К 115-летию со дня рождения Н.С. Шепелевой
Я совершенно не собиралась писать воспоминания. Казалось, что все вокруг, только и делают, что вспоминают да вспоминают. Зачем? Ведь не войдешь во второй раз в одну и ту же воду в реке, да и интересно ли это сегодня кому-нибудь? А если не интересно – тогда и зачем писать? Однако недавнее высказывание одной моей близкой подруги заставило меня вдруг призадуматься. В случайно возникшем у нас разговоре на эту тему она неожиданно с жаром воскликнула: - «Как ты не понимаешь, ты же обязана написать! На тебе лежит груз ответственности! Ты же последняя! Ты же п о с л е д н я я из фамилии Бонди в России! Из семьи Бонди!»
Да, действительно. К сожалению, род Бонди Михаила Леопольдовича – моего деда по отцовской линии замыкается на мне. Больше ни у кого детей не было. И, конечно, теперь я понимаю, какую большую ошибку я совершала, не записывая все, о чем рассказывал мне мой отец - Сергей Михайлович Бонди. Ведь он был на 60 лет старше меня и по сути своей был представителем совершенно другой эпохи и, как мне всегда казалось, прекрасной эпохи. Подумать только, отец дружил с дочерью Дмитрия Ивановича Менделеева, Любовью Дмитриевной Менделеевой-Блок. В 1910-х годах его друзьями были братья Бурлюки, он общался с Н.К. Крупской и, кстати, высказывался о ней весьма уважительно. В 1912 году произошло знакомство отца с Мейерхольдом. Вскоре вся семья Бонди подружилась с Всеволодом Эмильевичем. Был даже период, когда Мейерхольд довольно долго жил у Бонди, так как его квартира ремонтировалась. Тогда же, работая в студии Мейерхольда, Сергей Михайлович познакомился с М.Ф. Гнесиным. Отец встречался с Андреем Белым, Федором Соллогубом… Брат отца, Юрий, был театральным художником и сорежиссером В.Э. Мейерхольда. Невозвратимо ушло то интересное, далекое время…
Светла и печальна память о моей маме - Наталии Владимировне Серпинской-Бонди. С сожалением понимаю, что жизненные обстоятельства, да и просто детское сознание, что мама будет всегда, не позволили мне в свое время расспросить ее, узнать и понять многие события из ее жизни. События интереснейшие и неординарные. Остались лишь ее детские дневники, короткие фрагменты редких воспоминаний да старинные фотографии, которые сделал ее отец, а мой дедушка Владимир Николаевич Серпинский. Он был большим любителем фотографии и много фотографировал своих детей - и здесь, в Москве, и за ее пределами. Вот моя мама, совсем маленькая за границей в Швейцарии, во Франции и в Германии. Вот она сидит с довольным видом на коленях знаменитого народника и марксиста Г.В. Плеханова – друга ее отца, моего деда. А вот мама с Осипом Васильевичем Аптекманом в Ницце, который всегда с удовольствием оставался с детьми своего друга Володи, когда они с женой уезжали на день-другой в Париж или еще куда-то. Сожалею, что ничего не расспросила подробно, а знаю, что могла бы, хотя мама была человеком немногословным и ей не были присущи праздные воспоминания о былой жизни.
Мой дед по материнской линии - Владимир Николаевич Серпинский, был известным в свое время народовольцем, и за деятельность свою около десяти лет провел в Якутской ссылке.. Был близко знаком и с Нобелевским лауреатом, великим русским писателем И.А. Буниным, дружил с его братом и со многими другими интересными людьми, его современниками. Случайно сохранилась у меня одна из книг И.А. Бунина, «Под открытым небом», подаренная дедушке с надписью: «Дорогому Владимиру Николаевичу Серпинскому от Ив. Бунина». Это было в 1898 году.
Еще хорошо помнятся мне немногие рассказы моей мамы о времени ее счастливого безмятежного детства. И, как будто покрытые черной пылью, рассказы о том, как она, девятилетняя девочка, из окна своей квартиры в доме под номером шесть на Тверском бульваре вдруг воочию увидела происходящие на бульваре бои в связи с октябрьским переворотом в Москве. Трупы убитых людей и лошадей там, на бульваре, почти прямо под окнами их квартиры на четвертом этаже. Как тогда услышала она оглушительную стрельбу из пушек и частые нескончаемые ружейные выстрелы. Ожесточенные эти бои шли за дом градоначальника Москвы, который располагался неподалеку, тут же на бульваре. Позднее мама узнала, что тогда в этих октябрьских боях в Москве погиб, сражаясь с революционерами, ее двоюродный брат Юра Серпинский, молодой, талантливый и красивый человек, совсем недавно окончивший знаменитую гимназию Адольфа, которая находилась вот тут же, рядом с Тверским бульваром, на Малой Никитской.
Рассказы моей мамы были рассказами человека, который так и не принял никогда неожиданно водворившегося советского строя, и судила она обо всем, что произошло в России после переворота, строго и бескомпромиссно. Помню, что тогда мне, еще ребенку, трудно было представить, как же на самом деле выглядели события, о которых иногда рассказывала мама, но теперь, по-видимому с годами, все стало определенно и удивительно ясно.
Время летит неумолимо, и сама я уже подхожу к определенному рубежу в жизни – семидесятилетию, когда так быстро промелькнувшая юность – это уже история, но вместе с тем кажется, что все это было совсем недавно – да просто вчера. И вот только теперь, можно даже сказать, случайно, пришла я к убеждению, что если что-то и сохранилось в моей памяти о людях, с моей точки зрения выдающихся, о людях, с которыми меня нередко сводила судьба, то просто необходимо об этом написать. Обязательно написать. Пока не поздно. Может быть, пройдет еще некоторое время, и уже никто больше и не вспомнит об этих удивительных моих современниках, живших буквально рядом со мною, со всеми нами… Но непоколебимая уверенность в том, что в современной России еще не все потеряно, и память, бескорыстная память, о прошлом нашей Родины будет когда-нибудь интересна людям, живущим в этой стране, заставляет меня надеяться на лучшее… Придет время, вспомнят. Обязательно вспомнят. Ведь есть в этой жизни что-то вечное - Бог и память о его избранниках, людях, озаренных Божьей Милостью, таких как Леонардо да Винчи, Моцарт, А.С. Пушкин… И вот я перехожу, наконец, к теме своего повествования.
Многие годы очень близким мне человеком была Наталия Сергеевна Шепелева (урожденная Мезенцова), правнучка великого поэта нашего, Александра Сергеевича Пушкина! Ее светлый образ всегда будет храниться в моей памяти, пока я жива, а неповторимый облик ее также неизменно будет часто возникать перед моим мысленным взором, - прямая спина, строгий, но доброжелательный взгляд, гордый поворот головы, какие бы горести и несчастья ни сыпались на эту голову…
Судьба свела нас осенью 1977 года. В сентябре я поступила на работу в кабинет звукозаписи лаборатории акустики и звукозаписи Московской государственной консерватории. Пришла я на работу в консерваторию вполне осознанно, не случайно, и для меня это было большой удачей, так как в то же время я поступила учиться в заочную аспирантуру консерватории. Так случилось, что к этому времени, за довольно долгий период жизни во Франции, мною был собран обширный материал по современной французской музыке, и теперь мне предстояло систематизировать все эти сведения и написать соответствующую диссертацию. В дальнейшем, мои планы осуществились, и написанная диссертация была успешно защищена.
Итак, я пришла на работу в фонотеку Московской консерватории. Заведовала тогда всем этим непростым хозяйством высокая, стройная, седая дама - Наталия Сергеевна Шепелева. Поскольку и я, совсем молодая девчонка, была тоже Натальей Сергеевной, то, чтобы не путать, нас сразу и поименовали для удобства общения: Наталия Сергеевна - старшая и Наталья Сергеевна - младшая. Кроме меня, в фонотеке работала Риточка - Маргарита Владимировна Алиханова, Мстислав Петрович Ковалев и Юра Багиев.
Здесь необходимо предварительно заметить, что в то время мне практически ничего не было известно о потомках А.С. Пушкина, кроме самых общих сведений, и это, несмотря на то, что мой отец был известным в стране пушкинистом, участником редколлегий почти всех основных изданий А.С. Пушкина в СССР. И потому, когда Рита Алиханова через некоторое время сообщила мне, что наша Наталия Сергеевна – правнучка великого русского поэта, - я была обрадована и просто потрясена такими превратностями судьбы.
В дальнейшем я узнала, что Наталия Сергеевна проработала в фонотеке Московской консерватории почти 32 года. В общем, целая жизнь проведена была вот здесь, в этих стенах. И поэтому, думаю, будет нелишним, немного подробнее рассказать об этом святом для Наталии Сергеевы месте, где она провела столько лет! Тем более, что, к счастью, у меня сохранились записи бесед с ней на эту тему.
«Сразу после войны, – рассказывала Наталия Сергеевна, - кабинет звукозаписи был маленький и тесный, но битком набитый музыкальными сокровищами. Здесь хранились уникальные пластинки Артура Никиша, Фуртвенглера, Иохима, Горовица, записи репетиций Бруно Вальтера, альбом восьмой симфонии Бетховена в записи великого дирижера Тосканини с его дарственной надписью Московской консерватории. Я, бывало, засиживалась на работе чуть ли не до полуночи и все слушала, слушала… Аппаратура в фонотеке была допотопная! Сначала патефоны с пластинками, их носили из класса в класс для музыкального сопровождения лекций, потом появились два магнитофона фирмы «Телефункен» и передавать нужную музыку в нужный класс стали прямо из нашего кабинета.
Создателем консерваторской студии звукозаписи был Алексей Алексеевич Чичкин - великолепный музыкант, замечательный педагог, человек огромной эрудиции. Его учителями были такие светила, как М.Ф. Гнесин и К.Н. Игумнов, - ему давал уроки сам Робер Казадезюс. На сцене Алексей Алексеевич не выступал, но по утрам он порой играл в кабинете звукозаписи, и редко, даже у признанных шопенистов, мне приходилось слышать такую проникновенную «Колыбельную» и такую романтичную Сонату си минор. Он был поэтом фортепиано, и к тому же превосходным методистом, - недаром к Чичкину не стеснялись приходить за рекомендациями самые маститые педагоги консерватории. А в кабинете звукозаписи он был и душой его, и «мотором». Где-то, каким-то образом он «выбивал» аппаратуру, пластинки, а позднее магнитофоны и пленку к ним. Пленку-то нам поначалу давали, конечно, старенькую, которая то и дело рвалась, и педагоги в классах по этому поводу негодовали. И все-таки, несмотря ни на какие трудности, наша фонотека развивалась, обогащалась, и с ее помощью сформировалось не одно поколение музыкантов».
