Из цикла «Беседы с мудрецами»
Сегодня наш медиум связался с духом французского философа-просветителя Шарля-Луи де Секонда Монтескьё (1689–1755) и вступил с ним в беседу.
Несколько слов о философе:
Шарль-Луи де Секонда, барон Ля Брэд и де Монтескьё – французский писатель, правовед и философ, автор романа «Персидские письма», статей из «Энциклопедии, или Толкового словаря наук, искусств и ремёсел», труда «О духе законов», сторонник натуралистического подхода в изучении общества. Разработал доктрину о разделении властей. Родился: 18 января 1689 г., замок Ла-Бред (на территории нынешнего департамента Жиронда), Королевство Франция. Умер: 10 февраля 1755 г. (66 лет), Париж, Королевство Франция.
М. – Уважаемый господин Монтескьё, почти всем моим собеседникам я задаю один и тот же вопрос, главный для любого человека, – как стать счастливым в мире, столь мало для счастья приспособленном?
Ш. М. – Если бы желать только быть счастливым, то этого скоро можно достигнуть. Но люди желают обыкновенно быть счастливее других, а это почти невозможно, потому что мы считаем других всегда более счастливыми, чем они есть на самом деле.
М. –Действительно, мы видим только то, что на поверхности, не заглядывая вглубь. Но далеко не все сравнивают себя с другими. Иным достаточно своих радостей. Что более способствует нашему счастью: мудрость или легкомыслие?
Ш. М. – Большая часть того, что делает нас счастливыми, неразумно.
М. – Да, ведь часто радуешься жизни, не имея на это особых причин. Главное, чтобы не одолевали всякие беды и недуги. Впрочем, богатые люди обладают еще возможностью наслаждаться праздностью. Не правда ли, счастливцы?
Ш. М. – Следовало бы непрерывную праздность поместить среди мучений ада, а ее поместили в число блаженств рая.
М. – Разве «dolce far niente»*) не прекрасно? Ведь можно вести светский образ жизни, беседовать в литературных салонах с изысканной публикой, поражать дам своим красноречием.
Ш. М. – Праздные люди всегда большие говоруны. Чем меньше думаешь, тем больше говоришь.
М. – Наверное, это большое испытание – разговаривать с подобным недалеким собеседником.
Ш. М. – Нет ничего досаднее, чем видеть, как удачно сказанное слово умирает в ухе дурака, которому ты его сказал.
М. – Это знакомо. Сочувствую всей душой. Но вернемся к понятию «праздность». Ведь чтобы чему-то учится, тоже нужен досуг.
Ш. М. – Те, которые любят учиться, никогда не бывают праздными.
М. – Верно, ведь чем больше узнаешь, тем яснее твое невежество.
Ш. М. – Надо много учиться, чтобы знать хоть немного.
М. – Кроме пользы познаний, чтение дает еще и радость, служит своего рода легким наркотиком, позволяющим мысленно уйти от неприятностей и бед.
Ш. М.– Любить чтение — это обменивать часы скуки, неизбежные в жизни, на часы большого наслаждения. Чтение было для меня наилучшим средством против неприятностей в жизни; не было такого горя, которого час чтения не рассеял.
М. – А долгие годы занятий помогут достичь жизненного успеха? Часто ли окружающие любят и уважают обладающего обширными знаниями и выдающимися способностями человека?
Ш. М. – В избытке даже разум не всегда желателен, и люди почти всегда лучше приспосабливаются к середине, чем к крайностям.
М. – Но чтобы совершить в жизни что-то действительно выдающееся, надо, вероятно, обладать гениальностью?
Ш. М. – Чтобы совершать великие дела, не нужно быть величайшим гением; не нужно быть выше людей, нужно быть вместе с ними.
М. – Однако история помнит лишь тех, кто был не вместе с людьми, а над ними.
Ш. М. – История – это ряд выдуманных событий по поводу действительно совершившихся.
М. – Конечно, иначе бы мы не слышали столько версий одних и тех же бед и побед. Я думаю, что каждый народ стремится создать такой миф о своем прошлом, чтобы новые поколения вырастали патриотами, готовыми при случае умирать за родину.
