Когда мне предложили поделиться своими воспоминаниями о крупнейшем социологе Юрии Александровиче Леваде, я в первый момент усомнился в своих возможностях это сделать. Ведь можно на пальцах сосчитать число наших встреч в течение с середины шестидесятых до конца восьмидесятых годов уже прошлого века. Многое стерлось из памяти. Я его не встречал и не переписывался с ним во время последних 17-и лет до его кончины, хотя имя обрело для меня и не только для меня можно сказать легендарное звучание. Да, мы встречались мало, но, пожалуй, в соответствии с формулой: мало, но хорошо. И я решил попробовать «тряхнуть старину». Движет мною не столько желание возвратиться в собственную молодость, но прежде всего хоть немного пополнить имеющуюся память о замечательном человеке. Ведь человек живет столько, сколько о нем помнят.
Первый раз я увидел Ю.А. в 1965 г. Я приехал в Москву из Тарту и встретился с Михаилом Федотовичем Овсянковым по эстетическим делам, который в это время был не только заведующим кафедрой эстетики философского факультета Московского университета, но и деканом факультета. Во время нашего разговора в комнату вошел незнакомый мне человек и, подарив М.Ф. Овсянникову свою книгу, тотчас вышел. Тогда мы лично не познакомились. Вероятно, он не обратил особого внимания на посетителя декана, но я, увидев книгу, прочел то, что было на обложке: Ю.А. Левада. Социальная природа религии, и таким образом определил автора, имя которого с большим уважением произносилось среди молодых тогда эстонских социологов. Название книги Ю.А. Левады меня очень заинтересовало и потому, что в нем речь шла о «социальной природе» в сочетании со словом «религия». Обычно, в советской литературе «религия» сопрягалась со словами «реакционная сущность», «классовая природа» и т. п. Вскоре я приобрел книгу Левады и существенно пополнил свое социологическое образование а также утвердился в мнении о том, что религия – это не только форма общественного сознания, но и важный институт социальной жизни, а не просто «опиум для народа», «вид духовной сивухи».
Юрий Александрович Левада
Последующие мои встречи и личное знакомство с Левадой связано со знаменитыми социологическими семинарами в эстонском поселке Кяэрику. Kääriku, по-русски Кяэрику, – наименование места, в котором находилась спортивная база Тартуского университета, недалеко от Тарту. Этот поселок вошел в историю многих областей знания. Пожалуй, наибольшую известность Кяэрику получил благодаря тому, что в нем образовывалась, так называемая, Тартуско-Московская, или Московско-Тартуская, школа семиотики, возглавлявшаяся Юрием Михайловичем Лотманом. В Кяэрику в 1966–1969 гг. собирались также социологи, изучавшие теорию и практику массовых коммуникаций в разных аспектах. Это был период становления советской невульгарной социологии, за которым последовал этап ее удушения, к счастью, не доведенный до конца. Развитие социологии в эти годы шло на фоне таких событий, как «Пражская весна» с ее надеждами и похороны этих надежд под грохот танков, вошедших в Прагу. В наступившие времена «развитого социализма» Homo soveticus повел обострившуюся классовую борьбу с Homo antisoveticus, но еще не победил окончательно. Тарту и его окрестности пока оставались относительно свободным оазисом, еще не засыпанным песками пустыни номенклатурного социализма. И как обитатели саванн во время засухи направляются к еще незасохшим озерам и рекам, ведущие социологи страны съезжались в Кяэрику за глотком, хоть и не безБрежной, но все-таки свободы слова. До поры до времени местное начальство, пока оно само еще не было вполне уверенным, куда повернет ветер пражской весны, этому не препятствовало. Таково же было его отношение и к собраниям семиотиков, примерно в эти годы собиравшихся в Кяэрику, но в другое время года: школы семиотиков были летними, встречи социологов – осенними, а порой и зимними.
Тема первой встречи социологов в Кяэрику в октябре 1966 г. – «Методологические проблемы исследования массовой коммуникации». Тема второй встречи в 1967 г. – «Ценностные ориентации личности и массовая коммуникация». На третьей встрече в 1968 г. обсуждалась проблема «Личность и массовая коммуникация». В 1969 г. состоялась четвертая и последняя встреча социологов. Пустыня уже грозно надвигалась на оазис.
В этих встречах участвовали наиболее значительные социологи России: В.А. Ядов, Б.М. Фирсов, А.Г. Харчев из Ленинграда, Ю.А. Левада, Б.А. Грушин, Л.А. Седов из Москвы. Из Свердловска приезжали Л.М. Архангельский и Л.Н. Коган со своими сотрудниками, из Новосибирска – В.З. Коган, из Латвии – А. Милтс. К социологическим обсуждениям подключал свой методологический семинар Г.П. Щедровицкий –выдающийся специалист в области методологии и теории мышления. Выступали в ходе дискуссий философы И.С. Кон, П.П. Гайденко и Ю.Н. Давыдов. Одно из заседаний вел Ю.М. Лотман, который поразил участников социологических обсуждений своей необычайной деликатностью (все говорили: «Вот это – настоящий петербургский профессор!»).
Разумеется, в организации этих встреч и в обсуждениях проблем массовой коммуникации большую роль играли эстонские социологи: Ю. Вооглайд и возглавлявшаяся им лаборатория социологии при Тартуском университете, М. Лауристин, Я. Аллик, П. Вихалемм, А. Мурутар, П. Кенкман, М. Титма. Почти все они впоследствии стали видными политическими деятелями независимой Эстонской Республики, хотя и в разных политических течениях. Не были в стороне от социологических встреч и тартуские философы – Р.Н. Блюм, Я.К. Ребане и другие.