Так рассказывала Наталия Сергеевна о тех послевоенных днях.
Ко времени, когда я стала работать в консерватории, фонотека уже помещалась в другом месте - на втором этаже так называемой консерваторской «пристройки». Кто знает Большой зал консерватории - объясняю: здание, соединяющее справа главный корпус с учебным, называлось в наше время «пристройкой». Вот там и была размещена наша фонотека. Центром же консерваторской студии звукозаписи была расположенная рядом с фонотекой аппаратная - огромная комната, скорее зала, с высоченными потолками. По периметру ее выстроились в ряд огромные аппараты, воспроизводящие звук. Так называемые МЭЗ’ы. Теперь их можно найти разве что в Политехническом музее. А для нас тогда иметь такое оборудование было пределом мечты. Вверху над этими магнитофонами располагались полки с пленками. В середине этого помещения стоял квадратный стол со стульями; место нашей работы. Из аппаратной можно было сразу войти в фонотеку. Она представляла собой вытянутую в длину комнату, от пола и до потолка оборудованную стеллажами, на которых располагались пленки и пластинки… Это были поистине бесценные сокровища - собрание уникальных музыкальных записей. Слева у окна располагался старинный письменный стол. Это рабочее место Наталии Сергеевны. Сразу у входа стояло очень старое кресло, которое мы называли «креслом гостя».
Сюда, в фонотеку к Наталии Сергеевне, приходили довольно разные посетители, но всегда чрезвычайно интересные люди. Пришедший собеседник обычно садился в «кресло гостя», как раз напротив Натальи Сергеевны, и начинались их потрясающе интересные разговоры. Конечно, велись эти разговоры, как правило, «тет-а-тет», но иногда нам предоставлялась редкая возможность услышать эти удивительные и интересные, прежде всего по форме, разговоры, хотя, впрочем, и по содержанию не менее интересные. Это может показаться странным, но такого русского языка мне не приходилось слышать больше никогда. Это был совсем другой язык, красивый и глубокий, вдохновенный и простой в своем величии. Необычные интонации и смысловые оттенки отличали его. И, конечно же, он совсем не походил на теперешний русский язык. На это, в большинстве своем, серое воробьиное щебетанье и плоскую языковую невыразительность.
Обычно к Наталии Сергеевне приходили люди, представляющие собой остатки той старой московской интеллигенции, которые чудом выжили в нашей стране после октябрьского переворота и последующих за этим переворотом событий. И, конечно, приходили педагоги Московской консерватории. Наталия Сергеевна была тонким ценителем всего прекрасного, чутким и интересным собеседником. Люди неизменно тянулись к ней. Помню галантного Юрия Александровича Фортунатова. Он обязательно целовал ручку Натали (так между собой мы называли Наталию Сергеевну), и нам, девчонкам. Частым гостем был Алексей Иванович Кандинский. Он не входил. Он вбегал в кабинет стремительно и внезапно и приносил с собой целый вихрь всегда окутывавших его, самых разнообразных и интересных сведений о происходящих событиях. Приходили к нам - Екатерина Михайловна Царева, таинственная и задумчивая, дочь замечательного мхатовского артиста, Тамара Эрастовна Цытович, человек редкой доброты и душевности, приходила Елена Геннадиевна Сорокина. С этой замечательной женщиной меня до сих пор связывают особые, дружеские и добрые отношения. Елена Геннадиевна, или как называли ее тогда за глаза - Лиля, была моей первой учительницей по музыкальной литературе еще в школе, а мы были ее первыми учениками. Она пришла к нам в Центральную Музыкальную Школу преподавать еще совсем юной девушкой, но, несмотря на молодость, была с нами и строгой и справедливой. Мы все, даже самые отпетые проказники, очень ее любили. Еще с тех самых пор меня всегда поражала ее доброта и отзывчивость по отношению к людям. К Наталии Сергеевне, ко мне, к окружающим. Потом, позднее, наши отношения переросли, не побоюсь этого сказать, в дружеские. Эти отношения сохраняются, к счастью, и до сих пор… И когда нам случается иногда теперь встретиться, мы, конечно же, обязательно вспоминаем нашу Наталию Сергеевну.
Ярко врезались в память посещения нашей лаборатории Эдисоном Васильевичем Денисовым. Однажды я увидела, как в лабораторию стремительно вошел легкой и быстрой походкой небольшого роста человек, худенький, в темной водолазке и с пышной шевелюрой на голове. Он вошел в кабинет, где находилась Наталия Сергеевна, сел в «кресло гостя», и они о чем-то долго беседовали. Тогда же мы и познакомились. Напомню здесь, что в ту пору, сын Эдисона Васильевича, Митя, учился в Московской консерватории. Юноша был изрядно шаловлив и причинял этим Эдисону Васильевичу немало хлопот. В лаборатории, кроме меня и Наталии Сергеевны, работали еще несколько молодых девочек, со многими из которых Митя дружил и очень часто приходил к своим знакомым. Вот Эдисон Васильевич и захаживал к нам узнать какие-то очередные амурные новости о своем сыне. Да и не только. За закрытыми дверями комнаты Наталии Сергеевны можно было поговорить, не опасаясь о многих проблемах тогдашней музыкальной жизни консерватории, да, впрочем, и всей страны. Дверь в кабинет закрывалась, и за ней велись увлекательные интересные беседы. Эдисон Васильевич был очаровательным, милым человеком, очень живым, общительным и добрым. Он преподавал в консерватории то на военно-дирижерском факультете, то на кафедре инструментовки, но вести класс композиции в Московской консерватории ему с тупым упорством не давали. Не давали - и все. Чего-то боялись. Категорически не хотели, чтобы талантливейший русский композитор, к тому времени уже получивший признание во всем мире, имел своих учеников. Только в 1990-м году в Московской консерватории у Денисова появился первый официальный ученик по композиции – аспирант Юрий Каспаров. Эдисон Васильевич очень часто появлялся в консерватории, и мы иногда общались. Лучезарный светлый человек был приятным и милым собеседником.
А потом, потом судьба сложилась так, что мне выпала честь поработать вместе с Эдисоном Васильевичем, когда на вновь только что созданной Российской телерадиокомпании мы сделали целый ряд телевизионных передач о замечательном русском композиторе и его музыке. Это стало тогда большим событием в музыкальном мире. Ведь имя композитора Эдисона Денисова, скромно говоря, замалчивалось у нас в России, несмотря на его известность во многих других странах мира.
Всех, кто заглядывал тогда к гостеприимной нашей начальнице, перечислить просто невозможно! Здесь, в лаборатории звукозаписи Московской консерватории, в «кресле гостя» побывали тогда многие знаменитости, и, конечно же, все ведущие профессора московской консерватории того времени.
Наталия Сергеевна приезжала на работу обычно к часу дня. Ехать было далеко, да и не очень удобно. Она жила на Гвардейской улице, неподалеку от московской окружной автодороги. Сейчас это престижный район (Кунцево), а тогда – далекая от центра Москвы захудалая деревня. Метро нет. До автобуса идти минут 10. Утром в часы пик в него и не влезешь! А ведь Наталии Сергеевне в 1977 году было уже 73 года! Возраст немалый.
Итак, она приезжала в Консерваторию. Всегда идеально причесана. Прямой пробор, белоснежные волосы, собранные в маленький пучок, заколотый шпильками. Всегда в строгом, закрытом платье, сколотом у горла старинной брошью. На правой руке одно кольцо. Старинное, серебряное кольцо, очень простое. За многие годы общения мне никогда не приходилось видеть Наталию Сергеевну ни в брюках, ни в юбке. Всегда только платье. Строгое или нарядное, но всегда платье. Примерно в два часа дня Наталия Сергеевна завтракала. Удивляло постоянство ее меню. Предельная аскетичность во всем проявлялась и в еде. Завтрак обычно состоял из одного крутого яйца, маленького плавленого сырка «Дружба» и стакана чая с ложкой сахара. Причем, чай она всегда пила не из чашки, а обязательно из стакана с подстаканником.
Как я уже рассказывала, коллектив наш был небольшим. Кроме перечисленных мной сотрудников, еще работали несколько девушек - студенток консерватории. Работа наша заключалась в том, чтобы обеспечивать музыкальными иллюстрациями консерваторские лекции. Кроме того, на нашем этаже были оборудованы два класса, где стояла аппаратура, и студенты здесь могли прослушивать заинтересовавшие их музыкальные сочинения. То есть по заранее поданным заявкам мы подбирали накануне вечером нужные музыкальные произведения и ставили их на полку для каждого преподавателя или студента. Во многие классы консерватории в основном здании и во втором корпусе, а также и в другие помещения, были проведены телефонные линии и налажена специальная связь. Кстати, всю эту техническую работу и настройку оборудования, провел большой друг Наталии Сергеевны – Мстислав Петрович Ковалев. О нем и его роли в ее судьбе я расскажу немного позже. Так вот, педагог в процессе лекции, допустим, хотел проиллюстрировать высказанную мысль музыкальным примером. Он поднимал телефонную трубку, и у нас в аппаратной раздавался звонок. По телефону звучала примерно такая просьба: «Говорит Крауклис. Я в 35 классе. Дайте, пожалуйста, Тиль Уленшпигеля, с начала». Нужно было в считанные секунды среагировать на просьбу: поставить соответствующую пленку на магнитофон и включить запись с нужного места. Иногда, когда звонки раздавались один за другим, мы бегали по аппаратной, буквально сшибая друг друга с ног. Затем наступало затишье… Все магнитофоны заняты. Все слушают музыку. А мы переводим дух. Наталия Сергеевна, конечно, не принимала участия в этом сумасшедшем доме. Она занималась фондами. А фонды эти были поистине уникальными. Здесь хранились концерты дирижеров С.Кусевицкого, Оскара Фрида, Виллема Менгельберга, пианистов - И.Гофмана, А.Рубинштейна и А.Корто, певцов Э.Карузо, А.Неждановой, Т.Руффо и Л.Обуховой. В общем, перечислить все эти богатства просто невозможно.
