С благодарностью крестным родителям этих очерков, моим друзьям
Галине Шереги и Францу Шереги
Об авторе
Автор этой серии коротких очерков о его жизни в Америке родился в Ленинграде за две недели до войны и прожил там до начала 1994 года. По базовому образованию — математик, с 1968 года работал как социолог в институтах АН СССР. Его область научных интересов — общественноe мнениe и методы социологии. В 1985 году он стал доктором наук, а в 1991 — профессором.
В Америке его жизнь началась в 1994 году с «полного нуля». В течение первых пяти лет он был безработным, работал сборщиком, секьюрити, закончил колледж. В конце 90-х нашел в себе силы вернуться в науку. За прошедшие два десятилетия им опубликовано около двух десятков книг и несколько сотен статей. В основном, по истории советской / российской социологии и о прошлом-настоящем изучения общественного мнения в США. Он — автор ряда книг и статей об известных российских и американских социологах, полстерах.
Его монография «Реклама и опросы общественного мнения в США: История зарождения. Судьбы творцов», вышедшая в Москве в 2008 году, получила Всероссийскую премию «Серебряный лучник» как лучшая работа по теории и истории маркетинговых исследований.
Он живет в крошечном городке Foster City (Фостер Сити), расположенном в северной оконечности Кремниевой долины, примерно в часе езды на юг от Сан-Франциско.
В настоящей серии собрано три десятка его текстов о Foster City и соседних городках, о людях, с которыми автор встречался и которые помогли ему в освоении американской жизни.
Тексты выполнены в достаточно редком для российской социологии жанре социографических очерков. Это — синтез документальности в описании наблюдаемого, присущей социологии, и рефлексии, характерной для журналистики и литературы.
Здесь человек, читая о частном, очень конкретном, задумывается об общем, типическом.
Америка с ленинградским лицом: социографическое открытие
Это предисловие читателя. Одного из первых, кому досталась эта серия очерков и поспешившего рассказать о ней другим.
Что я знаю «на входе» в чтение? Что ее автор, Борис Зусманович Докторов, — известный ученый. Официально это звучит так: доктор философских наук, профессор, независимый исследователь и консультант, Почетный доктор Института социологии РАН (Москва), почетный член Санкт-Петербургской ассоциации социологов, действительный член Российской Академии социальных наук. Но и неофициально звучит совсем не хуже: уважаемый и авторитетный коллега многих российских социологов и просто любимый в нашем профессиональном кругу человек. Борис автор более чем пятисот научных работ самой разной тематики. Кроме того, он творец научных форматов. А формат сотворить — дело демиургическое, почти сакральное.
Что я имею в виду? Прежде всего, заброшенную в наши социологические палестины автоэтнографию — метод исследования, соединяющий интроспекцию со «спектральным анализом» социума: пристрастное, эмоциональное углубление в собственную личность — со столь же пристрастным и детальным рассмотрением сформировавших ее социокультурных обстоятельств. Прожектор, направленный не извне вовнутрь и объективирующий в тебе что-то, а наоборот, изнутри тебя — вовне, в культуру, в общество, в историю, для того, чтобы понять, как они на тебя, такого неповторимого, откликаются. И значит, и их, и себя видеть яснее, сложнее и напряженнее, потому что это всегда драматические взаимосвязи.
На этой теоретической посылке, известной в западной социологии, но полностью отсутствовавшей ранее у нас, Борисом Зусмановичем создано уникальное научное произведение — интерактивное онлайновое собрание биографических интервью с коллегами-социологами. Большой портрет советской и современной российской социологии — в лицах и в личностях, ныне насчитывающий 185 автобиографий[1].
И вот теперь новый формат — социоэтнография. Такой подзаголовок имеет эта серия очерков, предисловие к которой я пишу, и мы имеем возможность первыми увидеть и ощутить, что это такое. Итак, «Foster City — это и есть моя Америка. Социографические очерки».
По жанру это отдельные зарисовки — город и его окрестности, быт, работа, разные жизненные ситуации. Композиционно это разнородное соседство хорошо уживается под одной обложкой и довольно быстро обнаруживает неслучайный характер. «Своей Америкой» автор называет не великие Соединенные Штаты, а небольшой уютный городок в Калифорнии, насчитывающий всего 30 тысяч жителей, некоторые из которых встретятся нам на страницах книги. Автор идентифицирует себя не со страной-гигантом современного мира, а с миром человеческим, личностным, очень симпатичным — и очень мало похожим на мир его прежней жизни в Советском Союзе и постсоветской России.
Здесь, как мне кажется, ключ к повествованию: негромкий, но постоянно звучащий мотив памяти и её внимательного взгляда на новую жизнь глазами прежней — результативной и полнокровной жизни, ее любимых людей и памятных обстоятельств. Социоэтнография начинается. Разделенные в пространстве и времени — в мысли и памяти эти две жизни соединяются, потому что в социокультурном отношении они часто зеркальны — дополняют друг друга и под скорлупкой стереотипов высвечивают живую жизнь прошлого и настоящего.
Сюжеты, с которыми встретится читатель, часто касаются философии американской повседневности, рассказ о которой явно или неявно ведется с учетом той, советской и ранней постсоветской повседневности. Иногда она всплывает контрапунктом, а иногда лишь угадывается, но тем не менее легко включает популярную оптику сравнения «у них» и «у нас», которая здесь, в России, у самого широкого круга соотечественников всех возрастов и рангов настроена круглосуточно. Думаю, у потенциального читателя этой книжки тоже.
Вот, например: неукоснительное соблюдение правил «у них» (и нашему вниманию предлагаются несколько ярких ситуаций такого рода) — и глубокий нормативный нигилизм у нас, свидетелями и участниками которого в нашей стране мы слишком часто являемся сами.
Или милая история Зои, Саши и Миши Цукерман. Трудный случай для наших этнонационалистов, шовинистов и ксенофобов. Потому что в этом сюжете «впали в любовь» — fall in love — китаянка с именем Зоя и еврей Саша Цукерман, и родили они сына Мишу, который венчает этот китайско-русско-еврейский букет своей американской идентичностью.
Или вот такая идентичность: в жаркий день «наш» Борис Зусманович пьет горяченный кофе, а «их» дама за соседним столиком кафе — ледяную воду, да еще и грызет этот самый лед.
