Я сидел в своей комнате у стола, служившего мне одновременно письменным и обеденным. Я купил его, когда вернулся домой после срочной службы в армии. Тогда, по возвращении, каждая вещь в квартире мне виделась удивительной. Это восприятие я сохранил в себе по сегодня. Я провожу за этим столом долгие ночные часы, когда в квартире и во дворе совсем тихо и слышно как из крана капает вода и на первом этаже ворочается во сне сосед. Очень тепло. Тишина какая-то ароматная, пряная. Издалека доносится тихий, очень ослабленный расстоянием звук радиоприёмника. Он ничуть не мешает, наоборот, даже незатейливо усиливает многомерность пространства, трудно уловимую днём. Да вы и сами, наверняка, это испытывали, особенно если бывали у нас летом и помните, что значит поздний июльский вечер в Одессе, когда не шелохнётся ни один листик на наших акациях. Их запах, перемешиваясь с запахами увядающей сирени, доставляет радость тем, кто не спит. Он повсюду. И, конечно, у нас во дворе. Огромная акация, посаженная ещё отцом Жени Шпака, растёт в самом углу возле небольшого забора. Это очень старая акация. Её любят все. В других дворах тоже есть акации, но такая - только у нас. От неё берёт начало поскрипывающая деревянная галерея, которая опоясывает изнутри второй этаж всего дома. Так раньше строили. Галерея объединяла всех жильцов. И поскольку домой было не попасть без того, чтобы не подняться по одной из двух её лестниц, начинающихся у первого этажа, то легко понять, почему все мы связаны между собой. И не только благодаря ей. Когда вы, нащупывая в кармане ключ, шли по чуть поскрипывающим доскам к своей двери, то при всём желании не могли не сказать несколько слов тёте Тоне, которая всегда что-то стирала в большом эмалированном тазу, поставленном на бездействовавшую стиральную машину, или играющим в домино дяде Мише и Янику. Вы смело могли остановиться и говорить с любым из них и полчаса, и час. Темы для разговоров никто не придумывал. Они жили внутри нас. Кроме того, можно было всегда подсесть к их столику, не дожидаясь окончания партии. И не беда, если вы не умеете играть - вас научат. Ну, а если вы не хотите играть из принципа - дело другое. Никто не будет в обиде. Если же вам милее шахматы, то можно в любое время постучать в окно к Абе Арчиловичу из семнадцатой квартиры, и он, не задавая вопросов, выйдет на веранду с шахматной доской в руках. Два плетёных кресла и стол всегда стоят у его окна. Он давно на пенсии. Шахматы - его страсть. Его жена Соня говорит что у него первый разряд. А она всегда знает что говорит. Понятно, что выиграть у этого человека невозможно. Но разве вы для этого стучали в его окно. Смешно, если так. Ведь главное в том, что во время партии вы продолжаете прерванный позавчера разговор. Не имеет значения, чья жена его прервала - его или ваша. Если вы забыли, на каком слове это произошло, - тоже не беда. Дядя Абраша вам всё напомнит и сделает это очень точно. У него первый разряд не только по шахматам, но и по искусству ведения беседы. Скорее всего речь шла о том, показавшемся весёлым всему двору событии, когда младшая дочь старого Мулярчика Леля, которой весной стукнуло целых восемнадцать, официально объявила, что выходит замуж. Старика хватил лёгкий удар. Леля вместе с мамой и старшей сестрой, которая уже замужем, отпоили его крепким чаем с лимоном, и он медленно пришёл в себя. Из их окон ещё две недели доносились громкие голоса, и было не до конца понятно, чья сторона возьмёт. Потом голоса утихли. Все почему-то поняли, что победила Леля. Свадьба была назначена на первое октября. Мулярчик говорил, что в приличных семьях свадьбы устраивали только по окончании сбора урожая. Никто не знал какой урожай он имел в виду в сложившейся ситуации. Начались приготовления. Покупалось то, что положено покупать в таких случаях для свадьбы на сто двадцать человек, включая невиданной красоты белое платье для невесты, привезенное из самого города Неаполя. Двор готовился к предстоящему событию, как к свои именинам. Даже дородная рыжая Мила Шустер, которая жила на первом этаже в одной комнате с четырьмя детьми и племянником, не считая мужа, на всякий случай вымыла свои