Однажды Наталия Сергеевна позвала меня в свой кабинет и показала на огромный красивый ящик красного дерева. Крышка сверху открывалась, и там внутри находился проигрыватель. Тут же, рядом помещались пластинки.
«Это нам подарил Ван Клиберн, - с гордостью сказала она, - я хорошо помню приход к нам этого юноши, излучавшего тепло и доброжелательность. Он прощался с нами после конкурса, у меня хранится фотография, снятая в тот момент, - на глазах у Клиберна - слезы. Он подарил нашей студии вот это специальное устройство для проигрывания грампластинок с надписью «Московской консерватории от Клиберна». Он сделал Московской консерватории этот замечательный и бесценный подарок. Дело еще и в том, что он подарил тогда консерватории записи музыкальных произведений, которые были неизвестны у нас в стране. Это было в 1958 году».
Отношения у нас с Наталией Сергеевной складывались хорошие. Она воспринимала меня как дочь известного пушкиниста Сергея Михайловича Бонди, а я относилась к ней с величайшим уважением как к правнучке великого поэта. Здесь необходимо напомнить, что Наталия Сергеевна почти никого не подпускала близко к себе. Узнав впоследствии о ее невероятно трудной судьбе, мне стало понятным, чем это вызвано, и что в этом она была совершенно права. Прожив такую многострадальную, трудную жизнь, Наталия Сергеевна была чрезвычайно осмотрительна в выборе близких ей людей. И именно поэтому наши отношения были прекрасными, но «рабочими», я бы сказала даже, взаимно уважительными, но «рабочими». Я сразу заметила, что огромная дружба связывает Наталию Сергеевну с Ритой Алихановой. Это был ее настоящий друг. Заботливый и преданный. Преданный - до самой последней минуты, до самого последнего вздоха. Уже когда Наталия Сергеевна ушла с работы, мы с Ритулей (как мы ее всегда называли) еженедельно привозили Наталии Сергеевне свежие вкусные продукты, помогали по хозяйству. Именно с Ритулей мы навещали Наталию Сергеевну в больнице в последние дни ее жизни. Именно с Ритой мы плакали, отпевая и провожая ее в последний путь на Новодевичье кладбище. Так что Рита будет постоянно присутствовать на этих страницах.
Другим большим другом Наталии Сергеевны был Мстислав Петрович Ковалев. Уже гораздо позже я узнала, что он был знаменитым и известным не только в своих кругах радиолюбителем. Мстислав Петрович ежедневно выходил в эфир на своей коротковолновой радиостанции, связываясь с радиолюбителями из самых разных уголков нашей планеты. Его отношение к Наталии Сергеевне я бы назвала отеческим. Он единственный, пожалуй, мог пожурить Натали за неправильные, с его точки зрения, действия. Он постоянно и много ворчал по разным поводам, иногда вдруг беспричинно набрасывался на нас, девчонок. Потом тут же отходил и всем видом показывал, что раскаивается в том, что погорячился… Но когда я узнала, что именно он «выбил», буквально «выбил» Наталии Сергеевне отдельную квартиру, я простила ему все его ворчания.
Надо сказать, что Наталия Сергеевна долгие годы жила на Арбате (старом и единственном тогда Арбате), в большой коммунальной квартире. Уже потом она рассказывала, что квартира ее была настолько не приспособлена для проживания, что в дождливую погоду проходилось идти в туалет с зонтиком. Сквозь дырявую крышу видно было небо. По-видимому, из-за этого, а может быть и по какой-то другой причине, в квартире было всегда очень сыро. Это обстоятельство, как известно, чрезвычайно опасно для людей со слабыми легкими. А у Наталии Сергеевны легкие были слабые еще с тех самых пор, когда во время войны она работала на строительстве оборонительных сооружений под Москвой и сильно тогда простудилась.
И вот Мстислав Петрович взялся за этот непростой в советском быту квартирный вопрос. Напомню здесь, что Наталия Сергеевна была человеком необыкновенно скромным, никогда и нигде не афишировала своего происхождения. Мало даже кто и знал вокруг, что она прямой потомок великого нашего Пушкина. Когда я говорю сейчас об этом, то невольно вспоминается мне другой потомок поэта - правнук Пушкина, Григорий Григорьевич, с которым Наталия Сергеевна никогда не дружила! Накануне юбилея своего предка, он получил от государства и квартиру, и ордена, и все, чего пожелал, всячески, а порой просто до неприличия, козыряя именем великого своего родственника. А про Наталию Сергеевну тогда никто и не вспомнил.
Мстислав Петрович Ковалев многие месяцы посвятил борьбе за квартиру для Наталии Сергеевны. Он довольно быстро собрал необходимые бумаги от консерватории. Ездил по разным министерствам и ведомствам, рассказывая, кто такая Наталия Сергеевна Шепелева, и доказывая тупым непробиваемым чиновникам, что ей просто необходимо предоставить квартиру. В общем, как говорится, стучался в каждую дверь. И как это ни казалось тогда неправдоподобным, он, наконец, добился справедливого решения! Это было похоже на чудо. В это трудно было поверить. Наталия Сергеевна получила, наконец, отдельную квартиру. Правда, здесь просто необходимо заметить еще и то, что щедрости государства, проявленной к правнучке великого поэта, просто не было предела. Это была «хрущоба» самого низкого качества в панельном доме на окраине города. Многие теперь уж не помнят, что в те годы это была настоящая глухомань. Дом был построен на месте снесенных деревенских домов и заселялся, в основном, их жителями, переселенцами из этих деревенских домов. Наталия Сергеевна получила двухкомнатную малогабаритную квартиру, в «прихожей» которой два человека уже поместиться не могли. Совмещенный санузел, кухня пять метров, одна комната в форме вытянутого коридора, метров шестнадцать, плавно переходящая во вторую небольшую комнатку около семи метров. Но надобно напомнить читателям, что все это мои, и только мои, причем, теперешние комментарии. А Наталия Сергеевна тогда была по-настоящему счастлива. Подумать только; квартира без соседей, да еще и с горячей водой. Отдельная! О чем можно еще было мечтать!
Мстислав Петрович работал на третьем этаже нашей консерваторской пристройки, но помногу раз в день приходил на наш второй этаж, то чайку попить с Наталией Сергеевной, то обсудить насущные проблемы, а то и просто поболтать… Мы все подружились с ним. И когда вдруг случилась его неожиданная трагическая и нелепая смерть (тело нашли в метро, и умер он по непонятной и никому до сих пор не ведомой причине), событие это буквально подкосило Наталию Сергеевну, да и всех нас. Пережить это было очень нелегко, но жизнь продолжалась, а сломить Наталию Сергеевну не могли никакие обстоятельства. Ее мужеству, в очередной раз, можно было только подивиться…
Наше сближение, нежная дружба и вдруг возникшие почти родственные отношения - все это произошло совершенно неожиданно. Память живо и навсегда сохранила даже незначительные моменты того, как это случилось, как будто это произошло вот только что, совсем недавно. Однажды вечером (а мы работали то утром, то вечером, чтобы обеспечить непрерывную в течение всего дня работу кабинета звукозаписи) на работе оставались только двое: я и Наталия Сергеевна. Работы было немного. Мы сидели за столом и разговаривали. Наталия Сергеевна стала расспрашивать меня о моей семье. Спросила:
«А кто была ваша мама?»
«Она была пианисткой, училась у Григория Романовича Гинзбурга».
«Как фамилия мамы?» - машинально спросила Натали.
«Серпинская», - ответила я.
И вдруг я смотрю - Наталия Сергеевна изменилась в лице, приподнялась со стула и воскликнула:
«Натуся!!?? Боже мой! Да ведь вы же на нее очень похожи! Я прекрасно помню ее, я же училась в одном классе в Хвостовской гимназии с Сережей, старшим братом вашей мамы, и дружила с ним. У меня есть фотография, где мы сняты всем классом. Там есть и я, и Сережа. Я Вам обязательно принесу. У меня же сохранился альбом, в который мальчики писали мне свои стихи! И вообще, я прекрасно помню и маленького Вовочку!»
Я была потрясена! Это был редчайший случай, когда Наталия Сергеевна вдруг заплакала. И я, конечно, тоже. Мы, обнявшись, плакали от радости, от того, что вдруг обрели друг друга. Это было удивительно и прекрасно. Пожалуй, такого я не испытывала никогда в жизни. С этого вечера характер наших отношений в корне изменился. Мы как будто породнились!
Здесь я должна сделать небольшое отступление и рассказать немного о семье моей мамы. Моя мама умерла в 1972 году. Ее жизнь - это трагическая история многих интеллигентных семей, попавших в жернова октябрьского переворота.
Безмятежное счастливое детство, родители, горячо любящие своих троих прелестных малюток, поездки за границу на отдых в Италию, Швейцарию, Германию и в другие прекрасные места. А потом, в 1914 году, незадолго до начала первой мировой войны, скоропостижно скончался мой дед Владимир Николаевич Серпинский.
Через три года наступил октябрьский переворот 1917 года. Событие, ставшее трагическим для всей семьи. Вскоре, менее чем через год умерла моя бабушка Елизавета Александровна, которая так и не смогла пережить горя от потери любимого мужа. И вот остались три сироты - Сережа 13 лет, мама моя, Наташа, которой было 9 лет, и Вовочка, которому исполнилось 7 лет. Остались одни. Без средств существования. Все сбережения родителей сгорели в революционном огне. Но рядом был преданный человек - их няня – Ульяна Прокофьевна. Конечно, детям был назначен опекун – их кузен. Но он собрался срочно уезжать в эмиграцию во Францию, и брать с собой еще троих детей ему, судя по всему, не очень-то и хотелось. Это было заметно, как говорится, даже невооруженным глазом. Тем не менее, он все-таки пришел к Ульяне Прокофьевне, с предложением забрать детей. Но Ульяна Прокофьевна - женщина деревенская, неграмотная, но очень чуткая, сердцем поняла: отдавать детей этому человеку нельзя. И она не отдала. Всю свою жизнь посвятила потом этим детям. Вырастила. Все получили высшее образование. Стали Людьми. А опекун этому был только рад. И со спокойным сердцем укатил во Францию. Навсегда укатил. Вместе со своим немалым в денежном отношении опекунством. С тех самых пор кузен никогда даже не поинтересовался, как же там, в далекой России живут «опекаемые» им дети.