Ну, и, конечно, по критерию «у них» и «у нас» явно проходит раздел серии «Школьные годы». Мы ведь слышим, как это поётся, правда? — «Школьные годы чудесные, с книгою, с дружбою, с песнею…» Так вот, «у них» в школе, у внучки Бориса, Лизы, всё, вроде бы, то же самое — и годы чудесные, и книги, и дружба, и песни — а по сути ну, прямо, совсем все другое. И начинаешь понимать, почему страна Америка другая и люди другие. Школа как гомеровская «Одиссея», и лозунг ее — «Что надо делать, когда не знаешь, что делать». Дальняя родня нашего «Пойди туда — не знаю, куда, принеси то, не знаю, что» — только с завершением процесса и с решением вопроса, куда и что.
В какой-то момент бытовая зарисовка перестает скрывать аналитическую природу мышления автора. Сквозь картинку тихого утра в «Старбаксе» (кофе, теплая от солнца стена) проступают данные опросов, описание целевой аудитории потребителей, какие-то индикаторы, прогностическая модель «Старбакс-Уолмарт»… И чувствуешь себя Терминатором, на мозговом мониторе которого вспыхивают цифры, графики, схемы, и сама собой выдается информация к выбору эффективного варианта действий. Что ж, вам была обещана социография? Это она и есть.
Осторожно касаюсь лирического у автора — видеть прошлое в настоящем. Вот, Борис пишет: «Перехожу мостик, совсем не похожий на мосты через канал Грибоедова или Крюков канал в Петербурге, но все равно напоминающий мне о них». И фотография: да, мостик, канал, и по-моему, — ну, ничего похожего! Кроме самих слов и их звучания в голове, догадываюсь, что по-русски посреди английской уже внутренней речи — «канал»… «мостик»…, и это они создают резонанс, они «напоминают». А если к звукам добавить еще и запахи…
Или вот штаб-квартира корпорации «Оракл», архитектурный центр северной оконечности Кремниевой долины. Комплекс из шести округлых высотных зданий зеркального стекла, меняющих очертания, подвижных, гибких, хоть и огромных. И ассоциация — Смольный собор в Санкт-Петербурге: «Иногда, ранним утром, пока туман не рассеялся, башни «Оракла» кажутся бело-голубыми». Воля ваша, уважаемые читатели, с моей точки зрения, странное совмещение. Но не наше дело оценивать, а наше дело сочувствовать. Для нас странная, даже невозможная ассоциация, но у автора ставшая возможной, и это наша с вами добыча знания в познавательном квесте с этой серией очерков. Предположу, что это след еще детского, и оттого сильнейшего импринтинга, такое социокультурное запечатление дорогого места как первопричины твоего существования, когда самые малые частицы общих свойств (что-то бело-голубое, неяркий свет и облака, так не свойственные Калифорнии, но свойственные Петербургу) — вызовут в воображении невозможную при других обстоятельствах рифму.
Как мы теперь знаем от нейрокогнитивистов, это шутки мозга, в который навеки вросло всё, что с нами было, и который аналоговым способом «подбрасывает» нам то, что мы называем воспоминаниями и ассоциациями. И наше сознание далеко не всегда может контролировать эти ассоциации, и приходится жить с ними в двуедином чувстве — не быть в родном и дорогом месте, когда, в принципе, можно в нем быть. То есть, в конечном счете, быть со страной Россией и не быть в ней одновременно. Удел многих уехавших, но не все умеют справиться с подобным испытанием.
И вот мне кажется, что Борис справляется с этим испытанием самым естественным для него образом — своей профессией. Большое счастье, что Америка дала ему эту возможность — видеть, изучать, представлять в лицах и идеях, воссоздавать в реалиях мнений и судеб науку социологию, а через нее — и страну Россию. И видеть их при этом не «глаза в глаза», когда, как известно «лица не увидать», а на расстояньи — и часто видеть больше, глубже, чище, яснее, многообразнее. Видеть все это через судьбы своих коллег — но также через себя и свою судьбу. Тройная авто-социо-этнография.
Итак, я совершила с автором путешествие в его город. Ну, да, отчасти такое, как когда-то на советском телевидении в «Клубе кинопутешественников», переименованном в Клуб кинопутешествий, потому что уж слишком явным был этот «вкус на слух», когда путешествовал Юрий Сенкевич, а советский телезритель при сем присутствовал со своего дивана. Наверное, его берегли таким образом от культурного шока. Сегодня я вполне могу очутиться в Фостер-сити и обнять дорогого автора, но мой культурный шок вряд будет убийственным, потому что автор уже подготовил меня к своей, уже привычной, но иной для меня реальности.
Из лучших побуждений он даже поговорил немного об «Уроках оптимизма для России». Не могу сказать, что я вдохновилась этими уроками. Вообще не люблю это слово, всё мне кажется, что оно происходит от оптимизации и оптимума — такого окуклившегося равновесия, гомеостаза, такой выкройки платья, когда не остается и клочка материи на какую-то вольную деталь. Но отношение к жизни как решению непрерывно встающих перед тобой, легко или трудно решаемых, задач, и даже таких задач, которые выглядят вовсе не решаемыми, и побуждение к тому, чтобы не уставать браться за их решение — это нас с автором сближает.
Что же я знаю теперь, «на выходе», совершив это книго-путешествие с автором? Прежде всего — еще много замечательного про самого автора. Ученый в нем укоренен, и всё, что мы видим, мы видим глазами ученого, наблюдателя и исследователя. И внучку Лизу в школе, и китайский продуктовый магазин, и Старбакс, и селедку с луком, а уж китаянку с комсомольским именем и еврейской фамилией — и подавно. Но автор здесь не только ученый, но также муж, зять, дед, покупатель, простой американский служащий, кофеман, автомобилист. Автомобилист — очень важная ипостась! И автомобиль — ближайший сподвижник (подвижник!) чуть ли не всех рассказов, а само движение, перемещение в пространстве — чуть ли не главный способ существования. Вот что главное в авторе и герое — он непрерывно движется. В пространстве и времени, во всех направлениях пространства и времени, и это помогает ему их соединять. В результате его «Моя Америка» — она Америка отчасти с ленинградским лицом.
Читайте!
