ПОЭЗИЯ И МАГИЯ
Мы фатально недооцениваем проницающую и преображающую силу поэтического мировидения и поэтического слова, недооцениваем, в том числе, и сопричастность поэтической интуиции «мгновенному» мистическому постижению сути вещей и незримых «сущностей» окружающего мира. Поэзия и мистика, поэзия и магия мысли находятся в неразрывном единстве между собой, если они - подлинные.
Это давно уже достаточно очевидно, хотя и до сих пор распространено обывательское представление, что художественное творчество, включая, естественно, и поэзию - только некая словесная игра, разновидность увлекательного фокусничества, которое развлекает, услаждает душу и, может быть, порой приобщает к прекрасному, но - не более того.
В лучшем (среди обывательских воззрений) случае, видят в поэзии эдакое эстетически притягательное проповедничество и завуалированное нравственное и общее духовное «наставничество», как бы «настоянное» на музыке стиха, ритме, рифме, яркой образности и прочих внешних атрибутах поэзии. Между тем все это - чистейшие и простейшие благоглупости на фоне уже устоявшихся современных, в том числе и вполне научных, знаний и представлений о мире и месте в нем поэзии и творчества.
Так, еще в относительно недавнем историческом прошлом фатально недооценивалась «вещность», материальность сознания и мысли, включая, естественно, и поэтическую мысль, а точнее - поэтическую интуицию и мысль, которые всегда слиты в подлинной поэзии воедино. Таково наследие давнего противопоставления материализма и идеализма, материи и сознания.
Между тем, давно уже стало ясно, что мысль и сознание в целом - только одна из форм все той же материи, материи и энергии, из которой состоит весь мир, вся наша Вселенная. Иного в окружающем нас мире просто нет. Это доказывает со всей однозначностью даже современная физика, в частности, квантовая физика. Поэтическое сознание, состоящее из сплава интуиции и мысли, есть, в известном смысле, поток энергии и одновременно ее сгусток, как бы впитывающий в себя и зеркально отображающий «суть вещей».
Потому поэтическое сознание и, соответственно, поэтическое творчество, если оно подлинно, непременно обладает, помимо прочих уникальных свойств, в известном смысле и проницающей силой рентгеновских лучей - способно отображать незримые «сущности» окружающей жизни с редчайшей, завораживающей, поистине магической ясностью и полнотой. В этом во многом и состоит искусство поэзии - искусство созидать из слов чарующие «рентгеновские снимки» мира, то исполненные красоты и приобщающие к светлым стихиям жизни, то приводящие в страх и трепет и обнажающие «темное дно» земного существования.
В торжественном провозглашении этого особого проницающего свойства поэтического мировидения, собственно, и состоит философский смысл знаменитого тютчевского стихотворения «День и ночь», в котором ночь - это вдруг открывающаяся перед поэтическим взором бездна, вдруг обнажающееся перед ним «темное дно» бытия:
«И бездна нам обнажена
С своими страхами и мглами
И нет преград меж ей и нами -
Вот отчего нам ночь страшна!»
В действительности, настоящий поэт в процессе созидания, творчества реально «работает» и со светлыми, и темными «сущностями», стихиями и энергиями мира, не только различает и отображает их, но и «пользуется» ими, как бы намагничивает ими свое поэтическое слово, в котором эти «духи мира», эти мировые стихии и энергии воплощаются достаточно осязаемо и «вещно», в сущности, так же, как в магическом заговоре или заклинании. Действие поэтического слова - гипнотическое и магическое.
Поэтическое слово - это не просто зримое воплощение красоты, это - сгусток энергии, способной и созидать, и разрушать, а само поэтическое творчество - это таинство.
Почему же тогда поэзия многих и многих оставляет равнодушными и чарующе (или хотя бы ощутимо) действует далеко не на всех? Ответ прост: по той же самой причине, по которой и любое таинство (в частности, церковное) не действует на непосвященных, не верующих, равнодушных, не воспринимающих его всерьез.