А жили они вот как. Из квартиры выгнали, жить было не на что. Дети Серпинские учились тогда в знаменитой Хвостовской гимназии. Там же тогда училась и Наталия Сергеевна Мезенцова, и она дружила с Серпинскими. Няне, Ульяне Прокофьевне, удалось сюда устроиться уборщицей, ей за это дали небольшую комнатку при гимназии, и там она и стала жить вместе с тремя детьми. Естественно, в гимназии все знали о трагической судьбе детей Серпинских, сочувствовали им и помогали, как могли.
Вообще же о Хвостовской гимназии просто необходимо сказать отдельно. Это было замечательное по тем временам учебное заведение, где преподавали прекрасные педагоги еще той, старой фундаментальной школы, сохранившие лучшие традиции гимназического образования России. Они давали глубокие знания на всю жизнь в разных областях. Заведовала гимназией (которую теперь, при советах, стали называть школой) Надежда Павловна Хвостова. Ее муж был известным русским философом с мировым именем. Не в силах пережить наступившие времена полного краха прежней российской жизни, а вскоре и переступившего все разумные пределы советского произвола, он не смог преодолеть возникший у него по этому поводу духовный кризис и в 1920 году покончил жизнь самоубийством. Вениамин Михайлович Хвостов стал одним из многих, потерянных для русской науки ученых, на судьбе которых трагически сказался кровавый октябрьский переворот.
А учебное заведение, возглавляемое его женой, к великому сожалению, в связи с приходом советской власти стало быстро и катастрофически меняться в худшую сторону. Его стали переделывать на советский лад. В конце концов, довольно быстро, учеников на Арбате, таких, какие были раньше, уже не нашлось, да и преподавателей достойных тоже постепенно не стало. Из девятилетки гимназию превратили сначала в семилетку, а потом и вовсе расформировали. Да и память о ней постарались стереть. Вот такая грустная история. Но Наталия Сергеевна успела закончить учебу в этой замечательной гимназии. Знания, полученные здесь, оказались очень высокими. Жизнь ее сложилась так, что, окончив Хвостовскую гимназию, больше уже учиться она не смогла. Но рассказывала она мне, что знания в области литературы, истории, живописи и других наук, полученные в гимназии были выше тех, что потом получали молодые люди в советских высших учебных заведениях.
Здесь нельзя не вспомнить, что Натали знала в совершенстве французский и до 14-ти лет писала стихи исключительно на этом языке, хорошо знала немецкий язык, много и успешно занималась музыкой и готовилась к карьере пианистки. Но жизнь ее сложилась совсем по-другому, и пианисткой стать ей было не суждено.
Итак, после того памятного вечера характер наших отношений совершенно поменялся – Наталия Сергеевна приняла меня. Я стала близким ей человеком. И наши очень нежные искренние дружеские отношения сохранились до последнего дня ее жизни. Теперь, часто вспоминая то время, я счастлива оттого, что в моей жизни был такой человек, и благодарю судьбу за это счастье. Она излучала особый свет, свет добра! И была эта женщина еще и необыкновенно мужественным человеком! Очередной урок мужества Наталия Сергеевна преподнесла мне летом 1977 года. Прошло с тех пор более сорока лет! Стремительно пронеслось это время!
Тогда, совершенно неожиданно, от меня ушел мой муж.
Ужасная депрессия сковала меня. Лежала целыми днями на диване и тупо смотрела в потолок. Жизнь потеряла всякий смысл. Все друзья и подруги поразъехались отдыхать, да и объяснять им что-либо просто не было сил.
Вот в один из таких тяжелых для меня дней неожиданно зазвонил телефон. Звонила Наталия Сергеевна, узнать, буду ли я оформлять дальше свой отпуск, как об этом мы заранее с ней договорились. Я сказала, что отпуск мне больше не нужен. Но, почувствовав по моему голосу что-то неладное, Наталия Сергеевна попросила меня прийти на следующий день в Консерваторию, причем попросила тоном, не допускающим никаких возражений! На следующий день я с трудом встала с дивана. Натянула одежду и побрела по Большой Никитской, тогда еще улице Герцена, вниз к Консерватории. Этот день запомнился мне на всю жизнь. Стояло теплое, приятное ласковое лето. По улице оживленно двигалась шумная, пестрая толпа. Ближе к консерватории попадались стайки молодых музыкантов из разных уголков мира, приехавших на конкурс им. Чайковского. Разного цвета кожи, в экзотических одеждах, они оживленно обсуждали что-то на своих языках. И вот иду я, смотрю на все это, и как будто я не здесь, а где-то далеко-далеко, и оттуда, издалека и сверху наблюдаю за происходящим…. Странное какое-то, неземное было чувство.
Наталия Сергеевна встретила меня и ахнула: «Наташенька, что случилось?» Я рассказала ей все. Она обняла меня, и я долго рыдала у нее на груди. Как ни странно, потом вдруг стало намного легче. А Натали сказала тогда: «Значит так, будете каждый день приходить в Консерваторию. Будем вместе дежурить».
Дело в том, что Наталия Сергеевна, человек в высшей степени добросовестный, дежурила ежедневно (отпустив всех отдыхать) для того, чтобы приехавшие на конкурс имени П.И. Чайковского музыканты имели возможность заказать и послушать нужное сочинение в нужном исполнении. Вдруг какому-нибудь пианисту захочется послушать, как звучит этюд Скрябина в исполнении, допустим, Владимира Софроницкого! Или кто-то из заезжих скрипачей захочет сравнить два разных исполнения Каприса Паганини в исполнении Ойстраха и Леонида Когана! Правда, на моей памяти таких случаев не отмечалось, но гипотетически это было бы вполне возможно. И вот, пока шел первый тур конкурса Чайковского, я каждый день приходила в Консерваторию, и мы вдвоем с Наталией Сергеевной сидели за столом и беседовали, беседовали… Когда темнело, мы свет не зажигали, а продолжали разговаривать в полутьме. Никто никакой музыки нам не заказывал, и мы могли говорить, ни на что не отвлекаясь. Удивительно, но надо сказать, что Наталия Сергеевна не утешала меня тогда. Просто рассказывала о своей жизни…
Она родилась в 1904 году, когда Россия воевала с Японией, в семье генерала Сергея Петровича Мезенцова. Портреты ее предков по отцовской линии, героев отечественной войны 1812 года, до сих пор можно увидеть в военной галерее Зимнего дворца.
Мама ее, дочь сына А.С. Пушкина, Александра Александровича, Вера Александровна, неожиданно умерла от скарлатины, когда ее дочери Наташе было всего пять лет. У Наташи были еще старшая сестра Марина и младший брат Саша. Сергей Петрович Мезенцов тяжело пережил эту утрату и сделал все, чтобы дети как можно меньше почувствовали неожиданную потерю матери, окружив их необыкновенной любовью и заботой. Будучи в свите великого князя Михаила Николаевича, он после смерти жены вместе с детьми несколько лет жил за границей в Каннах во Франции. Много интересного рассказала мне Наталия Сергеевна о своем детстве и юности. Как замечательно и интересно жили во Франции, как по приезде в Петербург сестры стали заниматься дома по программе женской гимназии княжны Оболенской. Как потом, в связи с непредсказуемыми событиями, в 1917 году семья срочно была вынуждена переехать в Москву.
Узнала я от Наталии Сергеевны и о той материнской заботе, которую проявила к маленьким детям после смерти мамы Веры от тяжелой скарлатины их родная тетя, сестра их матери, Надежда Александровна Пушкина. Тетя в свое время окончила петербургскую гимназию княгини Оболенской, и вскоре после этого ее семья переехала в Москву. Жили они в Трубниковском переулке. Позднее Надежда Александровна прошла бесплатное обучение в Иверской общине сестер милосердия и осталась здесь работать. Через пять лет, в 1909 году эта замечательная русская женщина стала настоятельницей Иверской общины сестер милосердия. В то давнее время дети Мезенцовы иногда даже жили в общине у своей тети Нади. Каждое лето она навещала их в имении отца Наталии Сергеевны, Ершине, Смоленской области. И благодарные дети никогда не забывали ту теплоту и сердечность, которая исходила от их любимой тети Нади. В середине 1915 года Надежда Александровна, не пережив последствий сделанной ей операции, неожиданно умерла. В ту пору было ей всего лишь 43 года. Это произошло в имении Ланских в Тамбовской губернии. Через год, в годовщину смерти тети Нади, на ее панихиде в приходской церкви в Арапово присутствовали и ее родные Марина, Наташа и Саша, которых она так любила. Тогда еще никто не мог даже предположить, что совсем скоро в России произойдет кровавая революция, склеп в Арапово будет разрушен и могила прямых потомков А.С. Пушкина варварски разорена. Да и по судьбам оставшихся к этому времени в живых потомков русского поэта пройдет разрушительный советский стальной каток, похоронив иллюзии о человеческом достоинстве и справедливости.
С горьким сожалением вспоминала Наталия Сергеевна, как она и ее горячо любимая сестра Марина в 1923 году одновременно вышли замуж, причем за двух родных братьев – Герингов. Поведала она мне и о том, что брак ее оказался тогда неудачным и довольно быстро «развалился». Этому предшествовало много нечестных и недостойных поступков со стороны мужа, и даже предательства с его стороны. А весной 1924 года у Натальи Сергеевны родилась дочь Вера. Выросшая в сложное для Наталии Сергеевны время, она оказалась человеком с непутевой и сложной судьбой, и, в свою очередь, принесла своей матери немало горестных дней.
Однако, слушая Наталию Сергеевну, я понимала, что все эти непростые жизненные обстоятельства не ожесточили ее. Она была человеком глубоко верующим, по-настоящему верующим, в отличие от тех недавних противников и разрушителей веры, которые сегодня вдруг стремглав побежали в храмы и возомнили себя верующими. Ее вера была серьезной и настоящей. Вот она-то и помогала принимать удары судьбы мудро и стойко. Еще она убедительно и не раз говорила: «Я верю в то, что искра Божья заложена в душу каждого человека. Это и есть деяние божественное…»
Рассказы этой замечательной женщины о своей жизни заставили меня взглянуть на мир шире, не замыкаться в своем, казалось, безутешном горе. Искать причину всех бед в себе, а не в других, и уметь прощать. А еще, стойко преодолевать испытания, которые посылает нам Бог. Стараться жить по заповедям, Им данным. Эти уроки я запомнила тогда навсегда, на всю жизнь.