оконные стёкла. Так продолжалось до самой субботы двадцать пятого сентября, когда Леля, наша дворовая Артемида, снова официально объявила, что её прежнее решение выйти замуж "за этого афериста" было ошибочным и, как выяснилось, "настоящая любовь уже прошла"... Могли бы вы посмотреть на Мулярчика, когда он это услышал! Он сразу забыл сколько ему лет, сбежал по лестнице во двор и начал плясать фрейлэхс! Ему не нужна была никакая музыка - он сам был в тот момент музыкой! Его пенсне сорвалось с насиженного места и упало наземь, не разбившись. Из окон выглянули даже те, кто был занят чисткой рыбы. Его можно было понять и нельзя было остановить. Но что началось потом, когда стало ясно, что нужно будет распродавать всё, что уже было закуплено... Это отдельный разговор, и, видимо, прерван он был именно в этом месте.
А вот Миша Лисовицкий, сын дяди Коли.
Если в вашем телевизоре изображение перевернулось вверх ногами или, не дай бог, задымил радиоприёмник, необязательно вызывать мастера из телеателье. Достаточно, проходя вечером мимо стоящего у своих дверей Николая Семёновича, спросить дома ли, как он выражался, "его обуза". Вам ответит через открытое окно сам Миша, который, похоже, раньше вас знал причину поломки и уже готов был приступить к ремонту вашего аппарата. Можете поверить, что лучше чем он, это не сделает никто. Однажды о нём даже писала местная газета. И если вам случайно придёт в голову мысль дать ему за работу трёшку или пятёрку, не вздумайте после нанесенной таким способом обиды снова пройти мимо его окна.
Простую же "радиоточку" может починить и его девятилетняя сестра Моря. Она ходит в третий класс, играет с куклами и прыгает во дворе через скакалку, сплетенную из разноцветных радиомонтажных проводов. Она не такая дура, чтобы прыгать через скакалку, купленную за восемьдесят копеек в первом попавшемся на глаза магазине игрушек!
Вот что значит галерея, которая проходит внутри двора по всему второму этажу! Она же – веранда. Она же – продолжение квартиры, где можно, не спеша, поговорить о том, что волнует. В новых домах такого нет. Да и никто из нас не согласился бы в них жить. Я сижу за своим столом, пишу и разглядываю бронзовую настольную лампу с зелёным абажуром, доставшуюся мне в наследство от соседки – старой, доброй тётушки Евдокии, чья дверь была напротив моей. Сейчас в её комнате поселились другие люди. Она прожила восемьдесят четыре года, не зная как выглядят врачи, и только иногда, в конце жизни, прикладывала к пояснице холщовый мешок с разогретым в казанке песком. Это успокаивало боль. Встречаясь со мной, она иногда приговаривала: "Молодой – умрёт, а старый – должен". Глубину этих простых слов я понял уже после её смерти. А тогда... Часы показывают половину второго ночи. Тихо. Душно. Сладко пахнет акация. Я выхожу на веранду. У двери справа от меня сидит в шезлонге собственного изготовления Яков Иосифович. Дядя Яша. Он – старейшина нашего двора. Его уважают здесь все. Даже те, которые недолюбливают. Здесь родился не только он, но и его отец, и дед. Поэтому он знает в этом доме всё и обо всём. Никто не знает точно сколько ему лет. Но он на годы не жалуется и знает всё обо всех с самого их рождения. И не только это. Он знает какой была планировка наших квартир до Февральской революции, что происходило в доме напротив во время Русско-Японской войны, как открыть без ключа любой замок, как выдать дочь замуж, чтобы были довольны и зять, и тёща, что нужно делать, если летом вода не поступает на третий этаж, если врач определил у вашей племянницы неправильное возлежание плода или если у вас лично, не дай бог, водобоязнь. Он знает сколько будет стоить мебель, которую только ещё планируют купить Милочка и Шурик из пятой квартиры, сколько лет живут страусы, кто изобрёл шариковую ручку, как сделать электродуховку, накачать без насоса велосипедные шины, каков курс таиландского бата по отношению к никарагуанской кордобе, кто был любимым поэтом авиатора Уточкина и множество других важных вещей. Он сидит здесь давно и, завидев меня, как бы невзначай, ритуально начинает первым:
- Ах, чтоб эти чехи были-таки здоровы! И чтоб у них никогда руки не болели!