P.S. Как хотите, уважаемый читатель, но на мой культурный импринтинг практически невозможно сказать «стакан кофе»! Только чашка, или, на крайний случай, просто кофе, потому что он сам себе довлеет, а «у них там» — стакан, да еще картонный. Это про кофе-то — наш (!) почти сакральный, интеллигентский, богемный, напиток. Ужас, ужас!
Ольга Крокинская
21-23 июня 2019 г., Санкт-Петербург
Предисловие к написанному более десяти лет назад
Заголовок Предисловия уже указывает на историю рождения этой серии очерков. Свыше десяти лет назад под влиянием различных обстоятельств я начал писать тексты, впервые собранные здесь вместе. Сначала писал, поскольку хотел рассказать коллегам, друзьям о моей американской жизни. Отсчет времени жизни в Новом Свете начался в мае 1994 года, первые годы были очень тяжелыми, не до рассказов было, ограничивался короткими мейлами. Потом наступило некоторое просветление, я вернулся в профессию, начал бывать в России, накопились впечатления о наблюдаемом и прожитом. Тогда возникло желание поделиться с друзьями новым обыденным и профессиональным опытом. Очень быстро этот процесс вошел в инерционную фазу, я не искал сюжеты, не успевал изложить один, как уже напрашивались другие. Не надо было ни вспоминать, ни придумывать. Во всем, что происходило, обнаруживалась тема для описания. И так продолжалось два-три года. Когда писал, не думал о публикации, но в 2009-2010 году опубликовал несколько историй в питерском журнале «Телескоп» и разместил их на ряде сайтов. И, наверное, появилось желание подготовить небольшую книжку или послать написанное в какой-либо «толстый» журнал.
Собрал коллекцию текстов, упорядочил их в несколько разделов… и забыл о сделанном. Погрузился в захвативший меня — и до сих пор не отпускающий — социологический проект. Прошло много лет, и к 2018 году у меня накопилось немалое количество биографий российских и американских социологов и, этот материал стал базой написания жизненных историй родных и близких мне людей. В начале 2019 года активность в этом направлении возросла, и в мае мой друг и коллега Франц Шереги заметил этот мой крен в историко-биографическую — не узко социологическую — область и предложил создать на его сайте — www.socioprognoz.ru, давно ставшем моим домом, специальный социографический раздел. Эта идея и это предложение мне показались интересными и перспективными, я начал думать о характере такой сетевой «колонки» и о ее наполнении.
И здесь вспомнились давние американские заметки, я не рассматривал их в логике, традициях социографии, но реально — они именно такими и являются. Я знал, что в памяти моего компьютера хранятся эти материалы, в оперативной — их не было, но, к счастью, все нашлось в блоке внешней памяти. Более того, хранилась там и коллекция очерков, оформленная в виде (предполагавшейся) книги. Мое предложение начать формирование биографического раздела названного сайта с давних американских зарисовок было принято Шереги и сразу переведено в практическую плоскость. Он поручил опытнейшему дизайнеру текстов книг Евгению Чичилову отформатировать текст так, чтобы он мог увидеть свет как онлайновое и «бумажное» издание. Работа закипела, и через две недели все было закончено.
Цели
Выше сказано, что тексты писались с одной целью — рассказать близким мне людям о моей жизни в Америке, правда, был и другой интерес — немного отключиться от сложной аналитической работы, которой я тогда занимался.
Что касается целей подготовки серии очерков, то в смутной форме они обозначились сразу. Назову следующие:
Этнографическая цель. Показать российскому читателю некоторое аспекты жизни совсем небольшого американского города глазами недавно (на тот момент) приехавшего в страну россиянина. Вспоминая те годы, замечу, что незнакомо было почти все: от правил пользования общественным транспортом до расположения и внутреннего устройства ближайших продуктовых магазинов, мы не знали, как попасть на прием к врачу, не представляли, что такое медицинская страховка. А страх общения на английском? Мне известны воспоминания российских эмигрантов, но, как правило, они пишут о своей жизни в крупных городах. Это — иная реальность.
Обзорно-критическая цель. Во-первых, прошло много лет после написания собранных здесь очерков, и хочется перечитать их «новыми глазами», с новым, более богатым опытом американской жизни. Во-вторых, задумываясь о продолжении работы в социографическом пространстве, мне хотелось бы знать, как российские читатели: социологи и не только оценят сделанное.
Образовательная (учебная) цель. В моем понимании, социография в современной социологической литературе заметно обделена вниманием. Нет работ монографической направленности, нет журналов, в которых бы регулярно обсуждались бы теоретико-методологические вопросы этой тематики, мало публикаций, в которых бы социальная проблематика освещалась бы в социографическом ключе. Хотелось бы надеяться, что ознакомление преподавателей социологии и студентов, ищущих сферу приложения своих сил, с представленными здесь очерками, активизирует их интерес к данному направлению социального анализа.
Объект рассмотрения
Главный объект исследования — небольшой калифорнийский городок Foster City (Фостер Сити), в котором автор впервые побывал через несколько дней после прибытия в Америку и в котором вскоре стал жить. Foster City — расположен в 40 минутах езды на машине на юг от Сан-Франциско в северной оконечности Силиконовой долины — одного из флагманов всей системы американской модернизации.
Город возник на освоенных болотистых местах залива Сан-Франциско в 1960-х годах благодаря дальновидности инженера и владельца недвижимостью Т. Джека Фостера, небольшой памятник которому воздвигнут у здания городской администрации. В 2009 году журнал Forbes поместил Фостер-Сити под № 10 в списке лучших для жизни 25 небольших городов Америки. Несколько раз одним из лучших в стране для проживания признавал его и журнал Money. Фостер-Сити — одно из самых безопасных мест в стране, в среднем — одно убийство за десятилетие.
Конечно, в городе со столь короткой историей нет архитектурных достопримечательностей, лучшее, что в нем есть, — это ровная погода, средиземноморский климат. Теплое сухое лето со средней температурой + 31 градус и нехолодная зима, средняя дневная температура — + 14 градусов. Я живу здесь без малого четверть века, но не помню снега. Близость Тихого океана особенно сказывается несколько раз в году, к штормам надо специально готовиться. И лучше если заранее.