Еще много раз и в разное время Наталия Сергеевна рассказывала мне о своей жизни. Казалось иногда, что она вновь переживает эти события. События своего нелегкого трагического пути. Больше того, я думаю теперь, что ей было просто необходимо, чтобы близкий ей человек узнал непосредственно из ее уст о ее жизни и судьбе, чтобы избежать всяких кривотолков об этих событиях в будущем.
В скором времени Наталия Сергеевна познакомила меня со своими внуками - Юрой и Пашей - сыновьями ее дочери Веры. Так случилось, что Вера не воспитывала своих сыновей, оставив их на попечение Наталии Сергеевны. Сама же вела беспутную разгульную жизнь, совсем не заботилась о них и жила далеко от Москвы, на другом краю России. Дети же с малых лет, а точнее с пятидесятых годов, росли и воспитывались у Наталии Сергеевны, называя ее мамой. К тому времени, когда мы познакомились, они были уже взрослыми людьми. Юра жил отдельно со своей семьей, Павел, или, как нежно называла его Наталия Сергеевна, Павлуша, жил вместе с нею. Они нежно любили друг друга. И очень трепетно относились друг к другу. Это был чудесный, теплый человек. Физически не вполне благополучный, но по-человечески удивительный и замечательный! И я, и моя дочь Катерина искренне полюбили его, а у молодых людей обнаружились еще и общие интересы - песни Аллы Пугачевой, которые они очень любили. Павел очень заботился о Наталии Сергеевне. Избавлял ее от походов в магазины. Сам все покупал и любил приготовить что-нибудь для нее вкусненькое. Был гостеприимным хозяином и очень добрым малым! Жили Наталия Сергеевна и Паша, что называется, душа в душу! Мы с дочерью очень любили приезжать к ним в гости, и, как мне кажется, это было взаимно.
Иногда, когда мы оставались наедине, Наталия Сергеевна с грустью рассказывала мне о своей жизни после 1930 года, о том времени, когда на ее семью неожиданно обрушилось трагическое несчастье. Именно в тот год, осенью, к ним в дом явились трое в кожаных тужурках и предъявили ордер на арест отца. Его в ту пору дома не было и, сделав обыск в квартире и записав его подмосковный адрес, они ушли. Семья приняла меры, чтобы предупредить Сергея Петровича о недобром визите нквдэшников. Было решено, что отец поживет некоторое время на даче у дочери Марины. Это было своевременным и правильным решением. Тогда, в первые годы массовых сталинских репрессий, еще довольно часто так случалось, что комиссары иногда забывали о своих намеченных жертвах, и они порой оставались живы. Жертв было несметное количество, а репрессивная машина только набирала обороты. Но, к несчастью, даже такой умный человек, как русский генерал Сергей Петрович Мезенцов, которому даже Государь император Николай II не раз поручал самые сложные дипломатические переговоры, оказался не готов к безграничному коварству коммуняк, которые и представить себе не могли, что такое человеческая честь. Через пять дней Сергей Петрович приехал в Москву и на вопрос встретившего его сына о причине приезда ответил, что он не преступник, чтобы от кого бы то ни было прятаться. И вот, не без старания «благожелательных» соседей по дому, буквально через полчаса за ним пришел человек с винтовкой и с ордером на его арест.
Так начался трагический последний путь шестидесятилетнего русского генерала Сергея Петровича Мезенцова, отца Наталии Сергеевны. Его арестовывали несколько раз. В августе 1937-го, арестованный в очередной раз, Сергей Петрович навсегда сгинул в сталинских лагерях. А близким объявили стандартный приговор: «Десять лет без права переписки и передач».
Трагическая судьба постигла и брата Наталии Сергеевны. Мезенцов Александр Сергеевич (1908-1932), студент Тимирязевской сельскохозяйственной академии, был арестован вместе с отцом-генералом. Измученного, смертельно больного правнука Пушкина выпустили, когда жить ему оставалось несколько месяцев. Хоронить его пришлось при свете факелов, так как предписали сделать это тайно, только с наступлением темноты.
Шли годы, и с каждым из них Наталии Сергеевне становилось все труднее и труднее ездить в Консерваторию. Но она мужественно продолжала работать. Нелишним будет, на мой взгляд, напомнить читателю, что персональная пенсия у Наталии Сергеевны, выхлопотанная все тем же Мстиславом Петровичем, составляла 115 рублей. А зарплаты у нас в лаборатории были просто сногсшибательные – я, например, получала 50 рублей в месяц, а Наталия Сергеевна – 95 рублей. Паша работал на каком-то заводе в отделе технического контроля. Честно говоря, я никогда не понимала, чем он там занимается, но зарплату он получал очень небольшую. Поэтому финансовый вопрос стоял у Наталии Сергеевны всегда достаточно остро. Правда, всю свою жизнь, за исключением счастливого детства, Наталия Сергеевна привыкла жить в большой нужде. Растить двух внуков на свою мизерную зарплату ей всегда было очень и очень тяжело. Она не любила про это рассказывать, но иногда невзначай проскальзывало, что во время войны, да и сразу после нее, ей пришлось попросту голодать, так как у нее физически не было денег! Еще вспоминала она иногда, как от доносившегося из булочной запаха хлеба у нее начинала кружиться голова.
И вот наступил момент, когда Наталия Сергеевна все-таки приняла трудное для себя решение и уволилась из Консерватории. Как я уже упоминала выше, она проработала в консерватории 32 года! Удивительные качества характера Наталии Сергеевны - достоинство и скромность, проявились и теперь, когда настало время покинуть последнюю любимую работу. Ушла она как-то тихо и незаметно, без пышных и торжественных проводов, подарков и речей. Не захотела ничего этого. Просто ушла и все.
Как-то само собою получилось, что после увольнения Наталии Сергеевны с работы мы с Ритой Алихановой стали ездить к ней домой еженедельно. В то время я успешно освоила вождение автомобиля и очень лихо, даже я бы сказала, нагло и очень быстро, ездила по Москве на своем «жигуленке». Правда, движение в столице тогда было не в пример теперешнему. А я, на своей красной «шестерке», выглядела очень даже эффектно. Женщин за рулем почти совсем не было, а молодых, какой я и была тогда, - тем более. Милиционеры, которые останавливали меня, в основном спрашивали: «Откуда машина? Папа, небось, подарил?» Или, к примеру, интересовались: «А почему вы смеетесь?» (мы действительно ехали с подругой и смеялись). Приходилось отвечать: «Да потому что весело, а что нельзя?» «Можно, можно, поезжайте…» Такие тогда были мои диалоги с гаишниками. Не то что теперь.
Я доезжала до Наталии Сергеевны минут за пятнадцать. От Никитских ворот прямо по проспекту Калинина, теперь это Новый Арбат, потом по Кутузовскому проспекту и Можайскому шоссе, а у поворота на Рябиновую улицу - направо и в горку. Помню, когда я ехала к Наталии Сергеевне в первый раз, она объяснила мне, что от поворота на Рябиновую, третий проулок налево, это ее. Я приехала, отсчитала третий поворот и завернула. Девятиэтажные дома - «хрущобы» на Гвардейской улице были похожи один на другой, как две капли воды. Припарковалась, поднялась на лифте, позвонила в дверь. Слышу - собака лает. Думаю, что-то не то. Открывает мне какая-то тетка в грязном халате. «Вам чего надо-то?» - спрашивает. Чувствую, ошиблась я проулком! Вернулась, отсчитала получше и попала наконец к Наталии Сергеевне.
Квартира ее, при всей убогости и серости дома, представляла собой маленький музей, но музей очень уютный. Старинная мебель теснилась на этих жалких квадратных метрах, все стены были увешаны старинными фотографиями в рамах из красного дерева. На них были запечатлены предки Наталии Сергеевны. Но не будем забывать при этом, что все, подчеркиваю, именно все вещи, принадлежавшие Александру Сергеевичу Пушкину, Наталия Сергеевна передала в дар в Петербург в Пушкинский дом. «Это не должно находиться у меня дома. Это должно принадлежать государству», - говорила она. Я всегда удивлялась таким ее речам. Трудно было поверить, что это говорил человек, чьих близких построенное революционерами советское государство уничтожило физически! Вот оно истинное, не показное благородство! Наталия Сергеевна всю жизнь прожила в материальном отношении очень скудно. Я уже не раз об этом вспоминала. И поражало при этом то, что она сохранила, не продала в тяжелейшую минуту и семейные архивы, и портреты, и мебель отцовского дома. Однажды Наталия Сергеевна достала из старинного шкапа какую-то небольшую вещицу.
«Посмотрите, Наташенька, это очень старинная золотая монета. Елизаветинская. Моих родителей».
Я спросила ее, почему же в минуту трудную она не продала ее. Наталия Сергеевна с негодованием ответила тогда:
«Да что Вы, как можно! Это же память!».
И вот в этом вся Наталия Сергеевна. Здесь проявилась родовая черта Пушкиных – честность и большая преданность своей стране. Она говорила еще, что создана для хранения или, вернее, для сохранения. Собственно, всю жизнь Наталия Сергеевна и была хранителем. Хранителем музыкальных фондов в консерватории, хранителем семейных реликвий дома: альбомов, фотографий, гравюр, открыток. Все это Наталия Сергеевна сумела сохранить несмотря ни на что!
Итак, и я, и Рита часто навещали Наталию Сергеевну. Привозили ей чего-нибудь вкусного. Или того, что она иногда просила. Ведь во времена, которые я описываю, чтобы купить что-то вкусное или нужное, кроме наличия денег, нужно было иметь еще или «блат», или «связи». Как тогда говорили: купил «по бису». Или другой вариант: носиться по всей Москве и искать, где что-то «выкинули», свежих кур, к примеру, или еще чего. «Выкинули» - это не значит, выбросили на помойку. Это значит, выложили на прилавки для продажи часа на два, пока не расхватают! Наталия Сергеевна очень радовалась нашим посещениям. Обычно, когда я приезжала одна, мы сидели на ее маленькой кухне, пили чай и разговаривали. После чая переходили в комнату. У Наталии Сергеевны было свое любимое кресло между письменным столом и шкафом. Гость обычно садился в кресло напротив, и текла интересная беседа.