Для того чтобы поэтическое таинство подействовало, нужна вовлеченность в магию поэтического слова, способность и желание «читать» отраженные в этом слове магические символы и таинственные знаки мира, его созвучий и диссонансов, его скрытых соответствий и его изломов, которым глубоко сопричастны жизнь и сознание человека. Опять вспомним Тютчева: «Поэт всесилен как стихия, // Не властен лишь в себе самом…»
Однако не преувеличиваем ли мы, утверждая генетическую родственность процесса поэтического творчества и акта таинства творения в магии? Обратимся в тому, что утверждали те, кто в магию действительно верил, воспринимал ее более чем серьезно и проповедовал ее как путь созидания счастья. Вот что писал, например, в известной книге «Магия в теории и на практике» (1929 год) провозвестник современной европейской магии Алистер Кроули: «поэт, влюбленный или художник, охваченный творческим неистовством, выходит на пределы самого себя, то же самое должно случиться и с Магом». То есть творящий поэт или художник, по убеждению Кроули, погружается в некое состояние «неистовства», в котором творится и Магия, которое необходимо и Магу. Собственно, это необычное и таинственное с виду состояние, в котором человек, будь он маг или поэт, «выходит за пределы самого себя» - типическое, если можно так выразиться, зазеркалье эйфории или транса, когда обыденное сознание естественным образом гаснет и на смену ему приходит сознание трансцендентное, открывающее мир как живое и чудесное единство «всего и вся» на уровне бесконечных превращений «одного в другое», бесконечных метаморфоз движения, энергии и материи. Это и есть по сути дела то самое действительно необыденное состояние творчества, при котором магическим способом постигаются и преобразуются сущностные связи и созвучия явлений жизни.
Большая поэзия (по крайней мере, в России) и начиналась со стремления поэта быть выше обыденности и выше самого себя, приобщиться к высшему знанию и творчеству. Вспомним Ломоносова:
«Я дело стану петь, несведомое прежним!
Ходить превыше звезд влечет меня охота
И облаком нестись, презрев земную низкость».
Конечно, Ломоносов утверждал свое поэтическое «я» еще достаточно наивно, но истинные цели поэтического творчества обозначил в целом точно. Лучше же всех о мечте и жажде поэта слиться с трансцендентным и вечным, приобщиться к Космосу бытия сказал, конечно же, истинный провидец в русской поэзии Федор Тютчев:
«Душа хотела б быть звездой,
Но не тогда, как с неба полуночи
Сии светила, как живые очи,
Глядят на сонный мир земной, -
Но днем, когда, сокрытые как дымом
Палящих солнечных лучей,
Они, как божества, горят светлей
В эфире чистом и незримом».
Естественно, можно вполне резонно заметить, что все подобное, провозглашаемое поэтами порой столь громогласно и столь вдохновенно - или вообще только риторика, или лишь красочное иносказание о том, «кем мне так хотелось быть, но, увы, не довелось стать». Почти каждый человек мечтает быть больше, чем он есть, а уж поэт - особенно. Вл. Соловьев полагал, что в стремлении стать «больше, чем ты есть» заложено зерно будущего Богочеловечества. Вряд ли. В этом стремлении чаще всего проявляется просто «вирус» гордыни, самомнения и неоправданных амбиций - раздуться эдаким «неимоверным шаром» и тем самым показать миру и окружающим «кто есть кто».
Тем не менее, мы не верим, что Блок, например, просто играл, гордился собой или фантазировал, когда исповедальным тоном писал о поэтическом творчестве в стихотворении «Художник»:
«Длятся часы, мировое несущие.
Ширятся звуки, движенье и свет.
Прошлое страстно глядится в грядущее.
Нет настоящего. Жалкого - нет.
И, наконец, у предела зачатия
Новой души, неизведанных сил, -
Душу сражает, как громом, проклятие:
Творческий разум осилил - убил».
Погружение в трансцендентное, приобщение к трансцендентному, попытка отобразить его в слове, впитывание и впитывание в стихи потаенных энергий мира, Вселенной, насыщающих собой поэтическую образность и символику - это и есть поэтическое творчество в высоком значении этого понятия.
Просим не путать его с «рифмотворчеством», которое тоже может нравиться людям и даже вызывать порой бурные аплодисменты, но к поэзии как таинству и как магии, оперирующей живым словом, не имеет отношения. Так, особенно любили предаваться такому римфотворчеству и упоенно «разговаривать стихами» официальные советские поэты. Это тогдашней властью особо приветствовалось. Считалось, что настоящий советский поэт должен непременно быть понятным для народа и потому ему следует красиво и убедительно «говорить в рифму» - кого-то (то есть, кого надо) страстно ругать, кого-то, наоборот, восторженно хвалить, воспевать, что-то (то есть, что надо) патетически провозглашать, а иногда и просто болтать и болтать о цветах в поле и птицах в небе, чтобы советскому читателю стало от этой неугомонной болтовни в рифму приятно…
Таким всегда был, в частности, Евгений Евтушенко - типический пример советского поэта-трубадура, для которого самое важное - как можно сильнее и эффектнее «дуть в трубу». Но к действительно серьезной Поэзии с большой буквы все это, увы, не имеет отношения.
