ВАЛЕРИЙ ГАЕВСКИЙ
ЮЛИАННА ОРЛОВА
ДОБРО С ХОРОШЕЙ ПАМЯТЬЮ ПРОТИВ РАЙСКОЙ НЕВИННОСТИ
(О повести Марины Матвеевой «Асуров рай». Севастополь: Колорит, 2019)
Добро обязательно должно победить зло. Поставить на колени, поглумиться и зверски убить.
Летучий афоризм (из Интернета)
Один из авторов этой рецензии когда-то уже переживал моральную драму поиска ответа на вопрос противостояния богов и демонов. Даже природа этих слов кажется различной, не говоря уж о смысловом наполнении, но слова эти за много веков культурных битв обрели в сознании людей устоявшийся смысл, который прочно вызывает в воображении образы двух существ, совершенно враждебных друг другу. И все эпитеты зла, коварства, беспощадности, кровожадности, подлости, хищности при этом превращают образ демона в могуче-уродливое, тёмно-лоснящееся создание под чёрными тучами или объятое адским пламенем… Это, что называется, архетип имиджа… или имидж архетипа.
Обычному человеку этого вполне достаёт, то есть для его и левого, и правого полушария такая информация кажется визуализированной правдой. Да, нужно добавить, что за «правдой» стоят, как правило, художественные представления предков, не очень или очень далёких, стоят сказки, религиозные страшилки, мистические картинки (если попадались) акцентуированных художников вроде Вальехо (совсем не обязательно Врубеля) и ещё что-то… Пусть каждый дополнит свою копилку.
Но вот когда мы начинаем раскапывать историю противостояния богов и демонов в разных мифологиях и всплывают их настоящие, древние самоназвания, например «дэв» и «асур», «див» и «ахур», «деос» и «даймон» и так далее, привычные и устоявшиеся картинки начинают плыть… А если мы ещё при этом углубляемся в тему, прибегаем к источникам и собственным ненавязанным суждениям – картина меняется и в ней неизбежно возникает вопрос: а так ли всё было, как это подают критические академические школы мифологоведения?
Оставим в стороне греческую мифологию, в которой демоны, например, не тождественны титанам, мифологию, в которой есть понятие «старшие братья» (или поколения) богов, уступивших в битве власть над миром своим «младшим» – реформаторам во главе с Зевсом.
Обратимся к авестийской (зороастрийской) и индийской мифологиям, где антиномия «дэвы» – «асуры» более чем очевидна, где она формально постулирована, причём с полной заменой одних другими, этакой вывороткой, поляризацией качеств, достоинств, способностей и верительных грамот. Злыдни асуры в индийских мифах становятся воплощением высших добродетелей в иранских мифах (ахуры), а справедливые «чесноки» дэвы (дивы) у индусов – у иранцев чистое порождение мрака и зла. Загадку этого перевёртыша нам давно пытаются объяснить с позиции древнего историко-культурного противостояния, причём между родственными арийскими племенами… Можно пуститься в рассуждения о том, что только войны племён, их битвы за территорию и ареалы обитания привели к таким объективным религиозным результатам. Асурианский культ огня окреп в Иране, а арии Индии, изрядно перемешавшись (хотя это совершенно не так) с местными дравидами (у которых торжествовал, кстати, культ Кали и несколько ограниченный культ Рудры), выбрали для себя триаду Брахма-Шива-Вишну, расслоили общество по кастам и… Но это обычный взгляд.
А вот другой…
Всё дело в страстях, в их переходчивости. Всё дело в том, что и боги, и асуры, а позднее и люди приняли другой культ – культ вселенской игры под названием лила. Страсти (как двигатель жизни и развития) имеют сложную, смешанную природу, в которой уживаются противоположности, и если наступает какая-то доминанта, то не обязательно она выразится в добродетели, она может поляризоваться и в порок. Говорить о первоначальном добродетельном мировоззрении богов, увы, не приходится, поскольку в ходу у высших существ оказались и хитрость, и обман, и коварство, и жестокость, и даже некоторая санкционированная подлость.