Я был подключен к социологическим конференциям, не только потому, что меня интересовала обсуждаемая на них проблематика, но как научный руководитель социологических исследований в Тартуском университете. На столь престижную должность я попал и по некоторым формальным обстоятельствам. В ноябре 1965 года я защитил в Ленинградском университете докторскую диссертацию «Проблема прекрасного и общественный идеал», став первым и на какое-то время единственным доктором философских наук в Эстонии. Как такового меня и назначили на это «генеральскую должность». Правда, я тоже принимал в это время участие в работе социологической лаборатории, основанной Юло Вооглайдом. Выступал с докладами по эстетике и теории ценностей, методологические положения которых использовались в конкретно-социологических исследованиях массовых коммуникаций. Сам я проводил социологические исследования эстетических и художественных вкусов школьников. Материалы этих исследований публиковались на эстонском и на русском языках. Проводил я и опросы студентов в связи с восприятием некоторых спектаклей театра «Ванемуйне». Результаты этих опросов использовались в моих статьях по эстетике и эстетическому воспитанию. Я руководил аспирантами, работавшими над диссертациями по социологии журналистики и искусства. Вместе с тем проблемой «эстетика — социология» я начал заниматься с самого начала своей теоретической деятельности. Можно сказать, что не только я окунулся в социологию, но и социология окунулась в меня. Ведь в широкой дискуссии в СССР и за рубежом с середины 1950-х годов я выступал с концепцией, которая не случайно называлась «общественная», или «социальная» (впоследствии я назвал ее «социокультурной концепцией ценности»).
Юрий Александрович был активным участником Кяэрикуских встреч социологов. На первой встрече социологов, посвященной методологическим проблемам исследования массовой коммуникации и проходившей с 25 по 30 октября 1966 г,, мы и познакомились. Среди приехавших социологов у нас оказались люди, которые хорошо знали как его, так и меня (В.А. Ядов, И.С. Кон, Л.Н. Коган и др.). Ему было известно мое имя по острой и шумной дискуссии о сущности эстетического отношения, которую детонировали моя диссертация «Некоторые вопросы эстетической природы искусства» (1955), статья «Об эстетических свойствах действительности» в журнале «Вопросы философии» (№ 4 за 1956), книги «Эстетическое в действительности и в искусстве» (1959) и «Предмет эстетики» (1961). Я вполне осознавал его значимость в становящейся социологии. Но особых разговоров между нами еще не было. Вместе с тем я внимательно слушал всё то, что он говорил во время обсуждения проблем, связанных с исследованием массовой коммуникации.
Конечно, память моя не сохранила всего того, что говорилось в Кяэрику 44 года тому назад. Но, по счастью, сохранилась запись выступлений на заседаниях, опубликованная в ротапринтно изданной книге: Материалы встречи социологов. 1, Методологические проблемы исследования массовой коммуникации: Кяэрику – 1966 / главный редактор Ю. Вооглайд. – Тарту: Тартуский государственный университет, 1967. Страницы этой книги помогают мне вспомнить эти «дела давно минувших дней» и воскресить впечатления от восприятия того, что говорил Юрий Александрович. В этой книге его выступления занимают 46 страниц.
В выступлениях Левады изучение массовых коммуникаций вписывалось в общесоциологический контекст. Подчеркивалось важность и необходимость определения исходных понятий, без которых эмпирические исследования проводятся вслепую, без четкой целевой установки. Но эти исходные понятия в существовавшей в СССР литературе об обществе вообще отсутствовали. В зарубежной социологической литературе, к которой только-только начали приобщаться советские социологи, была нормальная дискуссия по многим коренным проблемам. Ю.А.Л., как мало кто знающий мировую литературу по социологии и обладающий фундаментальными знаниями в истории философии, делился своими оригинальными размышлениями относительно ключевых понятий, без которых явление массовых коммуникаций вообще не имеет никакого смысла. Характеризуя восприятие словосочетания «массовые коммуникации» руководящими деятелями «идеологического фронта» с присущим им невежеством, автор этих строк писал в пародийном тексте «Проф. М.Л. Полупортянцев в Кяярику. Страницы из дневника», опубликованном в этом же выпуске «Материалов встречи социологов»:
Что же здеся происходит?! И впрямь как на конгрессе каком-то! Что это с мóлодежью? Забыла основы обещественных наук! Зачем склоняются и спрягаются все эти чуждые нам, не наши понятия, как-то: «коммуникация», «установка», «регуляция», «отчуждение», «социум»?! Нет, я не против нового, которое неодолимо, я тоже читал кой-какие переводы и могу, как говорят, ударить грязью в лицо, я не против социолухов, я ва социолухические исследования! Я против аллилуевщины, которая порождение культа. Я ва индюктивннй и за дундуктивный методы. Я не против дискуссий, но нам нужна такая дискуссия, на которой бы все говорили правильно. А здеся говорят неправильно, предварительно не продумано. К примеру, те же «массовые коммуникакции». Что значит: «кому никак»? И причем тут массы?» (с. 210).