Согласно общенациональной переписи населения, в 2010 году в городе насчитывалось 30 567 человек. Около 42% белых, 45% выходцев из Китая, Индии и других азиатских стран, менее 2% афроамериканцев. В последние годы благодаря бурному развитию IT-индустрии население города выросло и, на мой взгляд, изменился его демографический состав. По оценкам специалистов, к 2016 году численность населения достигала 34 тысяч человек, и, по моим наблюдения, доля белого населения уменьшилась за счет увеличения численности молодых китайских и индийских компьютерщиков и их семей.
В городе есть несколько начальных школ, две или три средних, но еще нет школы для учеников 9–12 классов. Есть библиотека, расположенная в новом здании, в ней масса компьютеров, множество газет и журналов. Есть несколько рядов стеллажей с литературой на испанском, китайском и русском языках. Всегда находятся библиофилы, которые добровольно помогают комплектовать коллекции книг на иностранных языках. Наша библиотека — элемент огромной библиотечной сети, и в любой из библиотек этой сети можно через компьютер или по телефону заказывать книги. Их обычно привозят через день-два.
Что осложняет жизнь определенной части населения, так это практически полное отсутствие общественного транспорта. В дневное время лишь несколько автобусов проходят по городу и довозят пассажиров до электрички и до шоссе, по которому на автобусе можно доехать до Сан-Франциско и международного аэропорта.
В Фостер-Сити расположено несколько компьютерных и высокотехнологических фирм всемирной известности. Так, здесь находится штаб-квартира известной во всем мире фирмы Visa International. В конце 1990-х Фостер-Сити начала осваивать фирма Gilead Sciences — один из самых известных разработчиков и исследователей лекарственных препаратов. Основная специализация компании — инновационные лекарственные препараты для борьбы с трудноизлечимыми болезнями: ВИЧ, гепатит В и С, а также для лечения рака, сердечно-сосудистой системы и прочих болезней.
Немного в очерках сказано о соседних небольших городках: Redwood City, Burlingame, Stanford, но в целом это та же география.
В силу многих обстоятельств за четверть века жизни в Америке я лишь дважды покидал это бесконечно малое пространство, проведя несколько дней в столице США — Вашингтоне и южно-калифорнийском городе Ирвайне. Однако, это не означает, что все мои представления об Америке порождены лишь опытом моих прямых наблюдений и непосредственной коммуникации. Книги по истории страны, ряд курсов в колледже, пресса, телевидение, интернет показывают мне жизнь в ее бесконечном многообразии. Кроме того, в 2008, 2012 и 2016 годах я провел три мониторинга президентских избирательных кампаний, ежедневно прочитывая десятки статей о важнейших политических и социально-экономических процессах, вовлекающих в себя не только избирателей, но все население страны. Знакомство с результатами сотен опросов общественного мнения дают мне представление об особенностях массового сознания американцев и представителей многих слоев, групп населения.
Я думаю, что сказанное в полной мере раскрывает смысл названия книжки: «Foster City — это и есть моя Америка». В нем заключена правда, но есть в нем и символический смысл.
Предмет рассмотрения
Если совсем кратко, то — повседневность, с которой я имел и имею дело, и люди, с которыми, как правило, я общаюсь в самой обыденной обстановке. Несложно догадаться, что повседневность включает в себя магазины, врачебные офисы, почту, библиотеки, кафе и недорогие рестораны. Круг моего общения тоже крайне ограниченный: работники сферы обслуживания, врачи и рецепционистки, обычные люди с улицы. В нескольких очерках рассказано о моей работе секьюрити в большом, самым высоком и не только в моем, но во всех соседних городках офисном здании. То было общение с моими коллегами и сотрудниками организаций, расположенных в нём.
Мои собеседники — люди разных возрастов с разным образованием. Есть бывшие советские граждане, но их немного, а в целом эти те, кто составляет большинство жителей Foster City и соседних городков: американцы разных расовых, этнических групп: белые, латинос (в основном — мексиканцы), индусы, китайцы, немного афроамериканцев. Мое общее впечатление — абсолютно благоприятное, обычно удается достаточно быстро установить взаимопонимание. Это относится и к непосредственному общению, и к телефонному, что крайне важно в Америке. Конечно, очень часто китайский, индийский, мексиканский акцент моих собеседников затрудняет контакты с ними, но я отчетливо понимаю, что и мой русский английский не помогает им в общении со мною. Однако, договариваемся…
Вы скажите, что это скучная, монотонная жизнь. Отчасти соглашусь, разнообразия и развлечений мало. Но это следствие не только моей жизни в столь ограниченном, узком, социальном пространстве. В значительной степени содержание и ритм моей жизни обусловлены моими лично-семейными обстоятельствами. Мои ровесники и даже люди старшие меня зачастую организуют свое бытие иначе, не говорю о молодых жителях Foster City.
Меня, например, радует то, что я могу немалую часть дня посвятить моим исследованиям. Очень давно я обозначил два вида моей занятости: дело и работа. Дело — это вся совокупность домашних забот, поездки в магазины, встречи с врачами и т.д, работа — это все, что относится к моей профессиональной деятельности: чтение, подготовка статей, сетевых постов и книг, переписка с российскими друзьями и коллегами. И мой девиз: «Кончил дело — работай смело».
Есть еще один аспект предмета или объекта, или даже жанра очерков, это — авторские воспоминания о Ленинграде. Именно — Ленинграде, а не Петербурге. Город вернул свое историческое имя 6 сентября 1991 года, я уехал из России в конце апреля 1994 года. За два с половиной года я не успел осознать себя петербуржцем, я и сейчас часто в разговорах с друзьями говорю по привычке — «Ленинград». К тому же, мои воспоминания относятся к тем годам, когда город был Ленинградом, со своим стилем, темпом жизни, со своей культурой. И я не могу, не хочу от этого отказываться.
Жанр очерков
Направленность анализа моей жизни заявлена в подзаголовке — «Социографические очерки», немного сказано об этом в начале Предисловия, обсуждается эта тема и в Заключении.