Мне эта тема знакома досконально - ведь я тоже родился в этом дворе. Но по сложившейся традиции необходимо делать вид, что слышишь её впервые. И поэтому я, как бы с удивлением, спрашиваю:
- Что вы имеете в виду, дядя Яша?
Он, видя мою заинтересованность, продолжает:
- Ты спрашиваешь, что я имею в виду. Хорошо, я объясню тебе, что я имею в виду. Моя Ася купила мне позавчера на чёрном рынке чешские туфли. Чёрные. Без шнурков. На резинке. Мог бы ты посмотреть, как они сделаны! Они сделаны руками! На них же приятно смотреть! Я уже не говорю про носить. Понимаешь? Снижу кожа и сверху кожа. Мягкая, как шевро, которого теперь нет. А скажите мне, что теперь есть? Они лёгкие, как шлёпанцы. Даже легче. Я их не чувствую при ходьбе. Что может быть важнее для пожилого человека. А такая маленькая страна...
Всё это говорится, конечно, не для того, чтобы я восхищался чехами. Просто я должен ещё раз понять, что наряду с людьми, которые носят далеко не идеальную обувь, в нашем дворе есть человек, могущий себе позволить носить то, о чём я только что услышал.
Яков Иосифович неторопливо продолжает:
- Говорят, мы тоже так можем, если захотим. Может быть... может быть... Может быть, я мало пожил и ещё не всё видел.
Конечно, люди с золотыми руками есть повсюду. Я вспоминаю моего деда. Простой человек, он сам вытачивал в своей мастерской увеличительные стёкла и потом собрал из них телескоп. Никто из соседей поначалу не верил, что он может приближать удалённые предметы. Но дед никого не убеждал на словах – он просто давал посмотреть в окуляр на Луну. От желающих не было отбоя. Твой дед тоже смотрел. Потом он сделал действующую модель паровоза. Паровик пыхтел и ехал! Ах, что у меня осталось!.. Одни воспоминания... Но должен тебе сказать, что это тоже прекрасно! Меня не мучают страсти, и я очень отчётливо всё вижу. Когда я был моложе, чем ты сейчас, этого не было. Было другое. Я всё время нёсся вперёд. Тогда я не знал, что в конце концов мой конь занесёт меня на эту веранду. Но и с неё мне кое-что видно. Как говорил, показывая пальцем в землю твой дед: "Хорошо, что мы пока ещё здесь, а не там!" Он тоже никогда не сидел, сложа руки. Революция и две войны – это немало. Я понимаю, что вы сейчас энергичнее и видите больше, чем мы. Так и должно быть. Хотя "больше" не значит "дальше", не говоря уже о "глубже"! Я тебе так скажу: человек должен быть счастлив тогда, когда он на своём месте и не занимает чужое. Так говорил моему деду его дед. Это очень важно в жизни. Всё остальное само приложится. Вообще, труднее всего разглядеть то, что валяется под ногами. Мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь написал о том, что я сейчас говорю... А почему нет? Почему бы не сделать так, как хочет Яков Иосифович? А хочет он не так уж много. Он видел своими глазами царя Николая Второго и космонавта номер один, не говоря уже о прочем. Он ещё может рассказать много чего поучительного молодому человеку, который живёт с ним по соседству, пытается осмыслить жизнь и даже кое-что пишет. Я знаю для чего ты просиживаешь все вечера за столом, но не говорю об этом вслух. Яков Иосифович хочет, чтобы тот факт, что он здесь был и кое-что видел, не