В Кяэрику таких дубов, как Полупортянцев, не было. Но «верхи» имели своих представителей, вполне образованных, осведомленных и осведомляющих. Один их них – полный тезка Левады Юрий Александрович Шерковин (1924-1998) приезжал с командировкой, подписанной самим Шелепиным. По данным современного Интернета, он окончил Военный институт иностранных языков, по окончании которого специализировался в области внешней разведки и спецпропаганды. В 60-е гг. работал в США, где изучал опыт американских психологов по обеспечению эффективности массовых информационных процессов, 1966 г. – доцент Института общественных наук при ЦК КПСС, где создал и возглавил группу (1966-1967), а позднее кафедру Общественной психологии и пропаганды. Ю.А. Шерковин активно и профессионально участвовал в работе социологического семинара, никак не проявляя свою «особость», которая не была секретом. Юло Вооглайд не препятствовал его приезду в Кяэрику, полагая, что его участие во встрече социологов создает для нее определенное прикрытие. Впрочем, на этих встречах, как в Ноевом ковчеге, и с эстонской стороны были и такие деятели, которые в дальнейшем играли в социологии отнюдь не положительную роль. Но вернемся к Леваде.
Он говорил то, что думал, невзирая ни на что, рассматривая такие понятия, не принятые в историческом материализме, как «массы» – бесструктурные большие группы людей, как «массовое общество», «массовая политика». «Коммуникации» трактовалась им как элемент общественной структуры, а «формы общения», в полном соответствии с Марксом, как элемент человеческой структуры, вместе с тем считая, что на новом этапе развития общества необходимо «заново рассмотреть проблему коммуникации в истории общества» (с. 141).
Культура определялась в качестве «информационного богатства человека». И это было не жонглирование с вошедшим в то время в обиход и ставшим даже модным понятием «информация». В своем выступлении по поводу доклада В.А. Ядова Левада ставил вопрос об использовании в социологических исследованиях понятий теории информации, математических методов, которые сами требуют разработки, поскольку «речь идет не просто об электрических сигналах, а о явлениях содержательных, о передаче семантической информации» (с. 127).
Уделялось внимание типам структур передачи информации, в частности «идеологическому типу». Отмечалась угроза монополизации в массовых коммуникациях и необходимость ставить на пути тотализации информации «личностные барьеров», когда «можно будет и телевизор смотреть, и человеком оставаться» (158). Левада утверждал, что для своего эффективного функционирования «общество должно быть не только всё более монолитным, однообразным, но всё более разнообразным» (там же). Поэтому и массовые коммуникации не должны вытеснять все другие формы коммуникаций, ибо «никогда человек не может не только жить, но и базироваться на системе оперативных массовых коммуникаций» (с. 180). Говоря о своем отношении к проблеме системы массовой коммуникации, Левада отмечал интерес к тому, «что можно сделать для социологии из понимания системы массовой коммуникации, что можно при помощи этой системы понять в обществе» (с. 179).
В этой связи он затрагивал и проблемы демократии: «Тут было сказано, что я, рисуя как будто бы мрачную картину, предполагая, что массовые коммуникации окажутся в нехороших руках. А если в хороших руках, то будет хорошо. Это в общем так, во рассчитывать на то, что во главе, скажем, Объединенного Телевидения станет человек умный и хороший – утешительно, но лучше бы так, чтобы это не зависало от вкусов и выбора одного человека. То общество, где благополучие зависит от хорошего расположения ближайшего полицейского, не очень хорошее. Я предпочитаю, чтобы общество опиралось на слаженную систему, ограждающую меня от этого полицейского» (с. 183).
Это рассуждение связано с изучением Левадой природы тоталитарного общества. Он исследовал явление фашизма. Его статья «Фашизм» была опубликована в 5-м томе «Философской энциклопедии» в 1970 г. Разумеется, речь могла идти лишь о германском и итальянском фашизме, так же, как и своих выступлениях в Кяэрику Левада, касаясь тоталитаризма, приводил примеры из истории Германии (проведение плебисцитов при фашизме). Но имеющий уши, слышал. Позже Юрий Александрович говорил мне, что па полях корректуры его статьи «Фашизм» главный редактор энциклопедии академик Ф.В. Константинов неоднократно помечал: «Это про них или про нас?!» В своих трудах второй половины 80-х годов Левада уже всё называл своими именами.
Вскоре после первой кяэрикуской встречи социологов я получил от Юрия Александровича письмо. Вот его полный текст:
Лев Наумович,
С огорчением должен сообщить, что совещание социологов все же решили проводить в Сухуми, в апреле (17-20/ IV). Мне больше бы нравилось Кярику, но эта собака пока убита. Будем приглашать ваших товарищей в Грузию (на днях пошлем официальные письма, не посоветуете ли – кому?). А за Ваше гостеприимство – еще раз ото всех нас должен поблагодарить – будем рассчитывать в следующий раз. (Или разы, может быть, нам удастся собрать небольшой «круглый стол» по соц. теории и функционализму в конце 1967 или начале 1968, а в 1968 г. и следующее большое совещание.
Возможно, мне удастся побывать в ваших краях и раньше, с какой-либо оказией. (Я.К. Ребане говорил о возможности приглашения с лекциями).
Но сейчас я позволю себе спросить вас вот о какой возможности. Покоренный духом вашего Кярику, я хотел бы узнать – можно ли (в смысле не очень ли трудно) получить там место (комнату), чтобы провести примерно месяц с семьей – скажем в январе буд. года? Если такой вариант сложен из-за времени или моей непричастности к университету, то я очень прошу не предпринимать каких-либо усилий и хлопот, поскольку эта идея чисто эстетическая, не утилитарная; к тому же, я не уверен, получится ли отпуск.
Во всех условиях – надеюсь на развитие знакомства и деловых контактов.
С лучшими пожеланиями
Ю. Левада
15/XI. 66.
Штамп на конверте: 18 декабря 1966 г.
Адрес:
Тарту, ЭССР
ул. Рийа 9, кв. 31
Столовичу Л.Н.