Мой интерес к социографии имеет давнюю историю. Это направление социального анализа я приметил на самом входе в социологию в 1968 году, когда ознакомился со сборником «Физиология Петербурга». В нем собраны очерки Н. А. Некрасова, Д. В. Григоровича, И. И. Панаева, В. И. Даля, В. Г. Белинского и др. Специалисты отмечают, что «Физиология Петербурга» была манифестом «натуральной школы», важным этапом в становлении русского критического реализма. Жанр очерков — наблюдения, зарисовки, передающие физиологию, т.е. реальную жизнь Петербурга середины XIX, прежде всего — низших слоев общества. Когда я задумался о названии этой серии очерков, в какой-то момент промелькнули в моем сознании слова «Физиология Foster City», но я рад, что не остановился на них.
В нашей переписке Франц Шереги отметил, что знаком с этой книгой и добавил: «В Европе тоже в начале прошлого века и все 20-е годы основным методом социологии была социография, в Венгрии она активно практиковалась и в 60-е годы (условно говоря — описательная социология)». Венгерский язык, венгерская культура, венгерская социология — родные для Шереги, он знает и результаты этих поисков, и познаваемую ими реальность. А в учебнике В.И. Добренькова и Л.И.Кравченко по социальной антропологии отмечается, что термин социография был предложен Фердинандом Тённисом, но социографию обозначают «венгерским явлением». Не буду вдаваться сейчас в природу социографии, она — непроста, синтетична и для нее характерно то, что социографические наблюдения, фокусируемые на частном (судьба одного человека, описание жизни небольшого городка), активизируют сознание читателя. В частном они обнаруживают нечто типическое.
Хотя термин «социография» я и мои коллеги явно не использовали в попытках анализа жанра, или направления некоторых из моих работ, но «двойственность» — из частного к общему — отмечалась давно. Так, заключая одну из моих первых публикаций очерков о моей американской жизни, Андрей Алексеев писал в конце 2011 года: «…И опять новый жанр на страницах “Телескопа”! Жанр-кентавр, я бы определил его как лирикосоциологический. Борис Докторов — математик “по происхождению”, социолог по призванию, на этот раз окончательно разрушает границу между “физикой” и “лирикой”. Примечательно, однако, как он это делает. Прежде всего, это проза “настроения”, а не описания, переживания, а не анализа, причастности, а не деяния. Автор всматривается, вслушивается, вдыхает мир вокруг себя и дарит этот мир, вроде далекий нам, уже как понятный и близкий. Причем же тут социология? А при том, что в свободном полете памяти и чувства, ну, никак не обойтись автору без строгой фиксации обстоятельств места, времени, встреч на “хайвее” и на “обочине” жизни, и каждое его эссе — оно же “случай”, кейс, когда “один цветок лучше, чем сто, передает природу цветка” (Ясунари Кавабата). И вот оказывается, что прочитав эту полдюжину зарисовок, я узнал про стиль, и дух, и, может быть, даже смысл “не нашей” жизни, больше, чем если бы побывал там. Надо прожить в Калифорнии 6 тыс. дней, чтобы так рассказать о ней в себе и о себе в ней».[2]
Сказанное А.Н. Алексеевым много лет назад можно так перевести на язык социологии: автор очерков также является объектом и предметом настоящих очерков. Это именно то, что он выразил словами «Собственная жизнь может быть полем включенного наблюдения».[3]
Если бы не поддержка друзей…
Все помещенные в книжке очерки создавались в дофейсбучные времена, я рассылал их друзьям, коллегам по электронной почте. Мне нужна была обратная связь, и мои корреспонденты щедро делились со мною своими мнениями о моих текстах. Несколько из отзывов, в основном полученных мною в 2009 году, приведены ниже; в скобках указаны автор отзыва и название очерка.
… не может социолог отказаться от привычки участвующего (включенного) наблюдения (или наблюдающего участия — в более активистской, «алексеевской», форме)!
И чистенькие (трудно поверить) кофе-кафе, и не кустики, а бесплатные туалеты «на природе» (непривычные для советско-постсоветского быта), и ребята с прической «под Обаму», и манящие экзотичностью девушки-женщины «свободного Востока», и не-американские променады, и ты сам, «заряжающийся энергетикой» от наплыва людей, но избегающий грохочущих салютов, для «заряжения» которыми большинство и «наплывает», — всё это одновременно и расслабляет, как представляется, пишущего-читающего, и где-то полуосознанно откладывается «в кладовку» запасливого мастерового: когда-то может и сгодится обществоведу-человеколюбу! (Р. Ленчовский, «День независимости»)
Хорошее письмо. США действительно самая легкая страна для адаптации, но это ясно только в сравнении и предполагает наличие соответствующего характера, включая отсутствие завышенных притязаний. (И. Кон, «После празднования дня рождения»).
… спасибо за письмо. Теперь я верю: у Америки есть будущее, коли там живут такие светлые люди, как ты. До сих пор я смотрел на США, как на отстойник нечистот… Мне интересно, я с большим удовольствием читаю. Пусть мрак моих взглядов на США минует свет, которым полно твое сердце… Хранит тебя Бог. (А. Мясников, «Летние кэмпы»).
… На меня произвела очень сильное впечатление Ваша история при кэмпы. Это просто поразительно, особенно то, что в этом могут участвовать не десятки или сотни талантливых детей, а сотни тысяч обычных ребят. Мой сын недавно ездил в Дубну на конференцию, которая проходила в Летней лингвистической школе. Он не лингвист, но послушать Зализняка и Арнольда очень хотелось… Таких школ немало, но все они чисто элитарные, посвящены каким-то умным наукам. Для обычных школьников ничего особо познавательного нет. А у вас такая широта предложения, такие возможности! Это просто поразительно. Представляю, как счастливы дети и как много они за лето получают. (Л. Борусяк, «Летние кэмпы»).
…Интересно, что твои американские истории обличают социолога в авторе. Ты, действительно, делаешь не столько психологические или литературные, сколько социологические зарисовки. «Немного модельные» ситуации, как ты сам замечаешь. Ты тут «наблюдающий участник», только твое воздействие на среду минимально, а жизнь сама предлагает тебе «моделирующие ситуации», только надо их углядеть, что ты и делаешь. (А. Алексеев, «Парадокс Зои Цукерман»)
…ты, оказывается, еще и поэт! Какая чудесная заметка! Читая, я почувствовала все описанные запахи, увидела все картинки. Замечательно. Можно написать цикл заметок о чувственном восприятии Америки. Ведь там, в Калифорнии, и вправду? должны быть и звуки, и краски, и запахи, отличающиеся? от российских, особенно северных, питерских. Если про утренние звуки написать трудно, напиши про утренние краски. Или про дневные звуки. Или про озеро в разное время суток. Про все, что вызывает настроение и вдохновение. (Л. Козлова, «Запахи утра»).