Серьезность настоящей, большой Поэзии состоит также отнюдь не в том, чтобы уметь в ней поговорить и с самим Богом, как это запросто удается, в частности, тоже весьма любящему по-советски «поговорить стихами» Александру Кушнеру, с достоинством завершающему, например, любопытное поэтическое описание своей приватной встречи с Богом следующим весомым признанием: «И я ему сказал, что он не виноват, // Ни в чем, что жизнь сама угрюма и сурова».
Задача истинного поэта, по нашему глубокому убеждению, состоит отнюдь не в том, чтобы «частным порядком» встречаться с Богом и что-то ему авторитетно разъяснять от себя лично, а в том, чтобы Бог как светлое, жизнетворящее и трансцендентное начало бытия в его стихах все-таки был, незримо присутствовал - хотя бы как «ветерок вдохновения», преображающего изображаемый поэтом мир. Об этом легко и славно сказал Георгий Иванов:
«А что такое вдохновенье?
Так… Неожиданно, слегка
Сияющее дуновенье
Божественного ветерка».
Заметим, однако, что мы «легкость необыкновенную» в поэзии при этом вовсе не проповедуем. Совсем недалеко порой от иной такой счастливой легкости в поэзии, первоначально напоминающей «щебетание птиц небесных», до безумного «лепета» упоенного собой безмыслия, такого, например, как в стихотворении Ивана Храмовника под характерным названием «Нокдаун»:
«но настает трагический момент
займи мне рубль и продолжим танцы
на грани затемненного пространства
под звуки водосточных флейт».
Поэт в своих стихах, так или иначе, всегда колдует. Он, как маг, как ведун «заговаривает» своим словом, приобщаясь к потаенным энергиям Вселенной и черпая из них энергию своего стиха, своего поэтического слова буквально «пригоршнями». Мы убеждены в этом. Красота поэтического слова, его чисто эстетические достоинства - отнюдь не самое главное. Много важнее - энергетика поэтического слова, его способность очаровывать и зачаровывать, овладевать сознанием воспринимающего его «субъекта» (читателя и слушателя) и властвовать в этом сознании хотя бы какое-то время, то время, которое способен длиться гипноз поэтического слова. А гипноз этот, это колдовство поэтического слова, бывает, длится и годами, десятилетиями даже, если говорить о поэтах особо замечательных, выдающихся.
При этом мы не отнюдь склонны расширительно толковать понятие и само явление Поэзии - как некую наивысшую форму истинного созидания и творчества как такового. А это в нашу эпоху уже не редкость… Так, к подобному расширительному толкованию поэзии приходит, например, в фактически полуфантастической статье «Сверхпоэзия и сверхчеловек» Михаил Эпштейн («Знамя». 2015. №1). В воображении Михаила Эпштейна и сейчас, в наши технократические времена «Поэзия продолжает преображать мир, причем более могущественно и всесторонне, чем когда-либо раньше. Физика, биология, энергетика, информатика приходят на службу поэзии, которая определяет смысл прогресса-поэзиса высшей целью, ранее достижимой только в слове: творить мироздание как поэтическую композицию, где все отражается во всем».