Адрес отправителя:
Москва, Ж-17
ул. Островского 5, кв. 33
Ю. Левада
Оригинал этого письма, написанного от руки, находится в моем архиве в Стэндфордском университете. Позволю себе несколько комментариев. Ю.А. называет меня «Лев Наумович», вместо «Леонид Наумович», так как у него не было поводов во время наших встреч обращаться ко мне по имени-отчеству и, наверно, произошла некоторая аберрация. Дело в том, что приехавший из Свердловска социолог Коган был Лев Наумович, хотя его приятели называли Лёней. Вероятно, и Левада решил, что имя-отчество Лёни Столовича – Лев Наумович.
Совещание социологов в Сухуми состоялось. Я на нем не был, но Эстония на нем была представлена. Во всяком случае, я точно знаю, что был Юло Вооглайд и Ян Карлович Ребане. Последний упомянут в письме Левады. Он был заведующим кафедрой философии Тартуского университета. С лекциями в Тарту Ю.А. не приезжал. Не приехал он и в Кяэрику в январе 1967 г., хотя возможность получить комнату у него была.
Вторая встреча социологов состоялась осенью 1967 г. Ее тема: ценностные ориентации личности и массовая коммуникация. Сборник «Kääriku – Кяэрику I» был роздан участникам 2-й встречи социологов в 1967 году, который проходил под риторическим вопросом М.Л. Полупортянцева:
«Что же здеся происходит?!»
У меня сохранилась коллективная фотография, внизу которой запечатлен плакат с этой надписью: «ЧТО ЖЕ ЗДЕСЯ ПРОИСХОДИТ?».
Ю.А. Левада приехал на эту встречу, но почему-то на этой коллективной фотографии он отсутствует. Наверно, не захотел или что-то помешало «слиться с массой». Но в сборнике «Материалы встречи социологов. 2, Ценностные ориентации личности и массовая коммуникация. Кяэрику – 1967» (Тарту: Тартуский государственный университет, 1968) его выступлениям посвящено 36 страниц.
Поскольку основной темой этой встречи социологов была не просто массовая коммуникация, но связанные с ней ценностные ориентации личности, то в выступлениях Левады большое внимание отводилось ценностной проблематике и вопросам, связанным со способами включения личности в социальную структуру, одним из которых и являются массовые коммуникации.
Первое свое выступление в общей дискуссии Левада начал с утверждения, что «проблема ценности нигде и никогда в литературе не была сформулирована, не была строго научно поставлена» и что, как ему кажется, «удобного, всестороннего понятия ценностей в науке вообще нет» (с. 23).
Мне тогда показалось, что это утверждение слишком категорично. Дело в том, что в начале 60-х годов я, что называется, «заболел» проблемой ценности. Непосредственно она меня интересовала в эстетическом аспекте. Я стремился переосмыслить свою «общественную» концепцию эстетического в аксиологическом ключе, трактуя прекрасное как центральную эстетическую ценность. В это время происходила, наряду со всеми другими видами реабилитации, реабилитация в советской философии категории «ценность» и ее теории, которая до этого времени трактовалась в марксистско-ленинской философии как чуждая ей отрасль буржуазной философии. В 1960 г. вышла книга В.П. Тугаринова «О ценностях жизни и культуры», Ее автор с простодушной мудростью мальчика из сказки Андерсена «Голый король» заявил: «А ценности-то существуют!» Философия здравого смысла, при всей своей примитивности, обретает большое значение, когда в обществе утрачивается сам здравый смысл.
В 1965 г. в Тбилиси состоялся представительный симпозиум по проблеме ценностей, а в 1966 г. в Москве-Ленинграде издана была книга «Проблема ценности в философии», в которой рассматривались важные аспекты теории и истории теории ценности. «Лед тронулся» и началось дискуссионное обсуждение коренных аксиологических вопросов. В 5-м томе «Философской энциклопедии» в списке литературы к статье «Ценность», написанной О.Г. Дробницким, были отпечены работа А.Г. Здравомыслова и В.А. Ядова «Отношение к труду и ценностные ориентации личности» (1965)) и статья самого Ю.А. Левады «Сознание и управление в общественных процессах» («Вопросы философии, 1966, № 5»). Поэтому я не мог согласиться с тем, что «проблема ценности нигде и никогда в литературе не была сформулирована, не была строго научно поставлена», но, с другой стороны, Левада был вправе считать (тем более, делая оговорку: «мне кажется»), что «удобного, всестороннего понятия ценностей в науке вообще нет». Ведь и на сегодняшний день в непрерывных дискуссиях по проблеме ценности не выработано общепринятого определения понятия «ценность», хотя некоторые аксиомы теории ценности уже определены.
То, что говорил Ю.А. о ценности в 1967 г., было несомненным вкладом в теорию ценности в социологическом аспекте. Характеризую нормы, ценности и знания как разные расчлененности человеческой деятельности, он предпринял оригинальную попытку показать соотношение между ними, отдавая себе отчет в том, что «разделение всех этих трех типов несколько условно» (28). По его суждению, следование норме «состоит в том, что человеку задается требование действовать так-то и так-то, без мотивировок, без рассуждения о том, что хорошо и что дурно» (с. 25-26).. Далее «появляется как бы расчленение мира на субъективном основании, на полезное и вредное, потом это расчленение усложняется, появляется хорошее и плохое, прекрасное и безобразное и масса других расчленений». (с. 26). Это является более сложным способом программирования человеческой деятельности, чем норма. Такого типа способы программирования Левада и считает ценностями. По его словам, «Их много, они разные. Когда это + - переносится на разные области и употребляется там, тут появляется, конечно, множество сложностей, множество противоречий. Скажем, Добро и зло – это одно, а красота – совершенно иная плоскость, а допустимое, правовое – эхо третье; а потом еще разные степени этики и этикета появляются. Вот такого типа регуляция человеческой деятельности (кто регулирует? – конечно, общество регулирует), вероятно относится к ценностной ориентации» (27). Рассматривая проблему ценности в социологическом аспекте, Левада полагает, что термин “ценность” имеет «значение лишь при определенной постановке вопроса: как и чем регулируется человеческая деятельность» (25).