Вспомним пураны. Характерный древнеиндийский миф о пахтании океана и добыче напитка бессмертия – амриты. При этом благоденствовали дэвы и асуры в своих мирах, почитали мудрость и стремились к совершенствованию одинаково, но вот чего-то не хватало, прежде всего, богам… Тогда-то дэвы наметили великую цель и договорились с асурами о совместной работе, срок которой растянулся на тысячу лет. То есть тысячу лет они трудились бок о бок, а когда вспахтанный океан (разумеется, речь идёт о вселенском эфирном океане) раскрылся и драгоценный напиток явил себя – боги обманули асуров, забрав амриту себе.
Только демон Раху успел попробовать напиток, но пока он пил его, коварные боги успели отсечь ему голову, так что бессмертной осталась только одна голова, а тело поринуло в бездну…
Вот вам и лила… Но лила на этом не остановилась.
Возмущённые асуры пошли войной на богов и, несмотря на всё сопротивление последних, уже готовы были и могли одержать победу. Тогда смятенный паникой и сокрушенный Индра призвал на помощь разрушителя миров махадэва Шиву. И только Шива своим сверхоружием разрушил летающий город асуров – гениальное творение Майи, этакого Теслы его мира.
Что же вменялось дэвами в вину асурам? Согласно писаниям, а точней, морали, которую брахманы вложили в уста «добродетельных» захватчиков, – нескончаемый демонический эгоизм, самолюбование и приверженность к страстям.
Но лила продолжалась и продолжается до сих пор, хотя боги и демоны не кажут себя в очевидности, а скорей всего, перешли в тонкие планы бытия, сменили инструменты воздействия на нас и друг на друга. То ли закон кармы их образумил, то ли… С этим вопросом нам ещё предстоит разобраться…
Тем не менее в индийском божественном пантеоне в числе знаковых оказались и прижились настоящие демонобоги, дэвасуры – Савитар, Агни, Митра, Варуна, Вайю, Сурья и другие «страстолюбцы». Любопытно, что Митра (буквально с авестийского «дружба», «союз») вошёл в иранский пантеон как один из высших богов-законодателей, а Агни заполнил собой ритуальные чаши в зороастрийских храмах на века…
Теперь, очертив этот космос представлений о смешанной природе страстей на всех уровнях, включая и людей, мы перейдём к волнующему нас произведению…
Перед нами образец мифологической фэнтези, укладывающийся в каноны жанра, в том числе по критерию творческого переосмысления мифа изначального. В своё время дуэт Генри Лайон Олди в «Чёрном баламуте» предложил неклассический взгляд на божественно-политическую подоплёку «Махабхараты»; Марина Матвеева созвучна подобной коррекции смыслов (ни в коем случае не подражая Олди), и финал произведения даёт понять, что оно описывает инкарнационную предысторию одного из махабхаратианских героев.
В «небесной политике» Марины Матвеевой дела глобальные замешаны на эмоциях (страстях), и этим боги (традиционно для фэнтези) поразительно схожи с людьми. Даже можно сказать, боги гипертрофированно человечны в подверженности эмоциям, потому что если человек способен обуздать ревность, зависть или жажду мести через оглядку на некие высшие принципы или высшую справедливость, то боги верят, что мир вращается вокруг них (ну, или, по крайней мере, очень убедительно в этом самообманываются («Мы уверяем себя, что наказываем грешников, помогаем им отработать карму, очистить душу… и этим оправдываем чудовищные…»), поэтому их наименее лицеприятные проявления характера не ограничиваются ничем, кроме собственной жестокой фантазии.
Асуры с присущей им, по марининой версии, непосредственностью определяют своих антиподов просто как расу существ Вселенной. Они не создали ни законов кармы, ни законов физики, ни другие расы («Им не из чего». Вспоминается анекдот, когда Бог говорит человеку, собравшемуся из глины создать другого человека: «Постой! Это моя глина!»). Асурово отношение к Богам однозначно: обманщики, владеющие лишь майей.
Дэвово же отношение к асурам – неразумные животные, воплощение всех несовершенств мира.
И, как это и бывает в жизни, истина лежит где-то посередине.
Дэвы, помимо магически-креационистских сил и космических знаний (отнюдь не одной только майи), наделены… смертностью, так же как и «мало живущие» – крошечные люди. Последние представляют особую ценность для просвещённых и могущественных дэвов, питая их своим поклонением. На стремлении удержать этот источник нематериальной пищи и строится приснопечальная политика, приближающаяся к космогонии – на уровне, доступном дэвам.