Мы никакого «прогресса-поэзиса» вокруг себя, в отличие от Михаила Эпштейна, к сожалению, не видим и не понимаем, в каких это формах физика, энергетика и информатика «приходят на службу поэзии», которая, как он утверждает, «выходит из своей ранней, словесно-стиховой формы... чтобы магически преображать мир». По нашему глубокому убеждению, жизнь и судьба поэзии навсегда связаны со словом - словом-заклинанием, словом-прозрением, Словом, наделенным неотразимыми чарами красоты, ее энергетикой, ее властной и вполне реальной магией, способной преображать сознание человека. Все разговоры о «науке как сверхпоэзии», о какой-то невероятной «социопоэзии» и «эконопоэзии», которые восторженно и запальчиво ведет в наше время не один Михаил Эпштейн - только слова, слова, слова, как говаривал Гамлет, Принц Датский. Современная цивилизация первозданую, самой природой созданную, поэзию жизни только разрушает, а реальную поэзию нашего времени, по-прежнему воплощающуюся в чарующем поэтическом слове, чаще всего просто игнорирует, не воспринимает, оставляет за бортом своих истинных ценностей. Потому и те, кто громогласно заявляет об открытии некого, творящего новую реальность, космизма в поэзии, подобно Константину Кедрову, на деле создают преимущественно комичные и неловкие вирши для услады незадачливых простаков:
«Мыслью мысль
обнимая
воздвигая к небу мост
мозг меня не понимает
я не понимаю мозг».
Вовсе не надо опять воздвигать Вавилонскую башню, воздвигать к небу «мост», тем более такой, на котором уже и твой собственный мозг тебя не понимает… Много лучше оставаться на земле человеком и не корежить, не уродовать хотя бы собственную душу. А Председатели Земного Шара у нас, как известно, уже были и - допредседательствовались…
Поэзия должна просто хранить живую душу человека и зеркально отображать ее в поэтическом Слове. Это само по себе - достойная цель творчества и давняя, целительная и удивительная магия, магия преображающей восприятие мира красоты поэтического слова, под чарующей властью которого мир становится «до краев» одушевленным. Вот, как в славных строках Георгия Иванова:
«Край земли. Полоска дыма
Тянет в небо, не спеша
Одинока, нелюдима
Вьется ласточкой душа».
О ЧУДЕСАХ
Однажды мне довелось читать в печати рассуждения и наставления одного некогда известного священнослужителя (фамилию его я за давностью этого эпизода из моей жизни называть не буду) о чудесах… Об их природе, о том, нужны ли они людям, и о том, почему их вроде как и нет в наше время, в отличие от времен Христа и первых веков существования христианства.
Рассуждения эти сводились к двум пунктам. К тому, что всё или очень многое в жизни -чудо на самом деле: цветение цветов, шум листвы в лесу, шелест трав в поле, сияние солнца в небе… И во-вторых, к тому что ныне - не время чудес… Что чудеса, мол, были нужны только в первые века существования христианства - для укрепления веры в Господа… Сверхъестественные чудеса... Те, которые не укладываются в научно обоснованные представления о физической природе мира.
Рассуждения эти - благостны и даже привлекательны морально. Но при этом, все-таки лукавы. Человек всегда тянулся к чудесному. И всегда чудесное вносило свет, красоту и радость в его жизнь… Что же человек понимал под чудесным? – То, что не укладывается в обыденные представления о жизни и является при этом светлым и радостным, вносит в жизнь неизъяснимую красоту и счастье… И чудесного люди традиционно искали ранее на путях религии и веры в Бога. Сейчас времена изменились.
Прежняя вера в божественные по своей природе чудеса поблекла. Многие их них разоблачила наука как вымысел. Многие оказались легендами и имеют истоки в наивном мифотворчестве прежних времен. Но тяга человека к чудесному не иссякла и не исчезла - она лишь переместилась от религии к искусству.
Суть искусства, суть той же Поэзии, например - создание чудесного. Именно чудесного. Не безусловно правильного, непогрешимого, с точки зрения науки и здравого смысла, или равным образом, например, с точки зрения нравственности. А Чудесного. Чудесного с Большой буквы.
Ну, вот написал Пушкин однажды чудесное вдохновенное стихотворение «Я помню чудное мгновенье...» То, что оно - чудесное… с этим никто не спорит. Но пытаются уже более сотни лет выяснить и «расшифровать» предполагаемую природу чудесного в знаменитом пушкинском шедевре. И - тщетно конечно.
То пишут, что никаких прозрений в этом стихотворении на самом деле и нет. Так почему же оно тогда чудесное? То начинают усердно исследовать жизнь и нравственные достоинства предполагаемого «адресата» этого стихотворения (Анны Петровны Керн) и приходят к выводам часто неутешительным даже по меркам много более свободной все-таки морали нашего времени… Что, мол, высоконравственной девицей Анна Керн в молодости отнюдь не была… И спала при случае, с кем попало. Например, с Пушкиным. Какой срам, конечно… Посвятить такой девице чудесные стихи. Шедевр любовной лирики! И тем более, чудесное в ней самой увидеть! Это последнее - вообще недопустимо. Даже по нынешним «свободным» нормам любовной жизни.