Знания представляют собой, по дальнейшему рассуждению Левады, «более расчлененный способ, более сложной способ программирования деятельности». «Знания предметны, в большей или меньшей степени они содержат, характеристики и самого предмета, на который обращена деятельность и самих норм деятельности, самих ценностей и так далее» (там же). Вместе с тем, «обладание знанием – само может у нас выступать в качестве ценности» (28). При этом надо иметь в виду, что «сами по себе знания вне ценностей, вне норм не действуют», «их надо запрячь в систему каких-то ценностных ориентаций» (38). Социализация индивида – это освоение им некоторой совокупности «заданных ему обществом норм, ценностей и знаний» (34). Социализация должна сопрягаться с интернализацией, при которой знания становятся убеждениями, нормы образуют сферу нормативных установок и убеждений. Ценности, интернализуясь, определяют ценностные ориентации личности.
В другом своем выступлении Левада говорил о массовых коммуникациях как особом способе включения личности в социальную структуру. Стремясь выявить особенность этого способа, он .сопоставлял массовую коммуникацию с личной коммуникацией и коммуникацией .специальной, т.е. обучением специальности, участием в выработке знаний. В этой связи рассматривались проблемы стереотипов, конформизма и мифа.
Мое изложение выступлений Ю.А. на кяэрикуских встречах социологов носит конспективный характер и не может передать всё богатство его мыслей и идей. Думаю, что при полном издании научного наследия Левады в него войдут и то, что говорилось им в Кяэрику. Мне как человеку, который непосредственно всё это слушал, хотелось бы обратить внимание и на то, как это говорилось. Левада не вещал, не проповедовал, «кроя эрудицией вопросов рой» (Маяковский). Он размышлял вслух, делился со слушателями основательно продуманными мыслями и идеями, не навязывая их, делясь своими сомнениями. Он не представлялся всезнайкой, хотя знал необычайно много. Отвечая на вопросы, мог честно признаться в том, что ему самому неясно. Так, на вопрос: «К какому виду коммуникации отнести восприятие искусства?», он сказал: «Я не считаю себя достаточно компетентным, и все, что я читал на этот счет, не дает уверенности в том, как происходит на самом деле здесь коммуникация, кого с кем, Я допускаю, что усвоение искусства вообще идет иначе и структура личности, о которой мы говорим, как о структуре для усвоения знаний, для выработки установок, возможно, совершенно не годится для процесса восприятия искусства» (с. 180).
В общении с коллегами он никогда не был высокомерен. Он был демократичен, как истинный аристократ, аристократ духа. Ему претил диктаторский стиль в чем бы то ни было. В памяти И.С. Кона запечатлелся такой эпизод из кяэрикуского времени: «Мы с ним [Левадой] в основном общались на каких-то заседаниях, например, в Кяэрику, где мы в течение нескольких лет бывали вместе. Там работала школа Тартуского университета, где происходили все социологические действа. Вот тогда я впервые увидел на заседаниях, что он, оказывается, может быть и другим. Обычно он был добрым и доброжелательным человеком. Но помню, на одном из семинаров Щедровицкий что-то объяснял, и Левада вдруг на него неожиданно окрысился. Меня это удивило, потому что я видел это впервые. Окрысился он резче, чем по моим представлениям это было обоснованно. Я спросил почему: ведь Щедровицкий ничего такого не сказал. Мне тогда Щедровицкий понравился своей способностью бесконечно много раз терпеливо объяснять одно и то же, совершенно при этом не раздражаясь. Хотя вообще было не в наших традициях особенно заботиться о собеседнике». Левада объяснил свой выпад против Щедровицкого так: «Ты его слышишь впервые, а мы-то его слушаем постоянно» (http://www.polit.ru/analytics/2010/04/28/levada.html# )
С Георгием Петровичем Щедровицким я познакомился в 1963 г., когда он со своим семинаром приезжал в Тарту. на конференцию по моделированию. Знакомство продолжилось в Кяэрику. Он говорил, что стремится найти общее логико-методологические основания любой деятельности. На этом строилась работа его семинара, в котором была строгая дисциплина и своеобразный культ руководителя. Но это было не самоцелью. В доверительной беседе он рассказал о сверхзадаче своей исследовательской и педагогической работы: создать духовную атмосферу, которая бы противостояла всем совершающимся в стране безобразиям, аморфности и алогичным абсурдам. Помню, как он однажды вспомнил свой разговор с пленным немцем, который не сокрушался, что его страна лежит в руинах: «Главное, чтобы был Geist [Дух]. Тогда будет и всё остальное». Но эта сверхзадача таилась за непосредственными задачами выработки универсальной методологии, своеобразной логической муштры, проводимой непререкаемым руководителем. Поэтому, хотя, по словам Кона, «с самим Щедровицким у Левады были вполне дружеские отношения, это не носило личного характера», Леваду не мог не раздражать сам авторитарный стиль выступлений Щедровицкого.