Однажды в одну из таких посиделок Натали очень серьезным голосом сказала мне:
«Наташенька, я хочу сообщить вам тайну». Я страшно заволновалась.
«Так что же случилось?» - спросила я.
«Я пишу записки», - продолжала Наталия Сергеевна. - «Я пишу их уже очень давно, но никогда никому не говорила об этом и никому не показывала. Хочу восстановить историческую правду, рассказать обо всем, что сохранила моя память, исправить многие общепринятые во всевозможных исследованиях о семье Пушкина ошибки. Хотите, я вам почитаю?»
Конечно, я с большой радостью согласилась. Наталия Сергеевна достала из потайного ящика папку, в которой лежали отдельные листочки, исписанные мелким красивым почерком.
«Я прочту вам о своем детстве»,- сказала она тогда. Неторопливо звучит голос Натали, и я медленно погружаюсь в другой мир, в мир ее счастливого детства. Слушая, я невольно думаю и о своей маме, судьба которой во многом похожа на судьбу Наталии Сергеевны. Слезы невольно наворачиваются на глаза… «Ну как впечатление?» - вдруг прерывает чтение Наталия Сергеевна. Я просто потрясена. Только и нахожу слово – «Замечательно!!! Обязательно продолжайте!! Вот бы опубликовать все!» «Ну, для этого нужно платить большие деньги», - с сомнением говорит она. С сомнением еще и потому, что как это она, дочь и сестра «врагов народа», решит вдруг опубликовать свои записки. Ведь советская власть никогда и ни за что сделать этого не позволит.
Судьба нашей родины сложилась так, что советская власть развалилась, как карточный домик. Появилась возможность опубликовать записки Наталии Сергеевны. Забегая вперед, скажу, что записки были все-таки изданы, и сигнальный экземпляр своей книги она успела подержать в руках. Успела подержать в руках за день до своей смерти.
Так уж повелось тогда, что я звонила Наталии Сергеевне два-три раза в неделю обязательно. Однажды я, как обычно, позвонила Натали. Ее голос неожиданно поразил меня. Был он какой-то глухой и очень взволнованный.
«У меня большое несчастье», - сказала она
«Что случилось?» - говорю.
«Паша в больнице в Рузе. Он в воскресенье был в гостях у товарища и случайно там сломал ногу. Мне надо туда ехать!»
Тогда я говорю ей: «Наталия Сергеевна! В чем проблема, собирайтесь, я через 15 минут буду».
«Господи, Наташенька, Вы что, можете со мной поехать в Рузу?»
«Ну да, - говорю, - собирайтесь».
«Мне вас Бог послал. Я сижу у телефона и думаю, что же мне делать. Как доехать до больницы? И вдруг звоните вы и предлагаете ехать. Спасибо Вам».
Времени было около часа дня. Я, как уже писала, любила быструю езду. Тут же села в машину и помчалась к Наталии Сергеевне. Приехала быстро. Она уже готова. Собрана, сдержана. Волнение выдает лишь одно. У нее была такая особенность. Она всегда хранила свой носовой платочек в рукаве платья или теплой кофты, а в минуту волнения доставала платочек и нервно теребила его. Приехал старший внук Юра. Мы сели и помчались.
Дорогу я знала хорошо. Недалеко от Рузы, примерно в ста километрах от Москвы на запад, находился Дом творчества писателей «Малеевка», в котором каждое лето отдыхал мой отец, а потому дорога мне была известна. Где находится местная больница я, конечно, не знала, но была уверена: спросим, и нам покажут. Доехали мы быстро, и нам сразу рассказали, где находится больница. Нашли Павла. Он находился в плачевном состоянии. Сломанная нога подвешена кверху. Пошевелиться нельзя. Он чуть не плачет:
«Заберите меня ради Бога отсюда!»
Юра пошел и договорился, что Павла отпустят. Но как везти? Путем героических усилий мы бережно перенесли Павла, аккуратно усадили на заднее сидение. Юра, кое-как скрючившись, сел под ноги, а вернее под ногу брата, а Наталия Сергеевна расположилась рядом со мной на переднем сидение. И мы двинулись в обратный путь. Все были счастливы, несмотря на неудобность сидения. Паша сиял. Он едет домой. Общее настроение было оптимистическое, мы и не представляли тогда, какие неприятности нас ожидают впереди. Наталия Сергеевна стала расспрашивать, что же случилось. Оказалось, дело было так. В воскресенье Паша приехал к другу на дачу. Жарили шашлыки, пили вино. Потом стали играть в футбол. Паша неудачно наступил на мяч, нога резко подвернулась, и он сломал ее. Друг на своей машине отвез Пашу в местную больницу. При поступлении в больницу Паше написали в приемных документах, что он «был в состоянии алкогольного опьянения». А так как дело было в воскресенье, бюллетень в больнице не открыли. И как мы потом ни просили об этом – ни в какую. Нет и все. В Москве мы сразу поехали в 71 больницу. Она располагалась рядом с домом Наталии Сергеевны. Там с нами обошлись уже совсем по-хамски. Никаких бюллетеней, лежи дома, приходи на рентген. Путем долгих переговоров, Пашу, наконец, на несколько дней все же взяли в больницу. Но ужас ситуации заключался в том, что, не имея бюллетеня, Павел вообще лишился каких-либо средств: ни зарплаты у него нет, ни больничного! А как я уже говорила, семейный бюджет их был очень скуден. После ухода Наталии Сергеевны с работы доход семьи состоял из ее пенсии да Пашиной небольшой зарплаты. Теперь, на долгие 8 месяцев, бюджет лишился большей своей части. Чего мы только ни предпринимали! Я дошла до ЦК профсоюзов (была такая организация). Объясняла, что правнучка Пушкина голодает, оплатите в порядке исключения ее внуку больничный. Нет, нет и нет… Гуманная страна, чего и говорить. Единственное, чего удалось все-таки добиться, так это того, что завод два раза оказал «материальную помощь» своему сотруднику, подкинув несколько сотен рублей. Поняв, что мы ничего не добьемся, пришлось смириться с возникшей ситуацией. Стали чаще мы привозить Наталии Сергеевне продукты, и так как она всегда требовала: «Сколько я вам должна», стали понемножку привирать. Наталия Сергеевна очень удивлялась: «Где это вы достали такую дешевую сметану? И картошку?» «Ну, во-первых, картошка своя, - вдохновенно врала я, - с дачи. А во-вторых, места надо знать, где дешево продают!» «Ну, вы молодец», - говорила Наталия Сергеевна, до конца все-таки не веря в сочиненные мной рассказы.
Так как перелом у Павла был сложный, а еще и сам он был очень грузный, заживление шло достаточно долго, и приступить к работе Паша смог только через восемь месяцев. Но никогда, ни единым словом Наталия Сергеевна не пожаловалась на свою нелегкую жизнь. Когда бы я ни приходила к ней, не она черпала у меня душевные силы, что было бы совершенно естественно. Нет, как раз наоборот. Это мы всегда получали от нее заряд какой-то особой энергии, добра, духовности. И было так до самого последнего ее дня!
24 ноября 1984 года Наталии Сергеевне исполнилось 80 лет. Для кого-то это глубокая старость, но только не для Натали. Она никогда не говорила, что у нее что-то болит, или что она себя плохо чувствует, нет, все хорошо, может быть, иногда только скажет: «Немного устала».
Юбилей прошел в Москве очень тихо и скромно. В одной или двух газетах появились интервью с Наталией Сергеевной, я написала статью в консерваторскую газету «Советский музыкант». Вот, пожалуй, и все. А Наталии Сергеевне и не нужно было ничего такого. Дома у нее в тот день собралось много народа. Внуки, правнуки, разнообразные родственники, близкие друзья. Резали салаты, заправляли винегреты, как и положено на праздник, разделывали селедку, кто-то напек пирогов и принес, а здесь уже разогревали их в духовке. Всех удивил в тот день неожиданный подарок, который преподнес своей маме Паша. В кухне, на крошечном подоконнике, он выращивал землянику. И всем на удивление, 24 ноября кустики оказались усыпанными спелыми красными ягодками. Это было очень неожиданно, за окном лежал снег, и было довольно холодно, а здесь, как в сказке, краснела земляничка. Паша был очень горд. Мы долго думали, что бы такое подарить Наталье Сергеевне, приятное и в то же время полезное. Предложений было множество, но, наконец, остановились на одном. Решили, что это будет чайный сервиз - чашки в доме бились с большой быстротой. Скинулись, собрали деньги, и я поехала в Дом фарфора (был такой хороший магазин на Кировской, ныне Мясницкой улице). Долго выбирала, думала, потом решилась - чисто белый, тонкий фарфор с золотой полосочкой. Надо сказать, что сервиз Наталии Сергеевне очень понравился и всегда выставлялся как парадный, для гостей. Последнюю чашку я видела у Натали в начале 1999 года.
На юбилее Наталии Сергеевны, кроме родных и близких, была еще одна гостья, гостья особенная, и про нее мне хочется рассказать отдельно. «Сестра не по крови - сестра по ушедшей эпохе» - эти слова как нельзя лучше подходят к еще одной Наталье - Наталье Дмитриеве Ушаковой-Архангельской. Наталья Дмитриева - дочь знаменитого русского ученого-языковеда Дмитрия Николаевича Ушакова, составителя замечательного словаря русского языка, которым каждый из нас пользуется и по сей день. Познакомились две Натальи при очень интересных обстоятельствах. Наталия Сергеевна так рассказывала об этом.
«Это случилось в конце 60-х годов. При очередной проверке фондов консерваторской фонотеки мы обнаружили старую магнитную запись. Никто на нее внимания никогда не обращал, а у меня к ней было какое-то особое чувство. Я попросила эту запись повнимательнее прослушать, и выяснилось, что на этой пленке записана лекция известного ученого, знатока русского языка Д.И. Ушакова о московском произношении. Я позвонила в Академию наук СССР, и потом оттуда приезжали ко мне и благодарили очень, так как эта запись позволила филологам многое уточнить в своих исследованиях, а также мне дали телефон дочери Д.И. Ушакова - Натальи Дмитриевны Архангельской. Я позвонила, и мы познакомились, а потом это знакомство переросло в очень нежные, дружеские отношения».