И начинается вымысел в благих целях - что Пушкин, мол, вовсе не Анне Керн посвятил это стихотворение, а ей просто случайно его передал, когда к ней «просто так» заехал в Тригорское от «нечего делать». И прочая чушь в ходу у нынешних официальных литературоведов. Но дело-то ведь в том, что Поэзия, настоящая Поэзия с Большой буквы видит чудесное в обыденном. И потому созидает чудо! Часто из самого обычного и «невзрачного» материала. Казалось бы, «из ничего»...
Вот летят осенью журавли на юг… Обычные птицы нашей страны. Они совершают свой ежегодный перелет в теплые края осенью. И в былом СССР поет Марк Бернес: «Мне кажется порою, что солдаты, // с кровавых не пришедшие полей, // не в землю нашу полегли когда-то, // а превратились в белых журавлей…» И советских людей эти простые слова берут за душу и как бы околдовывают - как чудо. Потому что чудесное в них есть и на самом деле. Причем, чудесное в истинном смысле. И не только советских людей магически заколдовывали эти слова старой славной песни - колдовство этих слов (духовное, эстетическое, нравственное) живо и сейчас. Чудесным человек именует то, что приносит ему наслаждение и счастье, и при этом рационально необъяснимо.
Ну что это такое? - какие-то простые слова «Я помню чудное мгновенье», обращенные, как говорят факты, при этом к девушке достаточно легкого поведения… Какой скандал, если разобраться! Но при этом с таким кажущимся «скандалом», который очень часто порождает настоящее искусство, «разобраться» не могут уже полтора столетия - в чем его эстетическое (и только ли эстетическое?) колдовство? Что нашел великий Пушкин в девице Анне Керн, чья нравственность под вопросом?.. И тому подобное. Однако оставим Пушкина.
Смешно мучить вопросами о нравственности нашего великого Поэта, примерного семьянина в зрелые годы и так далее... Но ведь и скандально прославившийся русский эмигрант Набоков свою замечательную «Лолиту» создал в свое время на «пустом месте», если следовать фактам его биографии. Никакой такой девочки двенадцати лет у Набокова никогда не было - он ее выдумал. А были у писателя законная жена и сын. Ну, один бурный роман случился у него с некой поэтессой из России в годы жизни в Европе. Роман, из-за которого его супруга еврейского происхождения чуть было с ним не разошлась… Тем не менее, эротический вымысел Набокова в «Лолите» чертами чудесного явно наделен. Этого в наше время, после хотя бы многочисленных экранизаций набоковской «Лолиты» в разных странах, отрицать не приходится. В то же время, и близко нет в «Лолите» Набокова никакой нравственности. Как в Африке на равнине никогда снега не бывает например… И как на Северном Полюсе цветы на открытом воздухе не растут… Так нет никаких признаков официально уважаемой современным обществом «нравственности» и в «Лолите» Набокова. Хотя, что есть истинная нравственность на самом деле? По своей непреходящей сути, например. Нам и самим не по вкусу любовь взрослых мужчин к юным девочкам. Это аномалия, конечно. Но неизъяснимым образом удалось найти Набокову в этой любви притягательность и красоту. Даже трагизм, даже возвышенное и духовно высокое... Как это получилось? - Никто не знает.
Чудо искусства. Чудо поэзии жизни, которую искусство воплощает самим своим существованием. И если мы искусство осудим… Даже за предполагаемую безнравственность, например, - мы осудим чудесное в нашей жизни на смерть и небытие. И потом выяснится через очень много долгих лет, что все наши нынешние так называемые «нормы нравственности» - вот они-то и есть вымысел…. Настоящий и пагубный, лишающий жизнь красоты и счастья. А вовсе не то, что вызывает вопросы и недоумение у нынешних усердных историков литературы - как это «нравственно неустойчиво» посвящал Пушкин деве «сомнительного поведения», даже если она таковой и была на самом деле, чудесные, непревзойденные по красоте стихи, создав замечательный шедевр русской любовной лирики?
ГДЕ КОНЧАЮТСЯ ИГРЫ?