Если некоторые прежние твои «американские истории» я называл «экзистенциями», то тут — чистейший «протокол жизни», в моем смысле, т. е. концептуализированное, информативное описание. Жанр, как я считаю, сугубо социологический. Я, конечно, приветствую суд присяжных, но для таких процедур, как ты описываешь, пожалуй, надо иметь не слишком большую преступность. (А. Алексеев, «Почти пропавший сюжет. Отбор в присяжные»).
… так сложилось, что я с запозданием прочитал то, что было в твоей ссылке. Ты написал прелестную рождественскую историю, теплую и светлую. А увидеть в нехватке мест на автостоянке род «Марлезонского балета» — это вообще высший класс. Правда, на тот же сюжет можно посмотреть и по-другому, как на один из симптомов «массового общества», в котором множество людей в одно и то же время, действуя по одному и тому же алгоритму, совершают одни и те же действия — устраивают шопинг. Но это была бы уже совсем не рождественская история, хотя и имеющая отношение к предрождественскому покупательскому ажиотажу. В общем, красиво написал, правда. (А. Черняков, «“Белый танец” под жарким предрождественским солнцем»).
…рассказик — просто чудесный, поэтический. Со светлым предпраздничным настроением… Как-то странно, что у вас там до сих пор тепло и солнечно… Вообще-то мне показалось, что это рассказик о кружении жизни: уже седой дяденька, ты стоял и глядел на разъезжающие машины, и тебе вспоминались юность и юношеские предчувствия радости, счастья — пригласит-не пригласит… Здесь я мысленно беру бокал, и раз уж скоро наступают Рождество и Новый год, говорю тост: за кружение жизни — от радости к радости… Ты совсем уже стал писать, как поэт. Тренируй этот жанр — и для души, и, как говорят писатели и журналисты, для «твердости пера». В науке пригодится… А потом, может, и роман напишешь…(Д. Константиновский, ««“Белый танец” под жарким предрождественским солнцем»).
…подумала о твоих будущих работах. Надо твои прекрасные эссе вставить в научные книги. Так писал Умберто Эко, любимый тобой Хэм, Хайдеггер (по-моему), постмодернисты. Время классической манеры научного письма подходит к концу. Сейчас время письма нарративного. Есть исторический нарратив, почему не быть социологическому нарративу. (Ю. Беспалова, «“Белый танец” под жарким предрождественским солнцем»).
В «мемориз», конечно, словно прикасаюсь к чуду, вот такому земному, но для меня непостижимому — видеть то, что не видно остальным. И рассказать об этом ТАК красиво… (Г.Шереги, «“Белый танец” под жарким предрождественским солнцем»)
Очень интересно, особенно про школу. Я про такие школы слышал, но конкретно их себе не представляю. Для России это актуально, потому что здесь некомплектные школы просто закрывают. А до 1917 в деревенских школах ученики разных классов занимались в общем помещении, это было нормально. Хотя сегодня представить это трудно. (И. Кон, «Об одной необычной американской школе»).
…день решил начать с твоей повести о связи Темплтон-Докторов. С удовольствием прочел эти три странички. Замечательный эпизод. Влияние судеб на судьбы. Мне нравятся эти связи между судьбами, случайные (на первый взгляд), которые мы превращаем (если хотим) в неслучайную цепь взаимосвязанных событий. Все важное у нас перед глазами. И под ногами. Мы по нему ходим, пользуясь им, и не замечая. А кто-то замечает и возвращает в активное сознание. Как Феллини. Для меня твой рассказ — об этом. Разве можно было бы написать о твоей биографии яснее и короче, пытаясь «научно усушить» материал. Убежден — нет. У меня был аналогичный эпизод (в других декорациях, естественно) с Иоселиани. Я написал об этом в «Знание-Сила» в 2004-м… (С. Чесноков, «Благодаря Сэру Джону Темплтону»).
Тебя не раз била и кусала Судьба, но как же здорово, что она же и дала тебе так много. Но в этом есть и твоя заслуга: «услышать Темплтона» дано далеко не каждому. Рада, что у тебя есть этот дар. (Е. Смирнова, «Благодаря Сэру Джону Темплтону»).
Все эти мнения, суждения, размышления помогали мне. Они — поддерживали меня в новом деле и подсказывали, куда двигаться.
Были предложения — собрать рассказы и подготовить книгу. Спасибо всем. Книга есть. Пожалуйста, читайте…
Благодарности
Я благодарен многим и многим, кто на протяжении ряда лет поддерживал меня в моей работе, позволял мне думать, что я делаю нечто интересное и нужное.
И я искреннe благодарен профессору Ольге Крокинской, любезно согласившейся прочесть рукопись и написать предисловие.
В НОВОМ СОЦИОКУЛЬТУРНОМ ПРОСТРАНСТВЕ
Первые шесть тысяч дней в Америке[4]
Готовы ли вы пролистать 6000 ваших последних дней? День за днем? Без пропусков. Радостных и трагических, наполненных событиями и как-бы пустых, долгих и коротких, когда все шло «в масть» и когда все было наперекосяк, дни — долго ожидавшиеся и как бы случайно оформившиеся, дни- приобретения и дни-потери и т.д. Трудно представить, что такое 6000 дней? Привычнее измерять протяженность годами.
Только что завершился сентябрь 2010 года, так вот перенеситесь мысленно в конец апреля 1994 года. Теперь стало яснее, проще? Хорошо. Итак, день за днем. Можно начинать из прошлого и двигаться вперед, можно начинать сегодня и двигаться назад. Если на воспоминание одного дня затратить минуту, то ваши воспоминания займут ровно 100 часов.
И все же перенесемся на 6000 дней в прошлое.. Могли ли вы тогда представить, что к сегодняшнему дню ваша жизнь будет разматываться так, как это было в действительности? А хотели ли бы вы, чтобы все произошло так, как произошло? Чего больше: дней, которые не хотелось бы вспоминать или которые вы готовы вспоминать и вспоминаете?