Есть у них «божественная идея фикс»: достижение совершенства. Известно, какую важную роль в индуизме играет очищение от греха и несовершенств (доставшееся в наследство также буддизму). Дэвы чтят закон кармы (так и хочется съязвить: как Остап Бендер чтит Уголовный кодекс, ибо позволяют они себе такие поступки, какие для людишек считаются самыми настоящими грехами). Однако над законом кармы у дэвов тоже есть определённая миропорядковая власть: убийство дэва – больший грех, чем убийство, скажем, человека; ну а убийство асура – это и вовсе подвиг. Риши Дурваса, как основной разъяснитель мифологического мироустройства в повести, объясняет, что корень конфликта богов и демонов – в следовании Новым Законам, предписывающим ни много ни мало – разделение полов.
Получается, что в статьи преступлений (несовершенств) попали некоторые качества и поступки даже не столько за их объективную вредоносность для космоса, сколько за то, что они присущи единственной расе, которая не стала сотрудничать с новыми авторитетами и жить по новым законам.
Нет, с законодательством во вселенной, захваченной дэвами, явно не всё беспристрастно и прозрачно, и лобби налицо. Вновь обратимся к «Махабхарате»: альянс Пандавов и Кришны сотоварищи то и дело использует серые политтехнологии или же откровенный обман. Вернёмся к ранее нами «отставленной в сторону» войне титанов и олимпийцев: «хорошие парни» тоже побеждают исключительно хитростью, но… история – это рапорт победителя. Пусть Небесный Ловец и не дэв, но он давно уже принял их мировоззрение, и философию, и статьи кодексов.
Итак, вернёмся к достижению совершенства. Если с морально-этическим совершенством дэвы, по всей видимости, поступают по принципу «карма что дышло…», то совершенство физическое доведено у них до уровня хорошо проработанной евгеники, генной инженерии и пластической хирургии – конечно, в их божественно-метафизических техниках и в иных терминах. Крайне важно, чтобы в генетически совершенное дэвово тело вселилась совершенно праведная душа. Это идеал, и дэвы убеждают всех прочих существ, что обладают единородными душами, чистыми от кармы и никогда не воплощавшимися. «…Только и делают, что лгут всем Мирам, и лгут так, что сами уже давно верят в свою ложь».
И – как это по-человечески: в несовершенстве новорождённого виновата, конечно, жена. Ну не с руки ведь Сурье самому себя отправлять в изгнание. Да и невдомёк ему, что это ЕГО, а не его супругу дэви Криттику проклял Дурваса… Воистину, мы, люди, все страсти и несправедливости богов унаследовали, восприняв лилу!
Что же асуры? Прежде всего, их можно охарактеризовать свободолюбием, доведённым до абсолюта – вплоть до свободы от лишней, по их мнению, информации, свободы от истории и генеалогии. Хотя они ведают азы своей природы и твёрдо соблюдают внутрирасовую мораль: «Асуры никогда не убивают своих! Мы не воюем между собой, как дэвы и люди! <…> Мы не соперничаем за золото… ни за земли, ни за женщин, ни за прочую шелуху… мы не предаём своих братьев и сестёр…». Правда, понятия «братья» и «сёстры» у них переходчивы из-за андрогинной сущности и возможности произвольно жить то в одной форме, то в другой…
Они – более древняя раса, чем дэвы, и являются воплощением жизненной силы миров и крови Вселенной. Их питают магмы и ядра планет, дают им стойкость, способность телепортироваться и – информацию. Можно было бы в терминах библейской мифологии назвать это асуровым первородным грехом, поскольку они заклеймены своими врождёнными качествами, но первородный грех – это познание Добра и Зла, а асуры Марины Матвеевой абсолютно лишены понятия об этой дихотомии. Ведь если дэвы обладают непрерывающейся памятью о пребывании своих душ во всех телах, меняемых как перчатки; если люди теряют память при инкарнации в новое тело – то асуры забывают событие, едва оно завершилось. Существа без памяти, без опыта, застывшие на уровне житейских знаний 5-летнего ребёнка (при вполне «взрослой» страстности).