С той поры две Натальи часто встречались, вместе ездили на Новодевичье кладбище, где и у одной и у другой покоились родные… Они и внешне чем-то были похожи. Обе худощавые, белоснежно-седые с прямыми проборами и маленькими пучками, заколотыми шпильками. А речь их, старая интеллигентская, - это что-то необыкновенное! Потом, гораздо позднее, когда обе «подружки» состарились (Наталья Дмитриевна была моложе Наталии Сергеевны на четыре года и всегда говорила: «Ну, я еще молодая»), я взяла на себя приятную обязанность возить Наталью Дмитриевну на машине к Наталии Сергеевне. Для них такие встречи были вдвойне радостными. Повидаться и при этом не тратить силы, не ехать на перекладных через всю Москву. Мне тоже это было удобно: Наталья Дмитриевна жила рядом с нами, на Большой Бронной, в так называемом «цековском» доме. Ее муж Александр Александрович Архангельский был знаменитым авиаконструктором. Он был причастен к разработке и конструированию нескольких уникальных образцов отечественной авиационной техники. В 1937 году был он репрессирован по ложному доносу. Через три года темные и беспощадные безумцы, к счастью, одумались, и Архангельский стал работать вместе с Туполевым. Талантливейший конструктор, вопреки всему, успел много сделать для своей страны. Он участвовал во многих разработках самолетов и получил от властей шесть орденов Ленина. Всего – шесть…
И вот, когда собравшись вместе, за стол у Наталии Сергеевны садились три Натальи, то загадывать желанья могли все присутствующие, и желания эти, по-моему, всегда сбывались.
Когда же мы слушали разговоры двух Натали, возникало тогда трудно передаваемое ощущение, что мы переносимся во времени, куда-то в 19 век. За окном слегка стемнело. Мы находимся в высшем обществе и присутствуем при разговоре двух вельможных дам, и вот сейчас войдет лакей и зажжет, наконец, свечи, чтобы развеять наступающие сумерки. Трудно передаваемое ощущение. Последний раз мы привозили Наталью Дмитриевну к Наталии Сергеевне в июне 1998 года и тогда, невзирая на просьбы обеих Наташ не снимать их, мой муж все-таки смог уговорить милых дам и снял сюжет об их встрече телевизионной камерой. Теперь, вновь и вновь просматривая эту запись, невозможно сдержать слез!
Летом 1992 года мы с дочерью уехали отдыхать за границу. Пресловутый «железный занавес» пал, и можно было получить заграничный паспорт и уехать куда хочешь. Мы отдыхали в Греции на острове Крит. Связи с Москвой не было никакой. Тогда остров был еще довольно глухим местом, а о русских туристах там вообще никто и не слыхивал. Счастливые и довольные, загорелые и отдохнувшие, мы прилетели в Москву. И первой новостью, буквально сразившей нас, было известие о неожиданной смерти Павлуши. Весь отдых мгновенно куда-то улетучился. Я даже не могла вообразить, что творится с Наталией Сергеевной. Ее любимый человек, ее опора, свет в окошке - ушел так нелепо и непредсказуемо. Как же жить дальше? Меня буквально ужас охватил. Кроме того, безумно было жалко Павлушу. Конечно, он не отличался крепким здоровьем с самого рождения, но ведь он был еще такой молодой! Я побоялась сразу ехать к Наталии Сергеевне и позвонила Рите, чтобы узнать, что же случилось? И, Боже мой! После ее рассказа волосы зашевелились у меня на голове. А произошло это так. Паша угодил в больницу (не берусь утверждать теперь, но думаю, что в ту самую, 71-ую) в состоянии комы. И его усиленно стали лечить от заболевания печени, а оказалось же впоследствии, что у него было обычное воспаление легких! То есть, его лечили совершенно от другой болезни. И вот этот эксперимент советской медицины ему не суждено было перенести. Это было просто чудовищно. Я спросила Риту: «Как же Наталия Сергеевна перенесла этот страшный удар?»
«Вы знаете, Наташа, перенесла она эту трагедию на удивление стойко и мужественно».
Приехав к Наталии Сергеевне, я просто молча обняла ее, и мы долго плакали. Говорить было не о чем… Наталия Сергеевна осиротела. Конечно, ей помогал старший внук Юра, но он жил отдельно, и такой душевной близости, как с Павлушей, у нее с Юрой не было никогда…
Помогали ей в это трудное время и сестры милосердия из Марфо-Мариинской обители. Добрым словом всегда вспоминаю об этих людях. Они приходили к Наталии Сергеевне постоянно и выполняли любую, самую сложную домашнюю работу. Причем это была не просто помощь, а помощь настоящая, помощь во всем. «Эти люди не заинтересованы ни в деньгах, ни в том, чтобы их накормили обедом, или еще что-нибудь в этом роде. Они делали это во имя Господа», - говорила Наталия Сергеевна. Я потом встречала у нее этих девушек. Это совершенно особенные люди. Как внешне - с гладкой прической и в длинных юбках, так, и это главное, - внутренне. Взгляд открытый, ясный, но в то же время обращенный внутрь, в глубину. Это удивительные люди!
Наталия Сергеевна приняла смерть своего Павлуши по-христиански, мудро и смиренно. Мало кому из нас, смертных, это удается. Но Наталия Сергеевна была человеком особенным, с настоящей, глубинной верой.
По этой самой причине попасть на службу в храм было для нее всегда истинной радостью. Поскольку передвигаться по городу Наталии Сергеевне было очень трудно, а потом, позднее, и вовсе невозможно, я с радостью выполняла роль ее сопровождающего и шофера. Мы всегда ездили в храм Ильи Обыденного, что на Остоженке. В тихом переулке, на горке расположен этот небольшой, но очень уютный храм. Это был любимый храм Наталии Сергеевны. В нем служил ее духовник (к сожалению, я не помню сейчас его имени). Что поражало меня в ней больше всего при посещении церкви, так это то, что она стояла всю длинную службу, не шелохнувшись, с прямой спиной, полностью отрешившись от внешнего мира, и истово молилась. Я, стоя рядом, переминалась с ноги на ногу, так как они у меня застаивались, перемещалась на полшага то вперед, то вбок, и, конечно же, восхищалась выдержкой Наталии Сергеевны. Ведь ей было тогда уже много лет и даже ходить было трудно. А может быть, это вовсе и не выдержка, а естественное состояние истинно верующего человека? Кто знает?
С истинным трепетом и теплотой вспоминается мне и другой эпизод из наших взаимоотношений с этим замечательным человеком. День 10 февраля был для Наталии Сергеевны днем святым. В долгие годы нашей дружбы она просила не приезжать к ней именно в этот день.
«Я должна быть одна» - говорила она обычно накануне. И лишь только однажды, уже незадолго до своей кончины, Наталия Сергеевна неожиданно вдруг сказала: «Наташенька, приезжайте ко мне, но только смотрите, не опаздывайте, а то я дверь открывать не буду!» Конечно же, я приехала заранее, к двум часам. Мы почти не разговаривали. В воздухе царила какая-то удивительная благоговейная тишина и необычайная торжественность. Наталия Сергеевна, не спеша, зажгла лампаду, стоящую вместе со старинными иконами на высоком старинном шкафчике с открытым верхом. И ровно в 2 часа 45 минут, именно в тот момент, когда много лет назад остановилось сердце Александра Сергеевича Пушкина, Наталия Сергеевна встала на колени перед иконой и начала молиться. Я стояла рядом, охваченная большим, безграничным волнением, и старалась даже не дышать, чтобы не нарушать этой атмосферы, атмосферы какого-то великого и необъяснимого таинства… Потом мы пили с Наталией Сергеевной чай и разговаривали, но это все было потом, позднее…
Несколько раз я возила Наталию Сергеевну на Новодевичье кладбище. Причем, она всегда называла его по-старому – «Девичье» - с ударением на букву «и». Вход тогда был по пропускам; внук Юра торжественно предъявлял документ, и мы медленно шествовали к могиле. Клали цветочки, немножко убирали, Наталия Сергеевна обязательно читала молитву. Вообще, она все делала как-то неторопливо, основательно и без суеты. Суета абсолютно не была свойственна ее натуре. И даже речь Наталии Сергеевны была степенна и неспешна.
В раннем детстве Натали была в большой дружбе со своим кузеном, Александром Николаевичем Пушкиным. Она рассказывала мне, что семья кузена покинула Россию, когда ему было десять лет. Они стали жить в Бельгии, и как только скончался «вождь народов» Сталин, Наталия Сергеевна возобновила с кузеном переписку, которая продолжалась, пока Александр Николаевич был жив. Она всегда стремилась узнать о судьбах своих родственниках, разметанных по всему миру трагическими событиями в России. И вот, в последние годы ее жизни судьба оказалась благосклонна к ней и подарила несколько лет настоящего родственного общения.
Однажды к ней в гости пришел ее давний знакомый С.М. Некрасов, директор Всероссийского музея А.С. Пушкина, что в Санкт-Петербурге. С ним вместе была красивая элегантная женщина, которая оказалась праправнучкой А.С. Пушкина графиней Клотильдой фон Ринтелен, живущей в Германии.
Вот с этих самых пор в жизни Наталии Сергеевны появился замечательный человек, родной и близкий. Вскоре после знакомства между родственницами установились на редкость сердечные и дружеские отношения. Клотильда называла Наталию Сергеевну «тетей Наташей», а в ответ Натали называла ее любовно и ласково Клоти. Разговаривали они сначала на французском или немецком, а вскоре уже и Клотильда стала понемногу говорить по-русски. Клотильда не раз говорила нам, что относится к Наталии Сергеевне, как к своей маме, и нежно любит ее. Клоти, не переставая, с самого первого дня их знакомства, трогательно заботилась о своей вновь обретенной родственнице. Впервые за многие годы жизни у Наталии Сергеевны появилась возможность немножко расслабиться в материальном отношении. Ведь всю практически жизнь она испытывала большую нужду, но просто никогда и никому об этом не говорила. Клотильда же заботилась о Наталии Сергеевне по-настоящему. Она привозила в подарок «тете Наташе» не ненужные броские сувениры, а реальные и очень нужные в быту вещи: теплый, красивый халат, легкое и очень теплое одеяло, под которым легко и тепло было спать, замечательные домашние туфли, подбитые мехом, чтобы у «тети Наташи» не мерзли ноги. Многие уже не помнят, но в то время у нас в стране советов ничего этого просто купить было нельзя, можно было (и то, если повезет) «достать» за очень большие деньги… Самый приятный подарок от Клоти Наталия Сергеевна получила холодной морозной зимой. Это была красивая, элегантная и очень теплая меховая шуба. Жаль, что надеть ее Наталия Сергеевна смогла всего лишь несколько раз, зато она с гордостью всегда говорила: «Это Клоти привезла мне». Они постоянно переписывались, и Клотильда часто звонила Наталии Сергеевне, присылала фотографии, останавливалась по приезде в Москву в ее знаменитой «хрущобе».