Существует то, что выше наших сил, выше наших возможностей, и потому многое происходило не потому, что мы так хотели. Однако мы обязаны были и это впустить в свою жизнь. Но многое произошло так, потому что мы что-то сделали не так или вообще не сделали.
Почему я обо всем этом спрашиваю? Почему я называю именно 6000 дней?
Записывая события моего первого дня в Америке я непроизвольно зафиксировал не только дату, но отметил: «День первый». Так и повелось, и прошедшее 2 октября оказалось 6000-м днем.
Могу ли я пролистать дни от №1 к №6000 или наоборот? Формально — «да», день за днем. Точнее, почти день за днем, иногда я не мог фиксировать происходящего. Но счетчик дней «тикал» постоянно.
Хочу ли я пролистать эти состоявшиеся 6000 дней?
Пожалуй, нет… но, может быть, когда-нибудь я приму хорошенько «для храбрости» и загляну в мое 6000-дневное прошлое…
Ночной разговор у Шугозера, и как Гэллап стал Лениным[5]
Именно сегодня мне вспомнился минутный ночной разговор на въезде в поселок Шугозеро в Тихвинском районе Ленинградской области, а затем — небольшой социологический опрос в калифорнийском городке Фостер-Сити. Разговор произошел в конце 1970-х годов, а опрос я провел двумя десятилетиями позже. Разделенные в пространстве и времени, эти два случая соединились в памяти, потому что в социокультурном отношении они зеркальны, дополняют друг друга. Они — об известном, но часто удивляющем. Об упрощенном, стереотипном понимании американцами российской реальности и россиянами — американской. Первым всплыло в памяти событие из далекого прошлого, потому начну с него.
На исходе семидесятых я с группой социологов ленинградского Института социально-экономических проблем АН СССР участвовал в опросе населения Тихвинского района — большой и малонаселенной территории примерно в 200 км к востоку от Ленинграда. Тихвин состоял из двух частей: Старого города и Нового. В исторической части, сохранявшей черты уездного российского городка, в основном были небольшие деревянные дома, в современной — стандартные 4–5-этажные. Других городов в районе не было, лишь разбросанные далеко друг от друга деревни. Мы включили в выборку не только Тихвин, но и населенные пункты сельского типа. В частности, было решено провести опрос жителей Шугозера — самого большого (по-моему, около двух тысяч человек) поселка в районе.
У нашей социологической экспедиции был микроавтобус, и как-то рано утром мы отправились в поселок. Путь был долгим, к тому же мы слегка заблудились. Зима, рано темнеет. Бедность вокруг ужасная: покосившиеся дома, какие-то крошечные лавки. Основная одежда — ватники. Проезжали пустые деревни. Помню идущую вдоль дороги деваху, лицо которой было в крови, она плакала, а за нею шли и гоготали два здоровенных парня. Приехали мы в Шугозеро вечером, нужно было купить еды, магазин найти не можем. Заметили идущую пожилую женщину, бабушку, в деревнях женщины рано стареют, тормознули. Подхожу к ней и спрашиваю: «Бабушка, где здесь можно купить хлеба, молока?» Она мне отвечает: «Ты что, миленький, мы живем хуже, чем в Америке».
В конце 1990-х я уже жил в Америке. Работал секьюрити в 22-этажном офисном билдинге, заканчивал обучение в колледже и потихоньку возвращался в социологию — осваивал прошлое опросных методов и становление опросов общественного мнения в США. Как-то незаметно для себя одним из центров этого исследования становился «отец-основатель» этого рода исследований Джордж Гэллап, о жизни которого я раньше ничего не знал. Чаще всего я работал в третью смену, называемую не очень весело — «graveyard shift». Есть разные объяснения происхождения этого термина, но во всех отмечается физиологическая и психологическая трудность ночной работы. Смена начиналась в 11 вечера и кончалась в 7 утра следующего дня. Если сменщик не приходил вовремя, я должен был оставаться на работе.
Сама работа была несложной, но ответственной. Мы с напарником отвечали за безопасность центрального здания и еще двух, расположенных в нескольких минутах ходьбы от него, а также работавших там людей.
К началу ночной смены жизнь в здании затихала, за состоянием важнейших систем его жизнеобеспечения надо было следить на экранах мониторов, и я мог немного почитывать свои толстенные учебники. Уходившие с работы поздно и приходившие на работу рано обязаны были расписываться в специальном журнале, лежавшем рядом со мною. Они обращали внимание на мои учебники и спрашивали, не студент ли я. Я говорил, что завершаю обучение в колледже, начинался разговор. Американцы — доброжелательны и контактны, через какое-то время я уже многих знал.
Как-то я решил проверить, знакомо ли американцам лицо человека, имя которого многие из них годами практически ежедневно слышат по телевидению или читают в газетах; ибо опросы Института Гэллапа регулярно обсуждаются средствами массовой информации.
Я распечатал из Интернета портрет Гэллапа и начал спрашивать уходивших с работы сотрудников, кто изображен на фото. Как правило, это были люди, окончившие колледж или университет: математики, специалисты по компьютерной технике, финансисты. В течение нескольких смен я опросил около десяти человек. Никто из них не узнал Гэллапа.
Две беседы я особенно хорошо запомнил. Одна молодая женщина, не знавшая, кто изображен на фото, спросила меня: «Кто это?» Я ответил: «Джордж Гэллап (George Gallup), который изобрел опросы общественного мнения». Она посмотрела на меня с некоторым сомнением и сказала: «Интересно, так это фамилия человека… а я думала, что название опросов, они же проводятся быстро, восходит к слову gallop (галоп)». Другой ответ оказался еще памятнее для меня. Мой респондент, знавший, что я из России, подумал немного и сказал-спросил: «Ленин?».
Правый поворот на красный свет светофора[6]
На неделе я замешкался, наступила пятница, и тут я вспомнил, что к понедельнику должен был выслать в наш госпиталь (в российской жизни — это поликлиника и больница) одну бумагу. Все было готово, но отправлять почтой было поздно. Из-за кризиса почта не работает по субботам, значит письмо может задержаться в пути. Я решил этот документ отвезти.
