (фактически — крестьянским ополчением) под командованием Кочетова. Белые побеждены, частично сдались, частично бежали через перевалы назад в Монголию.
30 декабря 1921 г.Бакич и остатки его отряда сдались красномонголам Максаржава
3 февраля 1922 г.Бакич и его спутники выданы властям РСФСР
Конец марта — июнь1922 г.А.Голиков назначен командиром батальона частей особого назначения (ЧОН) на юге Енисейской губернии, где и воюет с атаманом Соловьевым
25 мая 1922 г.Суд над А.С. Бакичем и другими в Новониколаевске. Генерал приговорен к смертной казни
Июнь 1922 г.Казнь Бакича1922 г.Сергей Кочетов за победу над Бакичем получает Орден Красного Знамени и назначается командиром частей ЧОН, действующих на территории Танну-Тувы. Пожалуй, что это вершина его военной карьеры.
Июнь1922 г.Так и не поймавший атамана Соловьева Голиков отозван из своего района и отправлен в Красноярск.
Ноябрь 1924 г.А.Голиков уволен по болезни из РККА (травматический невроз).
Август1932 г.А. Гайдар, находясь в в Хабаровской психиатрической лечебнице, где он лечился от запоя, написал «Сказку о Мальчише-Кибальчише».
Апрель 1933 г.«Сказка» печатается на страницах «Пионерской правды»
21 июля 1941 г.Гайдар уезжает корреспондентом «Комсомольской правды» на фронт
26 октября 1941 г.Гайдар погибает в партизанском отряде, где он оказался после окружения и падения Киева
1941-45 гг.С.К. Кочетов в рядах Советской Армии участвует в Великой отечественной войне
октябрь 1957 г.В Кызыле умер персональный пенсионер С.К. Кочетов
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2019/nomer9/eygenson/