Я никогда не видел Леваду торопливо-суетливым. Он был воплощением мудрого спокойствия. Никем не навязываемый авторитет его в социологической среде был чрезвычайно высоким. Помню, как смеялись, когда прочли в «Дневнике» Проф. М.Л. Полупортянцева:
Потом была финская баня - национальная по форме и обычная по содержанию. Что мне понравилось, так это военный порядок следования в баню. Все обязанности были строго распределены:
Ф и р с о в – командир.
Полупортянцев – нач. отдела кадров.
Столович– зам.командира по эстетической части и моральной чистоте.
Ядов – зам. командира по процедуре, методологии и телесной чистоте.
Блюм – зам. командира по общесоциологической части, по организации и преодолению отчуждения.
Ольшанский – зам. командира по семиотике и неформальным межличностным отношениям в бане смешанного типа.
Вооглайд – пом. командира по методам исследования массовых коммуникаций и расквартированию.
Левада – рядовой.
Немцова и Верховская – медсестры.
На третьей встрече социологов в 1968 г. Левада отсутствовал. Сборник «Материалы встречи социологов. 3, Личность и массовая коммуникация: Кяэрику – 1968» (Тарту, 1969) уже не содержал его выступлений. В 1969 г. на четвертой и последней встрече социологов в Кяэрику, материалы которой уже было невозможно издать, его тоже не было. В 1969 г. идеологические танки прошлись по его знаменитым «Лекциям по социологии». Но дух Левады видал на этих кяэрикуских встречах. Выступающие на него ссылались. Он присутствовал в шутках социологов, которые прямо по концепции карнавала Бахтина, противостояли надвигающемуся новому средневековью и надвигающемуся погрому в социологии. В Приложении к третьему выпуску сборника «Кяэрику» приютился уголок юмора. Там можно было прочесть о такой социологической шутке. Одну из участниц Кяэриковских встреч звали Ада. Свердловского социолога – веселого остроумца Льва Когана – кто-то решил с ней «соединить». И вот появилась надпись мелом на доске:
Лев + Ада = Левада
Ю.А. Левада был в Кяэрику в августе 1970 г. на IV Летней школе школы по так называемым «вторичным моделирующим системам», т. е. по семиотике, которую проводил Юрий Михайлович Лотман. Там мы и встретились. Программа этой Летней школы. Была чрезвычайно насыщенной. Она включала в себя проблемы семиотики культуры: структура фольклорных текстов, миф в системе культуры, типология культуры. Предметом обсуждения были также семиотика текста, язык искусства, поэтика (структура стиха), общие проблемы коммуникативных систем. Ю.М. Лотман выступал с докладами «О двух моделях коммуникации и их соотношении в общей системе культуры» и «О семиотике понятий “стыд” и “страх” в механизме культуры». Выступали В.Н. Топоров, А.М. Пятигорский, Вяч.Вс. Иванов, И.И. Ревзин, З.Г. Минц, Б.Ф. Егоров, Ю.И. Левин и многие другие.
Левада, не выступал, но очень внимательно слушал. Я не помню деталей его пребывания среди семиотиков, но дальнейшее хорошо запечатлелось в моей памяти. Мы вдвоем выехали из Кяэрику и поехали ко мне домой. Мои домашние были на даче, и мы сами приготовили себе обед. У меня возникло впечатление (и оно до сих пор не проходит), что у нас установились очень дружеские, можно сказать доверительные отношения. По его инициативе мы перешли на «ты». Он рассказывал мне о себе то, что мало кому говорил, а, может быть, не говорил вообще. Я и сейчас не буду это пересказывать. К скандальному обсуждению–осуждению его лекций по социологии он относился очень спокойно. Я спросил его, можно ли их получить. Вскоре после его отъезда в Москву он мне прислал два выпуска этих лекций с дарственной надписью: «Дорогому Леониду Наумовичу с социологическим приветом».
Присутствие Левады на семиотической школе получило своеобразный отклик. Математик и филолог Юрий Иосифович Левин в своих воспоминаниях о семиотических летних школах, отмечая специальности ее участников, писал: «Между прочим, характерно отсутствие философов (появившиеся на школах Ю. Левада и Л. Столович не вписались в семиотический круг, а А. Пятигорский шел по индологическому ведомству, как и Л. Мялль)» («Новое литературное обозрение», 1993, № 3, с. 43). В статье «А.Ф. Лосев о семиотике в Тарту» я следующим образом прокомментировал эти слова: «Появление Ю.А. Левады – талантливейшего социолога, «Лекции по социологии» (1969) которого подверглись уничтожающей идеологической критике в Академии общественных наук при ЦК КПСС (Наум Коржавин писал тогда: “И на растоптанной Леваде пасутся жирные ослы”), – было не случайно на IV Летней школе в 1970 г. Что касается автора этих строк, то его участие почти на всех школах “по вторичным моделирующим системам” и семиотических конференциях было обусловлено не только причастностью к Тартускому университету. Не смею говорить за Ю.А.Леваду, но я не вписался «в семиотический круг» потому, что отказывался видеть в семиотике универсальный метод решения всех теоретических проблем, будучи убежденным в ее необходимости, но в системе различных видов научного знания» («Новое литературное обозрение», 1994, № 8. С. 102). И в более поздней работе: «Разумеется, социолог Ю. Левада не собирался семиотикой подменить социологию, а Ваш покорный слуга, при всем уважении к семиотическим исследованиям и понимании их важности в системе различных видов научного знания, не считал семиотический метод универсальным. Семиосфера, разработка понятия которой составляет одну из несомненных научных заслуг Ю.М. Лотмана, конечно же существует, однако не может покрыть собою все иные сферы – ноосферу (сферу разума), аксиосферу (сферу ценностей), пневматосферу (гипотеза П.А. Флоренского о существовании “вещественных образований, проработанных духом, например, предметов искусства”), не говоря уже об атмосфере и биосфере» (Л.Н. Столович. Юрий Михайлович Лотман. Воспоминания и размышления // Юрий Михайлович Лотман (Серия: Философия России второй половины ХХ века) / Под редакцией В.К. Кантора. М.: РОСПЭН, 2009. С. 106).
