В Немчиновке
И чем пустынней на душе –
светлей и благодарней память.
Как много театра в этом доме –
традиций, вольности, реприз!
И этот лёгкий хмель в истоме,
что веет от его кулис.
Не замечаешь лицедейства.
Лишь подлинность, как на духу.
Вселенная в глазах семейства
навстречу светлому стиху,
как добрым нашим переменам…
И этот августовский сад!..
И солнечный вьюнок по стенам
с цветками даже на закат.
И споры об итогах бренных
до лунных зайчиков в окне,
где монологи в мизансценах,
как жемчуга на глубине…
Это театр – предназначений
без имитаций и подмен…
Тем драматичней светотени
согласий и несовпадений –
у этих стен.
* * *
Они всегда заболевают – вдруг…
И, будто, гаснет что-то в атмосфере,
ничто не сходится, всё валится из рук
в кощунственных тревогах о потере.
От окон их и в дальнем далеке
не смеет голос подавать кукушка.
И лишь надежда тихая в строке,
как перед Божьим Храмом побирушка.
Последнее мгновение
Пока с твоей разомкнутой сети
не утекли слабеющие токи,
пока душа не осознала сроки,
а тень её, как ангел во плоти,
пока не слышно суетливых слов,
где всё и вся неверно и бесстрастно –
есть лишь Оно, что с высотой согласно,
освобождаясь от земных оков…
Оно – одно – последнее – во мгле
и лёгкая ступенька – блик последний,
и – новая звезда в небесной бездне,
как маячок, и – память на Земле.
Последние проводы
Глухая осень, морось, снег,
гостиничная одиночка,
свеча, томительный ночлег,
кометой вспыхнувшая строчка…
Заиндевелая тропа –
следов белёсая короста,
и холод бледного серпа
в безликом небе над погостом…
Последние глоток и взгляд,
благословение на царство…
И памяти бессрочный яд –
от безысходности лекарство.
* * *
Он одержим был, он искал
в миру участия, пусть малого.
Но славословия лукавого
к себе никак не допускал.
И было благом познавать
явленье это несказанное –
чудаковатое и странное
в блаженном счастье – отдавать.
Так радуется щепа
в печи поленьям возгораемым,
так грезит путником нечаянным
поросшая быльём тропа.
Такой диалог
На тропинках сквозь бурьяны
от погоста до села
боль сжигала наши раны,
раскаляясь добела.
– Почему, презрев запреты,
от восторгов до хулы,
так отчаяны поэты,
так трагически смелы?
– Все века – одно и тоже –
на панели, на ковре,
за стихи карают строже,
чем за смуту при Дворе.
Только свечи в Божьем Храме
вздрогнут, как от сквозняка…
– Что же станет со стихами?
– Всё во власти Старика.
Новогодняя ночь
Сонная нега.
Стылая гладь.
Тихо от снега.
Время гадать.
Жадные чащи. След помела.
Призраки – тени.
Можно ль уйти от напора зла,
встав на колени?
Нужно ли – душу – перед толпой,
как перед матерью?
Можно ли ладить дальше с судьбой
не созидательной?
Нужно ли тихо пережидать
снежные замети?..
Только б себя в них не затерять –
дай нам Бог, памяти…
Ночь поколдует и улетит
лёгкой позёмкою,
весть долгожданную посулит
светлую, ёмкую …
Вечностью мечены
россыпи вьюжные.
С ними повенчаны
можно ли, нужно ли…
Язычник
В каких бы новых ни бывал местах,
я непременно поклонюсь сердечно
земле, приюту, встрече скоротечной,
и памяти о местных божествах.
Мне по душе наречья горных вод,
морозные туманы на рассвете,
жарки, как солнца северного дети,
лесных чудес чудесный приворот.
Язычник я. Любой земной уклад
всегда мне был и будет интересен.
Но тороплюсь я. Мир настолько тесен,
настолько единением чреват.
* * *
“…Божьего воинства новый воин…”
А. А. Ахматова
И взгляд, и голос – через страх.
Надежды нет, и нет защиты
ни от низов, ни от элиты,
ни их “…беседы при свечах”*.
Осмелившийся – вопреки,
мудрец с догматом в поединке,
быть может, где-нибудь в глубинке –
прозрачный, словно родники –
живёт и светится. Там ждут
способных слушать и услышать…
И скажется нам гласом свыше,
их Высший суд.
Примечание
* Пьеса Стругацких “Жиды города Питера, или
невесёлые беседы при свечах”.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2019/nomer10/ldynkin/