Когда маленький мальчик возит в своей детской комнате по полу паровозик с высокой трубой или ярко раскрашенную игрушечную машинку и увлеченно кричит во весь голос «би би»… или подражая паровозному гудку, который слышал в детском приключенческом фильме, завывает протяжно на всю квартиру: «туу-у- у…ту» - мы понимаем, что он никуда не едет на своем паровозике или машинке, а просто играет.
Но когда футболисты играют в футбол на огромном переполненном стадионе под умопомрачительную какофонию криков и скандирований разного рода многих тысяч их болельщиков, и при этом порой отдают в игре свои последние силы без остатка - мы уже далеко не всегда понимаем, что они «просто играют». Как мальчик в комнате на полу со своими паровозиком и машинкой. Нам кажется, что эти футболисты делают какое-то очень серьезное и важное дело. Ведь оно вызывает такие неподдельные эмоции, такие волнения и переживания у многих и многих тысяч людей и на стадионе, и во время просмотра матча на видео-экране дома, в кафе или где бы то ни было. Игра превращается в некое сакральное действо. И обретает едва ли не магические черты.
И любое священнодействие на самом деле - в той или иной мере игра. Даже и богослужение в церкви. Вот это хождение священника вокруг алтаря, пение хора… Все это - имитация чего-то иного и происходящего не «здесь и сейчас», а в потустороннем и недоступном земной жизни мире. Священнослужители играют, что они в этот потусторонний и высший невидимый мир проникают, что они с этим миром общаются. Хотя, на самом деле, они остаются в храме среди верующих все время службы, и в их организме продолжают идти те же процессы, что и у всех обычных земных людей. Налицо лишь имитация чудесного и игра в чудесное возвышенное и неземное, если называть вещи своими именами. Игра - это всегда имитация, подражание тому что «по настоящему» происходит или происходило когда-то.
Я помню, как один патриотически настроенный российский публицист, приглашенный в эфир оппозиционного радио «Эхо Москвы» для интервью, удивлялся: - Ну вот, выиграл московский «Спартак» или петербургский «Зенит» какой-то там матч… И повсюду ликование… Люди выходят на улицы танцевать и обнимают друг друга, пребывая в диком восторге… А отчего, собственно? Что произошло? Ну, закатили мяч или два мяча в какие-то ворота обтянутые сеткой… И что с того? Можно подумать, что всенародную войну выиграли или спасли моряков с тонущего корабля… Или космический корабль с космонавтами на борту вернулся с Марса… Комично было это недоумение нашего «коренного» российского патриота футбольным страстям и восторгам. Но ведь - и не беспочвенно. Действительно, все эти игры, подобные футболу, - это развлечение, никак не заслуживающее особенно серьезного отношения. Но оно используется в обществе, чтобы дать выход «страстям человеческим» - выход, по возможности, безобидный и для всего общества и, особенно, для правящих элит.
Не будь футбола и хоккея, многие молодые люди из числа «фанатов» запросто вышли бы, например, на политические демонстрации - нынешнюю власть, любую власть, причем, в значительной мере продажную повсюду, и богатеев, прижившихся «при власти», эта молодежь, конечно, не любят… Но футбол, хоккей и другие спортивные развлечения подобного рода отвлекают их от недовольства властью и своим положением в обществе. Потому, кстати, в немалой мере тот же футбол любые власти повсюду в мире и поддерживают даже с большим энтузиазмом, чем они поддерживают официальную церковь – это отвлекающие «злобу масс» институты и затеи, которые власть имущим выгодны. И помогают им жить и богатеть спокойно и вне конкуренции «со стороны голытьбы».
Игры, вообще, выполняют в человеческой жизни самые разные функции. Ребенку игра помогает научиться быть взрослым и понять взрослую жизнь, приготовиться в ней к той или иной роли. Это давно известно психологам и философам. И они об этом немало писали в разные времена. Девочка, играя в куклы и в «дочки-матери», конечно, учится быть матерью - в чем состоит одна из ее важнейших будущих функций на этой земле… Мальчик, играя «в войнушку», к сожалению, уже с детства учится и привыкает воевать… Как будто заранее зная, что его рано или поздно на войну отправят и, может быть, на ней и убьют. Но все-таки игры - играми… А что-то в жизни должно же происходить (и происходит действительно) всерьез?