Это очень близко, минут 12-15 от дома. Приятная дорога, время — начало десятого утра, утренняя нагрузка на дорогу уже спала. В одном месте пути скорость ограничена до 25 миль/час (40 км/час), нарушать никто не будет, но немного-то можно. А здесь поток идет так, что на спидометре все время ровнехонько 25 миль/час; и по соседней линии все движутся с такой же скоростью. Ясно, значит что-то (не авария) сдерживает нас всех. Действительно, на одном из поворотов я заметил, что машины за три-четыре до меня идет полицейская машина. Все «тащатся» за нею, никто перегонять ее не хочет. Если у копа на спидометре 25 миль/час и это — предел скорости, то перегнать его можно лишь превысив скорость. Это каждому понятно. И вот размышления по этому поводу как-то незаметно подвели меня к следующему дорожно-социальному сюжету.
В Калифорнии и ряде других штатов страны есть очень хорошее правило уличного движения. Машина, движущаяся по первой, т.е. ближайшей к тротуару полосе, может на красном свете светофора поворачивать направо. Убедись, что слева нет потока машин и справа никто не рвется перебегать дорогу, и — вперед. Думаю, что каждый водитель понимает, насколько это удобно. Путь открыт, почему не ехать? Вообще говоря, сам водитель имеет право решать, поворачивать ему на «красный» или нет, но правила рекомендуют поворачивать, особенно в тех случаях, когда за твоей машиной выстроились для поворота другие.
Я склонен видеть в этом дорожном правиле проявление американской обыденной философии, системы организации повседневности. Можно говорить о минимизации запретов, можно — о стремлении к доминированию здравого смысла, простой разумности.
Если у человека кончилось лекарство, которое он постоянно принимает, он звонит врачу и либо оставляет на автоответчике свою просьбу, либо просит девушку, принимающую звонки, записать ее и передать врачу. Врач в специальной фармацевтической базе данных находит код этого лекарства, отыскивает там же код ближайшей к моему дому аптеки и сразу пересылает в нее рецепт на необходимое лекарство. Еще совсем недавно рецепт высылали в аптеки по факсу.
Если вы пришли в аптеку, но в силу каких-то причин вам не могут выдать прописанное врачом, сама аптека будет связываться с ним и потом позвонит вам, чтобы вы пришли за лекарством.
Если вам надо отправить стандартное письмо и нет времени или желания прогуляться или доехать до установленного на улице почтового ящика, положите письмо в свой почтовый ящик. Почтальон, который приносит вам вашу ежедневную почту, открыв ваш почтовый ящик, увидит письмо и отправит его.
Когда пришло время сдать в библиотеку взятые там книги, видео- или аудио-диски, не обязательно приходить в библиотеку в ее рабочие часы. Выезжая рано утром из дома или возвращаясь домой очень поздно, остановитесь на минуту у библиотеки и опустите ваши книги или диски в специальный ящик. Дело сделано. Более того, возвращать взятое в одной из локальных библиотек можно в любой другой, входящей в сеть из десятков библиотек, расположенных в соседних городках.
Но, помня правило правого поворота на «красный», следует еще крепче держать в памяти обязательность остановки на знаке «STOP». Что нельзя, то нельзя. Если полицейский заметит, что вы не остановились у знака или лишь имитировали остановку, не зафиксировали ее, штраф будет немалым.
Еще два примера на неукоснительность выполнения «STOP».
Несколько лет назад мои молодые друзья отмечали день рождение, скажем — 35 лет. Веселились в небольшом садике перед своим домом. Теплый вечер. Коптили рыбу, делали шашлыки, гитары: Окуджава, Высоцкий, Цой. Примерно в 23:05 у калитки появился полицейский, узнал, кто хозяин. Напомнил, что все песни, музыка должны были закончиться в 23:00, выписал штраф и уехал. Его вызвали соседи. Они не заходили к веселившимся, не просили вести себя тише, не грозились. Они поступили по правилам и напомнили другим, что правила надо выполнять.
Я работал секьюрити в большом офисном здании. Летнее воскресенье, утро, тишина. И вдруг слышу шум воды за спиной. Поворачиваюсь в кресле и вижу через стеклянную стену, что обычно небольшой фонтан выбрасывает мощную струю воды. Звоню моему напарнику, который в это время обходит обширную территорию вокруг здания, и прошу его вернуться. Понимаю, что раньше чем через 10 минут его не будет. Беру универсальный ключ, подходящий ко всем дверям технических служб, открываю специальную комнату и перекрываю воду, поступающую в фонтан. Возвращаюсь на рабочее место, моего напарника еще нет. Гордый тем, что справился с фонтаном, звоню в службу инженера и объясняю, что было, что стало. Через два дня меня вызвал на работу мой бригадир, бывший военный моряк, и вежливо, без надрыва, объяснил мне, какой я был идиот. Обязанности секрьюрити: наблюдать, фиксировать в специальном журнале и информировать. И «STOP». Если я нарушил эти требования в данный момент, то я могу нарушить их и в других случаях. Наши добрые отношения и тот факт, что я лишь недавно стал жить в Америке, спасли меня. Никаких иных санкций не было.
Таковы основы философии повседневной американской жизни.
(продолжение следует)
Примечания
[1] Докторов Б. Биографические интервью с коллегами-социологами. В 4-е издание. 2014. http://www.socioprognoz.ru/index.php?page_id=207.
[2] Докторов Б.З. Правый поворот на красный свет светофора // Телескоп: журнал социологических и маркетинговых исследований. 2010. № 6. С. 27-34. http://www.teleskop-journal.spb.ru/files/dir_1/article_content1328194841245820file.pdf.
[3] Докторов Б. Андрей Алексеев: «Собственная жизнь может быть полем включенного наблюдения» http://www.cogita.ru/a.n.-alekseev/andrei-alekseev-1/kak-biologicheskii-organizm-prodolzhenie-temy.
[4] Докторов Б.З. Правый поворот на красный свет светофора // Телескоп: журнал социологических и маркетинговых исследований. 2010. № 6. С. 27-34.
[5] Докторов Б. Заметки о моей американской жизни // Там же. 2009. № 6, С. 47-51.
[6] Докторов Б.З. Правый поворот на красный свет светофора // Там же. 2010. № 6. С. 27
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2019/nomer11/doktorov/