Что же касается слов «И на растоптанной Леваде пасутся жирные ослы», то они были повторены мною и в других моих текстах. В своих воспоминаниях о Леваде В.А. Ядов, рассказывая о встречах социологов в Кяэрику, сказал: «туда приезжал Губерман. Губерман в социологии ни черта не понимал, но он веселый человек, шутник, у него великолепный юмор. И Губерман сочинил там такие стихи, к сожалению, я помню только их конец:
«И на растоптанных левадах
пасутся жирные слоны».
Хорошо было сказано»
(http://www.polit.ru/analytics/2010/04/28/levada.html# ).
Я должен внести уточнение. Игорь Губерман действительно приезжал в Кяэрику в 1969 г. Я даже сам организовывал его приезд. Он в это время был, по его словам, «научпопником», т. е. писал научно-популярные книги. Не могу судить, насколько он разбирался в социологии, но он хотел побывать на встрече социологов, чтобы написать об этой новой тогда области знания. Он – действительно феноменально остроумный человек, прославившийся своими знаменитыми четверостишиями – «гариками», и социологи были покорены его юмором (см. Леонид Столович. Социологи в Кяэрику // Телескоп: журнал социологических и маркетинговых исследований. СПб, 2010 – 1(79). С. 14-20.
http://www.unlv.edu/centers/cdclv/archives/Interviews/stolovich.html). Но Губерман не имеет отношения к стихам о Леваде. Я опубликовал эти стихотворные строки в очерке об Игоре Губермане, притом с ошибкой (вместо «весело ослы» было напечатано «жирные ослы»). Это и вызвало смещение в определении авторства стихотворения: эти строки Владимир Александрович приписал Губерману, притом, повторив мою ошибку (вместо «весело ослы» «жирные ослы»), хотя я в качестве автора назвал поэта Наума Коржавина. Это стихотворение я слышал из уст самого Коржавина, когда я вместе с Пиамой Павловной Гайденко и Юрием Николаевичем Давыдовым в 1972 г. посетили поэта, жившего еще в Москве. Но я запомнил из этого стихотворения только два строчки, да еще неточно. Стихотворение долгие годы нигде не печаталось и только совсем недавно мне подсказали, где я могу его прочесть опубликованным: Воспоминания и дискуссии о Юрии Александровиче Леваде / Составитель Т.В. Левада. М.: Издатель Карпов Е.В., 2010. С. 125.
Социология на спаде:
Побиты волки и орлы.
И на растоптанной Леваде
Пасутся весело ослы.
И все вокруг для них красиво.
Чиста, свежа, сладка еда.
И я б уехал из России
Навек – но только вот куда?
А никуда! Хоть жизни гаже
Нигде я больше не нашел
Терплю. И кажется мне даже
Что я и сам теперь осел.
Н. Коржавин
22 января 1972 г.
В воспоминаниях доктора социологических наук, профессора Александра Бенционовича Гофмана, рассказанных на сайте ПОЛИТ.РУ Любови Борусяк
(http://www.polit.ru/analytics/2010/06/02/levada.html#), говорилось об отношении Ю.А. Левады е юмору и остроумию. Воспроизведу их разговор на эту тему:
А.Г.: ...Мне кажется, что он не был человеком остроумным. Мне кажется, что он легких шуток не воспринимал.
Л.Б.: Хотя его окружали люди, многие из которых были весьма остроумны.
А.Г.: Он не был таким шутником. Мне кажется, что его нельзя было назвать человеком, который любит поострить или пошутить. И это тоже, по-моему, было связано с его основательностью. Юмор галльского типа, мне кажется, не был ему свойствен. Вот первое пришедшее сейчас в голову воспоминание. Я как-то в шутку однажды сказал в его присутствии: «Жена – это не человек, это социальный институт». А он мне в ответ говорит: «А муж?» И он был прав, но это же была шутка.
Л.Б.: А что, у него с чувством юмора были проблемы?
А.Г.: Нет. Его серьезность была связана с его основательностью. Я его очень любил.
Мой опыт общения с Ю.А. не вполне подтверждает эту характеристику его отношения к юмору и остроумию. Действительно, его окружали люди, многие из которых были весьма остроумны. Я это мог видеть в Кяэрику. Там собирались такие, можно сказать, профессиональные острословы, как Б.А. Грушин, Б.М. Фирсов, Л.Н. Коган. Грушин собрал потрясающую коллекцию анекдотов. Его было трудно удивить незнакомой ему байкой, но иногда удивляли. Разговоры остроумцев такого класса тонизировало окружающих. Левада должным образом реагировал на юмор, но я не помню, чтобы он сам рассказал какой-нибудь анекдот. Я согласен с А.Б. Гофманом, что у Левады с чувством юмора проблем не было, что его серьезность была связана с его основательностью. Он в определенной мере воплощал спинозовский идеал философа: надо не плакать, не смеяться, а понимать. Пошлый или легковесный юмор был не для него, но по-настоящему остроумный юмор он ценил. Но вот никак не могу согласиться с тем, что «он не был человеком остроумным».