Ш. М. – Лучшее средство привить детям любовь к отечеству состоит в том, чтобы эта любовь была у отцов.
М. – К сожалению, не все достоинства отцов передаются по наследству. Вероятно, патриотизм должен подразумевать наличие гражданских свобод, как Вы считаете?
Ш. М. – Для гражданина политическая свобода есть душевное спокойствие, основанное на убеждении в своей безопасности.
М. – Насчет спокойствия весьма сомневаюсь: ведь свободой в первую очередь всегда пользуются криминальные элементы, которые тут же устраивают передел собственности, а, обогатившись, защищают ее, не останавливаясь ни перед чем. Мы уже имели несчастие наблюдать это в конце 20 века.
Ш. М. – Свобода есть право делать все, что дозволено законами. Если бы гражданин мог делать то, что этими законами запрещается, то у него не было бы свободы, иначе же самое могли бы делать и прочие граждане.
М. – Законопослушные граждане всегда оказываются в проигрыше, так как законы пишут те, кто пришел захватить народное достояние, естественно, в свою пользу.
Ш. М. – Законы должны иметь для всех одинаковый смысл.
М. – А что происходит в действительности?
Ш. М. – Законы – это паутина: крупные мухи сквозь нее прорываются, а мелкие – застревают.
М. – В том-то и дело. Замечательно эту тему сказал на А. Линкольн: «Овца и волк по-разному понимают слово «свобода», в этом сущность разногласий, царящих в человеческом обществе». И с этой двусмысленной практикой мы стали величать себя демократией.
Ш. М. – Принцип демократии разлагается не только тогда, когда утрачивается дух равенства, но также и тогда, когда дух равенства доводится до крайности и каждый хочет быть равным тем, кого он избрал в свои правители. В таком случае народ отказывается признать им же самим назначенные власти и хочет все делать сам: совещаться вместо сената, управлять вместо чиновников и судить вместо судей.
М. – Это, конечно, опасно, но, иногда, видя несправедливость элит, некоторые активные граждане полагают, что они, будучи во власти, вели бы себя более честно и разумно.
Ш. М. – Всякий человек, обладающий властью, склонен злоупотреблять ею.
М. – История показывает, что так оно и есть.
Ш. М. – Все люди животные, а государи – животные, которых не держат на привязи.
М. – Мне кажется, что чем выше находится человек на социальной лестнице, тем больше у него ограничений. Просто нам снизу эти «привязи», как правило, не видны.
Ш. М. – Любая величина, любая сила, любая власть относительны.
М. – Но есть безусловная власть – Высшая сила. Или Вы – атеист?
Ш. М. – Я не люблю Бога, потому что не знаю его; и не люблю ближнего, потому что знаю его.
М. – Печально это слышать. Разве набожность ближнего не делает его чище и лучше прочих?
Ш. М. – Набожность находит оправдания дурным поступкам, которых простой порядочный человек не нашел бы.
М. – Тут не поспоришь, особенно если вспомнить разгул инквизиции и все бесконечные религиозные войны, в которых гибли тысячи ни в чем не повинных людей. Но святые отцы за такие дела обещали своим приспешникам райские кущи.
Ш. М. – Все хотят приобрести райское блаженство по самой дешевой цене, какая только возможна.
М. – Я бы не назвал убийства «дешевой ценой», даже если убитые исповедывали другую веру. Мне кажется, что это не герои, а бандиты.
Ш. М. – Героизм, не противоречащий доброй нравственности, мало трогает людей: только героизм, который разрушает нравственность, вызывает в людях и удивление, и восторг.
М. – Похоже, что люди восторгаются именно теми героями, о которых писал остроумный русский историк В. Ключевский: «Это все герои, которых преждевременная смерть спасла от заслуженной виселицы». А какого склада люди вызывали симпатию у Вас?