Любой популярный современный политик пафосно говорит во всеуслышанье, что он заботится о благе и процветании народа и жизнь готов за это отдать, - такова его роль в политической игре. А на самом деле же он обычно выполняет требования всевластного крупного бизнеса и капитала. И плевать ему на народ и на простых людей. Второе - правда жизни. А первое - игра. И так во всем. Какую бы сферу нашего существования мы ни взяли.
Русский писатель и философ Василий Розанов как-то признался, что боится заходить в гримерную артиста… Боится увидеть там «пустое место». Это гипербола, конечно. И Розанов такие шокирующие публику гиперболы любил. Но ведь и правда в этом признании Розанова - тоже есть…
Когда я изучал воспоминания Федора Шаляпина, я обратил внимание на его признание, что мы, мол, артисты легко приняли советскую власть - мы привыкли играть. Ну, стали играть комиссаров и коммунистов. Как могли бы играть египетских фараонов или вождей племени Мумбо-Юмбо… И Шаляпин был правдивым русским человеком и человеком умным, конечно. Ему можно верить.
Игра – то, что может быть полезным, может приносить радость. Но то, что не на самом деле... То, что принадлежит к миру вымысла, имитаций и подделок. Если мужчина понимает, что девушка играет (и притворяется), когда говорит, что она его любит и что она, мол, от него без ума, - ему же всегда больно и обидно. Он понимает тогда, что, значит, девушка лишь разыгрывает свою мнимую влюбленность, и на самом деле ей нужны не его ласки, а что-то другое - его деньги, его наследство или возможность за его счет прославиться. А вовсе не его любовь. И так во всем, когда в действие вступает ИГРА. Девочка, нежно играющая в куклы, может вдруг из озорства оборвать им не только платье, но и уши. Глазки куклам выколет и выбросит их на помойку. Будущая мама… Мальчик из игрушечного ружья «убьет» приятеля и будет гневно кричать ему: падай, гад, ты убит… Я больше с тобой не играю. Будущий воин...
Только когда ты понимаешь, что перед тобой маленькая девочка, а не пластмассовая кукла, и перед тобой твой добрый приятель во дворе, а не «фашист» времен великой войны, с ними ты перестаешь играть и становишься по-настоящему человеком - ты чувствуешь неподдельную нежность к этой маленькой девочке и ты хочешь помочь своего доброму приятелю во дворе, а не орать на него, чтобы он умер поскольку ты уже давно его убил… И известный профессиональный футболист когда поймет, хотя бы только для себя, наконец, что ему важно не забить мяч в чужие ворота, а много денег заработать и прославиться… Тоже будет вести себя сдержаннее в жизни на самом деле. Хотя от любви к большим деньгам и шумной славе его уже не отучить. И все бы были другими - если бы в жизни не было ИГРЫ.
Мы, конечно, знаем знаменитую книгу Хейзинги «Человек играющий» - но эта книга и величайший философский обман, и величайший самообман автора. Хейзинге кажется, что вся жизнь человеческая состоит из игры. Ну так что же тогда - когда человек умирает например?.. Он тоже играет в смерть? Вот на сцене он играет, что едва дышит, что задыхается... Потом играет в то, что неподвижными стеклянными становятся его глаза. Открывается бессильно его рот. И что он, наконец, умер. И слышатся тогда бурные аплодисменты из зрительного зала и крики «браво». Дамы бросают ему букеты цветов… Великий актер встает с кровати посреди сцены и кланяется зрителям. Такова что ли жизнь на самом деле?
Нет, господа… жизнь совсем другая. Жизнь - это когда ты умер, и тебя больше не стало. Навсегда. Жизнь - это когда ты перестал наконец врать и притворяться, играть и кривляться. А вспомнил, что врать стыдно и грешно. Настоящая жизнь - это когда ты стал самим собой и выбросил ложь и притворство из своего поведения навсегда. Если ты этого не сделал и не сделаешь - ты родился клоуном и обманщиком. И таким и умрешь. И вот в этом и состоит - подлинная ПРАВДА ЖИЗНИ.
ТЫ ДОЛЖЕН ТРОГАТЬ МИР
СТИХИ О ЛЮБВИ 9
. . .
Ты должен
трогать мир руками
чтобы его почувствовать
как радость
вот взять луну
и нежно прикоснуться
к ее заветной плоти
языком
и ощутить
ее живое тело
и в небо протянуть
тихонько всю ладонь
и пальцами почувствовать
как сладко
вокруг шевелятся
тугие облака
которые
растягивают время
всей радости и жизни
для тебя
и просят окунуться
с головой
в неведомый
волшебный океан
где рыбы плавают
с пушистыми хвостами
и говорят
на чудном языке
касаясь тебя нежно
плавниками.