ушёл вместе с ним в могилу, а замер где-нибудь в строке... Старые люди говорят, что раньше всё было лучше. Просто всё, что лучше сейчас, мы не всегда хотим замечать. За последние пару тысяч лет в человеке мало что изменилось. Или я не прав? Тогда спросите у того, кто старше меня. Он вам скажет то же самое. Когда ты читаешь книги, разве ты не стараешься найти в недоступном времени то, что не можешь увидеть сегодня? Можешь не отвечать. Стараешься. И то там было лучше, и это интереснее. Но всегда нужно уметь спросить себя: "Для кого?" и уметь найти ответ на этот непростой вопрос. Я даю тебе его: для того, кто умел это видеть! Понимаешь? Умел видеть! Если ты ещё не совсем понимаешь о чём я говорю, я постараюсь разъяснить тебе это. Вот Женя Шпак. Мужлан. Биндюжник. Хотя у него и "Жигули" вместо подводы с конями. Но он добрый человек и работает для своей семьи по двадцать часов в сутки. Это знают все. Но разве к тебе пришла хоть когда-нибудь мысль, что в твоём дворе ты наблюдаешь здравствующего сегодня Беню Крика? Посмотри на Володю Херсонского. Он с детства умел проходить сквозь угольное ушко. Он умудрился, не окончив среднюю школу, поступить на юридический и стать уважаемым начальником. За неполные десять лет он успел три раза жениться, разбить второй жене жене челюсть, купить "Волгу", построить своими руками трёхэтажную дачу и воспитать двух сыновей-головорезов. Ты видишь в нём Беню Крика? А я вижу! И советую тебе тоже видеть.
А Славик Восьмак – разве он не тот же Колька Паковский? А старик Гилько? Вот он сидит во дворе и играет в домино. А знаешь ли ты, что именно он был командиром того самого отряда Красной Гвардии, который и уничтожил все банды одесских налётчиков. Легендарный дед! Он никогда ничего не рассказывает. Но я здесь не для того, чтобы кто-то мог скрыть от меня своё прошлое!
А Самуил Тартаковский!.. Это же копия Загурского! Когда его хоронили, двенадцать скрипачей, все его ученики и заслуженные артисты, играли "Мелодию" Дворжака. Разве это можно описать словами?..
Посмотри внимательно вокруг. Этому дому сто пятьдесят лет. Но и тогда, когда его только построили, летом здесь было так же тепло, и в воздухе стоял точно такой же аромат. Те люди так же радовались и так же грустили... Всё было таким же... Нужно только уметь видеть. Мы и есть персонажи своих книг. Когда я так думаю, мне кажется, что я возношусь над самим собой. И я хочу, чтобы ты тоже испытал это. А для начала сумей увидеть персонаж в Диме Литваке. Вот его дверь. Он ушёл добровольцем в первый день войны. Он вернулся героем и отдал всё, что имел, одинокой Любе Бельской.
А чего стоит тетя Катя! Её боялись даже верзилы с Ближних Мельниц. Она была пулемётчицей на фронте. Любка Козак сгодилась бы ей в дочки. Боже мой, сколько видели эти камни!.. Это же так не просто. И так хочется, чтобы ничего не пропало. Не может быть, чтобы всё ушло бесследно. Должен же кто-то поведать о нас правнукам. Мне кажется, это бессребренное желание. Поэтому я тебе столько наговорил. Я хочу, чтобы всем было хорошо и что бы ты понял, что я тебе сказал.
Я слушал Якова Иосифовича, и в какой-то момент мне отчётливо показалось, что я понял его.
1974 г.