Воспоминания у них – общие, коллективный разум, сосредоточенный в Нараке – аду, сиречь ядрах и мантиях планет. Открытым остаётся вопрос: эволюционирует ли этот коллективный разум, накапливая и сохраняя переживания индивидуумов. Некоторые моменты в повести могут быть так истолкованы. По крайней мере, откуда-то у главного героя, Наракасуры (имя, данное людьми за особую жестокость и святотатство), всплывает проницательное понимание природы дэвов. Получается, что сознание планет постепенно открывает своим детям новые кванты используемой информации, словно сервер с ограниченными правами доступа.
Ну а между богами и демонами – люди Двапара-юги, простые и не очень, что и веруют, и знают о карме и реинкарнации. Люди, которых можно убивать как надоедливых мух и которым можно подбросить божественного младенца, в чью душу «подмешан» мятежный асура. Тот самый, что в очередной раз обрёл коллективную память и за это поплатился – вкупе со всеми прочими своими грехами. Здесь и милосердие к человеку, уязвившее его гордость, и убийство телесной оболочки Шакти, как мы прихлопываем насекомых просто из брезгливости, и доверчивое незнание дэвовых законов, которое, совершенно предсказуемо, не освобождает от ответственности.
И вот когда на земле оказывается необыкновенный ребёнок, судьбу которого старательно планируют наконец отмщённая Шакти и её брат (по нашему предположению, это один из многочисленных сыновей Дакши), – невольно становится страшновато от осознания: души могут приходить в мир по чьему-то произволу и невидимые создания могут назначать нам роковую любовь, ловушки чести и проклятия.
Несколько слов стоит сказать о языке «Асурова рая».
Язык повести весьма богат, эмоционально насыщен, описания в ключевых сценах динамичны, образно ёмки и художественно ярко инкрустированы, что делает повествование языково увлекательным, даже при обилии слов: имён и понятий, взятых из индийской культуры. Это несравненная ценность текста, как и представленный в книге глоссарий, расширяющий наш культурный опыт точными определениями и отсылками. Рассуждения главного героя, как мы предполагаем, во многом отвечают мыслям самого автора. Они ироничны. Чего стоит аллитерация, возникшая в голове Наракасуры после беседы с Дурвасой: «брахман» – «бракман» (бракованный человек)! Да, в этой игре слов между двумя родственными языками: русским и санскритом – проскальзывают иногда колючие искры авторской насмешливости, но они не становятся самоцелью, а скорей воспринимаются как прихотливые мазки сознания, ищущего истину. Вспомним практику коанов или дзен-буддизма, в которой работают принципы двойного отрицания отрицания или размышлений в духе оксюморонов. Как бы то ни было, даже если автор в других своих текстах и проговаривается о присущем ей агностицизме, в данном произведении это совершенно не показано. Напротив, субъективное даётся как ключ, как некая метафизическая отмычка к познанию мира. Таков вообще путь поэтов, путь бунтарей.
И в целом «Асуров рай» – бунтарская повесть, где читательское воображение не присмиреет, как, скажем, после чтения иных вариантов «божественных комедий», каковых в литературе было предостаточно во все века. Здесь эмоциональная сфера поднимает моральную, а та, в свою очередь, подтягивает философскую. Все они вместе ставят даже не культурологические, а космологические вопросы. Адресуются к Творению, к парадоксам или даже противоречиям его пресловутой иерархии, которую мы, люди, наследуем в своих мирах, часто и безосновательно подменяя одних другими: негодяев называя героями, а героев опуская до негодяев, словно и впрямь живём в перевёрнутом мире.
Эта книга не только о стародавних временах и мифических чудесах. И не только о бессмертии и переселениях душ. Она о нас, о нашем метафорическом очеловечивании огромного, яркого и опасного мира, который пытались осмыслить наши предки – и не намного с большим успехом осмысляют современники.
Откуда мы приходим? Куда уходим? Память – это благо или зло? Кто на самом деле ездит по небу в огненной колеснице? Умеют ли звёзды страдать? Преступен ли тот, кто не ведает, что творит?
Автор не поучает и не разграничивает добродетель и порок, тем самым несколько отступая от канонов фэнтези. Книга оставляет читателя с долгими размышлениями, наедине с собственной памятью, может быть, с желанием никогда не разлучаться с любимым человеком, даже через смерть. Самым разным болевым точкам и размышленческим маниям есть место в обширном, сакрализованном и беспощадном мире Марины Матвеевой.