Наступил 1994 год. В этом году Наталии Сергеевне исполнилось 90 лет. И если десять лет назад эту дату отметили, в основном, только родные и близкие, то теперь эта дата отмечалась более торжественно. В прессе вышло несколько статей, Наталия Сергеевна дала несколько интервью, одно из которых в журнале «Музыкальная жизнь» довелось организовывать мне. А день рождения у Наталии Сергеевны - 24 ноября. И вот к этой дате в двадцатых числах ноября к ней приехала Клотильда и устроила для «тети Наташи» день рождения. День рождения по-немецки. Этот день запомнился, думаю, всем присутствовавшим тогда.
Обычно в этот день мы все гурьбой толкались на кухне и готовили, кто что мог и как мог. Но в этот раз все, к нашему удивлению, обстояло совсем по-другому. Бразды правления тогда взяла на себя Клотильда. Она пришла, такая вся душистая и иностранная, графиня фон Меренберг (по мужу фон Ринтелен), выгнала нас всех из кухни и велела сидеть с Наталией Сергеевной и вести с ней беседы. Сама же лихо подпоясала платье, сделав его покороче, надела фартук и стала мыть полы. Мы тихо пооткрывали рты. Затем закрыла дверь на кухню и стала там шуровать, что-то весело напевая. Мы послушно беседовали с Наталией Сергеевной. Вскоре из кухни потянуло невероятно вкусным запахом жареного мяса и еще чем-то заморским. И вот Клотильда внесла в гостиную огромное блюдо запеченной особым образом свинины, затем из кухни появились всевозможные закуски, деликатесы, десерты и пр. и пр. Большинство из присутствующих практически никогда и не видели такого продуктового изобилия. Надо сказать, что все продукты Клотильда привезла с собой из Германии, чтобы сделать Наталии Сергеевне настоящий праздник. И это ей удалось превосходно. Мне же с тех пор и на всю оставшуюся жизнь запомнился божественный вкус вяленых красных помидор. Как сказала тогда Клотильда, это блюдо считается в Германии деликатесом. Потом мы с мужем не раз пытались повялить помидоры, но того восхитительного вкуса получить так и не смогли… А праздник тогда действительно удался на славу. Наталия Сергеевна с гордостью и восхищением всем говорила:
«Вот какой праздник мне устроила моя Клоти!»
Общаясь с Наталией Сергеевной, я понимала, что память бывает мимолетна и непостоянна. А учитывая свой горький и печальный опыт, когда я достаточно легкомысленно о многом не расспросила своих родителей, была просто уверена, что нужно обязательно записывать рассказы Наталии Сергеевны. Иногда это удавалось, в основном, стараниями моего мужа. Несколько раз он брал с собой в гости к ней видеокамеру и с трудом, но получал разрешение на съемку. Теперь - это наше сокровище. А тогда, руководствуясь своей уверенностью в том, что необходимо рассказать о Наталии Сергеевне и ее судьбе более широкому кругу людей, наших современников, я в какой-то момент пришла к мысли, что просто необходимо снять фильм о Наталии Сергеевне. В то время я работала редактором в творческом объединении «Лад» Российской телерадиокомпании, и потому идея была вполне реальной. Но Наталия Сергеевна наотрез отвергла мое предложение. «Ни за что! - сказала она. Но я продолжала ныть на эту тему. И продолжалось это нытье довольно долго. Я взывала к ее чувству ответственности: «ну как можно не рассказать то, что знаете только Вы. Никто другой так и не сможет никогда рассказать всей правды о вашем прадеде…» Голос Наталии Сергеевны становился все менее категоричным, и уже стала появляться маленькая надежда… В общем, примерно через полгода уговоров, я смогла, наконец, убедить ее. «Ну, хорошо, давайте, только чтобы не долго!» Это была победа! Мой муж сразу придумал название фильму: «И обо мне вспомянет». Название оказалось очень удачным и многим понравилось.
В дни съемок мы очень волновались, чтобы все прошло гладко, чтобы Наталия Сергеевна не очень уставала. И, на мой взгляд, все прошло просто идеально. Однако, когда я приехала на следующий день после съемок к ней, она была страшно взволнована и возбуждена. «Что такое? Что случилось?» - недоумевая, спросила я. «Наташенька, Вы не представляете, какой ужас. Вчера во время съемок они вытащили пылесос из-под стола и переставили его в другое место!» Я успокоила, как могла, и вернула сей ценный предмет на его обычное место под столом. И вот только теперь жизнь пошла своим чередом. А фильм, в результате, получился хороший и искренний, с успехом прошел по российскому телевидению. Было несколько неплохих отзывов в прессе. Наталия Сергеевна, посмотрев его, как будто тоже осталась довольна.
В конце 1998 года кто-то, теперь уж и не припомню кто, познакомил Наталию Сергеевну с двумя замечательными женщинами - Натальей Дмитриевной Солженицыной и Каталиной Любимовой, женой режиссера Юрия Любимова. Я лишь однажды видела их у Наталии Сергеевны. Они сыграли очень важную роль в судьбе Наталии Сергеевны в последний год ее жизни. Во-первых, Наталья Дмитриевна Солженицына организовала публикацию книги воспоминаний Наталии Сергеевны, и книга успела выйти буквально за два дня до смерти автора. Наталья Дмитриевна успела привезти сигнальный экземпляр в больницу и отдала счастливой Наталии Сергеевне. Наконец осуществилась ее давняя мечта! «Как благодарить! Как благодарить!» - восторженно восклицала она, не находя больше слов от нахлынувших на нее теплых чувств.
Во-вторых, с начала года Наталия Сергеевна стала плохо себя чувствовать. Откуда-то навалилась большая слабость, стало побаливать сердце. Конечно же, давали знать о себе годы! Было ведь ей уже 94 года. Возраст нешуточный. И вот, Наталья Дмитриевна Солженицына и Каталина Любимова организовали и оплатили отдельную палату в замечательной 21 московской больнице, что на Таганке, на спуске к библиотеке иностранной литературы, с круглосуточным постом. Это теперь легко можно лечь в хорошую больницу, имея большие деньги, - проблема вполне решаемая. А тогда, да еще и не имея ни гроша за душой, сделать это было практически невозможно. Но невозможное было сделано именно этими замечательными женщинами.
Я помню наши приезды с Ритой Алихановой к Наталии Сергеевне. Сверкающая белизной палата. Прелестная девушка-медсестра сидит за столом и читает учебник. Это студентка одного из медицинских ВУЗов, подрабатывающая дежурствами. Так называемый постоянный, круглосуточный пост. В кровати Наталия Сергеевна, очень ослабевшая и усталая. Говорим потихонечку о том, о сем. Настоятельно убеждаем, что необходимо побольше есть, чтобы были силы. Сами слабо верим, что все кончится хорошо. Вот и навестили. Прощаемся, чтобы поменьше утомлять ее. В коридоре встречается нам замечательный доктор Елена Васильева, в отделении которой находится Наталия Сергеевна. На дворе 8 марта, и Васильева уходит с работы, увешанная букетами цветов. Я хорошо знакома с ней. Это близкая подруга моей двоюродной сестры Анюты Гельфанд, которая живет в Америке. По праву человека, близкого ко мне, Елена налетела: «Почему вы не кормите вашу больную, она же совершенно обессилена!» Ну что можно было тогда сказать на это! Конечно, Наталия Сергеевна всю жизнь ела очень мало и скудно, всегда строго соблюдала посты, а в последнее время почти совсем перестала есть и поэтому, конечно же, очень ослабела. Мы приносили ей и ее любимые творожки, и не менее любимую густую сметану, и еще кое-что из того, что она всегда любила, но есть она не хотела. Совсем не хотела, и все это оставалось лежать в холодильнике.
Наша дорогая Наталия Сергеевна умерла, не дожив семи месяцев до своего 95-летия и двух месяцев до грандиозного юбилея великого русского поэта – Александра Сергеевича Пушкина...
Была поздняя весна. Кругом еще лежал снег, и на улице было еще довольно холодно и пасмурно. После отпевания в храме Ильи Обыденного мы поехали на Новодевичье - хоронить Наталию Сергеевну. И вот в тот момент, когда гроб опустили в землю, нависшие было тучи рассеялись и вышло ослепительное весеннее солнце. Все замерли, переживая свершившееся чудо!
Сейчас, когда я пишу эти строки, на дворе поздняя осень 2019 года… Наталии Сергеевны нет с нами уже целых 20 лет. Двадцать лет и целая жизнь, со всеми ее проявлениями: повседневными заботами о хлебе насущном, борьбой с болезнями, уныньем или радостью…
И я вспоминаю ее светлый образ и тот удивительный свет, свет добра, который излучала она и который всегда так помогал мне в жизни. И вот теперь я могу твердо сказать - в своей жизни такого человека я больше никогда не встречала.
Бонди Наталья Сергеевна. Журналист, музыковед, кандидат искусствоведения.
Окончила Московскую Государственную консерваторию (1970). Обучение в университете Сорбонна в городе Париже (1970-1971), курс: язык и культура Франции. Аспирантура Московской консерватории (1982-1985), специальность: музыковедение. Работала музыкальным редактором Центральной Студии Документальных фильмов (1984-1991), шеф-редактором творческого объединения «Лад» ВГТРК (1991-1997), помощником руководителя по связям с прессой и общественностью Московского центра искусств (1997-2004). С 2004 года по настоящее время - научный сотрудник Государственного литературного музея. С 2014 года редактор литературно-драматической части Московского камерного музыкального театра им. Б.А.Покровского, с сентября 2018 года театр присоединен к Большому театру России. Научный сотрудник музея Большого театра по настоящее время.