Позволю себе привести одно доказательство, вполне свидетельствующее о его тонком остроумии. 27 декабря 1972 г (о чем можно судить по почтовому штампу на сохранившемся конверте) Ю.А. прислал мне небольшое письмо:
Спасибо за книжку! Что же касается «уединения», то давно есть продолжение: лучше быть расстроенным, чем четвертованным, но быть четвертованным или распятым – почти то же самое, а вот лучше ли оказаться на шесте или попасть в семиты – дело неясное (дальше сам придумай, коли охота).
В невисокосном году – всех благ!
Ю.Левада
Письмо, написанное от руки, и собственноручно надписанный конверт находятся в моем архиве в Стэндфордском университете. Ю.А. благодарит меня за посланную ему мою книгу «Категория прекрасного и общественный идеал» (Москва: издательств «Искусство», 1969). Я ему писал о придуманной мною шутке: «Лучше уединяться, чем раздваиваться. Лучше раздваиваться, чем расстраиваться», которой он нашел блестяще-остроумное продолжение.
Я посмел это остроумное продолжение последовательных превращений числового ряда во все более жесткие определения трагических ситуаций в духе черного юмора опубликовать во всех изданиях книги «Евреи шутят» (Tallinn, 1996 – Тарту-СПб, 2009).
Притом, основным мотивом для меня послужили слова Левады: «вот лучше ли оказаться на шесте или попасть в семиты – дело неясное».
Как оказалось, эта фраза имела автобиографическую подоплеку. Игорь Семенович Кон в своей замечательной мемуарной книге «80 лет одиночества» (М., 2008) пишет об одном из оппонентов своей кандидатской диссертации по истории: «декан истфака Пединститута имени Покровского Моисей Александрович Коган (1907-1982), удивительно красивый и остроумный человек (кстати, родной отец Юрия Левады), вообще был кладезем премудрости» (с. 44). Александр Бенционович Гофман – доктор социологических наук, профессор Высшей школы экономики, который был знаком с Юрием Левадой много лет – вспоминал, что тоже знал родного отца Юрия Левады, Моисея Александровича Когана, когда жил в Питере. «Помню, – говорил он, – после того, как поступил в аспирантуру, я приехал в Ленинград, чтобы встретиться со своим научным руководителем – Игорем Семеновичем Коном, который жил тогда там. Я зашел на родной исторический факультет, где преподавал Моисей Александрович Коган. Это был очень душевный человек. Я с ним не так много общался, но он всех студентов расспрашивал о том, как их дела, кто и чем живет. Человек он был уникальной образованности. Вместе со многими другими книгами он издал, например, «Мифологический словарь». И далее: «похож был Левада на него фантастически, это была просто копия. Когда он узнал, что я сдавал экзамены Леваде, и что я сейчас нахожусь в таком обществе, он вдруг сказал фразу, от которой я остолбенел: «А ведь Левада мой родной сын». Я сначала решил, что это было сказано в каком-то фигуральном смысле. И все годы, что я был знаком с Левадой, я ни разу не задал ему вопроса, так это или не так. Потому что официальная версия была, что он – сын известного украинского драматурга Александра Левады» (http://www.polit.ru/article/2010/06/02/levada/).
Последний раз я встретился с Левадой осенью 1989 г. Он приезжал в Тарту на семинар, посвященный памяти моего друга и коллеги Рэма Наумовича Блюма – доктора философских наук, профессора кафедры философии Тартуского университета, возглавлявшего русскую секцию Народного Фронта Эстонии, скоропостижно скончавшегося 1 июня 1989 г. Деталей этой встречи я не помню. В моей памяти осталось одно его воспоминание о времени учебы в университете, рассказанное у меня дома. Он мне говорил, что в одной комнате общежития на Стромынке жили три студентки философского факультета. Одна из них вышла замуж за Мамардашвили, другая – за Леваду, а третья, Рая Титаренко, – за юриста Горбачева. С Раей Левада был в добрых отношениях и иногда прогуливался.
Больше я Ю.А. ни разу не видел. Не было между нами и переписки. Я с необычайным интересом узнавал о трудностях, которые он преодолевал и преодолел, создав самый авторитетный социологический Аналитический Центр мирового уровня, по праву носящий его имя. Мне близки его взгляды по общим социологическим проблемам и представления об оптимальном пути развития России. Отвергая разговоры «об особом пути, об особой идее», выдающийся российский социолог полагал, что «некоторый выбор подразумевается». Однако, по его убеждению, «это не выбор между Востоком и Западом, или между Россией или Европой, или между характером сознания или души, отечественной или еще сопредельной»: «речь идет об универсальном и маргинальном вариантах развития, думания». По словам Ю.А. Левады, «какая-то скрытая, явная, благая, злая конкуренция между этими вариантами, между универсальностью и маргинальностью будет существовать еще долго, а значит, еще будет возможность утешаться: нам плохо, зато иначе, чем у всех. И кроме того, это самое удобное прикрытие нежелания, неумения что-нибудь сделать. А зато мы отдельные!». «Я думаю, − прогнозировал Ю.А. Левада, − что в ближайшие времена мы будем в большой мере этим заниматься, пока не утвердимся в идеях другого типа — универсальности» («Континент» 2006, № 128. В Интернете: http://magazines.russ.ru/continent/2006/128/shes9-pr.html).
Я благодарю судьбу за то, что она дала мне возможность встретить на своем жизненном пути такого замечательного человека и выдающегося ученого, память о котором я бережно храню.