. . .
И я к тебе
протягиваю руки
как листья
к свету тянутся
невольно
и ощущаю
чудное тепло
как будто бы
ты можешь так согреть
как греет печь зимой
и лютые морозы
мне не страшны
если тебя коснуться
и так любить
как любят солнца жар
на золотом песке
в июле
у синего
и ласкового моря
что лижет нежно
милым языком
как первая
волшебная любовь.
. . .
Я не ищу взаимности
с луной
и с звездами
мне не о чем шептаться
вот распахну руками небо
словно платье
сниму с него
застежки расстегнув
и оно станет
трепетать от счастья
как девушка нагая
надо мной
и будет литься свет
горячий белый
из крана солнца
на живую землю
которая раскинется
так славно
раздвинув широко
свои поля
леса дремучие
озера молодые
в которых хочется
навеки утонуть.
. . .
Для меня ты заветная
гибкая очень пластинка
с той чарующей музыкой
что повторяется снова
каждый раз
когда вижу тебя
и могу
тебя нежно коснуться
как касаются дети
цветка
и тогда затрепещут
твои лепестки
на горячем
чудесном ветру
в поле чистом
и начнется все то
что и кончиться
больше не сможет
темной ночью волшебной
под юной луной.
. . .
Как ракушки
на золотом песке
сияющие перламутром
твои я собираю
поцелуи
и ласки нежные
которые люблю
как дуновенье ветра
теплым утром
когда цветут
все юные цветы
и лепестками
вновь коснутся неба
такого розового
словно апельсин
нарочно созданный
для сказочного счастья.
. . .
Мне не важно
какая ты певчая птица
и какой ты
весенний цветок
и какая ты девочка
в дивном лесу
с той смешной
и счастливой корзинкой
где все ягоды счастья
вповалку лежат
в летний день
и какие зеленые листья
укрывают
все тайны твои
от меня
все равно я их
нежно раскрою
эти милые
тайны твои
и вокруг зашумит
удивительный ветер
восторга
когда буду
тебя целовать.
. . .
Я там зажгу костер
и тут
на той поляне
где девушки танцуют
по ночам
и буду ждать
когда они придут
украдкой
и в хороводах вновь
закружатся
как будто
наивная счастливая листва
которую
я подхвачу как ветер
и унесу
в свои миры иные
где много
очень сладкого тепла
а солнца нет
и нас никто не видит
весь день
всю ночь
так словно мы одни
во всей вселенной
и над нами вечность
в восторге
молча крутит колесо
волшебное
со звездами на нем
горячими и яркими
безумно.
. . .
Я на колени встал
перед луной
и целовал ее так жарко
что забыл
в каком я мире
где земля
где небо
и где волшебная
безумная любовь.
. . .
На ощупь
я тебя нашел
волшебной ночью
и закружились звезды
в темноте
как мотыльки
у лампы одинокой
когда я тебя
нежно целовал
и так ласкал
как ветер
лижет листья языком
в прощальном
и счастливом октябре.
. . .
Я тебе подарю
по листочку
от каждого дерева
и с каждой поляны
по розовому цветку
и закрою
тяжелую дверь
на замок
чтобы больше
не слышать
как кто-то скребется
и ходит за этой
таинственной дверью
и любить
наш волшебный
и маленький мир
без стыда
как никто
никогда не любил.
Носов Сергей Николаевич. Родился в Ленинграде в 1956 году. Историк, филолог, эссеист и поэт. Доктор филологических наук, кандидат исторических наук. Автор книг: Аполлон Григорьев. Судьба и творчество. М.1990; В.В.Розанов. Эстетика свободы. СПб.1993; Лики творчества Вл. Соловьева. СПб. 2008; Антирационализм в художественно-философском творчестве И.В. Киреевского. Печатался как литературный критик и эссеист в журналах «Звезда», «Нева», «Новый Мир», «Новый Журнал» и др., как поэт - в «Антологии русского верлибра», «Антологии русского лиризма» и др. изданиях. Автор большого числа работ по истории русской литературы и мысли. Живет в Санкт-Петербурге.