Ш. М. – Мне приходилось встречать людей, добродетель которых столь естественна, что даже не ощущается; они исполняют свой долг, не испытывая никакой тягости, и их влечет к этому как бы инстинктивно; они никогда не хвастают своими редкостными качествами и, кажется, даже не сознают их в себе. Вот такие люди мне нравятся, а не те праведники, которые как будто сами удивляются собственной справедливости и считают доброе дело чудом, рассказ о котором должен всех изумлять.
М. – Такие люди обычно не знают зависти – причины стольких бед и преступлений.
Ш. М. – Завистник сам себе враг, потому что страдает от зла, созданного им самим.
М. – Это верно. Но те добрые люди, которые Вам так нравятся, наверное, тоже имеют какие-то недостатки. Ведь никто не идеален.
Ш. М. – Если характер в целом хорош, то не беда, если в нем сказываются и некоторые недостатки.
М. – Впрочем, у некоторых людей есть некое таинственное свойство – обаяние. Его трудно описать, но за него многое прощается.
Ш. М. – Обаяние чаще всего заключается в уме, чем в лице, так как красота лица обнаруживается сразу и не таит ничего неожиданного; но ум раскрывается лишь понемногу, когда сам человек этого желает, и в той мере, в какой он этого желает.
М. – А что Вы думаете о женском очаровании? В нем главное красота или обаяние?
Ш. М. – У женщины есть только одна возможность быть красивой, но быть привлекательной есть сто тысяч возможностей.
М. – Видимо, эти многочисленные возможности мешают мужчинам хранить верность одной женщине, несмотря на все клятвы.
Ш. М. – Лучший довод непостоянства мужчин – то, что пришлось ввести институт брака.
М. – Но в наше время этот институт сильно пошатнулся: количество разводов увеличивается с каждым годом.
Ш. М. – Ничто так не содействует взаимной привязанности, как возможность развода: муж и жена легко переносят тяготы семейной жизни, и часто, имея всю жизнь эту возможность, они не пользовались ею только потому, что были вольны это сделать.
М. – А может быть, если люди поняли, что не подходят друг другу, лучше не мучиться и разойтись мирно, пока между ними не возникла ненависть?
Ш. М. – Мне кажется, что ненависть полна страданий для того, кто ее ощущает.
М. – Да, она разрушает человека. Но ведь не только отдельные личности, даже целые народы предаются этой губительной страсти: достаточно узнать из новостей, что делается в мире.
Ш. М. – Как несчастны люди! Беспрестанно колеблются они между ложными надеждами и нелепыми страхами и, вместо того чтобы опираться на разум, придумывают себе чудовища, которых сами же боятся, или призраки, которые их обольщают.
М. – Наш великий поэт А. С. Пушкин однажды написал очень горькие строки:
«Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?»
Однако абсолютное большинство людей справляет свой день рождения как главный праздник. Согласны ли Вы с поэтом, что жизнь – сомнительный подарок?
Ш. М. – Следует оплакивать людей, когда они родятся, а не тогда, когда они умирают.
М. – В своих знаменитых «Опытах» М. Монтень писал о таком обычае: «Это первый урок, который мексиканцы преподают своему потомству; едва оно успеет появиться из материнского чрева, как они приветствуют его словами: "Дитя, ты явилось в мир, чтобы терпеть: терпи же, страдай и молчи". Вот и празднуй после такого приветствия! Тем не менее, большинство людей хотят прожить как можно дольше. Какая мысль с возрастом приходила Вам чаще всего на ум?
Ш. М. – Как мал промежуток между временем, когда человек еще слишком молод и когда он уже слишком стар.
М. – Примерно так же думал и А. Шопенгауэр, когда заметил: «С точки зрения молодости, жизнь есть бесконечно долгое будущее; с точки зрения старости – очень короткое прошлое».
Так подытожили нашу беседу два великих философа…
* «dolce far niente» (итал.) - сладостное ничегонеделание
Елена Пацкина. Окончила Московский авиационный институт по специальности инженер-экономист. Автор нескольких книг стихов (Уходящая натура, Фотография минуты, Счастливый дилетант и др.) Автор серии «Беседы с мудрецами» (более семидесяти персонажей, начиная с Эпикура, Демокрита и других античных авторов до Курта Воннегута, Агаты Кристи и пр.).
